Текст книги "Прихоти фортуны"

ГЛАВА 5

– Гийом!

Нет ответа. Ветер ревет и мечется, насыщенный тьмой морских глубин, влагой звездной бездны, песками Египта. Шумят в сумраке синие крылья демонов. Жанна как тень понеслась по двору; окна харчевни освещены, камни двора отсвечивают, подобно кружочкам жира. Беззвучно мелькнула молния. На мгновение Жанна ослепла.

– Гийом!

Упали крупные капли дождя. В душе Жанны бушевала буря. Она звала горбуна с таким отчаянием, как если бы я звала тебя, моя любовь.

У конюшни закачался красный фонарь. Жанна бросилась туда.

– О, хвала Господу, ты здесь, Гийом!

– Что с тобой, Жанна? Я услышал, как ты зовешь меня.

– Теперь-то я вижу, что все в порядке. Я подумала, что тебя нет.

– Кто, испугал тебя?

– Никто.

– А все-таки?

– Я же говорю, Гийом – никто. Просто тебя долго не было.

– Я убирал лошадей этих ротозеев.

– Да, да, я вижу…

– Они совсем уходили бедных животных. Что за народ эти немцы!

Как бы в подтверждение слов горбуна до ушей молодых людей донеслись хохот и вакхические песни. Гостей, благодаря провансальским винам, разобрал хмель, забыв всякие приличия, они чудили, кто во что горазд и горланили куплеты, смысл которых приличному человеку показался бы диким. С купцами прибыл небольшой отряд солдат, они-то и создавали господам Рюйи некоторые неудобства.

Масетт новые постояльцы пришлись не по вкусу, хотя, вероятно, это напряжение последних дней сформировалось в столь странную фантасмогорию.

– Что-то не больно они смахивают на купцов, – ворчала хозяйка. – А мне какое дело? Да будь они хоть сам сатана со всем его воинством; лишь бы в кошельках звенели золотые экю.

Так рассудила Масетт, но решила, в случае чего, быть начеку. Тем более что в кошельках звенели и экю, и более мелкие монеты.

Прибыли купцы со свитой уже в сумерки и в несколько часов учинили в «Каторге» истинный хаос. Пол харчевни был усеян глиняными черепками и объедками.

После того, как солдаты переколотили добрую четверть кувшинов, Жак Рюйи рассудил, что этаким свиньям сойдет и кислое вино, и приказал поваренку таскать из погреба бутылки.

Надо сказать, что Масетт, конечно, радовало такое оживление после многодневного запустения славной «Каторги», но с другой стороны – деньги хозяйка предпочитала взять вперед.

И вот теперь с обвязанной полотенцем головой, уперев кулаки в бока, она загораживала собой проход на кухню и решала: возблагодарить ли ей Господа, или послать эту орущую братию ко всем чертям?

В углу, зыбкую тьму которого не нарушал ни единый отблеск пламени в камине, за широким толом, потемневшем от копоти, сидел могучий доминиканец. На этот раз он был в серой сутане с капюшоном, в сандалиях на босу ногу, его широкую талию опоясывала витая веревка.

Сальный огарок в плошке нисколько не прояснял личность странного монаха, а напротив, добавлял таинственности этому и без того впечатляющему образу.

Как ни трудно было разглядеть этого человека, но все же по некоторым признакам можно создать его портрет. Это был высокий статный человек с широкими плечами, огромным носом и бровями, похожими на крылья хищной птицы, что придавало его лицу мрачное выражение. Белый рубец тянулся от левого уха до подбородка, частично скрытый длинными темными волосами. Руки его со вздувшимися венами неподвижно лежали на столе; только слепой не разглядел бы на пальце тяжелую черную печатку с хищным сапфировым глазком, мигавшим в слабом свете отходящего огарка. На скамье лежал кинжал с драгоценным эфесом – в случае чего монах мог легко прибегнуть к этому невидимому для посторонних глаз и смертельному оружию.

Перед ним стояла бутылка с водой и стакан, и в ожидании ужина он пристально, но без особого интереса рассматривал шумную компанию, члены которой состязались между собой в сквернословии и богохульстве.

За столом рядом с пирующими сидели две женщины, прибывшие с обозом, которые, видно, во все время путешествия не давали солдатам скучать. Обе были молоды, но уже довольно потрепаны, с сальными лбами и рыхлыми бульдожьими подбородками. Одежда женщин в наибольшей мере подчеркивала их прелести, предметы туалета были напялены для того только, чтобы возникло желание их снять.

