Текст книги "Любовница Иуды. Роман"

Глава 5. Отцы и дети

Караченя проживал у привратницы Олимпиады в той самой комнате, где хранилось под топчаном злополучное вино. Жил замкнуто и тихо: читал Библию и богословскую литературу, по вечерам гулял вдоль темной церковной ограды, опуская при встрече с девушками кроткий взгляд. Перед сном пил душистый чай из самовара вместе с хозяйкой. Иногда их навещал дьякон Родион.

Привратница вспоминала то время с тоской. Дрожащим голосом рассказала, как однажды Караченя объявил, что не хочет её стеснять и переезжает в другое место. В его глазах уже не сквозила созерцательная прежняя грусть. На вопрос, где он будет жить, Петя ответил неопределенно: отыскались, мол, дальние родственники. Когда Олимпиада предложила взять ему с собой немного бессмертника и душицы, Петр со странной усмешкой заявил, что теперь он переходит на другие травы. А как-то, придя в гости, ненароком обронил, что у его новой хозяйки чай пахнет ночным лесом и влажной шерстью только что убитого зверя.

Джигурда почему-то сразу подумал о Ядвиге, известной на острове колдунье, косвенно замешанной во многих тёмных историях, связанных с порчами и даже с отравлениями. Кроме того, Ядвига была в родственных отношениях с Ираидой Марсальской.

Мы долго упрашивали следователя взять нас с собой. Насилу уломали, и то благодаря бывшему однокласснику Краге. Однако Джигурда поставил условие: ни одного звука или вопроса. Тем более – никаких записей. Мы были на всё согласны, но на всякий случай прихватили репортерский магнитофончик.

Старуху застали дома на другой день. Жила она возле заболоченного лесочка, в допотопной избушке, десятки раз описанной местными газетчиками, будто шагнувшей из картинки родного букваря: два низких дубовых основания в форме когтистых лап держали её на себе. Во дворе, обнесенном жердяным забором, лежал огромный лохматый пёс с вислыми ушами, каждое – с лопух. При появлении гостей он зевнул с ленивым подвывом и, подбежав, заластился в ногах – нас выделил особо. Мы вытащили из карманов заранее припасенные сладости и бросили их в горячую пасть – язык вывалился алой змеей. На крутое крылечко вышла косматая старуха с вишневой клюкой, поднесла к острым бровям высохшую ладошку и зачертыхалась грубым прокуренным голосом. Схватив подбежавшего пса за ошейник, она стала мутузить его своей суковатой клюкой.

– Лежебока, волчья сыть, травяной мешок! Хотя бы раз тявкнул на чужих! За что я тебя кормлю тунеядца? Порождение барана и ослицы! Ведь я дала тебе такое имя: Нерон! Думала, будешь охранять мою старость, а ты любого бродягу привечаешь. А вдруг они пришли меня ограбить или убить? А то и просто изнасиловать. Погляди, какие у них рожи хитрые. Вот посиди у меня теперь в неволе без еды и питья…

Старуха загремела цепью возле большой дощатой будки, замахнулась в последний раз клюкой и повернулась к нам, уткнув кулаки в мослатые бока.

– Ну, архаровцы, зачем пожаловали? Интервью брать под дулом пистолета?

Мы смущенно улыбнулись. Её пронзительные темные глаза глядели с насмешливым вызовом, скрывающим легкую тревогу. Губы, покрытые налетом глинистого цвета, были презрительно изломаны, а всё лицо напоминало негодную пересушенную черносливину. Под крючковатым носом и на подбородке-сапожке топорщились кустики лесного мха. На дряблой шее висело ожерелье из деревянных полумесяцев. Непонятное одеяние – то ли платье, то ли халат – было перепоясано фланелевым кушаком, на котором покачивались связки сморщенных грибов-дождевиков и засаленный кожаный мешочек, затянутый зеленым шнурком. Стоптанные остроносые башмаки, вроде тех, что носили королевские шуты, болтались на жилистых ногах… Иуде она наверняка напоминала одну из тех нищих старух, которые толпами клянчили подаяние у красных ворот Храма.

Когда гости приблизились к старухе со стороны ветра, она по-собачьи принюхалась, гадливо загримасничала мужеподобным лицом и замахала на нас руками.

– Фу, какая гадость! От вас ладаном тащит. Ой, меня стошнит сейчас! Так же пахло от моего квартиранта в первый день.

