Текст книги "Римский медальон"

2

Не только старик на виа Маргутта смотрел этот репортаж из британского посольства.

В гостинице «Гальба», облокотившись о дверной косяк в полутемной гостиной и сложив на груди руки, с таким же вниманием наблюдала за происходящим на экране телевизора синьора Джаннелли.

– Хотя можно сказать, что Байрон всегда недолго оставался в Риме, если, конечно, сравнивать с его посещениями Венеции, Равенны и Пизы…

На этих словах в холле появились Оливия с Лестером Салливаном. Синьора Джаннелли, обернувшись, едва ответила им легким кивком, потому что на экране в этот момент еще раз мелькнула фигура Эдварда, на небольшом расстоянии от которого следовал невысокий человек.

– В наши дни, – продолжал свой репортаж журналист, – внимание критиков устремлено прежде всего к письмам и дневникам Байрона. Большая часть их разбросана по разным пыльным архивам, но поиски продолжаются… Одна из самых последних находок – дневник поэта, который он вел во время своего пребывания в Риме. Честь этого открытия принадлежит профессору Ланселоту Форстеру, который опубликовал часть дневника, примерно половину, в журнале «История литературы» Кембриджского университета… В завершение нашей Байроновской недели профессор Форстер прочтет здесь, в помещении британского посольства, лекцию на тему «Байрон в Риме»… Мы будем постоянно информировать телезрителей о событиях Байроновской недели. Дамы и господа, всего доброго.

* * *

Репортаж окончился. Журналист отложил микрофон и заговорил со своими знакомыми. Оператор выключил камеру. Публика почувствовала себя свободнее и перетекала из конца в конец зала, рассматривая выставку. Эдвард тоже вздохнул с некоторым облегчением, хотя врожденный артистизм и светские манеры помогали ему скрывать волнение.

Невысокого человека, следившего за ним, он так и не заметил. Задержавшись у одной из витрин с фрагментом рукописи Байрона, Эдвард прочитал надпись: «С любезного разрешения профессора Л. Э. Форстера»:

Имя Форстера встречалось на выставке везде и всюду – от подписей под экспонатами и витрины с журналом «История литературы» (4-й триместр 1970 года), в котором была опубликована его знаменитая статья, до афиши с эмблемой британского посольства, где крупным шрифтом было напечатано:

30 марта 1971 года

БАЙРОН В РИМЕ

Лекция профессора

Кембриджского университета

Л. Э. Форстера

Неожиданно внимание Эдварда привлек звонкий женский смех. Обернувшись, он увидел двух прелестных девушек в сопровождении невысокого элегантного джентльмена средних лет, державшегося с некоторой старомодной британской напыщенностью. На его плотной фигуре великолепно сидел твидовый костюм. В петлице пиджака, надетого поверх жилета старинного покроя, красовалась живая гвоздика.

Он развлекал своих спутниц шутливой беседой.

– И вы решили привести сюда нас обеих?

– Ну конечно, – джентльмен улыбнулся, – как я мог отказаться от одной из вас? Это было бы сущим мучением. И к тому же я люблю путешествовать втроем. Меня это вполне устраивает.

– Две женщины и один мужчина? – уточнила вторая девушка.

– Две женщины и я. Предположим, я, вроде Байрона, не считаю, что должен ограничивать свою свободу. Обратите внимание на это письмо. Великий поэт, большое сердце. Друг Италии и итальянцев… предпочтительно итальянок. У нас с ним, несомненно, много общего – я имею в виду себя и Байрона. – Англичанин добродушно рассмеялся.

Эдвард со все большим интересом присматривался и прислушивался к джентльмену в твидовом костюме.

– А это что за каракули? – Одна из девушек ткнула пальчиком в стекло. – Ничего нельзя разобрать.

Джентльмен бросил рассеянный взгляд на витрину.

– Это как раз страница из дневника римского периода.

Девушка принялась читать, едва ли не по слогам разбирая английский текст:

«ВЕЧЕР. ОДИННАДЦАТЬ ЧАСОВ. ПЛОЩАДЬ С ПОРТИКОМ. РОМАНСКИЙ ХРАМ И ФОНТАН С ДЕЛЬФИНАМИ. УДИВИТЕЛЬНОЕ МЕСТО. КАМЕННЫЙ ПОСЛАНЕЦ. БОЖЕСТВЕННАЯ МУЗЫКА. МРАЧНЫЕ ЯВЛЕНИЯ».