Сновал поваренок с бутылками; кто-то чертыхнувшись, напоминал о голоде, наконец, подали ужин и после короткого молчания разговоры возобновились, подкрепляемые крепкой шуткой и смехом женщин.

Монах поднес стакан к губам и глотнул воды. Его размеренные движения, осанка выдавали в нем человека недюжинной силы. Крепкие руки привыкли держать скорее меч, нежели распятие. Весь этот гам, хмельная кутерьма раздражали его. Он предпочитал тишину и созерцание.

За все время пребывания да постоялом дворе, брат Патрик ни разу не ужинал в общем зале. Первые несколько дней он беспрерывно вел допросы мирных жителей Пти-Жарден; когда же перепуганных рыбаков и крестьян оставили в покое, началась иная, скрытая деятельность монаха, заключавшаяся в писании каких-то писем. Время от времени его навещали братья по ордену. Завидев в утреннем тумане всходящих по тропе монахов в черных плащах, наброшенных поверх белых одеяний, Масетт всякий раз вздрагивала и истово крестилась.

Сегодня брат Патрик покинул свою комнату с окном на запад с единственной целью – увидеть Жанну.

Ни разу он не обратился к ней, ни разу не заговорил, девушка, прекрасная, как королевская лилия, не видела лица мрачного монаха. Он боролся с искушением, но ее изысканная, пленительная красота преследовала его. С адом в душе он приказывал себе не думать о девушке, которая никогда не станет близка ему. Но Жанна, овладевала его разумом и сердцем, стоило ему забыться сном.

Ее невинность, ее чистота были укором ему, он спрашивал себя, сможет ли коснуться этой святыни руками, обагренными кровью. Но при мысли, что ее коснется кто-то другой, не обладающий его достоинствами, трусливый подлец из черни, который не сумеет оценить райского блаженства от обладания этой красотой, он скрежетал зубами и, подобно зверю, метался в своей тесной каморке.

О, Жанна, подарок ли ты неба, или искушение сатаны?

Увидев ее впервые в холодный ветреный день у Гнилого пруда, монах навеки потерял покой, с того самого момента сердце его жгли уголья преисподней.

Как во сне глядел он на появившуюся в харчевне Жанну из своей отдаленной цитадели, и глаза его разгорались мрачным огнем.

В дверях возникла хозяйка и жестом подозвала девушку, обе исчезли в полутемном проеме.

Через минуту темноволосая нимфа уже подавала Патрику ужин. Он поспешно отпрянул во тьму так, что дрожащий свет огарка теперь освещал лишь его руки, в жидком сумраке четким контуром обрисовывалась фигура монаха. Лица его девушка не могла рассмотреть, да и не старалась, доминиканец вызывал у нее мистический трепет.

Прикрываясь оловянным подносом как щитом, Жанна двинулась от стола.

– Постой, – окликнул ее Патрик. – Подожди минутку.

Девушка вопросительно устремила на него взгляд.

– Подожди. Дай поглядеть на тебя. Кто знает, быть может, в тебе – мое спасение. Быть может, Господь простит мне грехи in articulo mortis.

– Благородный синьор, право, мне не понять вас…

– Жаль. Подай белого вина.

Жанна поспешно удалилась. С сильно бьющимся сердцем она наполнила кувшин, пальцы мелко дрожали.

* * *

– Вот что, Гийом, – зашептала Жанна. – Мне нужно уйти. Ненадолго. Сама не знаю, что со мной… Я будто в огне. Госпожа Рюйи рассердится, если я не скажу ей. Но мне нужно побыть одной. Пойди в харчевню, подмени меня. На кухне госпожа и малыш Мариа с ног сбились. Гийом, милый… – Она будто споткнулась на полуслове. Молча, просительно глядела она в зеленые глаза горбуна.

Он медленно приподнял фонарь и приблизил к ее лицу. На бледной щеке Жанны замерцала капля. Но это могла быть и капля дождя.

– Не ходи никуда, – пророкотал он своим низким грудным голосом.

– Но мне нужно, Гийом.

– Нет, – он решительно затряс головой. – Если ты чувствуешь себя в опасности здесь, подумай, что может с тобой произойти в такой поздний час в этой чертовой деревне. Мало ли шатается сброду!

