Текст книги "Черноногие"

Глава XX
Миссионер

Миновало несколько дней. На берегу небольшого озера стоял человек колоссальных размеров, по его костюму можно было судить, что он принадлежит к духовному званию. На нем была широкая блуза, вроде рясы из грубой шерстяной материи, и кожаный пояс. Мокасины у него были неказисты, однако весьма прочны. Голову прикрывала небольшая суконная шапочка небольших размеров, но вполне выполнявшая свое назначение. Судя по его наружности, можно было догадываться, что он не придает особенной важности внешней оболочке, каковы бы ни были его наклонности к внутреннему совершенствованию. За исключением охотничьего ножа, висевшего на поясе, у него, по-видимому, не было другого оружия. Грудь его украшал крест на стальной цепочке. За спину был перекинут довольно тяжелый мешок. Черты его лица резки и правильны, выражение лица задумчивое и важное. Пока он вглядывается то в небо, то в озеро, какая-то ладья огибает небольшой мыс слева и причаливает к песчаному берегу рядом с ним. В этой ладье находятся два человека: первый, на корме, широкоплеч, угловатой наружности, с непривлекательным лицом, прячущимся под густыми волосами и рыжей бородой – это Крис Кэрьер. Другой – Марк Морау; кажется, ему не понравился внешне невозмутимый незнакомец, поджидавший на берегу.

– Кто это? – спросил он. – Не по вкусу мне его рожа, и я охотно выкупал бы его в озере.

– Капитан, его вид не внушает опасности, – отвечал Крис. – Можно подумать, что он недавно покинул цивилизованные края. Бьюсь об заклад, это какой-нибудь бедняк из монахов, и он случайно попал сюда, заблудившись.

– А вот увидим, – отвечал Марк, выходя на берег и с карабином в руке подходя к незнакомцу.

– Кто вы? – спросил он повелительно. – Что вам надо? Чем вы тут занимаетесь?

Незнакомец перекрестился и сказал:

– Мир тебе, сын мой!

– А, так вы духовная особа! Странное, однако, место вы избрали для своего звания.

– Повсюду можно поклоняться Богу и прославлять имя его, – отвечал монах, взглянув на небо и в благоговейном чувстве снимая шапочку.

Марк тотчас заметил, что у него на голове выстрижена тонзура, и сказал:

– Здесь неподходящее место для плешивых.

– Сын мой, оказывай большее уважение к моему сану.

– Мало уважения внушает мне ряса, – отвечал Марк, пожимая плечами.

– Мало приносит тебе это чести, потому что все образованные люди оказывают уважение духовному званию. Я всегда замечал, что самые храбрые и самые достойные люди имеют наибольшее уважение к сану служителя Всевышнего.

Он опять перекрестился и произнес благоговейно:

– Gloria tibi, Domina[14]14
  Слава Тебе, Господи! (лат.)


[Закрыть].

– Может быть, вы и таков, каким кажетесь, но если желаете, чтобы я принимал вас за такого, каким вы представляетесь, вы должны сказать мне, как сюда попали.

– Сын мой, я смиренный миссионер, проповедующий славу креста среди индейских племен, хотя моя деятельность большей частью ограничивалась обществом мирного племени криков.

– Все это очень хорошо, но не является ответом на мой вопрос и не объясняет, почему вы очутились так далеко от места вашей деятельности, – возразил Марк, пытливо всматриваясь в духовную особу.

– А между тем это так легко объясняется. Несколько дней тому назад я оставил земли криков в сопровождении одного из вождей, обращенного в истинную веру, и его дочери. Ночью у нас украли лошадей, что и заставило нас уже двое суток странствовать пешком.

– Извините меня, почтенный отец, но где же этот новообращенный крик со своей дочерью? – спросил Марк, осматриваясь.

– Потрудитесь пройтись со мною на минутку, и я вам покажу крика и его дочь, которая, несмотря на свое медно-красное происхождение, весьма недурна собой.

