Текст книги "Румпельштильцхен"

В холле я взял со стойки утренний номер «Таймс-Пикаюн», и по пути к лифту, следуя за Джоанной и Дейл, увидел, что вся первая полоса выпуска посвящена Элисон Кениг. Там рассказывалось о том, что вечером 18 января, в пятницу, в 8:30 вечера она была найдена мертвой в сточной канаве на Белфаст Авеню и Эспин Роуд в городе Калуса, штат Флорида. Горло у девочки было перерезано.

В восемь часов утра я попробовал дозвониться Блуму в его офис, так как мне казалось – особенно теперь, после смерти Элисон – что в данный момент я располагаю жизненно важной для следствия информацией. Дежурный полицейский, снявший трубку на том конце провода, сообщил мне, что детектив Блум еще не появлялся сегодня на работе, и в свою очередь поинтересовался у меня, не желаю ли я оставить ему записку. Я ответил, что это чрезвычайно срочное дело, и поэтому не мог ли он любезно позвонить Блуму домой, чтобы тот сейчас же перезвонил мне сюда, в Новый Орлеан. Я оставил для связи свой номер телефона в «Сен-Луи», но тут же сильно усомнился, что Блум когда-либо получит эту записку. Человек на том конце провода обладал голосом одного из тех назойливых и сволочных по характеру личностей, имеющих склонность самолично принимать за всех решения, основанные на их собственной концепции относительного того, как, по их мнению, должна функционировать та или иная организация или фирма; и очевидно, междугородние телефонные звонки как раз претили принципам этого сторожа, беззаветно выполняющего свои функции по охране содержимого карманов и кошельков граждан города Калусы. Я не преминул лишний раз подчеркнуть (специально для него) всю важность ситуации, и он заверил меня, что обязательно передаст мою записку детективу Блуму. Но я все равно ни на грош не поверил ему.

Телефонная справочная служба выдала мне координаты Морриса Блума, проживающего в материковой части Калусы, по адресу 631 Авенида-дель-Сол. Я тут же набрал его номер, но на том конце провода на мой звонок никто не отвечал. Я не мог поверить в то, что Блум мог собраться и спокойно отправиться куда-нибудь на уикэнд, после того как был найдено тело Элисон. Я снова набрал номер. Телефон на том конце провода позвонил наверное уже раз десять или даже больше. Снова никакого ответа. Я положил трубку. Позвонив в агентство Национальных авиалиний, я узнал, что в 2:35 пополудни из Нового Орлеана вылетает прямой рейс на Тампу, прибывающий туда в 4:51. Ближайший самолет из Тампы в Калусу вылетает только в 7:53, но я все равно смогу оказаться дома еще раньше, если найму в Тампе машину. Я спросил у Дейл и Джоанны, не хотелось бы им задержаться здесь без меня еще на один день; казалось, для Джоанны это было искушением, на которое было очень трудно не поддаться. Но все же во второй половине дня мы все втроем заняли места в самолете Национальной авиакомпании, а затем я взял в Тампе машину, водитель которой сначала высадил у моего дома нас с Джоанной, а затем доставила и Дейл к ее дому на рифе Виспер. Без четверти семь вечера того же дня я снова попробовал дозвониться Блуму домой. На мой звонок ответила женщина.

– Алло, – заговорил я, – это адвокат Хоуп, мне хотелось бы поговорить с мистером Блумом. Он сейчас дома?

– Нет, он на работе, – был ответ.

– А вы миссис Блум?

– Да.

– Я постараюсь еще дозвониться ему на работу, но если вдруг все-таки случится так, что я не застану его там, то не могли бы вы передать ему, чтобы он непременно перезвонил ко мне домой? Я составлю вам свой номер телефона.

– Да, подождите немного.

Я подождал, пока она предположительно искала ручку и блокнот, а затем снова вернулась к телефону, и я смог продиктовать свой домашний номер телефона. Затем, сразу же после того, как жена Блума положила трубку, я немедленно набрал телефон полицейского участка, и был немедленно соединен с Блумом.

– А я все названивал тебе в Новый Орлеан, – сказал он. – Мне совсем недавно передали твое послание. А ты где сейчас?

– Дома.

– Я думаю, ты уже слышал.

– Слышал.

– Во дела, да? Ты знаешь, где находится эта сточная яма? Что за «Спортивной Ареной», там, на Белфаст и Эспин. Так вот, вчера вечером ее там и нашли. Она лежала лицом вниз, прямо в воде. Получилось так, что парень с девицей по-своему развлекались в припаркованной недалеко от того места машине, ну и по ходу дела парню приспичило отлить, вот он и направился прямиком к той канаве, и там-то он ее первым и обнаружил. На ней была длинная ночная рубашка, вся в крови. Ну, а он тут же бросился нам звонить. Вот так. А ты чем занимался в Новом Орлеане?