– Гийом, как ты не понимаешь! – девушка заломила руки. – Я хочу уйти и уйду. Я прошу лишь о небольшой услуге.

Горбун сделал нетерпеливый жест.

– Жанна, я хочу тебя предостеречь. Вокруг кроется много опасностей для девушки.

– Я буду осторожна, милый. Горбун колебался.

– Ты пойдешь к морю?

– Угу.

– В такую погоду, – он сокрушенно покачал головой. – Я приду за тобой, ладно?

– Да, Гийом, хорошо. Ты знаешь, где найти меня.

Жанна повернулась и заспешила по покатому двору к глухим воротам.

Снова бесшумно чиркнула молния, потянуло свежестью; небо с треском разрывалось прямо над головой девушки; она прошептала короткую молитву и устремилась вниз по склону, то и дело теряя в темноте тропу и путаясь в высокой жесткой траве.

В черной вселенской бездне ветер будто играл на волынке, Жанну охватывала тоска от его монотонного воя, шумели дубы, а впереди гудело и грохотало море, плач погибших кораблей чудился в этом гуле.

Полоса олеандров осталась позади, теперь юная девушка, подобно Диане, мчалась по тяжелому отшлифованному водой песку. Волны разбивались о скалы, исходя криком и черной пеной, их раскроенные тела обрушивались на песок, затягивая берег зеркальным отражением черного, как сажа, вогнутого купола. Мигал маяк на Эфе. Внезапно разразился настоящий ливень.

Жанна обогнула мыс и на последнем дыхании стала взбираться по ступеням, прорубленным в граните. Поскользнулась, на миг потеряла опору, и ее едва не слизнула волна. Слезы и потоки дождя заливали ее лицо, она легла на ступени, чтобы отдышаться.

Нет, не к возлюбленному спешила Жанна в эту бесноватую ночь. В хижине над морем жил грек Диагор. Родом он был из Халкиса, с залива Эввоикос. Был он изгнанником на своей родине, нелюдимым, немногословным и одиноким. К людям Диагор относился с терпением и бережностью, но они сами сторонились его. Странен был этот пришелец, не постигали его загадки слепые божьи твари.

Грек был аскетом, жил в строгости и чистоте. Любил море. Мог часами неподвижно сидеть, созерцая дыхание волн.

Однажды, лет пять назад, видела Жанна, как в сильный шторм человек этот стоял на утесе, завернувшись в плащ. До неба подымались валы, он с наслаждением внимал их голосам. Вдруг, грек простер руки и слился со стихией, с ее бьющей через край жизнью, стал подобен дракону, явившемуся из тех мест, где рождаются ветры.

Жанна никому не рассказала об этом. Она понимала, что стала хранительницей чужой тайны. Много чудес о далекой Греции поведал Диагор девушке. Был он моряком, астрологом, лекарем. Он умел предсказывать погоду и видеть будущее; у местных жителей отшельник слыл за колдуна. Только Жанна не боялась Диагора, их общение было глубоко и истинно. Иногда в сумерки она посещала дом Диагора, который он с горькой иронией именовал Полис-на-Скале. Для любопытных обывателей Пти-Жарден встречи эти вскоре перестали быть секретом, и хотя почти каждый из них обращался к лекарскому искусству Диагора, все же злые языки болтали, что маленькая сирота знается с нечистым.

Кажется, Жанна не успела еще припасть к холодному граниту, как сильные руки подхватили ее и понесли драгоценную ношу. Девушка закрыла глаза, в пустоте роились радужные светляки, голова кружилась. Она ощущала себя чайкой, попавшей в шторм, птицей, которой, по изощренной прихоти, забавляется стихия.

Полис-на-Скале прилепился за уступом, защищавшим это ветхое жилище от штормов. С моря хижины видно не было, да и с берега ее можно было разглядеть, только если точно знать, куда устремить свой взор.

Это была небольшая лачуга, крытая дерном, с добротно и искусно сложенным очагом. С потолочных балок свисали пучки разнообразных трав. Простые, немногочисленные предметы мебели из бука занимали почти все пространство жилища. В котле, стоявшем на очаге кипела похлебка, распространяя аппетитный запах. Ярко горевший в очаге огонь согревал и освещал хижину.