Морау и Крис взобрались вслед за патером по узкой тропинке на самую вершину утеса, где и увидели двух особ, сидевших на земле у костра и тотчас же поднявшихся на ноги, как только увидели патера с незнакомцами. Обращенный крик оказался долговязым, костлявым индейцем угрюмого вида.

– Что за свирепая рожа! – проворчал Крис. – Если бы он был моим спутником, так я все ночи не спал бы от страха, что он съест меня живьем. Ничего хорошего не предвещает такая рожа.

– И внешность и сложение даны ему от Господа, – смиренно заметил патер.

– В таком случае, нельзя сказать, что всякое создание Божие красиво. Говорит ли он по-английски?

– Он немного понимает наш язык, но говорит плохо.

– А дочка совсем не похожа на своего папашу, – заметил Морау. – Для индианки она даже чересчур хороша. Мне не случалось раньше видеть такого миловидного личика у дикарки.

Индианка украдкой взглянула большими черными глазами на Марка, и тот спросил:

– И она тоже обращенная? А мне кажется, что ею по-прежнему управляет ее врожденная дикость. Не замечаете ли вы, отец мой, необыкновенного блеска в ее глазах? Они так и пышут пламенем чуть ли не жгучее адского. Вы не находите?

– Несмотря на благодать просвещения, которая коснулась ее, она все еще немножко дика, – отвечал миссионер с состраданием, – но и сам вождь криков принял уже некоторые из наших обычаев, с которыми, конечно, не расстанется, за это я вам ручаюсь. В нем произошла такая перемена, что он послужит примером жителям Селькирка, когда я покажу им плод моих трудов.

– А как его зовут? – спросил Марк, сомнения которого все еще не рассеялись.

– Следуя эксцентричному обычаю своего племени, он носит имя Вавабезовин, но у индейцев он известен под именем Натянутый Лук. Он был хорошо известен как храбрый воин, да и теперь случается, что его пламенный дух прорывается.

Крис Кэрьер потянул Морау за рукав и шепнул ему на ухо, указывая глазами на священнослужителя:

– Вот благоприятный случай, вы нуждаетесь именно в таком молодце. Не упускайте же случая и ведите его с собой в подземелье. Он как раз скрепит ваш союз с красавицей по настоящему закону. Возможно, этим она удовольствуется и перестанет день и ночь реветь.

Марк подумал. Эта мысль ему понравилась.

– Надо хорошенько подумать, – сказал он, – но прежде всего мне надо подробно расспросить этого монаха, чтобы узнать его настоящие намерения.

– Его рассказ кажется правдоподобным, кроме части об обращении индейца, в которое не так легко поверить, – заметил Крис. – Ну разве можно убедить таких людей, как мы с вами, что краснокожий принял истинную веру? Индеец создан быть дикарем и нечестивцем, и его ничем переделать нельзя. Да и плутовка эта глядит с таким коварством в глазах, которого хватит на дюжину наших женщин.

– Натянутый Лук, – спросил Морау, – с какой стороны лежит твой путь?

– С солнечного восхода, – отвечал лаконично вождь.

– А как далеко отсюда?

– В пяти днях пути.

– Он прилично говорит по-английски, – заметил Марк миссионеру. – Ваши уроки принесли ему большую пользу, с чем вас и поздравляю. Святой отец! По всей вероятности, я уже слышал о таком искусном человеке, как вы. Премного обяжете меня, сообщив свое имя.

Марк Морау не спускал глаз с благодушного лица патера, который тотчас ответил:

– Не могу льстить себя надеждой, чтобы мое имя или слава, если я заслужил ее, перешли границы поля моей деятельности. Не людям старался я угодить своим рвением и благочестием. Что значит для меня слава человеческая? Эти дети природы, для обращения которых я немало потрудился, называют меня просто патер Людовик, и я совершенно доволен этим именем.

– И прекрасно; скажите мне, патер Людовик, как вы относитесь к благам насущным? Имеете ли вы наклонность ко вкусным яствам? Или, говоря другими словами, заботясь о спасении душ ближних, не упускаете ли вы из виду попечения о собственной бренной плоти?

