Текст книги "Жизнь Джузеппе Гарибальди, рассказанная им самим"

Глава 30
Командование эскадрой Монтевидео. Речные сражения

С 18-пушечным корветом «Коститусьоне», бригантиной «Перейра», снабженной 18-дюймовыми пушками, и грузовой шхуной «Просида» меня послали в союзную провинцию Корриентес, чтобы оказать ей поддержку в военных операциях против войск Росаса, тирана Буэнос-Айреса. Причиной или предлогом моей экспедиции была также необходимость доставить снаряжение в эту провинцию.

Коротко скажу о новой войне, в которой мне предстояло принять участие.

Восточная республика Уругвай (с главным городом Монтевидео), названная так потому, что она действительно расположена на левом берегу реки того же названия, оказалась (подобно большинству республик Южной Америки) ввергнутой в состояние почти непрерывной гражданской войны, представляющей главное препятствие для прогресса, к которому эта прекрасная часть мира, обладающая всевозможными естественными богатствами, способна, конечно, не меньше, чем всякая другая. Причиной же внутренней междоусобицы была тогда борьба за пост президента республики между двумя генералами – Фруттосо Рибера и Мануэлем Орибе.

Сначала счастье было на стороне Рибера, который, одержав ряд побед, изгнал Орибе и завладел властью, находившейся в руках последнего. Низвергнутый Орибе бежал в Буэнос-Айрес, где Росас принял его вместе с уругвайскими эмигрантами и использовал их в борьбе против собственных врагов, возглавлявшихся в то время генералом Лавалле и носивших название «унитариев», тогда как сторонники партии Росаса назывались «федералистами». Одержав верх над Лавалле, жестокий экс-президент Монтевидео приступил к борьбе за возвращение себе утраченной власти над своей страной. Росас увидел в этом самую заманчивую возможность осуществить собственные цели, т. е. окончательно уничтожить своих смертельных врагов – «унитариев», последним прибежищем которых стал Монтевидео; больше того, он намеревался подчинить себе своего соперника – соседнюю республику (оспаривавшую господство на огромной реке), разжигая в ней пожар ожесточенной гражданской войны.

Во время моего отправления из Монтевидео в плавание по реке восточная армия находилась в Сан-Жозе в Уругвае, а армия Орибе – в главном городе провинции Энтре-Риос, Бахаде; обе они готовились к решающей битве.

Войска провинции Корриентес намеревались объединиться с восточной армией. Мне предстояло подняться вверх по Паране до Корриентеса, пройдя более шестисот миль по реке, берега которой находились в руках неприятеля, так что мы могли приставать только к островам или в пустынной местности.

После выхода из Монтевидео с тремя указанными кораблями, мне пришлось выдержать первое сражение с батареями острова Мартин Гарсиа, который занимает господствующее положение в месте слияния Уругвая с Параной – как потому, что этот остров достигает значительной высоты, так и потому, что обязательно приходится проплывать мимо него, ибо в других местах нет фарватера, достаточно глубокого для крупных судов. В этом первом столкновении я потерял несколько человек убитыми и ранеными.

Мы двинулись дальше, но в трех милях от Мартин Гарсиа «Коститусьоне» сел на мель и, к несчастью, во время отлива, так что нам стоило неимоверного труда снять его с отмели, но благодаря чрезвычайной решительности и энергии, проявленной в этих обстоятельствах всей командой, как офицерами, так и моряками, нашей флотилии удалось избежать беды.

В то время как мы были заняты переноской тяжелых вещей на «Просиду», с другой стороны острова показалась неприятельская эскадра в составе семи судов, которые при попутном ветре приближались к нам на всех парусах. «Коститусьоне» завяз в песке почти на три фута; с него были сняты наиболее крупные пушки и перенесены на маленькую «Просиду».

Создалось ужасное положение: «Просида» была совершенно бесполезна, от «Коститусьоне» пользы было еще меньше; оставалась одна бригантина «Перейра», храбрый капитан которой с большей частью своего экипажа находился рядом со мной, помогая нам в нашей работе. Между тем противник подходил все ближе и ближе при восторженных криках находившихся на острове войск; имея семь хорошо вооруженных кораблей, он был полностью уверен в победе; у нас же оставалось боеспособно только одно небольшое судно.