Жанну усадили в деревянное кресло и вложили в руки кружку. Она глотнула подогретого вина и, сквозь ресницы взглянула на грека. Тот стоял перед ней, высокий, тощий и задумчиво созерцал ее лицо. Его плащ потемнел и отяжелел от воды, на полу отчетливо виднелись следы его мокрых сапог.

Диагор смотрел на девушку со смешанным чувством любви и утраты; так мог бы глядеть заботливый отец на свое дитя, муж, познавший искушения, счастливый жених, отвергнутый любовник, Ангел, отводящий от тебя удар.

Жанна открыла глаза. Лицо отшельника вмиг изменилось, брови сдвинулись, морщины возле носа обозначились отчетливее.

– Неразумно, девочка, подниматься сюда в такой шторм, – сказал он. – Ты могла погибнуть, Жанна.

– Не могла, – она покачала головой и улыбнулась, глядя на грека снизу вверх, – Все было бы хорошо. Впрочем, так оно и есть.

– Не могла, – передразнил Диагор, недовольно дернув плечом. Он скинул мокрый плащ и расстелил его у очага. – Я еле успел, ангел мой, еле успел… – вздохнул отшельник.

Жанна рассмеялась.

– О, Диагор, даже если бы волна подхватила меня, ты сумел бы договориться со стихией, и вернуть меня на берег. Ведь ты колдун!

Она осеклась и приложила тонкие пальцы к голубоватым вискам. Страх, час назад погнавший ее сюда, вновь вернулся.

– М-да… колдун, – медленно повторил Диагор. Девушка пыталась поймать его взгляд, но глаза грека устремились на маленькое оконце, за которым не было ничего, кроме густого черного воздуха.

В этом скалистом гнезде было покойно, буря бушевала снаружи, а здесь шуршал дождь, и барабанила вода, стекающая с покатой крыши. Отдаленный грохот волн доносился глухим рокотанием.

– Диагор, послушай меня, – быстро заговорила Жанна. – Я знаю, что в деревне всякое болтают о тебе. Да, да, Диагор, и для тебя это тоже не секрет. О глупцы! Они же все не стоят и ногтя на твоем мизинце!

– Жанна, перестань, – оборвал ее грек. – Ты вся мокрая…

– Вот именно! Не стоят и ногтя, – воскликнула девушка. – Я одна знаю тебя, знаю твое чуткое сердце. О! ты отважен, Диагор!

– Жанна, прошу тебя. Сними свою накидку, ее нужно развесить над огнем.

Жанна лихорадочно откинула назад мокрые волосы. Простой и естественный жест. Взгляд ее скользнул по влажной ладони, где вспыхнули розоватые отблески очага. Девушка поспешно вытерла ладонь о шкурку белки, свисавшую с подлокотника. Отшельник склонился и начал развязывать тесемки ее плаща.

– Жанна, бедная девочка, – бормотал он, – ну разве возможно тебе воевать со зверем, встающим из пучины моря… Совсем мокрое платье. Скорее долой! Так можно простудиться, ангел мой.

Жанна схватила его за руки.

– Диагор, право, мне все равно, кто ты – человек, колдун или демон. Ты – единственный, с кем я могу поговорить. Я так давно тебя знаю… В деревне происходит что-то ужасное… будто меч занесен над всеми нами.

– Ты права, – грустно сказал хозяин лачуги. – Меч этот – инквизиция на службе у зверя.

– О чем ты говоришь, друг мой? Кто этот зверь?

– Святая католическая церковь.

Жанна медленно подняла руки, словно пытаясь защищаться.

– У тебя уже борода седая, Диагор, а ты говоришь такие вещи, – прошептала она.

Грек расхохотался.

– Чудо, что борода моя успела поседеть, – воскликнул он, – а не отрезана раньше времени вместе с головой!

– Я знаю, Диагор, ты неисправимый еретик, – удрученно произнесла девушка, и слезы заструились по ее щекам.

– Полно, ангел мой. Сними-ка лучше платье, мы развесим его над огнем. Подожди, я принесу тебе плед.

Они поужинали. Потом тихо сидели у очага, глядя в затухающее пламя. Время от времени Диагор поворачивал голову и его задумчивый взгляд останавливался на тонком профиле девушки. Она поворачивалась и встречалась с черными глазами, в которых плясали и перетекали друг в друга отблески огня. Очаг понемногу остывал, в хижине становилось темнее.

Диагор взял руку Жанны.