– Не совсем, сознаюсь откровенно, – возразил миссионер, пожимая плечами, – я всегда считал своей обязанностью обращать внимание на поддержание бренной оболочки. Я довольно успешно веду торговлю мехами с агентами Гудзоновой и Северо-Западной торговых компаний. Я имею основания полагать, что такой обмен удобен и выгоден.

При этих словах патер Людовик наставительно взглянул на Марка Морау.

– Вижу, – сказал Морау со смехом, – что ты хороший миссионер и добрый товарищ. Ты именно таков, каким показался мне по наружности – любитель благ насущных. Ну, после этого мы с тобой найдем общий язык, ко взаимному удовольствию.

Говоря это, Марк изучал физиономию патера Людовика. Он все еще колебался в окончательном мнении о нем: то верил ему, то вдруг начинал сомневаться, и сам не зная, что о нем думать.

– Сын мой, – возразил миссионер, – тот не мудрец, кто о себе забот не знает.

– Это изрек пророк Даниил! – воскликнул Марк насмешливо.

– Сам царь Соломон, мудрейший из мудрых, не пренебрегал поощрением удобств своих. Он пил из золотых и серебряных сосудов, ему прислуживали прекраснейшие женщины его государства. Увы! Даже страшно становится, не слишком ли много он заботился о благах земных.

Лицо Марка прояснилось, и последние облачка сомнений рассеялись.

– Ну, преподобный отец, природа создала тебя по образцу титана, ты обладаешь большим количеством крови, костей и мускулов и, вероятно, в последнее время много страдал от скудости пищи. Готов заложить двадцать пять золотых теперь, когда удостоверился, что ты принадлежишь к числу любителей пожить в свое удовольствие, что ты более заботишься о чаше пылающего пунша, чем о спасении душ, и что для тебя доллары выше покаяния в грехах.

– Не говорите так легкомысленно при новообращенных, – отвечал патер Людовик с выразительным жестом, – я ревностно желаю, чтобы семя, посеянное мной, принесло обильные плоды.

– Патер Людовик, я вижу, ты опытный плут. Ну, твое миссионерское горло, надеюсь, ничего не имеет против глоточка виски? Крис, передай-ка флягу почтенному миссионеру.

– Мне, может быть, неприлично подавать дурной пример этой головне, вырванной из адского огня, однако считаю своим долгом выразить вам благодарность за оказанную мне почтительность, потому я прикоснусь только устами к этому нечестивому напитку… Послушай, Натянутый Лук, – обратился он к индейцу, – смотри в сторону, не видать ли там чего подозрительного?

Вавабезовин покачал головой, с завистью посматривая на флягу, которую Крис подал миссионеру.

– Нет, нет, сын мой, – сказал миссионер в ответ на безмолвную просьбу краснокожего, – этот напиток слишком крепок и имеет возмутительную силу для существа, еще такого слабого в вере, как ты.

После такого глубокомысленного назидания миссионер приставил флягу к губам. Долго оставалась она в поднятом положении, издавая мелодичные булькающие звуки. Если бы эта фляга вмещала менее трех пинт[15]15
  Пинта (англ. pint) – единица объема и емкости, равна 0, 568 л.


[Закрыть], то патер Людовик, по всей вероятности, вытянул бы ее до последней капли. После такого обильного возлияния он прищелкнул языком и, переведя дух, сказал Крису:

– Pax vobiscum!

– Это означает, что в фляге ничего не осталось? – осведомился Крис.

– Это означает «мир с тобой», – уточнил патер.

– Да ничего почти и не осталось! – проворчал Крис, с печалью созерцая внезапный отлив желанной волны.

– Поистине мое внутреннее существо согрелось и освежилось одновременно. Может быть, маленькая доза не повредит моему новообращенному язычнику. С вашего позволения, он омочит язык в этом напитке, хотя, смею уверить, что благотворное влияние моих проповедей значительно уменьшило жадность его стремления к огненной воде.

Патер Людовик передал флягу новообращенному, который с жадностью схватил ее и залпом осушил до дна.

