Текст книги "На факультете ин.яз. Душанбе"

Душанбе весной

В удивительно красивой горной долине расположен Душанбе. В этом можно убедиться в утренние предрассветные часы, когда солнце только-только всходит, окрашивая в розовый цвет заснеженные горные вершины на северо-восточной стороне долины. Постепенно розовый цвет переходит в золотистый, а небо окрашивается в ярко-синий цвет. Воздух пахнет свежей прохладой. Лицом я чувствую прикосновение нежных порывов мартовского ветра. Чуть приподнимаю воротник спортивной куртки. Уже пахнет весной. На пропитанной влагой сыроватой земле явно виднеется только-только проклюнувшиеся ростки зелёной травы.

В наушниках тихо звучит проникновенная мелодия Джеймса Ласта «Одинокий пастух».

Проходя мимо банкомата «Амонатбанка», замечаю девушку, которая пытается спуститься с неудобной высокой ступеньки. Я, мгновенно оценив ситуацию, подаю ей руку, она со смущённой улыбкой опирается на мою руку и спрыгивает со ступеньки. Меня обдаёт запахом лимона и цветущей акации… Что за духи такие? Очень нежный запах…

– Спасибо, – слышу тихий девичий голос сквозь музыку в наушниках.

– Не за что.

Краем глаза замечаю необыкновенно длинную, ниже колен, толстую косу. Голова девушки покрыта платком-шалью бежевого цвета с золотистыми блёстками. Покрыта очень красиво (примерно так, как это делала незабвенная Беназир Бхуто, известная женщина-политик из Пакистана), то есть платок наброшен на голову свободно, и один край платка заброшен за плечи. Из-под платка видна красивая шелковистая чёлка каштанового цвета. Миловидное лицо девушки говорит, что ей примерно тридцать лет. Я склонен считать, что это возраст расцвета девушек. Биологам пора переоценить возрастные градации людей и тридцатилетних девушек причислить к юношеству, к юным особам. Времена меняются…

Мы улыбнулись друг другу и почти мгновенно расстались. Это был лишь неожиданный, случайный эпизод. Дальше я пошел своей дорогой, а она направилась в противоположную сторону.

В наушниках автоматически сменилась музыка – после «Одинокого пастуха» последовала песня «Yesterday» легендарной группы «Битлз».

В утреннем потоке людей, идущих по сыроватой асфальтовой аллее, мне встречались разные лица разных людей. В спешке прошла женщина, за руку таща мальчика лет пяти с ранцем, разрисованным «человеком-пауком», за спиной. Мальчик не успевал за широкими шагами матери, и ему приходилось мелко семенить. Свободной рукой он быстро-быстро приглаживал свой совершенно рыжий короткий чубчик.

Прошли юные школьницы в атласных платьях, юбках и таких же кофтах…

Прошёл очень угрюмый мужик с оплывшим лицом багрового цвета, с опущенными углами губ и с большим пузом. Вид у него был очень обиженный. Мне показалось, что, возможно, он был обижен на всех людей за то, что они позволили ему отрастить такое большое пузо. Во всяком случае, казалось, что себя он в этом виноватым не считал. Он и на меня взглянул агрессивно, обвиняюще: чего это я с утра разгуливаю в спортивной форме! Есть и такие особы среди людей…

У остановки стояла стройная девушка с телефоном в руке, возможно, студентка, в одежде с прекрасно сочетающимися цветами – красным и чёрным, и пыталась остановить проходящие мимо маршрутки № 2, но тщетно: они все были полны «под завязку» пассажирами. Несмотря на это, она весело продолжала болтать по телефону: время ещё есть, ещё только раннее весеннее утро…

Природа просыпается, и слышен шёпот весны. Нежные ростки трав и набухающие почки напоминают, что наступает пора пробуждения чувств, которые освежат уснувшие эмоции… А какими они, эти эмоции, будут, зависит от самых людей.

Если сконцентрироваться на угрюмом пузатом человеке, такими же будут и эмоции – угрюмыми.