– Что это значит?

– Не имею понятия, – ответил джентльмен. – Может быть, предчувствие смерти.

Далее внимание всех троих привлекла страничка со стихами <Здесь и далее стихи даны в переводе Н. Соколовской.>:

 
Я повернулся к Господу спиной.
Лежит греха дорога предо мной.
И я пошел, сомненья отметая.
Дорога зла вела меня, прямая
И страшная. Я вышел за порог,
И за спиной моей остался Бог.
Я шел, не видя Божьего лица.
Дорогу зла прошел я до конца,
Но душу потерял свою в пути.
Я грешник жалкий. Господи, прости!
 

Прочитав первые строки, одна из девиц спросила:

– Что это – его стихи?

– Исповедь. Байрон написал ее в ту же ночь, когда сделал запись в дневнике… Свидетельство сильного душевного кризиса. И весьма любопытно, что написано это по-итальянски.

– Вы буквально все знаете о Байроне!

– Почти, – разведя руками, без ложной скромности подтвердил джентльмен. – Остальное узнаю на днях. Один знаменитый историк литературы специально приезжает из Кембриджа, чтобы прочитать в Риме лекцию о Байроне – профессор Ланселот Форстер.

Одна из девушек засмеялась:

– Что это за имя?

– Ланселот. По-итальянски – Ланчиллотто.

– Как-то странно в наше время называться Ланчиллотто.

Эдвард с любопытством прислушивался к этой болтовне.

– На его месте я бы не стал обзаводиться семьей, – заметил джентльмен.

– Но каким образом это связано с именем?

– Так звали одного из рыцарей Круглого стола, – объяснил мужчина. – Эти люди вели суровый образ жизни и, кроме того, были связаны обетом целомудрия.

– Прошу прощения, – Эдвард вмешался в разговор, – но вы ошибаетесь. Ланчиллотто был большим любителем женских прелестей. Достаточно вспомнить его роман с королевой Гвиневрой.

– Думаю, вы путаете его с рыцарем Персифалем, – невозмутимо возразил джентльмен. – Так или иначе, я в вашем распоряжении, если вас всерьез интересует этот вопрос. Позвольте представиться – профессор Форстер, – отрекомендовался он с достоинством.

– Профессор Форстер – это я, – с улыбкой заметил Эдвард.

– О!

– Мистер Пауэл, надо полагать?

– Очень рад, профессор! Но как вы меня узнали?

– Извините. Я невольно подслушал ваш разговор. И каждое слово выдавало в вас британского атташе по культуре.

Пауэл быстро вышел из замешательства:

– Хотелось, знаете ли, произвести впечатление на этих прелестных синьорин… Но почему вы не представились раньше? Упустили возможность выступить по итальянскому телевидению.

– Что вы, терпеть не могу интервью!

– Жаль, потому что вы, мне кажется, довольно фотогеничны, – заметил Пауэл и поспешил представить девушек: – Патриция, Джованелла… Простите, фамилии постоянно забываю.

Эдвард пожал девушкам руки.

– Эдвард Форстер. Ланселот – мое первое имя, но я уже давно опускаю его. Исторические реминисценции слишком обязывают. Подписываю им только научные публикации… Для профессионального колорита, так скажем. – Он улыбнулся.

– Должен признаться, – заметил Пауэл, – что представлял вас совсем иным. Вчера я тщетно ждал вас.

– Я приехал только сегодня утром. Зашел к вам в офис, но мне сказали, что вы удалились по делам. Сожалею, что вчера доставил вам дополнительные трудности в работе.

– Да что вы, какая уж там работа. Так… связи с общественностью… – Пауэл выразительно кивнул на девушек. – Провожу этих милых синьорин и буду в вашем полном распоряжении, профессор.

Красавицы попрощались с Эдвардом и в сопровождении Пауэла направились к выходу. В дверях они почти столкнулись с входившей девушкой. Высокая, она держалась очень прямо. Тяжелые русые волосы были собраны в узел на затылке. Очки в темной элегантной оправе определенно взрослили ее. Девушка поздоровалась с Пауэлом.

– Барбара, дорогая, – он указал ей на Эдварда, – не проводите ли профессора Форстера в мой кабинет? Я сейчас вернусь.