– Какая жалость, что мы не догадались захватить пару пинт виски и для красавицы! – ворчал Крис. – Хорошо они обращены, нечего сказать! Да будь здесь еще двое таких обращенных, то, наверное, целой бочки не хватило бы на честную компанию.

– Миссионер, – сказал Морау с искренним воодушевлением, – переходи ко мне, и тебе будет всего вдоволь. Но прежде поклянись, что не выдашь моей тайны.

– Мое звание обязывает меня к сохранению тайн. Душа моя есть верное хранилище чужих тайн. Много слышал я признаний, от которых солнечный свет мог бы помрачиться. Я принимал исповедь многих великих грешников. Итак, идите вперед и не бойтесь ничего.

– А краснокожие? – спросил Марк.

– Они последуют за мной, и я отвечаю за их примерное поведение.

– Погодите одну минуту, – сказал Марк.

Отведя в сторону Криса, он довольно продолжительное время переговаривался с ним так тихо, что их слова не долетали до других.

Морау вернулся к миссионеру глубоко озабоченный.

– Патер Людовик, – сказал он строго, – вы пойдете со мной, и за нами последуют ваши спутники, но предупреждаю вас, малейшая нескромность с вашей стороны может оказаться для вас роковой. Если вы когда-нибудь откроете то, что увидите, услышите или узнаете, то расплатитесь со мной жизнью. Понятно?

– Ручаюсь вам, что по природе и по долгу я нем как могила. Ведите меня, куда хотите, и вы всегда найдете во мне надежного, веселого и разумного товарища.

– Жизнь, как вам известно, не такая вещь, чтобы ею легко рисковать. Если выйдет что-нибудь неприятное, пеняйте на себя, потому что я предупреждал вас. Что касается индейцев, – продолжал он, понижая голос, – так у нас в запасе есть весьма надежное средство спровадить их, если они заартачатся.

Глаза Марка в сотый раз устремились на молодую дикарку. Ее необыкновенная красота, видимо, привлекала его. Однако, отгоняя мысли, которые ее внешность возбуждала в нем, он быстро спускался по утесу, за ним последовали все остальные, и вскоре все сидели в лодке.

Глава XXI
Подземное гостеприимство

Крис Кэрьер схватил весло, и вскоре легкая байдарка причалила ко входу в подземелье, куда мы уже два раза приводили читателя.

Патер оказался большим весельчаком. «Несчастный напиток» оказал заметное влияние на его поведение. Он, по-видимому, был равнодушен ко всему окружающему, тогда как Вавабезовин, со свойственными его племени осторожностью и подозрительностью, недоверчиво посматривал на мрачный вход в пещеру. Его дочка тоже проявляла нежелание вступить туда.

– Иди вперед, краснокожий, и не бойся ничего! – сказал ему Крис. – Я уверен, что ты бывал в местах и похуже этого. – Потом, обратившись к дикарке, он добавил: – Ступай за нами, черноглазая красавица. Не притворяйся робкой ланью, никто тебя тут не ранит. – А Марку он шепнул: – Замечаете ли вы ее взгляды, капитан? Они острее иголки. Я уверен, что у нее в голове полно коварства и злобы. С ней держи ухо востро! И вместе с тем поневоле на нее засмотришься. Не бросай она иногда таких свирепых взоров, что была бы за жена для такого бравого молодца, как я!

– Переговори с ее отцом, – сухо посоветовал Марк.

А веселое расположение духа патера усиливалось с каждым шагом. Он напевал игривые песенки, часто перемешивая их латинскими восклицаниями.

– Однако, сын мой, ваше гостеприимство холодновато, – сказал он наконец, вздрагивая от холода. – В галереях вашего замка не очень-то жарко.

– Скоро будет и жарко, – отвечал Марк, – проход расширяется, как видите, еще два поворота, и вы очутитесь в просторном месте.