А если запомнить девушку у банкомата с длинной косой, мальчишку с рыжим чубчиком и улыбающуюся девушку-студентку в безупречной одежде, то и настрой будет положительным. Мы таковы, за какие мысли всё время держимся. Мы таковы, о чём постоянно мыслим, и вокруг себя сеем то же самое. Давайте сеять доброту и любовь. Весна – время любви! Лучше влюбиться, пусть даже на мгновение, и озариться этим чувством, чем быть похожим на того, на пузатого!..

На обратном пути, проходя мимо банкомата «Амонатбанка», я снова вспомнил ту красавицу с длинной косой, и мне показалось, что меня снова обдало запахом цветущей акации – очень приятным запахом духов. Что же это за аромат? Отдалённо напоминает духи «Happy Clinique». Если снова встречу её, то обязательно спрошу…

Солнце уже взошло, осветив снежные горы утренним ярко-золотистым цветом.

Долина стала светлее. В красивом месте расположен город Душанбе. И девушки в Душанбе тоже красивые…

Всех с весной!

14 марта 2017 Душанбе, Таджикистан

Весенний дождь в Душанбе

В минувший понедельник в полдень моросил весенний дождь. В Душанбе было по-весеннему свежо. Так получилось, что мне пришлось коротать время в центре города. Решил пройтись по дождливому Душанбе… У меня был час свободного времени. Целый час под весенним дождём… и в Душанбе, где я давно не был именно весной…

С мокрых веток деревьев с уже набухшими темно-зелёными остренькими почками стекали капли дождя. Такие кристально-прозрачные капли, которые, перед тем как сорваться с ветки, немного удлинялись и лишь потом срывались, отчего веточка приходила в еле заметное колебание.

По небу проплывали темно-серые облака, местами расходясь, чтобы на минутку показать уже омытую синеву душанбинского неба…

У парка (раньше назывался «Парк Победы», не знаю, как называется теперь) стояли парень и девушка, по возрасту или старшеклассники, или студенты начальных курсов, и о чём-то серьёзно беседовали. Через секунду парень, резко повернувшись, быстрыми шагами, не оглядываясь назад, стал удаляться от девушки.

– Парвиз, Парвиз, постой! Я пошутила! Подожди! – услышал я голос девушки.

Но парень даже не оглянулся.

Через секунду девушка начала набирать номер телефона (видимо, номер Парвиза, так как после нажатия на кнопку «вызов» она с волнением глядела в сторону удаляющегося парня). Парень, не оглядываясь, достал телефон и демонстративно отключил его.

Девушка, немного поколебавшись, повернулась и тоже пошла… Я шёл встречной дорогой по аллее. Не доходя несколько шагов друг до друга, мы с ней на мгновение пересеклись взглядами… Светящееся юной свежестью красивое лицо с большими, тёмными глазами…

Мгновенно подумалось: «Да как Парвиз мог позволить себе обидеться на такую совершенную красоту?! Сказочную красоту! Глупый мальчик!».

Длинные, ниже плеч, влажные от дождя, немного кудрявые волосы цвета пшеницы… Короткая тёмная юбка, чуть выше побледневших за зиму округлых коленок. Светло-синий джинсовый жакет поверх белой рубашки.

Девушка ещё раз оглянулась вслед парню, затем, немного замедлив шаг, начала набирать «эсэмэску» на своём смартфоне… Вероятнее всего, Парвизу… Вот такая весенняя драма…

Красивы, всё-таки, таджички! Даже в своей юной обиде… очень красивы! Очаровательны именно своей персидской красотой, которую воспевали такие великие поэты, как Омар Хайям («санами лоларуй…»), Хафиз…

Случайно увидев эту весеннюю сценку, я на секунду ощутил, будто я сам переживаю те же самые чувства, что переживали эти двое юных душанбинцев…

* * *

Взрослые очень любят цифры. Когда рассказываешь им, что у тебя появился новый друг, они никогда не спросят о самом главном. Никогда они не скажут: «А какой у него голос? В какие игры он любит играть? Ловит ли он бабочек?». Они спрашивают: «Сколько ему лет? Сколько у него братьев? Сколько он весит? Сколько зарабатывает его отец?». И после этого воображают, что узнали человека.