Девушка с улыбкой подошла к Эдварду.

– Профессор Форстер, тот самый, из Кембриджа? – В голосе ее звучала радость.

– Тот самый, – ответил Пауэл. – Собственной персоной.

Издали проследив за их встречей, Пауэл с довольным видом покачал головой. Потом открыл дверь и вежливо пропустил девушек вперед, а Барбара повела Эдварда в офис атташе по культуре.

* * *

– Чашку чая, профессор?

Весь облик девушки дышал мягкой интеллигентностью и благородством настоящей английской леди. Находиться в ее обществе определенно доставляло удовольствие Эдварду.

Задержавшись возле внушительного письменного стола, он ответил вопросом:

– Вы здесь работаете?

– Я секретарь мистера Пауэла, – пояснила Барбара и с улыбкой добавила: – Но работы у меня немного, зато достаточно времени для занятий. Я изучаю археологию.

– Как вы полагаете, много будет посетителей на выставке?

– Думаю, много, даже, несмотря на отсутствие особой рекламы. Видите ли, мистер Пауэл уезжал из Рима и вернулся только сегодня утром.

– Прошу прощения, Форстер, – в дверях появился Пауэл. – Это были девушки из высшего римского общества. Лучшие фамилии. Как некстати я забыл их. Итак, я ждал вас вчера весь день. Даже не выходил из офиса. Мы уже решили, что вы вовсе не приедете.

Такая беззастенчивая ложь заставила Эдварда и Барбару обменяться взглядами.

– Вы уже познакомились, надо полагать? Барбара, мой секретарь и большая ваша поклонница. Наверное, она поведала вам об этом.

– Нет еще, – улыбнулась Барбара. – Не успела.

– Потеряла дар речи от волнения, – с хитрецой во взгляде прокомментировал Пауэл и тотчас продолжил, вернувшись к серьезному тону: – Дорогой профессор, я думаю, мысль провести Байроновскую неделю в Риме – это лучшая идея, какая только возникала у меня за всю мою карьеру. Шеф, в смысле – посол, даже поздравил меня с этим. И заметьте – впервые за годы моей деятельности тут. Какая погода в Лондоне?

– Прекрасная, почти как в Риме. Ну и как же вам пришла в голову столь блистательная идея насчет выставки?

– Сразу же, как только прочитал вашу статью в журнале «История литературы».

– Похоже, эта статья наделала шуму. Даже здесь, в Риме, – заметил Эдвард, внезапно задумавшись.

Барбара приготовила чай.

– Заинтересовались какие-то ученые?

Эдвард опустился в удобное кресло возле Пауэла.

– Еще не знаю.

Он взял со стола сумку, с которой не расставался, достал из нее фотографию и протянул Пауэлу:

– Вам знакома эта площадь?

Пауэл внимательно посмотрел на снимок. За машинами и прохожими можно было рассмотреть площадь с мрачным портиком, романский храм и фонтан с дельфинами.

– Нет, думаю, никогда не видел ее, – покачал головой Пауэл. – Должен признать, однако, что в Риме я лучше всего знаю ночные заведения. Откуда у вас этот снимок? – Пауэл не мог не заметить в раскрытой сумке гостя несколько коробочек с фотопленками.

Эдвард ответил не сразу.

– Это все моя статья в журнале… – начал он. – Вы хорошо помните ее содержание?

– Очень интересная статья. Только в данный момент я не вполне готов…

Эдвард снисходительно улыбнулся:

– Она содержит несколько фрагментов из неизданного дневника Байрона. Считалось, что дневник утрачен, но мне удалось обнаружить его благодаря счастливому случаю.

– На выставке представлено несколько страниц из него.

– Да, и там есть одна запись: «Вечер. Одиннадцать часов. Площадь с портиком. Романский храм и фонтан с дельфинами…»

Барбара, сидевшая между мужчинами, продолжила цитату по памяти:

– «… Удивительное место. Каменный посланец. Божественная музыка. Мрачные явления».

Эдвард бросил на девушку благодарный взгляд, а Пауэл опять уставился на фотографию:

– Взгляните, Форстер! Площадь с портиком, романский храм и фонтан с дельфинами… Вот же!

Эдвард кивнул и взял фотографию.

– Похоже, Байрон и в самом деле имел в виду именно эту площадь.

Пауэл разочарованно протянул:

– А я-то решил, что сделал открытие.