– Изучал оригинал.

– Вот как? – И мне нужно поговорить с тобой. Ты еще будешь у себя?

– Разумеется, приезжай прямо сейчас, – сказал Блум.

Блум слушал очень внимательно. Сначала я вновь сделал для него краткий обзор распоряжений, отданных Викки в завещании, а затем подробно остановился на каждом из условий трастового соглашения. Время от времени Блум понимающе кивал. Когда я сказал, что срок траста истечет через три дня, он лишь удивленно поднял свои густые брови. Когда же в продолжение своего рассказа я объяснил, что двенадцать миллионов долларов – теперь, когда Элисон больше нет в живых – снова возвратятся к Двейну Миллеру, Блум только хмыкнул и снова кивнул. Я ждал. Он начал прохаживаться по своему кабинету взад-вперед. Наконец он обернулся ко мне и заговорил:

– Из всего, что ты мне только что рассказал, я сделал вывод, что если Элисон дожила бы до вторника, то Энтони Кенигу досталась бы четвертая часть этих денег, правильно?

– Принимая во внимание завещание Викки, да, это так.

– А теперь скажи мне, а на деле является ли это ее завещание официальным и обязательным для исполнения документом?

– Да, данное завещание является таковым.

– А вот если бы Элисон умерла после вторника, то выходит, что тогда Кениг отхватил бы себе весь этот кусок целиком?

– Да.

– Итак, ты предполагаешь, что так как кто-то тихо прирезал девчонку, не дожидаясь вторника, и в связи с тем, что Двейн Миллер теперь должен будет получить всю эту сумму сполна назад, то, значит, по-твоему, выходить, что убийцей Элисон по идее должен быть Миллер? Ты это имеешь в виду?

– По крайней мере, я не исключаю такую возможность.

– Гм. Ну что ж, ладно, Мэттью, тогда разреши мне в свою очередь задать тебе несколько вопросов. Вопрос номер один. Доводилось ли тебе слышать о статье 732.802 законодательства штата Флорида?

– Нет, еще не довелось.

– А вот я знаю ее наизусть, это одна из первых статей, которые я усвоил после того как перевелся сюда. Вот она: 732.802. Убийца. Лицо, осужденное за убийство своего потомка не имеет права на наследование принадлежащего тому имущества.

Блум посмотрел на меня.

– Ну и что? – спросил я.

– А то, что если старик Миллер в самом деле убил Викки и свою внучку, то в соответствии с 732.802 ему с того имущества все равно ни хрена ни удастся унаследовать. Вот так.

– Нет, не так, – возразил я.

– Нет так? А как тогда?

– Ты не прав. Траст это не завещание. И в этом случае ни о каком наследовании и речи не идет. Миллер ничего и ни от кого не наследует. Эти деньги всего-навсего будут возвращены ему.

– Хм, – задумался Блум. – Ладно, давай не будем его исключать, оставим как одного из подозреваемых. Но почему из этого числа должен быть исключен Кениг?

– Потому что, если бы его дочь только дожила бы до вторника и пережила бы его, то все деньги траста…

– Ну да, но вот только он сам-то об этом знает?

– Что ты имеешь в виду?

– Давай теперь обо всем по порядку, хорошо? Итак, первое: предположим, что Кениг знал, что его имя упоминается в завещании Викки.

– Тогда вернемся совсем немного назад, – сказал я. – В таком случае нам следует выдвинуть еще одно предположение, что разговор об этом состоялся у них после того, как Кениг получил то ее письмо.

– Почему?

– Потому что в том письме она просит его стать опекуном Элисон. Я думаю, что тогда для Кенига это стало неожиданностью.

– Ладно. Итак, он получает письмо, и в субботу он уже здесь, чтобы обо всем с ней проговорить. И вот Кениг говорит: «Послушай, Викки, конечно, я очень польщен, что ты хочешь, чтобы именно я взял на себя заботу о нашей дочери, но ты-то сама со своей стороны предприняла хоть какие-нибудь официальные действия, которые могли бы гарантировать, что Элли останется именно со мной?» И вот Викки уже рассказывает ему о своем завещании, по которому он должен стать опекуном над личностью и имуществом Элисон и говорит ему, что, о да, кстати, тебе также достанется одна четвертая часть денег по трасту. Ну как, Мэттью, а это звучит убедительно, а?

– Отлично, давай дальше.