– Нам он как раз и нужен. Где он? – строго спросил Джигурда.

– Не знаю, где его леший мотает… – Ядвига с брюзжанием поднялась на крылечко. – Обещал принести хлеба и крупы. И сгинул.

Внутри избушки густыми слоями плавали пестрые запахи табака и разнотравья – чудесные фимиамы, всякий раз будившие наше творческое воображение. На низком подоконнике сохли пучки вербены, кориандра и ясенца – Иуда узнал их сразу, будто вернулся назад, в родной дом в Кериофе, только деревянный. На облупленной печи мигал изумрудными очесами вальяжный кот. На корявом суку, как бы выраставшем из мохнатого бревна в стене, дремала бровастая сова. В углу, за кованым сундуком, жевал жвачку криворогий козел Митрофан, наш коллега, о котором речь ещё впереди, – его отличало надменное саддукейское выражение на типично восточной морде, как после выразился Иуда. Седенькая бороденка козла мнилась продолжением березового помела на сундуке. Рядом стояла дубовая чурка, на которой лежали обоюдоострый нож с черной рукояткой, неглубокая липовая чаша, малиновый шелковый шнур, плетенный косицей, гладкая ореховая палочка с пустой сердцевиной и вырезанной пентаграммой. Не спрашивая разрешения, Джигурда быстро взял нож и внимательно осмотрел – на рукоятке бледно проступали три шестерки.

– Не ты ли, карга, их нацарапала? – сурово спросил он.

– Впервые вижу. Может, квартирант? Он у нас грамотный, – проворчала старуха, напрягая зрение.

– Почему он у тебя живёт? – Джигурда легонько провел пальцем по затупленному, видимо, умышленно, лезвию.

– Внучка моя, Ираида, попросила приютить. Сирота, дескать. А я женщина сердобольная. Мне он не мешает, – лукаво заскрипела Ядвига, буравя пристальным взглядом нашего героя – видно, что-то унюхала.

– Не знал, что Ираида Кондратьевна приходится вам внучкой, – удивился Джигурда и положил нож на дубовую чурку.

– Многие на острове мне родней приходятся. Может, и квартиранта кто-нибудь из моих нагулял, а после в детдом подбросил. Ираиде я тоже советовала избавиться от мальчонки. Вон он шлёндает по двору, ищет, кому бы жилку перекусить… Уж больно противный головастик! – Впалая грудь Ядвиги колыхнулась в каком-то ржавом смехе.

Мы с Иудой машинально глянули в боковое оконце и сразу приметили в косой тени за поленницей дров знакомого вундеркинда, о котором писали коллеги из школьного отдела: всё та же кремовая панамка до бровей и матросский костюмчик. Но в кошачьих глазках уже не плавилась полусонная нега, а горели зелёные искорки, как у ночного зверька, вышедшего на охоту. Медленно подкрадывался он к гусыне, зачарованными зрачками впиваясь в белую бескостную шейку, и томно чревовещал на скрипучем языке глупой птицы – она, волнуясь, отвечала на призыв. Вот Гера собрался в тугую пружину, прыгнул с хищно растопыренными пальцами – и неудачно приземлился, стукнувшись о полено. Только и успел вырвать из крыла всполошившейся птицы длинное перо. В бессильной ярости перекусил он перо щипчиками реденьких зубов и сплюнул под ноги. Гера попробовал заплакать, усиленно морщился, но не смог выжать из себя ни слезинки. Тогда он в сердцах пнул несколько раз корыто и побрел в избу.

Увидев гостей, Гера напыжился и спросил:

– Пришли арестовывать Зелота?

У следователя Джигурды пошла вниз челюсть. Он растерянно переглянулся с лейтенантом Крагой, придвинул к себе мальчика за узкие плечики и заглянул в травянистые глазки:

– А почему ты так решил?

Гера небрежно отстранился и посмотрел на тяжелую чурку с колдовскими причиндалами.

– А я вчера днем слышал, как он кричал во сне: «Это не я убивал!». Жалко паренька. Он действительно не виноват.

У старухи начал заплывать левый глаз – она прищурила его, будто выдавила лишнюю кислоту, которая брызнула и в правый глаз, после чего взгляд горячо заслезился, огнисто заиграл.

– Это кто ж на тебя так подействовал, жалостливый ты мой?

Гера без раздумий кивнул головой в сторону Иуды.

– Да вот этот человек. – Иуда Искариот. Он якобы тоже не виновен… – И всезнающе хихикнул, довольный собой.