– Видите ли, кое-кто сделал его раньше нас с вами. Вскоре после публикации моей статьи некий человек прислал мне из Рима письмо. Чрезвычайно любезное письмо, полное похвал, в котором, однако, оспаривается одно из моих утверждений…

Он отпил чаю. Барбара слушала рассказ с большим интересом, а Пауэл выглядел немного рассеянным.

– И в самом деле, – продолжал Эдвард, – я писал в своей статье, и вы, Барбара, это помните, что площадь, описанная Байроном, по-видимому, была плодом его воображения и никогда не существовала в реальности… Так сказать, поэтический вымысел… Но автор письма утверждает, будто площадь и поныне существует в Риме, и в качестве доказательства прислал этот снимок.

– Позвольте, профессор? – Барбара потянулась за фотографией.

– Любопытная история. Совет экспертов, – прокомментировал Пауэл.

– Вы же понимаете, что я не мог устоять и поспешил в Рим, чтобы разыскать это место.

– И потому сразу же согласились на мое предложение прочитать лекцию?

– Я получил оба письма почти одновременно.

Пауэл не скрывал некоторого разочарования:

– Думаю, получи вы только мое письмо, не приехали бы.

– Странно, – заметила Барбара, продолжая рассматривать снимок, – но я не помню в Риме именно такую площадь.

– Вы уверены в этом? – Эдвард был явно огорчен.

Барбара несколько раз задумчиво кивнула.

– А с этим человеком, – продолжал Пауэл, – ну, с тем, что прислал вам снимок, вы уже виделись?

– Нет. Вместо него я встретил девушку.

– Вот как!

Пауэл иронически взглянул на Барбару, но та лишь пожала плечами и встала:

– Мне пора. Уже шесть часов две минуты, мистер Пауэл. Я и так подарила вам две минуты сверх своего рабочего времени.

– Не мне, дорогая, не мне.

Барбара протянула Эдварду узкую аристократическую руку:

– До свидания, профессор. Простите, не могли бы вы дать мне этот снимок?

Эдвард пребывал в нерешительности:

– Знаете, по правде говоря, сегодня вечером он может понадобиться, но все же возьмите. Разумеется, вы понимаете, как он дорог мне…

– Думаю, что в отличие от мистера Пауэла я неплохо знаю Рим. До встречи, профессор. Если не найдете меня здесь, значит, я в Британской школе археологии. Я все разузнаю вам про эту площадь. До свидания, мистер Пауэл.

Барабара была уже в дверях, когда Эдвард, занятый своими мыслями, спохватился, что бы не слишком-то учтив с этой прелестной девушкой:

– Спасибо за чай!

– О да, чай был изумителен, моя дорогая, – вежливо заметил Пауэл.

Барбара кивнула, и ее легкие каблучки застучали по лестнице.

– Всем хороша. Да не про меня. – Пауэл был в своем амплуа.

Подойдя к одному из огромных, во всю стену, шкафов, он отодвинул какой-то толстый том, достав бутылку виски и два бокала.

– Итак, площадь-фантом… Она есть и ее нет. А снимок? Может, эта площадь находится в каком-нибудь другом городе? – Он засмеялся. – Но кому нужен этот ребус?

Эдвард вышел из задумчивости:

– Сегодня вечером я должен встретиться с той девушкой, она обещала познакомить меня с Тальяферри.

– Тальяферри? А кто это?

– Художник. Тот самый, что прислал мне письмо с фотографией.

– В таком случае через несколько часов загадка прояснится, – заключил Пауэл.

– Да, после встречи с Тальяферри.

– Где?

– Какая-то таверна. «У Ангела», так, кажется.

Пауэл покачал головой:

– Никогда не слыхал.

Эдвард вздохнул:

– И все бы хорошо, но час назад мне сообщили по телефону, что Тальяферри умер.

– Что? Умер? Неприятное обстоятельство, я бы сказал. Прямо-таки поразительное, ибо не представляю, как же это вы собираетесь встречаться сегодня вечером с покойником.

– В самом деле. Такого со мной еще не бывало.

Оба замолчали. Наконец Пауэл счел необходимым заметить:

– А вы уверены, что правильно набрали номер?

– Абсолютно уверен: 61-13-71. Я отлично помню его…

И вдруг, неожиданно смутившись, Эдвард уставился на Пауэла почти с испугом.