Я не позволил себе впасть в отчаяние, ибо никогда не терял присутствия духа, но я предоставляю другим вообразить себе мое состояние. Дело шло не об одной жизни, которая мало что значит для меня в такие моменты; следовало ожидать непредвиденного, фатального развития событий, даже гибели; казалось трудным спасти честь, ибо в положении, в котором мы оказались, невозможно было сражаться. Однако и на этот раз судьба оказала мне свое могучее покровительство, и потребовался лишь один поворот ее колеса.

Адмиральский корабль неприятеля «Бельграно» сел на мель. И это случилось недалеко от острова, на расстоянии двух пушечных выстрелов от нас – мы были спасены!

Неожиданная помеха, с которой столкнулся неприятель, придала нам бодрость. Прошло немного времени, и «Коститусьоне» закачался на волнах; на него были перенесены обратно пушки и весь груз. «Удача, как и несчастье, не приходит один раз», – говорят в народе; именно так и случилось на этот раз. Густой туман как по волшебству окутал все вокруг, чем очень помог нам, скрыв от противника направление, в котором мы поплыли. Это обстоятельство оказалось как нельзя кстати, ибо после того как был снят с мели «Бельграно», неприятель, потеряв наши корабли из виду, бросился преследовать нас по Уругваю, где нас вовсе не было, и, таким образом, потерял напрасно много дней, прежде чем узнал о нашем действительном курсе.

Между тем под покровом тумана и при попутном ветре мы вошли на Парану. Я сознавал, конечно, что мне предстоит одно из труднейших дел в моей жизни.

Но в тот же самый день радость от того, что удалось избежать грозной опасности, и воодушевление, вызванное мыслью о важности предстоящей мне операции, были отравлены глупостью, страхом и непокорностью лоцманов, которые до этого момента думали, что мы направляемся на Уругвай, левый берег которого по крайней мере был в руках нашей стороны, между тем как на обоих берегах Параны господствовали страшные противники: на левом – Орибе, а на правом – Росас.

Все лоцманы принялись доказывать, что они не знают Параны. В самом деле, чтобы ввести в заблуждение неприятеля, я потребовал и нашел лоцманов с Уругвая. С этого момента они сняли с себя всякую ответственность. Меня мало беспокоили их слова об ответственности: нам нужен был лоцман, каким бы он ни был. После долгих расспросов выяснилось, что один из них немного знает реку, но скрывает это из страха. Вид моей сабли тотчас же устранил трудности – у нас появился лоцман.

Попутный ветер позволил нам ночью достичь окрестностей Сан-Николаса, первого аргентинского селения, которое встретилось нам на правом берегу Параны. Здесь оказалось несколько торговых судов. Мы нуждались в транспортных средствах и в лоцманах. Благодаря ночной вылазке на шлюпках у нас оказались и лодки, и люди. Пришлось прибегнуть к силе: этого требовало затруднительное положение, в котором мы оказались. Среди захваченных в плен оказался некто Антонио, австриец, много лет плававший по Паране; он оказал нам большие услуги во время плавания.

Мы беспрепятственно двигались вверх по реке вплоть до Бахады, главного города провинции Энтре-Риос, где оказалась армия Орибе.

В пути, чтобы раздобыть свежего мяса, мы сделали несколько высадок для захвата рогатого скота, который у нас пытались отбить местные жители и кавалерийские отряды, караулившие на берегу. Вследствие этого произошло несколько стычек, имевших иногда удачный исход, а иногда нет. В одном из таких столкновений меня постигла жестокая утрата – погиб итальянский офицер Валлерга, из Лоано, юноша, обладавший удивительной отвагой и много обещавшими способностями. Он был замечательным математикам. И вот – еще один крест над могилой сына нашей несчастной родины, павшего, конечно, за правое дело, но, как и многие другие, надеявшегося отдать жизнь за родную страну!

В Бахаде, где находилась главная квартира Орибе, тщательно подготовились встретить нас. Завязался бой, который, как казалось по началу, должен был дать важные результаты; однако попутный ветер и возможность пройти на отдаленном расстоянии от вражеских батарей позволили нам и на этот раз избежать опасности и серьезных потерь. Обе стороны вели сильный артиллерийский огонь, причинивший, однако, незначительный урон.