– Какая маленькая ручка, – тихо сказал он. – Белая кожа, сквозь нее видны голубоватые вены. Как несправедлива судьба, мой ангел! Эти ручки не должны трудиться.

Он опустился на камышовую циновку подле кресла Жанны, поставил ее босую ногу себе на ладонь. Жанна доверчиво улыбнулась.

– Боже мой! – воскликнул грек. – Стопа этой девушки меньше моей ладони!

Рука его была горяча и суха. Отшельник откинул с лица длинные волосы. Золотое кольцо жарко блеснуло в ухе. Они и раньше, бывало, играли так, но тогда Жанна была ребенком… Она наклонилась к Диагору, – плед сполз с ее плеча – и обвила шею грека голыми руками. Сыну древней Эллады, казалось, не хватает воздуха, он глядел в ее приблизившееся лицо невидящим взором. Наконец он нашел в себе силы снять со своих плеч эти тонкие руки и погладил девушку по шелковистым волосам.

– На рассвете я ухожу, мой ангел, – тихо сказал он.

– Уходишь?

– Это необходимо, Жанна.

Она слегка отстранилась.

– Ты уходишь из этого благословенного места…

– Да. Но благословенно оно только по одной причине. Ни о чем не спрашивай, я не смею сказать, тем более теперь, когда готов в путь.

– Диагор, ты не можешь уйти просто так.

– Мне нелегко. Но это нужно. Я привык быть изгнанником…

– Не говори так!

– Дитя, ты знаешь, что болтают подлецы. Я – колдун! А, чтоб им пусто было! – Он грубо рассмеялся. – Странно, что эти псы-доминиканцы еще не наведались сюда, – добавил он и отвернулся к огню.

Несчастная девушка ничего не могла сказать. Она понимала совершенно ясно, что вот сейчас, в эту самую минуту безвозвратно теряет друга.

– Я еще мог допустить, что мне свернут шею веревка и рея, но на костер не тороплюсь, – пробормотал грек; Жанна заплакала.

Он нежно привлек ее в свои объятия, пытаясь утешить, унять эти горькие слезы.

– Жанна, – зашептал грек. – Клянусь головой папы, я не забуду тебя. Где бы я ни был, я буду думать о тебе, ангел мой, я буду вспоминать прекрасную нимфу на лазурном берегу. Клянусь тиарой этого дохлого Климента, лихорадка ему в бок! Он баюкал девушку, пока она не успокоилась и не уснула. Очаг погас, хижина погрузилась в ночь.

Время близилось к полуночи, купцы давно убрались восвояси, отдыхать перед предстоящей дорогой. Солдаты со своими румяными подругами все так же бражничали, драли глотку, сонный Жак Рюйи сидел на лавке и подсчитывал монеты. Его жена, решив, что сегодня уже новых гостей Бог не пошлет, загасила на кухне очаг и приказала малышу Мариа почистить котлы.

Доминиканец, сгорбившись, сидел за столом. Перед ним таяла новая свеча. Капюшон сутаны он надвинул на самые глаза, так что лицо его вновь оказалось в тени. Он устало потер брови. Надо бы встать и отправиться в свою комнату, но как раз этого он сделать и не мог.

Брат Патрик не спускал глаз с кухонного проема, Жанна не появлялась. А он был будто пригвожден к этой проклятой лавке. Наконец жестом он подозвал поваренка.

– Скажи-ка, дружок, – обратился он к малышу Мариа, – где девушка, что работает в этом заведении?

Поваренок до того растерялся, что буквально онемел, к тому же он и не заметил отсутствия Жанны.

– Отец мой, – начал, заикаясь, малыш Мариа, но дальше из его путанных объяснений ничего понять было нельзя.

– Да что ты бубнишь, прах тебя побери!

Поваренок и вовсе замолчал и только ждал, как бы поскорее улизнуть.

– Убирайся, – тихо сказал монах. – Нет, постой, приведи кого-нибудь потолковее себя.

Таким человеком оказался горбун Гийом. Морща лоб, он объяснил, что Жанна больна и лежит в своей комнате, и что увидеть ее нет никакой возможности, так как у нее разыгралась лихорадка.

Брат Патрик молчал, Гийом заковылял прочь. Шум в харчевне продолжался.

– Эй, вы! – заревел доминиканец и грохнул кулаком по столу; хлипкий подсвечник подпрыгнул и повалился, покатилась и погасла свеча. – Шайка бражников! Заткните глотку. А не то, клянусь потрохами папы, всех вас отправлю на дыбу!