– Что случилось? – удивился тот.

– Я прекрасно помню этот номер, но ума не приложу, откуда он мне известен.

– Наверное, этот ваш покойник Тальяферри сообщил номер в письме, или вы сами нашли его в телефонной книге… – Пауэл явно забавлялся.

– Нет. В письме его не было, и в справочнике я не искал, а попросил сделать это синьору Джаннелли, администратора гостиницы… – Он поразмыслил немного и в конце концов заключил без всякой лигики: – Нет, очевидно, я ошибаюсь.

Но похоже было, что причуды памяти профессора Форстера не слишком интересовали Пауэла. Он свернул на свою любимую тему:

– А что девица? Какова? Ну, та, с которой вы сегодня куда-то отправляетесь…

– Она чудо! – Эдвард, казалось, вернулся к действительности. – Классический образец итальянки.

3

Эдвард подъехал к площади Испании за несколько минут до назначенного Лючией часа. Выйдя из машины, он огляделся, вздохнул, качнул головой, словно отвечая на собственные тревожившие его мысли. Сейчас, к концу этого насыщенного впечатлениями дня, утренняя встреча на виа Маргутта казалась ему нереальной. И он вдруг подумал, что девушка не придет. Однако ночной Рим, гуляющая толпа на площади, огни, запах бензина, перемешавшийся с запахом тысяч азалий на Испанской лестнице, – все это отвлекало и успокаивало. Разноязыкая толпа стекала по лестнице, и вместе с ней волнами стекали на площадь белые и розовые азалии – обычное весеннее украшение этого романтического уголка Рима. Эдвард бродил среди влюбленных и туристов, сожалея, что не относится к числу первых, и не желая относить себя ко вторым. Ему хотелось быть здесь своим и жить, вдыхая эту пахнущую бензином и азалиями вечность. Порыв ветра швырнул ему в лицо брызги от фонтана Баркачча. Он обернулся и увидел Лючию.

Девушка быстро спускалась по лестнице, бледная, отрешенная, какая-то отстраненная от всего и всех, и широкий цыганский подол светлого платья вздымался вокруг ее ног в такт каждому шагу.

Эдвард поспешил ей навстречу, взял в свои руки ее холодные подрагивающие пальцы и с облегчением улыбнулся: значит, их короткая встреча утром была не сном, и вот она, Лючия, его Вергилий в женском обличье, который проведет его по лабиринту загадок и тайн и выведет к свету. Несомненно, эта девушка чистейшей красоты поможет ему все прояснить.

Он усадил ее на переднее сиденье, сел за руль сам, и через минуту «ягуар» уже ехал в сторону Трастевере.

На Лючии было светлое платье с глубоким вырезом, плечи покрывала легкая шаль, поверх которой свободно лежали ее золотистые, чуть вьющиеся волосы. На трогательно склоненной шее поблескивала цепочка со старинным медальоном. Лицо, казалось, никогда не знало косметики.

Эдвард внимательно следил за дорогой – даже в столь поздний час движение в центре Рима было довольно оживленным.

– Прямо… Теперь направо… – Лючия указывала путь.

Эдвард притормозил:

– Тут одностороннее движение.

– Что значит одностороннее?

Напряжение первых минут рассеялось. Эдвард рассмеялся:

– Что значит? Висит знак – по этой улице ехать нельзя. Не хотите же вы, чтобы иностранца оштрафовали за нарушение правил уличного движения?

– Правил?.. Впрочем, не важно. – Лючия выглядела озадаченной. Покрутив головой, она указала пальцем в другую сторону: – Тогда туда.

Наконец они выехали на ярко освещенную набережную Тибра.

– Судя по тому, что правила уличного движения вам незнакомы, машину вы, конечно, не водите?

– Это верно. Я предпочитаю ходить пешком. Рим ведь небольшой. Меньше чем за час его можно весь обойти.

– Меньше чем за час… – Эдвард не знал, что возразить.

– А вы очень хорошо говорите по-итальянски.

– Моя мать родилась в Венеции, а отец очень любил мою маму и Италию. И все это передалось мне. Когда-то у нас был во Флоренции дом. Вам нравится Флоренция?

– Никогда не была там.

– Никогда не были во Флоренции? Невероятно!