У старухи изумленно расширились влажные глаза…

– Искариот? Ай да какой гостюшка к нам пожаловал! То-то я чую, что ладанный дух тебе не идёт. Где ж ты его мог подцепить?

Следователь Джигурда, совсем сбитый с толку, отрывисто велел ей показать комнату, где живет квартирант.

– Живёт? Да он не живёт, а мается. Это я живу и радуюсь. – Старуха указала клюкой на тесный проем в боковой стене, занавешенный черной шторкой. В полутёмной клетушке пахло заплесневелым уютом: прогнувшийся, но чисто выскобленный пол, рыжее пятно груботканого половичка, низкая тахта на фигурных ножках, круглый стол-паучок, заваленный эзотерическими картами, герметическими откровениями гностиков, катаров и тамплиеров, алфавитными планшетками, магическими таблицами и гороскопами. Со стен бессмысленно скалились запыленные чучела диких зверей. Над тахтой весенним скорпионом навис темный металлический крест с распятием, перевернутый вверх ногами.

– Это он так повесил крест? Или ты, бабка? – спросил Джигурда.

– Нешто я буду вешать такое на стенку? – скривилась Ядвига.

– Просил ли тебя квартирант приготовить ему отвар из цикуты?

– Из веха, что ли? Я, милый, уже завязала с этой травкой. Больно далеко ходить. За торфяное болото.

– А внучка твоя?

– Ираида? Откуда я знаю? У неё и спрашивай.

– Из чего же ты яды готовишь?

– Яды? Упаси Бог! Я лечу людей, а не убиваю. Ты же знаешь, начальник, я – Хранительница Тотэмоса.

– Хранить вам его недолго. Через месяц острова не будет… – буркнул Иуда, обиженный за равви, изображение которого на кресте повесили вниз головой.

У Ядвиги опять закрылся левый глаз, а правый, круглый как у совы, остро нацелился на Иуду.

– Не будет? Это, голубь, Андроны едут! Не серди бабушку, сынок. А то никогда больше не увидишь Марию. Без моей помощи…

Иуда, а вместе с ним и следователь Джигурда, удивленно замерли и сперва посмотрели друг на друга, а потом – на старуху. Но спросить не успели: во дворе хлопнула калитка, посаженная на тугую пружину. Робко загавкал Нерон. У Джигурды мгновенно затвердел взгляд.

– Вот и неприкаянный наш. Почему-то мой пёс невзлюбил его. Боится, видать! – Старуха суетливо заковыляла на кухню.

Джигурда стиснул ручку портфеля и остановил жесткий взгляд на Иуде.

– Оставайтесь здесь. Когда я вас позову, сразу выходите. Но будьте собраны и серьезны, как ваш равви. Уразумели?

Иуда молча пожал плечами и присел на тахту под чучелом рыси.

Караченя замер на пороге – серые белки глаз начали наливаться тревожной мутью. На миг в них мелькнуло желание немедленно сбежать, но наш вполне мирный вид его успокоил. Он выложил на стол из брезентовой сумки бумажные пакеты с крупой и две буханки хлеба с ощипанными краями – старуха схватила их, понюхала и блаженно зажмурилась:

– Сколько же в нём всего намешано, в хлебушке нашем!

– У нас гости, бабуля? – В голосе Карачени явно прозвучал наигрыш, причём неумелый и очевидный.

– Присядьте, Петр Гавриилович! – Вышедший из задней комнаты Джигурда властно указал на табурет. – Кстати, почему Гавриилович, а не, допустим, Тимурович? Вы ведь, насколько я знаю, подкидыш, круглый сирота?

– Круглым даже дурак не бывает. А на этой земле каждый – сирота. Вы, вот, разве нет? – Не глядя на следователя, Караченя отломил ещё один кусок поджаристой корочки и принялся жевать его с таким жадным торопливым хрустом, словно давно ничего не ел, или ел последний в жизни раз. Мы догадались, что так он помогает себе справиться с волнением. – Насчет отчества история простая: неизвестная женщина позвонила, спустя месяц после того как меня подкинули, в детдом и сказала, что моего отца зовут Гавриил. Мне это потом директор сообщил.

– Так, может, начальник, ты и есть его отец? Вспомни-ка грехи своей молодости! – затаенно хохотнула Ядвига, тоже мусоля во рту кусочек хлебца.