В Лас-Кончас, в нескольких милях вверх от Бахады, мы сделали ночную вылазку и захватили, несмотря на упорное сопротивление неприятеля, четырнадцать голов скота. Наши люди отчаянно дрались в этой стычке; особенно отличились Валлерга, о котором я уже говорил, и Батталья, укротитель лошадей. Неприятельская артиллерия двигалась вдоль берега, и когда нам приходилось плыть против ветра или в узком месте, она успешно обстреливала наши корабли; там же, где это было возможно, артиллеристы стреляли в нас из мушкетов.

В Серрито, на левом берегу Параны, противник установил на выгодной позиции батарею из шести орудий. Ветер был попутный, но слабый, а в этом месте из-за изгиба реки он дул нам навстречу, вследствие чего мы вынуждены были на расстоянии около двух миль буксировать корабли, т. е., перенося вперед небольшие якоря на длинной бечеве, мы тянули лямку под бой барабана, идя форсированным шагом, но так как в узких местах сильное течение, мы продвигались очень медленно.

К счастью для нас, неприятельская батарея оказалась установленной на очень близком расстоянии и так высоко, что она казалась как бы подвешенной над нашей головой. Начавшееся сражение было блестящим. Большая часть наших людей тянула бечеву и сопровождала лодки; остальные вели огонь из пушек и ружей. Они сражались и работали с величайшим подъемом; бой превратился как бы в игру для моих отважных товарищей. А ведь наш противник был частью армии, воодушевленной и гордой недавно одержанными победами, той армией, которая немного спустя разгромила наши войска у Арройо-Гранде, вместе с присоединившимся к ней отрядом из провинции Корриентес.

Возникавшие препятствия были преодолены с небольшими потерями, причиненными огнем из мушкетов, залпы же неприятельских орудий, расположенных слишком высоко, причиняли повреждения только мачтам. Подавив огонь противника и сбив несколько его орудий, все наши суда, оставшиеся целыми, вышли на простор, где они были вне всякой опасности.

Несколько торговых судов из провинции Корриентес и Парагвая стояли под защитой неприятельской батареи. Нам без особого труда удалось захватить их. Тем самым мы обеспечили себя одеждой и разного рода припасами.

Глава 31
Двухдневное сражение с Брауном

Мы продолжали наше трудное плавание по реке. Неприятель потерял охоту чинить нам препятствия. Наши корабли, особенно «Коститусьоне», несколько раз садились на мель, но все же мы достигли Кавалло Гуатья, где к нам присоединилась флотилия провинции Корриентес, состоявшая из двух шлюпов и баландры, приспособленных для боевых действий. Они доставили нам свежие припасы, что несколько улучшило наше положение. Мы имели теперь хороших и надежных лоцманов, а подкрепление, хотя и небольшое, было очень полезно; особенно оно подняло моральный дух экипажа.

Дойдя таким образом до мыса Брава, мы вынуждены были остановиться из-за того, что река здесь оказалась очень мелководной; разница между осадкой «Коститусьоне» и глубиной фарватера составляла четыре пяди. Такое препятствие возбудило во мне некоторое беспокойство за исход экспедиции.

Я не мог не понимать, что противник попытается сделать все возможное, чтобы сорвать наше отчаянно смелое предприятие; ибо если бы нам удалось достичь Корриентеса и стать господствующей силой на такой реке, как верхняя Парана, позволяющей занимать промежуточные позиции между внутренними провинциями Аргентинской республики, Парагваем и его столицей, то противнику был бы нанесен ощутимый удар. Река оказалась бы во власти корсаров, которые стали бы захватывать и уничтожать большую часть торговых судов неприятеля.

Поэтому использовали все средства, чтобы уничтожить нашу флотилию, и этому помогло то обстоятельство, что река сильно обмелела; как говорили лоцманы (и это подтвердил мне сам Ферре, губернатор Корриентеса), вода не падала так низко пятьдесят лет.