– Итак, второе: Кенигу могло быть известно о существовании трастового соглашения. Все-таки некоторое время он был мужем Викки, и должны же они были, в конце концов, обсуждать это между собой. И, в чем я наверняка уверен, он даже мог знать, что срок по тому соглашению истечет, когда Викки исполнится тридцать пять лет. И уж я в чем уверен больше всего, так это в том, что ему также было известно, что день рождения у нее двадцать второго января. Так же с большой долей уверенности смею утверждать, что он заранее знал, что в трасте этом заложена весьма приличная сумма. Но – и это очень большое «но», Мэттью – мы не знаем, было ли ему известно о том, что в случае смерти малышки-Элисон, все это состояние должно будет снова возвратиться к Миллеру? Здается мне, что нет.

– Позволь узнать, почему?

– Ты мне тут как-то на днях говорил, что Миллер считал свою дочь крайне непрактичной и ничего не смыслившей в финансовых делах. А раз так, то чего ради ему бы вдруг понадобилось начать разъяснять ей подобные тонкости? Абсолютно незачем. Мне лично кажется, что сам он по сути своей обыкновенный деревенщина, при этом глубоко убежденный, что удел женщины – это краски, тряпки и ужимки, и что нечего им забивать свои пустые маленькие головки теми вещами, с которыми, как ему казалось, лучше всего могут справиться исключительно мужчины. Все эти говнюки с Юга такие же как он, понимаешь?

– А это-то здесь еще при чем?

– А все при том же. Если Кениг не знал, что если друг что-нибудь случится с малышкой, то все эти двенадцать «лимонов» снова будут возвращены Миллеру. Он, возможно, мог считать, что все должно будет достаться единолично ему, Кенигу, как родному отцу Элисон. Ведь так говорит закон, не так ли?

– Да, таков закон.

– Так что, возможно он рассчитывал на то, что сначала деньги станут частью собственности Викки, а потом – Элисон, и вот тогда он оказывался следующим во всей этой цепочки, естественно, уже с мешком наготове.

– Может быть.

– А отсюда и вывод – он все еще представляет для нас определенный интерес.

– Вполне может быть.

– Но у нас на данный момент имеется лишь одна возможность побольше разузнать об обоих чудилах, – сказал Блум. – Теперь нам остается вызвать сюда и одного, и другого, и посмотреть, как каждый из них примется перетягивать одеяло на себя.

За Кенигом Блуму никого посылать не пришлось, потому что в это время сам Кениг уже нетерпеливо дожидался Блума в приемной. Он сразу же объявил Блуму (и я не был уверен, что Блум ему тотчас же поверил; да и сам я, надо сказать, усомнился в этом), что утром он не удосужился купить газету, а также не включал ни радио, ни телевизора, и что всего час назад он как-то случайно повернул ручку радио у себя в машине, и после этого сразу же без малейшего промедления примчался сюда, но Блум тогда был занят, и его, Кенига, попросили немного подождать. Поскольку сам Кениг уже не один раз высказывал при мне свое отношение к личности детектива Морриса Блума, то мне, в принципе, совсем не трудно было догадаться, что обыкновенное предложение подождать за дверью кабинета – в то время, как он, Кениг, собственной персоной приехал сюда, и причем дело касалось его дочери, его убитой дочери – наверняка показалось ему невероятно оскорбительным, и это привело Кенига в ярость.

– Где она теперь? – продолжал возмущаться Кениг. – Почему мне до сих пор ничего не сообщили?

– Вчера вечером мы пытались разыскать вас в отеле «Брейквотер», – сказал Блум, – но вас там, к сожалению не оказалось. Сегодня мы тоже весь день пытались дозвониться до вас, но телефон в вашем номере не отвечал. Так где же вы были, мистер Кениг?

Было заметно, что Энтони Кениг смущен этим вопросом.

– Давайте пройдем сейчас куда-нибудь в более тихое место и там поговорим обо всем, – продолжал Блум, недовольно взглянув на трещавшую в приемной со скоростью шестидесяти слов в минуту пишущую машинку. – Я думаю, что в кабинете капитана сейчас как раз никого нет, – с этими словами он подвел нас к небольшой нише с установленным в ней американским флагом, по обеим сторонам от которого располагались две двери. Блум открыл левую из них, и мы вошли в комнату. Мне уже приходилось и раньше бывать в этом кабинете, когда сын моего клиента Джеми Печиса сознался сразу в трех убийствах, которых в действительности он не совершал. У стены напротив двери стоял письменный стол, за ним – вращающееся кресло, обтянутое зеленым кожзаменителем. Над столом, на отделанной панелями стене были развешаны дипломы в рамках под стеклом. Книжные полки располагались рядом со столом, на самой верхней из них стоял кальян. Еще там были фотографии женщин, вставленные в рамки. Я решил, что это, должно быть, жена и дочери капитана. Кениг озирался по сторонам, словно ожидая подвоха.