Левая щека у Джигурды нервно дернулась, облетевшая макушка головы порозовела. Он взглянул на парня ещё придирчивей, и мы заметили, что его первоначальный охотничий азарт немного улетучился. Да и нам сразу бросилась в глаза их явная внешняя похожесть: те же крутые надбровные дуги, та же худоба и сутулость, но особенно линия губ, чутких и слегка выпяченных вперед. Лишь выражение глаз было иное. Перестав жевать, Караченя тоже поглядел на следователя с холодным любопытством – и так же откровенно смутился: мелкие черты лица вместе с длинными пальцами пришли в болезненное движение.

– Почему вы ушли из нашей церкви? – Голос Джигурды зазвучал глуше и уже не так решительно.

– Разочаровался. А что, не имею права? – Парень спешно вернулся к прежней неприязненной манере и распрямил поникшие плечи. Но, не выдержав сумеречного блеска очков следователя, перевел взгляд на старуху: она застыла с каменным лицом у заросшего паутиной окна, наблюдая, как козел Митрофан жует свою жвачку и, казалось, была поглощена только этим. Караченя, словно почерпнув от неё новых сил, стал потихоньку распаляться. – Я понял, что там обманывают людей, сковывают их дух. Бог всегда больше церкви и больше Христа!

– Выходит, он всё-таки есть? И ты в него веришь?

– Верю. Но Он вовсе не такой… Он могучий, многоликий и страшный. Его не касается добро и зло. Он дает только свободу и взамен не требует любви, а жаждет поступка и воли! – Караченя бросал слова готовыми блоками, яростно вращая глазами и описывая нервными пальцами сложные круги и спирали.

– То есть, твой Бог не чурается жертвоприношений? – Джигурда взглянул на паренька поверх тонкой дужки очков. – Напомни мне число зверя.

– А вам оно зачем? – У парня задергалось веко.

Следователь быстро взял с чурки ритуальный нож и показал на темную рукоятку, где были нацарапаны три шестерки.

– Твоя работа? Только честно.

– Допустим. И что из этого? В чём тут преступление? – Тонкогубый рот Карачени заносчиво скривился, лицо пошло грубыми морщинами.

– Не прикидывайся овечкой! Точно такие цифры обнаружены на рукоятке другого ножа, более острого. Им был убит сектант Вениамин Кувшинников… – Следователь сделал короткую паузу и добавил: – На том ноже ты оставил отпечатки своих пальцев.

– Ложь! Там не могло быть никаких отпечатков! – Караченя вскочил с табурета, гневно сжимая кулаки.

– Откуда ты знаешь, что не могло быть? В перчатках работал? – Затуманенные стеклышки чиновничьих очков победно вспыхнули. – Напряги память и вспомни: где ты был восемнадцатого числа этого месяца, в четверг, с шести до восьми вечера?

– Ничего я вам больше не скажу! – Парень снова сел и стал с ожесточением набивать рот мякишем хлеба, словно затыкая его, чтобы не сболтнуть лишнего.

На выручку ему неожиданно поспешил Гера – наморщив нечистый лобик, состроив лисью мордочку и обнажив щербатые зубки:

– В четверг восемнадцатого? Разве ты забыл, Зелот, что в тот день и именно в указанное время мы решали одну хитрую задачку по математике? Из пункта «А» вышел человек и зашагал в пункт «Б». Шёл он, увязая в грязи, мимо бараков и землянок, а думал о высоком: об освоении космоса и космических поселениях в условиях бездорожья и бесхозяйственности. Шёл путник, никуда не сворачивая, однако, когда пришел в пункт «Б», ему сказали: здесь такого пункта нет, никогда не было, и быть не могло, он совсем в другой стороне – а может, и на другой планете, но где точно, никто не знает. Что делать? Назад идти или попытаться переубедить всех, что это и есть пункт «Б»?

Ядвига прыснула от смеха и со свистом закашлялась.

– Ай да внучек! Ай да головастик! Какая память!

– Караченя покосился на неё с растерянной усмешкой. Кисти его рук беспокойно вздрагивали на острых коленках. Джигурда резко бросил ему:

– Хватит комедию ломать! Ты хоть знаешь, Петр Гавриилович, что означает твоя кличка: Зелот?

– Были такие патриоты в древней Иудее.

– Правильно. Были. Первый зелот Маттафей убил еврея за то, что тот приносил жертвы идолам. А потом зелоты превратились в обыкновенных разбойников. Им просто нравилось убивать. Уже без всякой идеи. Кто дал тебе эту кликуху?