– Я ни разу не уезжала из Рима. Зато знаю все его окрестности, и озера, и замки… Вот и все. – Последние слова она произнесла очень тихо.

– Лючия, что случилось? Вы так странно говорите и что-то совсем сникли. А утром, кажется, настроение у вас было получше…

Девушка порывисто вздохнула, почти всхлипнула и, закинув руку за спинку своего сиденья, повернулась к Эдварду:

– Я немного, ну… как бы это сказать… сумасбродная, что ли. А все потому, что родилась в районе Монти, – и, решив, что это как-то прояснит ситуацию, добавила: – Это возле Колизея.

– А при чем тут район?

– О жителях Монти говорят, будто они все немного… сумасшедшие. Разве вы не слышали?

– Может быть, читал… Что-то из времен Средневековья. Но кто же сейчас всерьез верит в такую чепуху?

– И вовсе это не чепуха.

Эдвард покосился на нее. Глаза Лючии, зеленые утром, сейчас казались почти черными и мерцали, как воды Тибра за ее плечом, а распущенные волосы отливали горячей медью, когда на них падал свет фар встречных автомобилей.

– Вы уверены, что Тальяферри придет?

– Конечно. Мы каждый вечер ужинаем вместе.

Эдвард помедлил со следующим вопросом:

– А вы… когда вы видели его в последний раз?

– Сегодня утром. – И добавила почти с вызовом: – Едва только открыла глаза.

Последнее замечание Эдвард, казалось, пропустил мимо ушей.

– И все? Так, может, поэтому у вас плохое настроение? А каков он, этот Тальяферри? Молодой, наверное?

– Он похож на вас.

– Тогда еще больше причин встретиться с ним. Сегодня днем он был дома? – В последнем вопросе явно не ощущалось логики.

– Нет.

– И в самом деле. Я ведь звонил. Никто не ответил.

Лючия тихо коснулась его плеча:

– Сейчас направо, через мост. Уже скоро.

Что-то заставляло Эдварда говорить почти без умолку:

– На вас красивое платье. Немного в цыганском духе. И ваши волосы… И в вас есть такое очарование… Очарование старинной фотографии из семейного альбома. А ваш медальон, он сделан… в каком же веке?

– О, это амулет. Он обладает разными необыкновенными свойствами. Может, например, заставить мужчину потерять голову.

Эдвард улыбнулся:

– Я уже готов потерять голову.

Лючия улыбнулась в ответ:

– Здесь можно остановиться. Теперь лучше идти пешком.

Машина затормозила. В просвете между домами мелькнула колокольня базилики Санта Мария ин Трастевере. В этой части Рима было совсем малолюдно. Город засыпал. Эдвард помог Лючии выйти, взял с заднего сиденья сумку, и они двинулись дальше – в самый лабиринт узких улочек.

Они входили под мрачные арки, камушки срывались у них из-под ног и со стуком катились вниз по лестницам с истертыми ступенями, там и тут виднелись очертания римских руин, барельефы со стершимися от времени изображениями были почти неразличимы в тусклом свете фонарей.

Они шли довольно быстро и оба запыхались. Характер построек опять изменился. В узких мрачных улочках не было ни машин, ни людей, город словно потерял приметы времени.

– Не думал, что такие кварталы сохранились в Риме. – Эдвард озирался, как зачарованный. Вряд ли он забрел бы сюда самостоятельно. – А вы здесь чувствуете себя как дома. Верно?

– Да, я здесь каждый камень знаю! – воскликнула Лючия.

– Ну, значит, вы именно тот человек, который мне нужен. Я ищу одну площадь. – Лючия замедлила шаг. – Разве Тальяферри ничего не говорил вам?

– Нет, а что?

– Это удивительная площадь. Если верить фотографии, конечно. Небольшая, с низким портиком. Слева старинный храм с колоннами, справа фонтан. Фонтан с дельфинами.

Лючия покачала головой в задумчивости:

– Фонтан с дельфинами, колонны? Нет, я не знаю такой площади, хотя…

– Хотя что?

– Хотя, когда вы сказали про храм, и портик, и фонтан, мне показалось, что я видела где-то… Но ведь это Рим, и здесь везде колонны и фонтаны!

Наконец они остановились перед старым двухэтажным домом. Вывеска на фасаде, сохранившаяся, судя по шрифту, еще с прошлого века, гласила: «Таверна „У Ангела“».