Когда говоришь взрослым: «Я видел красивый дом из розового кирпича, в окнах у него герань, а на крыше голуби», – они никак не могут представить себе этот дом. Им надо сказать: «Я видел дом за сто тысяч франков», – и тогда они восклицают: «Какая красота!».

Антуан де Сент-Экзюпери

Мы все родом из Детства, мы все родом из Юности… Мы все оттуда. Мы все были в тех волшебных странах когда-то. Иные, может быть, напрочь забыли дорогу туда. И лишь избранные, счастливые избранные, помнят те страны, где мы начинали жизнь… Те первые волнения в груди…

И насколько мы помним свои истоки, свои юные чувства, настолько мы будем оставаться открытыми, оставаться теми же мальчишками и девчонками, которые «…видели красивый дом из розового кирпича, в окнах у него герань, а на крыше голуби…», настолько мы будем добры и снисходительны к другим и чувствительны к освежающим запахам каждой весны, напоминающим нам те страны под названием Детство и Юность… Не оттого ли нам всегда волнующе радостно весной?

29 марта 2017 Душанбе, Таджикистан

Савриниссо. Декабрьский дождь

Сегодняшний дождливый декабрьский день в Душанбе напомнил мне один из моих студенческих дней, вернее ночей, когда мы, несколько студенческих (параллельных и курсом младше) групп факультета «иняз», отмечали новогодний праздник за городом. Это было в сельском доме одного из наших однокурсников.

Не буду описывать, как мы наряжали ёлку, как веселились, как просто дурачились и игриво подшучивали, подкалывали друг друга. Думаю, студенческая атмосфера известна многим…

Нет нужды в этой маленькой миниатюре рассказывать все подробности той праздничной предновогодней атмосферы… Да и сама суть рассказа не в том, как мы веселились.

Она о девушке, об одной из участниц нашей вечеринки, которая училась курсом младше. Так получилось, что наша группа и группа младше нас часто проводили время вместе.

Её звали Савриниссо. Застенчивая, молчаливая, совершенно необщительная девушка. При всём старании её едва ли можно было назвать красавицей. Скорее – некрасивая (не хочется употреблять определение «дурнушка», да простит меня Саври).

С ней никто особо не общался.

За четыре года учёбы все знали друг друга очень хорошо, знали, кто с какого района, кто с кем дружит, у кого какие причуды и «тараканы». А когда дело доходило до Савриниссо, часто спрашивали: «Кто знает, откуда Савриниссо?», или «Где она живёт в Душанбе?», или «Сегодня она вообще была на лекции?». Её почти не замечали.

…Уже было далеко за полночь. Большинство друзей после очень активного вечера с танцами и играми уже спали в полутёмной комнате. Мигала разноцветными огнями наша почти двухметровая ёлка. Я вышел во двор покурить. Моросил холодный декабрьский дождь. Было очень прохладно. Поэтому я поспешил под навес, где всё ещё тлели угольки под казаном, в котором мы готовили плов и жаркое из курицы. И тут я заметил Савриниссо, которая старалась устроить алюминиевую кастрюлю с водой на тлеющие угольки, чтобы согреть её.

– Что тебе не спится, Саври? Иди отдохни, как и все. – Это, возможно, был мой первый разговор с ней за весь вечер.

– Да я особо и не устала. Я ведь просидела весь вечер в уголке. – равнодушно ответила она. И это было правдой. Я вспомнил, что она, как всегда, весь вечер просидела одна, почти не общаясь с нами. Мы уже привыкли к ней. Она всегда была такой – молчаливым атрибутом нашего коллектива. Отвечала лишь тогда, когда обращались к ней напрямую с вопросом. («Дашь конспект, списать лекцию?» – «Да, на, бери»; «Стипендию получила?» – «Ещё нет»; «На вечер пойдёшь»? – «Да, пойду»). Училась она хорошо. Дополнительно изучала самостоятельно японский язык.