Караченя замешкался с ответом и, чувствуя, что молчанием только укрепляет подозрения следователя, озлобленно выкрикнул:

– Какая вам разница?! Никто! Я сам себя так назвал.

– Врёшь. Кто-то с умыслом сделал это. Подставил тебя, дурачка. Кто?

– Я первый придумал, – опять вмешался Гера, поправляя ручкой с кокетливо оттопыренным мизинцем кремовую панамку. – Однажды у мамы собрались гости, заспорили о христианстве, а яростней всех спорщиков был Петруха. Тогда я и сказал, что у него повадки зелота, сикария. Все засмеялись, а некоторые задумались.

– Кто эти некоторые? – вцепился Джигурда.

– А те, кто стали потом называть его Зелотом, – ощерился Гера.

Видно было, что на этот раз он не паясничает, а говорит правду.

– Вениамин Кувшинников тогда был жив? – Следователь неприязненно посмотрел на странного мальчика.

– Жив. В него тогда ещё не вселился дух Иуды Искариота… – Щелевидные зрачки Геры сузились еще больше, а глаза заблестели, отливая влажным глянцем, и уже не походили на сладкие сахаристые леденцы.

Караченю снова словно что-то подкинуло с табурета: он вскочил, серые щёки его нервически задергались. Но следователь Джигурда не дал ему сбежать, а усадил за стол. Затем извлек из портфеля бутылку из-под кагора, наполовину заполненную гранатовым соком, налил сок в большую алюминиевую кружку и приказал парню выпить. Караченя схватил кружку с рефлекторной жадностью, и уже поднес было к пересохшим губам, но вдруг остановился, ещё раз поглядел на бутылочную наклейку и затравленно спросил:

– Что вы мне подсунули? Зачем?

– Не бойся. В этой чаше вино от привратницы Олимпиады. Она угостила, последнюю бутылку не пожалела, из ящика под топчаном вытащила… Угостите, говорит, моего Петеньку, пусть за всех нас причастится! – Джигурда будто ставил на каждое слово тюремную печать.

Побледневшее лицо Карачени исказила судорога страха – он отбросил от себя кружку, как зафырчавшего ежа, та угодила прямо в морду козлу Митрофану, жующему вкусную пустоту с фарисейской миной. Козел заблеял хрипловатым басом, ударил кривыми рогами в дверь и выскочил на крыльцо.

В ту же минуту, словно ожидавший этого момента, в избушку шагнул ещё один странный человек – в длинном плаще, в широкополой шляпе, в больших очках и с окладистой бородой – все это было одинаково черного цвета. После напряженной паузы, которую прочувствовал даже наш герой, сидя за стенкой под облезлым чучелом рыси, незнакомец обратился к Ядвиге каким-то дряблым натужным голосом:

– Дай мне чего-нибудь от живота, бабушка. Поносом маюсь.

Старуха уткнула в него тревожно-заковыристый взгляд. Потом фальшиво пропела:

– Какой же тебе травки дать, болезный ты мой? Может, зверобойчику? Или сухой черноплодной рябины?

– Дай ему цикуты, которой вчера умертвили дьякона Родиона, настоящего отца братьев Кувшинниковых!.. – Очевидно, что-то во внешнем облике незнакомца спровоцировало следователя Джигурду произнести эти слова.

Последовала немая сцена – как в детской игре по команде «Замри». Гера застыл возле дремлющей совы с замороженной улыбкой, вызванной ещё побегом козла Митрофана, старуха словно уснула на шажке вперед, с вишневой клюкой на отлете, и блескучими болотцами глаз втягивала в себя взгляд Джигурды (лицо её походило на давний срез ствола с густой паутиной годовых колец), незнакомец перестал изображать легкий приступ язвы и распрямился во весь рост (открытые участки кожи на его лице, между шляпой и бородой, контрастно побелели), а измученный Караченя плотно прирос к табуретке – внутри его приоткрытого рта, в глубине глотки, заклокотала подступающая тошнота, которая, казалось, вот-вот исторгнется наружу.

И тогда следователь Джигурда громко крикнул:

– Появись, Иуда Искариот!