Брат Патрик начал медленно подниматься из-за стола, держась за клинок, не менее восемнадцати дюймов в длину, и обнаруживая свой богатырский рост.

– Чтоб вас, святой отец! – крикнул один из солдат и, сильно пошатываясь, встал. – Вот как Бог свят, я научу вас манерам.

Его торопливо усадили на место. Из темного кухонного проема выглянула испуганная Масетт с чепцом в руке, который она только что собиралась напялить.

– Это доминиканец! – взвизгнула одна из женщин и бросилась вон.

– Я требую тишины, – продолжал брат Патрик, обведя честную компанию красными глазами. – Первого, кто раскроет рот, арестую как еретика, да простит мне Господь мои прегрешения.

Он кинул на стол золотой и начал медленно подниматься по скрипучей лестнице.

Дождь, ливший всю ночь, прекратился только, когда неровно зеленеющий восток указал на пробуждающийся рассвет. Успокоилось море. В зернистом небе по-прежнему не было ни одной звезды – тучи шли пеленой. По берегу стлался такой плотный туман, что, казалось, он не отступит никогда, и земля никогда не увидит света. Верхушки кустов и крупные камни кое-где выглядывали из студенистой мглы.

На утесе стояли высокий мужчина и девушка, укутанные в плащи, их фигуры четко виднелись в неверном утреннем свете.

Диагор обернулся к Жанне и долго всматривался в ее доверчиво поднятое лицо, прекрасное лицо юной женщины, способной наделить крыльями ангела, или низвергнуть в бездну, пробуждая самые низменные страсти в сердце мужчины.

О, Жанна, подобная богине, встретит ли бедный скиталец женщину, подобную тебе?

Диагор нежно привлек к себе девушку и поцеловал ее холодный лоб, рассыпавшиеся волосы, еще сохранившие запах его звездной обители, Полиса-на-Скале. Девушка улыбнулась, в глазах ее заблестели слезы.

– Милая Жанна, не плачь, – сказал отшельник, – дай хорошенько рассмотреть тебя. Эти минуты с тобой станут оплотом моей веры. Прощай.

Она ухватилась за его плащ, но он покачал головой и осторожно разжал ее пальцы. Подул ветер с востока, плащ Диагора наполнился, будто парус. Мужчина повернулся и стал быстро спускаться по гранитным ступеням. Он исчез из поля видимости Жанны, и она стояла, обескровленная, не в силах двинуться с места, в то время, как за спиной расцветало небо.

Внезапно ветер разорвал туман внизу, в широком прогоне Жанна увидела маленькую фигуру, постепенно удаляющуюся. Вне сомнения, это был Диагор. Жанне захотелось летучей мышью броситься вниз, настигнуть, объять его перепончатыми крыльями.

– Грек! – закричала она. Фигура на мгновение замерла, серые клочья тумана срослись, Жанна осталась наедине с новым днем, который, тихо журча, лился на нее.

Жанна медленно шла по берегу, мокрое солнце поднималось со дна моря, его розовые лучи растапливали туман. Впереди, у самой кромки воды неподвижно стоял горбун, сцепив за спиной руки и тоскливо вглядываясь в горизонт. Жанна ускорила шаг.

– Гийом, я здесь, – полетел над просыпающимся берегом ее голос.

Несчастного калеку будто хлестнули бичом. Он резко повернулся и заковылял, все убыстряя шаг, к девушке, не в силах сдержать счастливой улыбки. Его простая, из домотканого сукна, куртка распахнулась на груди, за широким кожаным ремнем, как всегда, торчал топорик. Волосы были всклокочены, лицо заросло серой щетиной. Горбун имел вид человека, проведшего всю ночь на ногах.

– Жанна, неужели это ты? Есть Бог на свете, – он воздел руки к небу. – Я, грешным делом, думал, что больше не увижу тебя.

– Милый Гийом, это действительно я, – улыбнулась Жанна.

Взгляд его устремился к черной скале.

– Ты всю ночь провела с ним?

– О ком ты говоришь?

Горбун отвел глаза, но девушка успела увидеть полыхнувшую зеленым огнем злобу.

– О колдуне.

– Успокойся, друг мой, колдун покинул наши места.

Оба смотрели в сторону, и сейчас каждый из них был одинок.