Обещание скоро сбылось. Патер с новообращенными были приведены в залу, где некогда Кенет Айверсон провел несколько неприятных часов. Зал был все тот же. Только прибавилось шесть человек с непривлекательной внешностью. Они курили, пили и разговаривали. При появлении новых гостей они стали недоуменно пожимать плечами, перешептываться и посмеиваться. Марк остановил их одним взглядом.

– Вот мои парни, – сказал он миссионеру, – вам запрещается расспрашивать, кто они и зачем здесь. Существование этого убежища должно оставаться в неизвестности. Если вы вздумаете выдать нас по выходе отсюда, то нож или топор… Понимаете?

– Мы довольно толковали об этом, и я вполне уяснил суть вопроса, прежде чем мы вошли сюда, – отвечал патер невозмутимо. – Ваше искусство готовить гораздо более занимает меня, чем все остальное. У меня всегда хороший аппетит, и мой друг, Натянутый Лук, не уступает мне ни в чем, у вас будет случай удостовериться в этом на деле.

– Позови Агарь, – приказал Марк Крису.

Крис крикнул так громко, что негритянка в ту же минуту появилась, как всегда, с веселым смехом.

– Мы хотим есть, – сказал Морау.

– Не пожалей провизии, дщерь Африки, – вмешался патер, – плоть человеческая нуждается в пище для подкрепления плоти, с каждым днем разрушающейся.

Не поняв слов патера, Агарь молчала, не зная, что ответить, но Марк наклонился к ней и сказал несколько слов шепотом, на что она отвечала так громко, что все могли слышать ее:

– Она не может встать. Совсем не может. Она так ослабла духом! Совсем, совсем ослабла!

Лицо Марка залилось багровым румянцем, и он пробормотал проклятие. Потом прошел через всю залу и сказал что-то одному из своих людей, и патер Людовик увидел, как тот человек пошел и стал в проходе, ведущем в ту залу, где все они находились. Наконец Агарь поставила на самодельный стол, занимавший две трети залы, обед, превосходный более количеством, чем качеством.

– Ваши обращенные сидят за столом, как все образованные люди, или же предпочитают сидеть на полу, поджав ноги?

– Они знакомы с этикетом. Вы скоро увидите доказательства того, что они сидят благопристойно за столом и ловко управляются ложкой и вилкой с ножом, хоть и не всегда изящно.

– Вы мне не назвали имени этой девушки.

– Ее зовут Найвадага, или Дикоглазая Дева. Боюсь, что много пройдет времени, прежде чем она совершенно освоится с правилами истинного благочестия.

– Судя по ее виду, и я того же побаиваюсь. Но прошу садиться, Агарь подала нам все, что у нее было. Будем же довольны тем, что есть. Вавабезовин, садись-ка там. А ты, Найвадага, черноокая дева, садись сюда, поближе и постарайся, насколько можешь, быть любезнее со мной. Твои дико сверкающие глаза только портят красоту лица.

Натянутый Лук и его дочь повиновались приглашению с меньшей угрюмостью и недоверием, чем можно было ожидать.

Марк заметил, что глаза Натянутого Лука часто останавливались на большой бутылке, стоявшей на столе.

– Как! – воскликнул он. – Неужели гортань вашего новообращенного еще алчет огненного напитка? Боюсь, что сила ваших проповедей не произвела на него большого влияния.

– Жестокая простуда! Вот она где, – отвечал Натянутый Лук, указывая на грудь, – огненная вода согревает и исцеляет болезни. Огненная вода – великий целитель.

– Натянутый Лук, – сказал патер строго, – твои вкусы испорчены. Советую тебе остерегаться искушений плоти. Пей чаще, но как можно умереннее, следуя моему примеру, хотя еще полезнее было бы совсем удержаться, по случаю слабости твоего желудка.

Но Натянутый Лук уже налил полную жестяную кружку обольстительного напитка и, выпив свою долю, сладострастно облизался и потом уже сказал на ломаном языке:

– Желудок пребольшой, разом не наполнишь и пьян не будешь.