Поскольку плыть дальше было невозможно, я решил привести флотилию в состояние максимальной обороноспособности, ожидая со дня на день появления адмирала Брауна, который не мог долго оставаться в неведении о нашем движении.

У левого берега Параны ниже отмели, которая преградила нам путь, в том месте, где недалеко от берега река была достаточно глубокой, я расположил в линию суда, начиная с торговой яхты, на которой я приказал установить четыре пушки; «Перейра» стал в центре, а «Костигусьоне» – на правом фланге; таким образом суда выстроились поперек русла реки, простреливавшейся с левого борта корвета, на котором было много пушек и притом большого калибра; так мы приготовились всеми имевшимися у нас силами дать отпор противнику, который должен был появиться с часу на час.

Разместить корабли подобным образом стоило немалого труда, ибо хотя течение в выбранном нами месте было не сильным, оно все же заставило нас пустить в ход все цепи, якоря и кабельтовы, чтобы закрепить суда, особенно «Коститусьоне», который отнесло на восемнадцать шагов.

Мы еще не успели закончить работу по установке судов, как появилось семь неприятельских кораблей.

Неприятель значительно превосходил нас в силе. Кроме того, в случае необходимости он мог получить в неограниченных размерах подкрепление и продовольствие. Мы же, находясь вдали от Корриентеса, единственного района, откуда могла прийти поддержка, ясно понимали, что у нас почти нет надежды на какую бы то ни было помощь, что и подтвердилось на деле. И все-таки, даже под угрозой неизбежной гибели, нужно было сражаться по крайней мере во имя воинской чести. И мы стали сражаться!

Кораблями неприятеля командовал генерал Браун, самый знаменитый флотоводец Южной Америки; он по праву носил это звание, командуя аргентинской эскадрой со времени войны за независимость против испанского владычества. Итак, генерал Браун, в сознании своей силы, вел на нас корабли (кажется это было 15 июня 1842 г.[33]33
  В действительности это случилось 15 августа 1842 г.


[Закрыть]). Ветер в этот день не особенно благоприятствовал неприятелю, и это вынудило его, двигаясь вдоль левого берега реки, прибегнуть к буксировке судов. Плыть вдоль правого берега крупные суда не могли из-за того, что здесь было мелко. Господствуя над левым берегом, в который упирался левый фланг нашей боевой линии, мы высадили на сушу часть команды и солдат, без которых можно было обойтись на судах, с тем чтобы противник, вынужденный буксировать суда, не мог продвинуться ни на шаг вперед без сопротивления.

В этом сражении наши люди геройски бились на суше и приложили немало усилий для того, чтобы отсрочить развязку; однако противник, высадивший на этот берег пятьсот человек пехоты, имел явное численное превосходство, поэтому нашим людям пришлось отступить под защиту кораблей. Майор Педро Родригес, который командовал войсками, участвовавшими в вылазке, действовал чрезвычайно умело и с необыкновенным мужеством. К вечеру он установил на берегу аванпосты, которые оставались там всю ночь, пока обе стороны готовились к предстоящему сражению.

Шестнадцатого, еще не поднялось солнце, как противник открыл огонь из всех орудий, которые он сумел расположить по фронту истекшей ночью.

Мне хотелось, чтобы противник подошел как можно ближе, так как только те из наших орудий, которые находились в центре, были дальнобойными и могли поразить неприятельские суда; остальные же (а их было большинство) представляли собой короткоствольные орудия, и противник при той дистанции, которую он сохранял, был недосягаем для их огня, вследствие чего эти орудия оставались в бездействии.

Старый английский адмирал прекрасно определил дальнобойность нашей артиллерии, поняв, что она значительно уступает в этом отношении его собственной. Поэтому Браун, отказавшись от эффектного боя на ближней дистанции, позволявшего вести огонь картечью, избрал верный план, стремясь использовать превосходство в дальнобойности своих орудий; поэтому он приказал своим судам оставаться на значительной дистанции, что было очень невыгодно для нас. Бой не прекращался до наступления темноты; обе стороны сражались с большим упорством. Первой жертвой на борту «Коститусьоне» стал храбрый итальянский офицер, подававший замечательные надежды, Джузеппе Борцоне. В пылу ожесточенного боя я не смог позаботиться о его останках.