С бьющимся сердцем, как новичок-актер перед первым выходом на сцену, выступил Иуда из своего укрытия. Когда его впечатляющая фигура выросла в узком проеме двери (Иуда постарался ещё и напустить внутреннего жара на глаза), окончательно добитый Караченя с обморочным вскриком повалился ничком на пол: из груди парня хлынули бессвязные хрюкающие звуки, он взвизгнул и по-пластунски пополз в сени. Но лейтенант Крага схватил его за шиворот и оттащил в угол, между сундуком и печкой, где до этого лежал козел Митрофан. Джигурда тем временем держал вошедшего незнакомца под прицелом пистолета. Тут Иуда немного струхнул и робко спросил следователя:

– Чего делать-то, начальник?

– Беса изгоняй, болван! Ты же ученик Христа. Чему он вас там учил? – закричал Джигурда.

– У меня и при Нём не получалось. Биопсихика не та. Даже у Симона-зелота выходило пару раз, а я не мог, – признался Иуда.

– Должен смочь! Попробуй! Соберись, бездарь! Выкинь баб из головы… – Джигурда бросился на помощь Краге, который уже с трудом удерживал обезумевшего квартиранта.

Внезапно Караченя вырвался, прыгнул на Иуду и сбил того с ног – скрюченные пальцы потянулись к горлу. Перед глазами Иуды распухала, увеличиваясь в объёме и пульсируя каждой жилкой, обезображенная маска Петькиного лица.

– Ну что, Искариот, теперь ты вспомнил меня? Я был в том, чью руку ты отвёл от Иисуса. Один из тех, что уцелели и не утонули вместе со свиньями в бездне Аввадона. Я и в тебе побывал. Вспомнил? – хрипела перекошенная маска, обжигая словами и брызгая слюной.

Ребрами ладоней Иуда со всей силой ударил Караченю по почкам – квартирант дико взвыл, прогнулся в пояснице и свалился на бок. В ту же секунду ловкий помощник следователя Крага приставил дуло пистолета к виску незнакомца в чёрном, дернувшегося, чтобы убежать. Иуда метнулся в полутемную клетушку с чучелами, сорвал перевернутый крест со стены и ткнул распятием в посиневшие губы квартиранта.

– Целуй, гад, пробитые ноги раввуни!

Корчась от боли, Караченя сипло засмеялся.

– Я не целую железо, идиот. На меня оно не действует. Лучше прикажи выйти из тела этого сопляка. Он мне уже надоел. Теперь я хочу Нероном побыть… Давай, Иудушка, друг ты мой заклятый! Не бойся, ещё пригожусь.

– Тогда вставай на колени, пес приблудный, – приказал Иуда. (Позже он сознается, что внезапно почувствовал мощное подключение к чему-то высшему.)

Когда квартирант, держась за бока, чуть приподнялся с пола и встал на колени, Иуда поймал его скользкий взгляд, заставил оцепенеть и зычно воскликнул:

– Именем Сына Божьего, Иисуса Христа, повелеваю тебе, дух нечистый и безродный, изыди вон!

Квартирант задрал в потолок заостренный подбородок и, вытягивая шею как на плахе, завыл длинно и утробно, будто стая волков, и при этом начал биться в таких конвульсиях, словно ухватился за оголенный электрический провод. А потом над половицами пронесся удалой разбойничий свист, который круглым шаром прошел сквозь двери и поплыл по двору – вскоре в собачьей будке незнакомым громовым голосом грозно зарычал пес, лязгнула сорванная цепь, заполошно загоготали гуси, и в избу влетел испуганный козел Митрофан. Воспользовавшись паникой, незнакомец в черных очках отшвырнул помощника следователя к окну, а Ядвига, схватив с чурбака шелковый шнур, бросила тот поперек кухни и три раза плюнула на него, бормоча что-то себе под нос, – шнур развернулся в воздухе ленточной змеей и как бы отрезал команду Джигурды (вместе с нами) от команды Ядвиги. Сунув два грязных пальца в рот, старуха озорно свистнула – с головы незнакомца слетела фетровая шляпа, и из-под неё обнажился голый шишковатый череп. Иуда сразу узнал Валета, одного из друзей Марсальской, но теперь он был без повязки на глазу.

– А вот и Яков Кувшинников. Тоже воскрес, – едко произнес Джигурда, безуспешно пытаясь переступить через колдовской шнур: ноги и руки его натыкались на невидимое препятствие, на нечто вроде прозрачной стеклянной стенки.