– Вот… – Лючия заметно волновалась. – Пришли.

Массивные стены дома были сложены из плохо обтесанных камней неправильной формы. Толкнув тяжелую дверь, Эдвард вошел первым, готовый внутренне ко всяким неожиданностям. По крутым каменным ступеням они сошли вниз.

Помещение, в котором они оказались, походило на грот. Или на катакомбную церковь, в которой решили почему-то устроить таверну. На темном закопченном потолке виднелись следы росписи, грубые дубовые столы со скамьями стояли вдоль стен, бросалась в глаза деревенская утварь прошлого века. Несколько факелов, прикрепленных к стенам, да керосиновые лампы – освещение соответствовало интерьеру.

В глубине зала горел очаг. Слуга, облаченный в старинную одежду и едва различимый в полумраке, поворачивал на вертеле поросенка. Второй был скорее всего хозяином. Тощий, с длинными черными волосами… Так раньше на карикатурах изображали Паганини. Этот второй, похоже, хорошо знал Лючию, потому что, не выходя из-за буфетной стойки, ограничился легким кивком.

Лючия направилась к столу, и Эдвард, в ошеломлении оглядываясь, двинулся за ней.

– Боже, я не знал, что такие места еще существуют! – воскликнул он, усаживаясь на скамью лицом ко входу и кладя рядом с собой плащ и сумку.

– Нравится?

– Еще бы! Но я здесь… Нет, я определенно робею отчего-то, словно не в своей тарелке себя чувствую. Вот ваш наряд и вообще весь ваш образ – вполне соответствующий… Не думал, что с такой достоверностью можно воспроизвести атмосферу прошлого века… Простите, я несу чушь, словно банальный турист, только что приехавший из Техаса. Для ученого я что-то слишком эмоционален.

Теперь в улыбке Лючии появилась какая-то отстраненность.

– Вам так уж необходима трезвость ума?

– Это моя работа. Архивы, документы… Всему надо дать объективную оценку. Насколько это возможно, разумеется. Так где же Тальяферри?

Теперь в голосе Эдварда звучала ирония – игра слишком затянулась.

– Придет. Еще не настало время. – Лючия говорила спокойно, почти равнодушно.

– Подождем. Нам ведь некуда спешить, не так ли?

– Я привыкла ждать.

– Ну да, итальянки всегда терпеливо ждут своих мужчин. Такая во всяком случае идет молва. Тальяферри часто заставляет вас ждать?

– Я вижу его каждый день, – ответила Лючия, не меняя своего неторопливого и отстраненного тона.

– Каждый день и… каждую ночь. Вы мимоходом сообщили мне это. Чтобы я не строил никаких иллюзий? Но ревновать-то вы мне не запретите? Хотя, в самом деле, какое право я имею на ревность…

Лючия молчала. Эдвард жестом подозвал одного из слуг. Тот подошел с кувшином вина и, поставив его на стол вместе с двумя стаканами, исчез.

– Вино! Вино из винограда, собранного в предместьях Рима в прошлом веке! Совсем не удивлюсь, если так и окажется.

Эдвард наполнил стаканы. Лючия все больше уходила в себя, а Эдвард продолжал говорить, словно в лихорадке:

– Ну, расскажите о себе, милая Лючия. Что вы делаете? Чем занимаетесь? Я хочу сказать – кем работаете?

– Натурщицей.

Эдвард поднял брови.

– Натурщицей. У Тальяферри, – пояснила Лючия.

– Не самое распространенное занятие в наше время. Чаще услышишь – манекенщицей, тогда понятно, что речь идет о рекламном бизнесе. А вы – просто натурщица у художника. Значит, все светлое время суток проводите в мастерской, а на улицу выбираетесь только вечером.

– С чего вы взяли?

– Вы так бледны, словно никогда не бываете на солнце. Но надо признать, что бледность вам к лицу. Это тоже составляет часть вашего очарования.

– Да, я не люблю солнечный свет.

Эдвард долил себе вина и выпил почти все залпом.

– Каким вы представляли меня до нашей встречи?

– Точно таким, каким вы оказались.

Пристальный взгляд Лючии волновал его.

– Но как? Как один человек, если, конечно, он не ясновидящий, может с точностью представить себе другого человека? Ведь между воображаемым и действительным должна быть разница?