– Не удивляйтесь и не судите его строго, – сказал патер Людовик, обращаясь к своему амитриону[16]16
  Амитрион – гостеприимный, хлебосольный хозяин. По имени греческого царя Амитриона, героя комедий Плавта и Мольера.


[Закрыть].

– Не тревожься, благодушный патер, – усмехнулся Морау, – мне мало дела до тебя. Но, – продолжал он, наклоняясь к его уху, – эта индианка красива и грациозна, как молодая пантера. Я не могу сдержать свое удивление. Что она, честная девушка? Скажи мне, патер, сущую правду.

– В ее честности никогда и сомнения не могло быть. Ей скоро минет шестнадцать лет, и она предназначается в жены великому предводителю индейцев.

– Белый лучше подходит ей, чем краснокожий, – проворчал Крис.

– Не надо краснокожего, надо великого вождя! – закричала она, яростно сверкнув глазами на Криса.

– Дочь моя, – сказал миссионер строго, – так-то ты следуешь моим наставлениям. Твоя религия запрещает тебе злобу и гнев. – Потом, обратившись к Морау, он сказал кротко: – Сами видите, какое вредное влияние производит общество безнравственных людей на этих детей природы.

– Это не удивляет меня, – возразил Марк с приливом веселости, – индейцы заимствуют от охотников самые дурные привычки. Я слышал, как эти дикари произносят ужасные проклятия, но так смешно путая слова, что их нечестие производит самый забавный эффект. Натянутый Лук, надеюсь, ты не поддался привычке употреблять ругательства.

– Давным-давно это было. Шесть, восемь, десять лет прошло – нет нехороших слов. Привык проклинать каждую минуту, нельзя этому мешать. Индейцы проклинают – и спать, и проклинать умеют вместе – бабушка проклинает до самой могилы. Она проклята…

– Молчать! – прервал его патер запальчиво. – Несчастный, не клянись! Помни.

Лицо Натянутого Лука вытянулось. Он перекрестился и забормотал:

– Верую в Бога, верую в Деву Марию, в ангелов святых, Великие целители! Ей-же-ей великие!

Марк и Крис были заняты красотой Найвадаги и потому не обращали особого внимания на болтовню Натянутого Лука. Но патер посмотрел на него с упреком.

– О господи, – спохватился индеец, – память коротка. Что тут поделаешь? Долго надо учиться, чтобы сделаться хорошим.

Крис налил немного водки в стакан и подал черноглазой красавице. Она понюхала, отведала и тотчас поставила на стол, говоря:

– Нехорошо, чертовски крепко!

Крис и Марк так и покатились со смеху.

– Ну какая же это жена? – спросил Марк.

– Как есть жена! Уж поссориться с ней не смей! – отвечал Крис. – Признаюсь, терпеть не могу ваших ручных женщин! Немножко приголубь их, они так и повиснут на тебе, как змея на лани.

– А этих немножко поддразни – долго не думая, нож в горло, да поминай как звали! – сказал Марк и, обратившись к патеру, шепнул ему: – Мне хотелось бы потолковать с вами наедине.

– Сын мой, будет еще время. Если хочешь всякое дело делать успешно, то делай все в свое время. На все есть своя пора. Но я вижу, что в бутылке убывает. Не следует пренебрегать потребностями живота. Дщерь ночи, наполни наши бокалы. Неизвестный друг, выпьем братскую чашу!

По знаку Марка негритянка повиновалась, и Натянутый Лук имел смелость наполнить свою кружку до краев.

– Да он хлещет не хуже белого, – проворчал Крис, – так, пожалуй, не хватит и вина, чтобы выпить круговую.

Не прошло и часа после этого, а Марк со своими гостями уже совершенно был под влиянием нектара, который так любезен людям в том или другом виде, но всем миром принят обычай восставать против этого. Разговор становился шумным, потому что каждый хотел говорить и никто не хотел слушать. Натянутый Лук не уступал ни в чем своим цивилизованным собутыльникам и переговаривался по-индейски со своей дочерью, размахивая руками, пил часто и много и иногда издавал такие громогласные восклицания, что по всему подземелью прокатывались отголоски.