Одета она была в синие джинсы со стразами у карманов и тёмно-синий свитер с высоким воротником, закрывавшим шею. Обута в бордовые кроссовки. И поверх всего – коричневое шерстяное расстёгнутое полупальто, отороченное белым пухом по нижнему краю и доходившее до тех самых карманов со стразами. И тут я впервые заметил, что сложения она была очень даже пропорционального: довольно длинные ноги, хорошо очерченная линия талии, красивый бюст…

Но вот лицо… Оно никак не гармонировало с красивым телосложением… Круглое лицо, густые чёрные брови, близко расположенные маленькие карие глазки… и крупноватый, немного выдвинутый вперёд подбородок… Скорее отталкивающая внешность… Может, в этом и была причина тому, что мало кто с ней общался? И, видимо, она сама, догадываясь о своей непривлекательности, примирилась с тем отношением, которое выказывали ей однокурсники…

По моим наблюдениям, красивое телосложение иногда могло компенсировать изъяны лица, но в случае с Савриниссо это был не тот случай…

– У Сайёры есть кипятильник, можно у неё спросить, чтобы согреть воду. – Сайёра была нашей однокурсницей, в доме которой мы и проводили вечер.

– Не хочу её беспокоить. Всё равно угольки ещё горячие, можно и тут согреть. Хочу посуду перемыть, пока все спят…

– Оставь, завтра все вместе и перемоете – завтра у нас нет первой пары, – лениво посоветовал я ей. Скорее всего, я сказал это просто так, чтобы хоть что-то ответить.

И тут, заметив, что я всё ещё не прикурил сигарету, она подала мне коробку спичек, подобрав её с металлической полки над казаном. Я закурил и вернул ей спички.

Напротив казана, в метре от него, лежало короткое бревно, покрытое тонким двухслойным стёганым матрацем. Я присел на бревно.

Саври указательным пальцем проверила температуру воды в кастрюле и резко отдернула руку – видимо, вода была уже достаточно горячей. Затем она молча вылила воду в большой жёлтый эмалированный таз, добавила немного холодной воды из ведра, сложила туда грязную посуду, накапала зелёной жидкости из пластиковой бутылки, вспенила воду и принялась мыть тарелки.

– А сам почему не спишь? – не глядя на меня, спросила Саври.

– Сейчас докурю и пойду спать, и тебе тоже советую.

– Твоя сигарета погасла.

И тут я заметил, что после первой затяжки я совсем позабыл о сигарете…

Я выбросил сигарету на тлеющие, уже почти погасшие угли.

Дождь усилился. Было слышно, как гулко начали стучать по металлическому навесу крупные капли дождя. Запахло холодной сыростью и тем самым сельским ароматом, который напоминает запах хвороста, огорода и мокрой земли…

Я машинально начал подкладывать сухие ветки под казан. Рядом лежала кипа старых газет, я выбрал более-менее сухую из них, поджёг и вложил меж дымящих веточек. Довольно быстро разгорелся большой костёр.

Савриниссо молча встала, достала испачканные сажей картонные бумаги и, подняв казан с остатками масла и жареного лука, переставила его на землю.

– Так будет лучше, – тихо произнесла она, как бы разговаривая сама с собой. Затем, взглянув на меня, наивно улыбнулась… В этой улыбке было нечто новое для меня. Что-то достаточно интимное… Это был взгляд, очень богатый эмоциями… И мне стало интересно, чем же живёт эта молчаливая, замкнутая, можно сказать, отвергнутая всеми личность?

В это время открылась дверь веранды, и появилась голова Сайёры с длинными распущенными волосами:

– Джура, пожалуйста, закрой ворота на засов, не хочется выбегать под дождь, – тихо прошептала она.

– Хорошо, не волнуйся, закрою.

Мы уже не в первый раз собирались в этом доме, поэтому я всё тут знал. Встал, обошёл дом, закрыл большие синие металлические ворота на засов и вернулся под навес. Конечно, немного промок. Савриниссо всё ещё продолжала мыть посуду.

Костёр в очаге почти угасал. Я подложил в слабеющий огонь более крупные ветки. Костёр разгорелся. Было очень уютно под трель холодного дождя сидеть у костра и чувствовать, как нагревшаяся от огня ткань джинсов при малейшем движении обжигала ноги.