Обе стороны несли немалый урон. У наших судов обнажились каркасы, и на корвете, несмотря на то, что пробитые ядрами отверстия все время затыкали, вода поднялась настолько, что уже трудно было откачивать ее, хотя все члены экипажа по очереди непрерывно были этим заняты.

Капитан «Перейра» погиб во время отчаянно смелого нападения с суши на неприятельские корабли. Я потерял в нем лучшего и храбрейшего из моих товарищей. Многие были убиты, еще больше – ранены; оставшиеся в живых члены экипажа, падавшие от усталости, не имели возможности отдохнуть из-за того, что вода заливала трюм.

Однако у нас был еще порох, были боеприпасы и нужно было сражаться, если не ради победы и собственного спасения, то во имя чести! Честь! Когда я думаю о воинской чести, мне хочется презрительно смеяться! Особенно, когда речь идет о «чести» бурбонских, испанских, австрийских и французских вояк, нападающих как бандиты на большой дороге на бедняков! Одни считают честью убивать сограждан, другие – политических единомышленников, а в это время в Неаполе, Вене, Мадриде и Париже тиран, проститутка, коронованный бездельник, подсмеиваясь исподтишка над теми и другими, живут в свое удовольствие, предаваясь гнусному разгулу.

Да, мы сражались лишь во имя чести, по крайней мере потому, что так нам велела совесть: мы боролись за народ против двух тиранов, боролись во имя чести, окруженные со всех сторон врагами, в шестистах милях от Монтевидео, после стольких сражений, перенеся столько трудностей и лишений, будучи почти уверены в ожидавшей всех нас гибели.

В это время Видаль, главнокомандующий республики, скопив дублоны[34]34
  Дублон – старинная золотая испанская монета; содержала около 7,5 г чистого золота.


[Закрыть], чтобы истратить их на роскошь и удовольствия, подвизался в европейских столицах. А народ? Может показаться, что он создан для того, чтобы его грабили подобные негодяи, чтобы им командовали Малатеста Бальони, императоры и короли, чтобы его одурачивали священники или доктринеры!

Вот, цена чести, свободы, справедливости, законов в этом мире! Вот, ради кого обливается потом и умирает от голода простой народ! Вот, ради кого отдало жизнь множество достойных итальянцев, которых забросили на чужбину несчастья нашей родины!

Закованный в цепи Колумб[35]35
  Открытие Колумба не оправдало надежд испанского правительства, рассчитывавшего сделать из него немедленно источник огромных доходов. После третьего плавания (1498 г.) против Колумба ополчились придворные круги. Посланный на Гаити для проверки его действий Ф. де Бобадилья отправил Колумба, закованного в цепи, в Испанию. Хотя Колумб и был освобожден, но его лишили привилегий, которыми он пользовался как человек, сделавший великие открытия.


[Закрыть]! Обезглавленный на площади в Буэнос-Айресе Кастелли[36]36
  Кастелли, Педро (1801–1839) – полковник, борец за свободу и независимость Аргентины, внук выходца из Италии (Ниццы).


[Закрыть]! Расстрелянный в Испании Борсо ди Карминати[37]37
  Борсо ди Карминати, Гаэтано (1799–1841) – участник освободительного движения в Италии.


[Закрыть]! Какие люди! Они оказали столько услуг иноземцам, отплатившим им такой неблагодарностью! Иноземцам, которые только что выразили свои «симпатии» (1849 г.).

О Рим! Когда же ты восстанешь из мерзкой грязи, в которой держат тебя твои неблагодарные воспитанники, вызволенные тобой из варварства и дикости… О отец, о великий основатель и покровитель наций!

И все же они страшатся, что ты расправишь плечи. Они нуждаются в обмане, в интригах, в бесстыдном шпионаже священников, этих исчадий ада, чтобы унизить тебя. Но ты все же сохраняешь свое величие, Италия! И придет день, когда могучий призыв к освобождению отзовется набатом в душе твоих сынов. В этот день исчезнут алчные и трусливые стервятники, терзающие твою плоть!

В ночь с 16 на 17 все были заняты тем, что набивали патроны, рубили цепи, чтобы восполнить израсходованные ядра, и непрерывно выкачивали прибывавшую воду.