– Вот некоторые и считают меня колдуньей. Так что берегитесь. – Все это было сказано без тени улыбки.

Не очень сознавая, зачем он это делает, Эдвард протянул руку и дотронулся до медальона на груди девушки. Он никогда не перебарщивал со спиртным, но сейчас остановиться не мог. Вино и присутствие Лючии все больше волновали его.

– Надеюсь, все колдуньи такие же красивые. – Он приподнял стакан Лючии, приглашая выпить вина, и посмотрел ей прямо в глаза. – А Тальяферри, видно, решил замучить нас ожиданием.

– Он появится с минуты на минуту.

Эдвард допил вино. Длинная тень, отбрасываемая на стену спускавшимся по лестнице человеком, заставила его вздрогнуть.

– Это он!

– Нет, не он, – сказала, не оборачиваясь, Лючия.

На лицо незнакомца упал свет факела, и Эдвард внутренне ахнул, настолько вошедший был похож на хозяина таверны. Легче было списать это на игру воображения.

Хозяин и новый посетитель переглянулись и оба посмотрели на Лючию и англичанина.

Эдвард подумал, что, может быть, сейчас самое время уйти, но желание довести партию до конца и присутствие Лючии удерживали его.

– Хоть бы одним глазком взглянуть наконец на этого Тальяферри!

Полуприкрыв глаза и покачивая, как в забытьи, головой, Лючия повторила уже сказанную ранее фразу:

– Он похож на вас.

В этот момент зазвучала музыка. Вошедший, близнец хозяина, прислонясь к стене, перебирал гитарные струны. Наконец из перебора возникла мелодия, и хрипловатым низким голосом человек начал петь.

Сегодня время полнолунъя.

Виденье, странница, колдунья,

О, кто б ты ни была, молю —

Не отвергай любовь мою.

Колокола звонят: динь-дон.

Пускай продлится этот сон.

Но сто колоколов в ответ

Сказали – нет.

И если я тебе не мил, —

Тот, кто всегда тебя любил, —

Молю, хотя бы до рассвета

Ты мне не говори про это.

Эдвард и Лючия внимательно вслушивались в слова.

Не отвергай любовь, молчи,

Свети мне, как луна в ночи.

Вчера, сегодня и всегда

Скажи мне – да.

Колокола звонят: динь-дон.

Пускай продлится этот сон.

Но сто колоколов в ответ

Сказали – нет.

Закончив, певец учтиво поклонился.

Эдвард с благодарностью захлопал, но хлопки эти странно звучали в пустом подвале, под темными сводами.

Взяв предложенные Эдвардом деньги, певец отошел от их стола.

– Однако не понимаю, – Эдвард оглянулся, – почему мы одни в таком романтическом месте? Здесь всегда мало посетителей?

Лючия и гитарист переглянулись. Опять прислонясь к стене, певец принялся наигрывать только что звучавшую мелодию.

– Обычно тут много народу. – Лючия была невозмутима. – Мы в Риме привыкли ужинать поздно.

Эдвард взглянул на соседний стол. Незажженная свеча, стоявшая на нем, вспыхнула, точно от его взгляда. И вслед за нею вспыхнули свечи на всех других столах.

Не ожидавший ничего подобного, Эдвард пробормотал:

– А… вы видели?

– Что? – Лючия даже не повернула головы.

– Свечи… Фокус какой-то… А почему вы не пьете?

Лючия подняла стакан:

– Пью… – Улыбка у нее получилась несколько натянутой.

Сердце уже стучало у Эдварда под самым горлом.

– Может, поговорим немного о завтрашнем дне?

– О завтрашнем?

– Когда встречаешь женщину, которая тебе нравится… конечно, начинаешь думать о будущем. Если вы так уж не любите солнечный свет, мы можем встретиться вечером при свечах или даже при керосиновых лампах, как сейчас. – Он взял Лючию за руку. Но выражение лица девушки по-прежнему оставалось отрешенным.

– Этого я от вас не ожидала, профессор.

– Наконец и я вас чем-то удивил… – Эдвард пытался улыбнуться, но ощущал страшную тяжесть во всем теле. Говорить и двигаться было все труднее. Наверное, сказывалось выпитое. – Мне кажется, нас что-то связывает, хотя что – толком не знаю. Ведь вы не откажетесь встретиться со мной еще раз? Можно завтра заехать за вами в мастерскую?