– Ты что, решил охранять меня сегодня? Иди спи. Мне не страшно, я могу обходиться одна. Уже привыкла… за девятнадцать лет…

– Нет уж, я досижу, пока ты закончишь мыть посуду.

– Ну, как хочешь. – Она встала, взяла салфетку, висящую на бельевой верёвке под навесом, и стала сушить тарелки и аккуратно составлять их на полку. Всё это время я молча наблюдал за ней. Из-под её коричневой шапочки выбились пряди чёрных волос. Да и вся она немного раскраснелась. Затем она, поколебавшись, присела на бревно рядом со мной и начала греть порозовевшие от воды ладони, подставив их очень близко к огню.

– Иногда одиночество нужно принимать, как должное, – неожиданно произнесла она. – Я, вообще-то, считаю, что человек всегда одинок. Даже среди шумного весёлого бала люди одиноки. Родители, братья и сёстры, друзья могут быть близкими к тебе, разделять твои мысли и убеждения, но всё равно, каждый человек одинок… Когда я это осознала, мне сначала стало страшно, но потом я поняла, что это – естественное состояние для всех. Но ещё не все открыли это для себя. Теперь мне моё одиночество комфортно… – закончила она свою самую длинную речь, которую я когда-либо слышал от неё. Всё это она произнесла, грея руки над костром, переворачивая ладони то тыльной стороной, то внутренней…

…Это было немного неожиданно для меня. Я не знал, как реагировать на её откровение. И, немного помолчав, ответил:

– Но ты молодая девятнадцатилетняя девушка, неужели тебе не знакомы чувства, присущие девушкам твоего возраста?

– Ты про влюблённость, про любовь?

– Ну да…

– Ещё как знакомы… но с моей «красотой», – произнеся это, она подняла ладони и изобразила пальцами «кавычки», искренне улыбнулась и продолжила: – я не пытаюсь даже самой себе признаться в своих чувствах к кому-либо… И уже давно смирилась с этим… Человек, оказывается, ко всему привыкает, если настроиться на что-то. Настрой – великое дело. На одиночество тоже можно настроиться. Жить молча тоже можно настроиться.

– Понятно. Ты и с родителями такая молчаливая?

– Да, почти. Как раз с родителями я больше всего и молчу. Мы понимаем друг друга совершенно без слов.

Я научилась получать удовольствие от того, что для многих выгляжу чудачкой, почти ущербной, не от мира сего. И поняла, что так лучше – пусть лучше меня недооценивают, чем переоценивают, так у меня будет некая нравственная фора…

Она ещё долго рассказывала мне, то есть открывалась с совершенно неожиданной стороны для меня. Я понял, что она была глубоко тонкой личностью, научившейся скрывать и защищать свою ранимость маской одиночества…

И вдруг я поймал себя на мысли, что я перестал обращать внимание на её некрасивое лицо – наоборот, оно в тот момент стало для меня одухотворённым, излучающим некий добрый свет…

Я испытывал какое-то очищение от груза ложных оценок и представлений…

Холодный декабрьский дождь продолжал лить тугими прозрачными струями, образовывая большие лужи за пределами навеса. Мне казалось, что этот дождь намеренно усиливался, словно предлагая мне встать под его очищающие струи и смыть с себя остатки прежнего налёта надменности и спеси.

Она умолкла и взглянув на меня, тихо спросила:

– Скажи, Джура, ты нарочно решил пообщаться со мной сегодня, или это случайно получилось?

– Поверь, совершенно случайно…

Мне ещё хотелось добавить: «Прости, Саври, за прежнее моё отношение к тебе…», но вместо этого я взял её согревшиеся над костром тёплые ладони в свои и нежно их погладил.

– Саври, ты прекрасная девушка…

После той ночной беседы я уже смотрел на Савриниссо совсем другими глазами. Это не значит, что раньше я её не замечал. Раньше я видел только ракушку, но не спрятанный в ней жемчуг. Прекрасный, лучезарный, перламутровый жемчуг…

В январе лекций почти не было. Мы готовились к зачётам и экзаменам.

Савриниссо я видел лишь время от времени в коридорах факультета.