Мануэль Родригес, тот самый офицер-каталонец, который спасся вместе со мной во время кораблекрушения на «Риу-Парду» у берегов Санта-Катарина, вместе с горсткой самых надежных людей занялся приспособлением нескольких торговых судов под брандеры, перенеся на них все имевшиеся горючие материалы. Когда все было готово, около полуночи эти суда отбуксировали в том направлении, где находился противник. Эти брандеры в течение всей ночи причиняли ему беспокойство, и все же результат, на который мы рассчитывали, не был достигнут; люди слишком устали, и это явилось главной причиной недостаточного успеха предприятия.

Среди событий этой злосчастной ночи самое большое огорчение причинило мне дезертирство корриентинской эскадры. Ее командующий, Виллегас, подобно многим другим знакомым мне людям, любившим похвастать в мирное время или во время разгула, был так напуган приближением опасности, что пошел на самое низкое и постыдное преступление – дезертировал во время сражения. Виллегас был мало полезен мне во время боя на длинной дистанции, поскольку его пушки были слишком малы; однако я рассчитывал, что он окажет мне большую поддержку в том случае, если придется отразить прямое нападение противника или самому идти на абордаж, ибо его экипаж состоял из смелой молодежи. Кроме того, он сам обладал навыками лоцмана, и у него на кораблях были опытные лоцманы, хорошо знавшие реку, что могло быть очень полезно для меня. Наконец, его суда могли послужить ценным подспорьем для спасения раненых после поражения и помогли бы облегчить отступление.

С самого начала сражения я заметил, что Виллегас испуган, и поэтому приказал ему встать позади нашей боевой линии, чтобы его корабль находился вне досягаемости вражеских ядер; под его надзор было поставлено торговое судно, которое должно было служить госпиталем.

С наступлением вечера Виллегас сообщил мне, что он решил сменить позицию (не помню уж по какой причине или поводу). Ночью, когда потребовалась помощь для оборудования брандеров и я приказал позвать его, мне сообщили печальную весть, что Виллегаса не могут нигде найти. Не желая верить тому, что он способен на предательство, я отправился на легкой лодке, чтобы самому убедиться в том, что произошло. Не найдя его, я поднялся на несколько миль по направлению к Корриентесу, но тщетно его искал, предавший нас трус сбежал. Я вернулся крайне огорченный, и на то были веские основания: ведь большинство наших маленьких лодок было уничтожено во время сражения. Поэтому, предвидя неизбежное отступление, я рассчитывал на то, что с помощью корриентинских судов удастся спасти многих наших раненых и погрузить на эти суда необходимые для всех припасы, поскольку мы находились еще очень далеко от обитаемой части провинции Корриентес.

Последние надежды исчезли с подлой изменой этих наших союзников. Измена в час опасности – самое постыдное из всех преступлений!

Я вернулся на корабль незадолго до рассвета. Нужно было сражаться, но я видел вокруг себя только лежавших вповалку, сломленных усталостью людей и не слышал ничего, кроме душераздирающих стонов несчастных раненых, еще не перенесенных на госпитальное судно, которое было не в состоянии вместить стольких!

Дав сигнал к подъему, я приказал собрать людей и, взобравшись на один из насосов, сказал им несколько слов, стараясь ободрить и воодушевить их. Моя речь не была напрасной; мои обессиленные товарищи обнаружили такую решимость, которая ободрила и убедила меня, что можно спасти, по крайне мере, честь. Эти достойные люди снова единодушно решили сражаться, и каждый занял свое место.

Еще не совсем рассвело, когда битва возобновилась; но если накануне успех, казалось, склонялся на нашу сторону, то в этот день мы оказались явно в худшем положении. В наших новых патронах был плохой порох; ядра нужного калибра были израсходованы и пришлось использовать другие, меньшего размера, что вызвало неточность огня, особенно дальнобойных 18-дюймовых пушек, помещавшихся в центре батареи на «Коститусьоне», и двух пушек на борту «Перейра». Ночью были разбиты цепи, чтобы заряжать ими орудия вместо ядер, однако их можно было использовать только при стрельбе на близкое расстояние; при стрельбе же на длинные дистанции они были непригодны.