На пороге избушки неожиданно возник настоящий волкодав: пепельная шерсть на загривке стояла дыбом, в глазах переливались изумрудные огоньки, а из оскаленной пасти капала кровяная пена. Валет засмеялся, натянул шляпу на бритый череп, прыгнул на спину волкодава и крепко вцепился в кожаный ошейник. Преображенный пес подмигнул Иуде пылающим зраком и одним прыжком выметнулся в открытые двери. Следователь с помощником, на время потерявшие дар речи, стали отчаянно жестикулировать, нелепо топчась возле малинового шнура, словно собираясь прыгнуть через пропасть.

– Убери веревку, карга! За решетку захотела?! – Очнувшийся Джигурда яростно потрясал пистолетом.

Не обращая на него внимания, старуха засеменила на крыльцо, проводила беглецов пиратским взглядом из-под ладони, опять вернулась в избу, поплевала три раза на раскаленный колдовом шнур, подняла его и бросила на дубовую чурку, как отработанную змеиную кожу.

Когда Джигурда и Крага выскочили во двор, чтобы убедиться в бесполезности погони, Ядвига подошла к Иуде и пожала ему руку.

– За Нерона огромное тебе спасибо! Теперь ни один бандит не страшен. – Она подмигнула. – А Машку мы найдем. Но после меня…

В избу опять вбежал следователь и сунул ей под нос вороненый ствол пистолета.

– Я тебя в тюрьме сгною за пособничество преступникам! Зачем сюда Яшка Кувшинников приходил? У вас что здесь, притон? Где Валет прячется? Ведь он в розыске, дурья голова! Хотя и в мертвых числится.

– В мертвых? – Белесые лохматые брови старухи полезли на лоб садовыми гусеницами. В глазах сверкнули насмешливые, острые иголочки. – Это как? Разве сотворённое Богом бывает мертвым? Погляди на Иуду. Про него всякое болтали: он будто бы и повесился, и от водянки лопнул, и разъялось, мол, чрево его, и выпали все внутренности – а он жив-здоров, и мое зрение радует. Такой любовник пропадает…

– И ты, ведьма, веруешь? – возмутился Джигурда.

– А как же! – Старуха оттопырила губы наподобие козла Митрофана. – Разве ты не знаешь, откуда мой род пошел? Библию надо читать, а не только уголовный кодекс. Учись у местных стихоплетов – они в этом доки. Они уже знают, что моя прародительница была женой одного из сыновей Божьих: Акибиила, Амацарка, Армерса или Баркояла – кого-то из них. Хотя жениться им на земных женщинах запрещалось. Они-то и научили своих жен всякому колдовству, травному ведовству и заклинаниям.

– Значит, из-за таких как ты, Бог раскаялся, что создал человека? – Джигурда сердито сунул пистолет в маленькую кобуру под мышкой.

Старуха, лукаво усмехаясь, взяла с дубовой чурки ореховую палочку, пошептала над ней что-то, потерла ею слегка поседевшие виски квартиранта, бездыханно распластавшегося на полу, и трижды дунула в глаза, в ноздри и в отверстый рот.

– Хватит валяться, сынок. Поднимайся. А то новая нечисть залетит и семь других с собой приведет, – затормошила она Петра.

Караченя заморгал куцыми ресничками в мелких блестках слезинок, от души чихнул и медленно, с тоскливым стоном, поднялся. Его очищенные, просторно заголубевшие глаза удивленно и как-то виновато оглядели всех – и не узнали. Но и присутствующие дивились новому Петру Карачене: со лба сошли гнойные прыщики, под глазами и возле носа разгладились злые скороспелые морщинки, а над верхней ребячьей губой закурчавился редкий светлый пушок.

– Ну, прямо девушка! Как же он тебя так быстро окрутил? – Ядвига до размеров тонкого лезвия сузила глаза и погрозила пальцем, увенчанным желтым ногтем. – Тебе, парень, не демонов надо бояться, а самого себя. Вижу я на твоём донышке одну закавыку-загогулину! – С выражением какой-то неловкости на лице она обернулась к Джигурде. – Может, чайку напоследок попьешь, начальник? Ты ведь тоже хороший человек. И тоже двух маток сосешь.

– Давай без обобщений, карга. Вздумаешь нас отравить, так тебя на костре сожгут, – отходчиво проворчал следователь.

– Я уже прошла через это. Тысячу лет меня жгли, а я из огня целой выходила, как трое иудейских юношей из печи Навуходоносора, – Ядвига презрительно махнула рукой и заковыляла в чулан за новой порцией травы для заварки.