В один из холодных зимних дней, после полудня, когда факультет был почти пустым (тогда действовал комендантский час, и все старались побыстрее, до пяти часов, попасть домой), в торце коридора, окно которого выходило на улицу Рудаки, я заметил Савриниссо. Она сидела на верхней ступеньке деревянной лестницы и внимательно читала конспект.

– Зубрим? – тихо, почти шёпотом спросил я её.

Она взглянула на меня снизу вверх и серьёзным голосом ответила:

– Приходится. У Гогошидзе просто так и «двойку» не получишь.

Я присел рядом и взглянул на страницы её конспекта, где крупным почерком была обозначена тема: «Общая характеристика глаголов в английском языке. Категория вида и времени».

– Трудный предмет. В прошлом году я даже пересдавал этот экзамен. Первая попытка была на «двойку».

– Ну, если даже ты пересдавал, то мне придётся трижды пересдавать, – глядя на конспект, грустно произнесла она.

– Ну уж, не прибедняйся, Саври, ты сдашь.

Она закрыла конспект и с тревогой посмотрела в окно. Во дворе института под огромной чинарой стояли два боевика, держа в руках автоматы АК-47 с перемотанными синей изолентой тройными магазинами, и грубо допрашивали какого-то первокурсника. В те дни это было частым явлением. Страшным, противным явлением… Воздух был пропитан страхом…

Мы вместе, не сговариваясь, встали и вошли в один из пустующих классов.

– Ну когда же всё это кончится! – со вздохом, чуть ли не плача, произнесла Саври и тут же села за первую парту. – Бедный мальчик, лишь бы живой остался…

Я ничего не мог ответить. Вмешиваться в такие споры было бесполезным делом. Даже вспоминать не хочется…

Мы молча посидели в холодной аудитории.

– Саври, тебя проводить?

– Нет, я взяла книгу на кафедре, домой не дают. Нужно учить здесь и сразу же вернуть. Посижу ещё немного.

– Ты взяла у Баргигуль? У лаборантки кафедры грамматики? Я её уговорю, она отдаст тебе книгу на дом. Я в прошлом году брал аж на три дня, и никто не заметил.

Баргигуль была девушкой из Хорога, и у меня с ней были хорошие отношения. И в прошлом году она действительно на свой страх и риск позволила мне забрать единственную книгу с кафедры…

– Да, верю. С твоим авторитетом-то… и студент, и преподаёшь… известный сердцеед!

– Не вгоняй меня в краску, Саври.

– Знаешь, что мне сказала Латофат, твоя однокурсница? – серьёзным тоном спросила она.

– Что же?

– Цитирую. «Парня, который овладеет телом девушки, можно позабыть, но если он овладел сердцем, то никогда, и больно, когда это безответно…». Думаю, не стоит напоминать, кого она имела в виду…

Я, глядя в её тёмные глаза, промолчал.

Она стала развивать тему дальше. В аудитории было холодно. За окном виднелись грустные, голые, серые чинары… Саври застегнула своё пальто на все пуговицы, скрестила руки на груди, пытаясь согреться, и продолжила:

– И я с ней согласна. Сама я ещё таких чувств не испытывала, и сердцем моим ещё никто не овладел, но я догадываюсь, как должно быть больно…

– У тебя ещё всё впереди. Девятнадцать лет – это ещё, можно сказать, детство… Дай Бог, чтобы у тебя было обоюдное чувство, а не безответное! – С высоты своих лет, я мог позволить себе раздавать такие советы молоденьким девушкам.

– Но я иногда думаю, что, возможно, моя внешность есть некая защита от таких сердечных мук, – наивно улыбнулась Саври.

Я заметил, что после той ночной беседы у костра Саври стала более открытой в общении со мной.

Простое правило, вычитанное из книги Дейла Карнеги, гласящее, что во время общения с любым человеком нужно дать выговориться собеседнику – и ты будешь считаться самым лучшим собеседником, приносило свои плоды. Позже я много раз убеждался в правдивости этого простого правила. Вот и сейчас решил передать всю инициативу Саври.