Ослабление нашего артиллерийского огня не осталось незамеченным противником; к тому же он был информирован о нашем положении дезертирами, которые покидали наши ряды во время высадки на берег. Поэтому неприятель, становившийся все более дерзким, воспользовался этим обстоятельством и выстроил все свои корабли в линию, чего он не смог сделать накануне из-за точного огня нашей артиллерии.

Положение противника с каждой минутой улучшалось, а наше становилось все более трудным.

Наконец, пришлось подумать об отступлении, но не могло быть и речи об отводе судов, которые из-за низкого уровня воды в реке, а также потому, что они были совершенно разбиты и большая часть их снасти разорвана, не могли сдвинуться с места.

Мы, было, осмотрели «Перейра», чтобы выяснить, не может ли он идти на парусах, но оказалось, что это совершенно исключено. Спастись удалось только одному голету «Просида», который взял на борт часть раненых и некоторые материалы.

Итак, нам пришлось ограничиться спасением остатков экипажа, а затем поджечь флотилию. Поэтому я приказал посадить оставшихся на кораблях раненых на несколько уцелевших лодок, а также погрузить в них (насколько позволяла их вместимость) легкое оружие, боеприпасы и продовольствие. Между тем сражение продолжалось, хотя наше сопротивление ослабевало, а натиск противника становился все более грозным.

Тем временем были подготовлены горючие смеси и назначены люди, чтобы поджечь суда. В этой связи мне придется рассказать об очень печальном эпизоде, вызванном злоупотреблением спиртным.

Среди членов экипажа, которым я командовал, были представители разных национальностей. Большинство иностранцев были моряки, причем почти все они дезертировали с военных судов. Должен сказать, что эти люди были не слишком распущенны. Что же касается американцев, то, за очень небольшим исключением, они были изгнаны из сухопутных войск за преднамеренные преступления, в особенности за убийства. Это был совершенно разнузданный народ, и нужна была вся строгость, допустимая на военном корабле, чтобы заставить их подчиняться порядку.

Только в день боя это разношерстное сборище становилось дисциплинированным, и люди дрались как львы.

Итак, чтобы легче было поджечь судно, в трюме собрали горючие материалы и вылили на них несколько бочонков водки, которая была среди нашего провианта. К несчастью, однако, когда у этих людей, привыкших получать небольшую порцию вина, оказалось в руках такое огромное количество спирта, они напились настолько, что были не в состоянии двигаться.

Это было поистине печальное обстоятельство, ибо мы оказались перед неизбежной необходимостью оставить этих смелых и несчастных людей в добычу огню! Я сделал все возможное в этих условиях, обязав их менее пьяных товарищей не покидать этих людей, а сам до последнего мгновения старался спасти этих бедняг, перетаскивая их на себе; к несчастью, однако, некоторые из них погибли среди обломков кораблей.

Во время этого сражения мне пришлось увидеть с отвращением также пьяных офицеров, которые, вероятно, прибегли к алкоголю, чтобы придать себе храбрости. И если такое недостойное состояние кого-нибудь из нижних чинов вызывает чувство гадливости, то для офицера оно попросту постыдно!

Когда все было приготовлено, и огонь взвился, я покинул корабль с теми немногими, которые оставались со мной до конца.

Противник, разумеется, заметил, что мы высадились с кораблей и начали отступление. Он бросил всю свою пехоту, в количестве около пятисот человек, преследовать нас. Мы приготовились сражаться изо всех сил, но бой сулил окончиться для нас плачевно из-за численного превосходства противника и большей опытности его пехоты, а также из-за нехватки у нас оружия и того тяжелого состояния, в котором находились наши люди. К тому же мы вскоре натолкнулись на серьезнейшее препятствие: путь нашего отступления перерезала большая река, приток Параны.

Нас спас взрыв пороховых погребов на судах; это внушительное, страшное зрелище испугало противника и заставило его прекратить преследование.

Было удивительно видеть, как взрывом подбросило в воздух суда, и в том месте, где они находились, осталась гладкая, как стекло, поверхность воды, а по обеим сторонам широкой реки с устрашающим грохотом падали обломки судов.