Мы ещё долго говорили в холодной аудитории. Меня поразили её слова об инстинктивности девичьей любви. Она сказала:

– Знаешь что, Джура? Мне не страшно, что в меня никто не влюбится. Но мне страшно никогда не стать матерью. Не родить ребёнка. Я убеждена, что в основе любой девичьей любви лежит инстинкт материнства. Биологический инстинкт…

Меня всё больше и больше удивляли её не по годам развитый интеллект и начитанность. И всё это открывалось мне из-за маски её внешней непривлекательности, на которую я уже совершенно перестал обращать внимание. Тот интеллект и глубокие мысли, которыми она, как бы невзначай, делилась со мной, делали её лицо для меня самым прекрасным…

Я молча слушал её. Мысль о двух боевиках во дворе института не покидала меня… И, возможно, мы оба, подсознательно чувствуя висящий в воздухе страх, продолжали этот отвлекающий нас от той страшной действительности разговор. Разговор о самом важном для человека чувстве. О любви. О чувстве созидательном, благотворном, о чувстве обнадёживающем, в противовес тем разрушительным, сковывающим страхом чувствам, которые несли те два «высокоинтеллектуальных» боевика, в глазах которых, кроме жестокой агрессии и ненависти, ничего не светилось…

Я взглянул на часы, было без четверти пять.

– Дай книгу, я поговорю с Барги.

Она достала из своей сумочки книгу с обложкой цвета бирюзы.

Барги ещё была в кабинете. Я попросил у неё книгу на сутки.

– Хорошо, под твою ответственность, – с загадочной улыбкой согласилась она.

Саври ждала меня в коридоре. Мы вышли из здания факультета. Холодный и сухой январский воздух ударил в ноздри. Улицы были почти пусты. Я проводил Саври до магазина «Зиннат». Она убедила меня, что дальше она пойдёт одна.

– До завтра, – сказав это, она протянула мне на прощание руку. Я почувствовал нежное тепло её ладони. – Спасибо за книгу, – добавила она.

– До завтра.

На следующий день у расписания занятий на факультете я заметил того самого мальчика-первокурсника… Слава Богу, жив-здоров.

Холодный дождь, который шел с утра, постепенно превратился в снег, от которого земля и кроны голых чинар медленно начали белеть.

Был субботний день, и большинство иногородних студентов не хотели оставаться на третью пару. Все спешили домой на выходные.

В коридоре ко мне подошла Савриниссо.

– Джура, если ты свободен, можешь проводить меня до автовокзала? Мне страшно. Куда ни глянь – везде эти страшные боевики с автоматами.

– Хорошо. Только подожди немного, я сейчас предупрежу Татьяну Кимовну.

Татьяна Кимовна – замдекана, и мне действительно нужно было предупредить ее, что третья пара не состоится, из-за банального отсутствия студентов. В эти дни так бывало часто: шла война, и особой строгости в институте не наблюдалось.

Мы вместе с Савриниссо вышли на улицу. Земля была уже совершенно белой от снега. Направились в сторону остановки к кинотеатру «8 марта».

Транспорт ходил с перебоями. Мы, не дождавшись троллейбуса № 1, пошли пешком в сторону ЦУМа. Не дойдя до магазина «Ригонда», мы услышали выстрелы. Определить, откуда доносились звуки, было трудно. По всей окрестности раздавалось эхо боя, развязавшегося где-то в городе. Савриниссо, чуть приостановившись, с тревогой взглянула на меня.

– Не волнуйся, это далеко, – попытался я подбодрить её.

– Этого мне ещё не хватало. Я позвонила домой и сказала родителям, что сегодня буду дома. Они меня ждут, – невесело ответила она.

Её тревоги оказались не напрасными. Когда мы дошли до поворота в сторону Путовского рынка, чтобы оттуда поехать на автовокзал, там уже стояло оцепление из солдат в камуфляжной форме, и никого не пускали в ту сторону. Это означало, что мы никак не сможем проехать в сторону автовокзала…

– Давай попробуем через кинотеатр «Ватан», – предложил я Саври.

– Мне всё равно, какой дорогой. Лишь бы добраться до автовокзала, – чуть не рыдала она.

Людей на улице становилось всё меньше и меньше… Большинство уже были дома, за семью замками. Редкие прохожие ускоряли шаги, чтобы тоже побыстрее оказаться в безопасности.

Снег повалил ещё гуще. По улицам начали грохотать танки и БТР’ы. Становилось очень тревожно. Транспорт полностью остановился. Гражданских лиц становилось всё меньше и меньше.

Мимо нас пробежал невысокий капитан милиции, одетый в бушлат и с автоматом наперевес, и, с удивлением посмотрев на нас, прикрикнул:

– Вы что, с ума сошли, разгуливаете тут! Укройтесь где-нибудь.

Саври инстинктивно прижалась ко мне:

– Мне страшно…

– Дай мне руку, – тихо попросил я её.

Взявшись за руки, мы побежали в сторону железнодорожного вокзала. К чести Саври, она не отставала от меня. Мы быстро добежали до моста через железную дорогу, поднялись по ней и оказались в одном из переулков улицы Титова.

– Саври, у нас нет выбора, пошли ко мне.

Я жил у старого аэропорта. По дороге нам снова встретились боевики. Один из них, высокий и без шапки, с промокшими от снега волосами, почему-то заподозрив нас в чём-то, остановил нас и попросил предъявить документы. Мы показали свои студенческие билеты. Он грубо попросил нас побыстрее убираться отсюда, сказав, что ситуация очень опасная.

Когда дошли до двора, в котором я снимал квартиру, Саври уже плакала.

От волнения я никак не мог попасть ключом в замок двери.

Только войдя во двор, Саври, уронив голову мне на плечо, начала громко всхлипывать.

– Как же теперь предупредить родителей, что я не смогу поехать домой?.. – тревожилась она.

– Не волнуйся, тут живёт мой знакомый лётчик, у которого дома есть телефон. Как-нибудь позвоним…

Войдя в холодный дом, я сразу же растопил кирпичную печку сухим орешником, затем засыпал немного угля, которого у меня было достаточно.

Даже в доме был слышен грохот орудий. Видимо, району аэропорта и железной дороги придавали особую важность…

Савриниссо присела на старый скрипучий диван и уже не стесняясь плакала навзрыд. Чем я мог её утешить? Эта война уже всем поднадоела… Нам выпало такое время… Студенчество, омрачённое войной.

Я приоткрыл тяжёлые драповые занавески, и в комнате стало светлее. Снег продолжал идти.

Через некоторое время Саври успокоилась.

– Пойдём побыстрее к твоему другу, я позвоню родителям… Не могу успокоиться, пока не поговорю с ними.

Я понимал её состояние…

Мы снова вышли на улицу. Ещё было светло. Нам нужно было всего лишь быстро пересечь улицу в сторону аэропорта. Улучив удобный момент, когда на улице стало меньше военных, мы перебежали дорогу.

Быстро поднялись на второй этаж. Мой друг детства, лётчик Саша Игнатьев, сразу же открыл дверь.

– Что случилось, Джура? – с нескрываемым волнением спросил он.

– Ничего, Саня, всё в порядке. Просто нужно срочно позвонить в Курган-Тюбе.

– Ну, это не проблема, – он сразу расслабился и с улыбкой проводил нас к телефону.

И только после этого я заметил тётю Машу, Сашину маму, стоявшую у дверей кухни. Она тепло прижала меня к себе, расцеловала. Я вырос вместе с её сыновьями…

Саври благодарно взглянула на моего друга и начала набирать номер. Не сразу удалось соединиться. Лишь после нескольких попыток она услышала голос матери и, подавив в себе волнение, спокойно сообщила, что не сможет сегодня поехать домой, потому что закрыты дороги, и чтобы её не ждали.

Тётя Маша предложила нам чаю, но мы отказались, сказав, что будет лучше, если мы как можно быстрее окажемся дома.

Она, быстро забежав на кухню, вернулась оттуда с банкой тушёнки и с небольшим пакетиком медовых пряников. Я скромно попытался отказаться, но это было бесполезно…

Тепло попрощавшись, мы снова оказались на улице. Сумерки сгущались, но было светло благодаря густо выпавшему снегу.

Мы, оглядываясь по сторонам, снова перебежали улицу и вскоре оказались дома. В комнате уже было тепло от жара печки.