– Присаживайтесь, мистер Кениг, – предложил Блум. – Устраивайтесь поудобнее, – сам же он в это время зашел за стол и сел в зеленое кресло. Мы с Кенигом расположились напротив него. – У меня есть к вам несколько вопросов, – снова заговорил Блум, – так что я думаю, что лучше всего нам будет обставить нашу беседу сугубо официально и надлежащим образом, – он глубоко вздохнул. – В соответствии с решением Верховного Суда, принятого в 1966 году по делу Миранда против Аризона, мы не имеем права задавать вам какие бы то ни было вопросы, пока…

– Постойте-постойте, – воскликнул Кениг, и лицо его залилось краской, – что все это означает?

– То, о чем я сейчас собираюсь вас спросить, имеет непосредственное отношение к смерти вашей бывшей жены и дочери, мистер Кениг. И я должен объяснить вам…

– Я что, уже арестован?

– Нет, сэр.

– Ну тогда…

– Мистер Кениг, – решительно сказал Блум, – я вам советую поговорить со своим адвокатом.

– Вы не обязаны отвечать на вопросы, если только вы сами этого не пожелаете, – вступил в разговор я. – Мистер Блум хотел всего-навсего рассказать вам о ваших же правах. Кстати, это как раз одно из них.

– Да… но мне обязательно отвечать на его вопросы?

– Это ваше дело, как хотите. Но почему бы вам для начала не узнать о своих правах?

– Ну ладно, продолжайте, – согласился Кениг.

– Хорошо, – проговорил Блум и начал все заново. Кениг слушал внимательно, постоянно повторяя, что ему понятно, о чем идет речь.

– … право советоваться с адвокатом до или во время допроса.

– Понимаю. – Если вы решите воспользоваться этим правом, но в то же время окажется, что вы не располагаете достаточными средствами на оплату услуг адвоката, в таком случае вам будет назначен защитник, услуги которого для вас будут абсолютно бесплатными, с тем, чтобы вы имели возможность советоваться с ним до или во время допроса. Все это вам понятно?

– Да. И да хранит Господь Америку.

– Что, сэр?

– Могу себе представить, как подобное должно происходить в России, – сказал Кениг.

– Ах это… Итак, желаете ли вы, чтобы при нашей с вами беседе здесь присутствовал бы ваш адвокат?

– Мой адвокат уже здесь.

– Вы желаете, чтобы мистер Хоуп присутствовал бы здесь в качестве вашего адвоката?

– Да.

– Хорошо. Мистер Кениг, вы можете мне сейчас подробно рассказать, где вы были вчера между половиной пятого вечера и двенадцатью часами ночи?

– А почему именно в это время? – задал Кениг встречный вопрос.

– Потому что судмедэксперт установил, что смерть вашей дочери наступила приблизительно в шесть часов вечера, и потому что один из наших людей был у вас в отеле ровно в полночь, после того, как мы многократно и безуспешно пытались вам дозвониться. Он попросил представителя службы безопасности отеля открыть ваш номер, и в номере вас не было.

– Да, это так. Меня в отеле не было. – А где вы были, мистер Кениг?

– У знакомых.

– У кого конкретно?

– У женщины.

– Ее имя можете назвать?

– Я не знаю.

– Вы не знаете…

– Я не знаю ее полного имени. Могу назвать только имя без фамилии.

– О'кей, и как же ее зовут?

– Дженни.

– Но фамилии вы не знаете.

– Нет.

– А вы знаете, где она живет?

– Да.

– И где же?

– Я могу проводить вас к ее дому, но адреса назвать не могу.

– Вы были у нее минувшей ночью, мистер Кениг?

– Да.

– С которого часа до которого?

– Мы приехали туда около шести вечера вчера.

– И когда вы ушли оттуда?

Кениг замялся.

– Мистер Кениг. Когда вы..?

– Сегодня вечером. Я возвращался в отель, когда услышал, что… как в новостях по радио рассказали о смерти Элиссон.

– Итак, вы пробыли с этой женщиной примерно с шести часов вчерашнего дня и до… во сколько вы ушли сегодня?

– Около шести.

– Выходит, двадцать четыре часа.

– Да, около двадцати четырех часов.

– Вы покидали ее дом в течение этих двадцати четырех часов?

– Нет.

– И никто из вас никуда не отлучался все это время?

– Мы оба были все это время вместе.

– Так значит, никто из вас не отлучался из дома, чтобы оказаться на Белфаст Авеню и Эспин Роуд, у сточной ямы позади…

– Мистер Блум, – вмешался я.

Блум повернулся ко мне.

– В связи с тем, что я нахожусь здесь в качестве адвоката мистера Кенига, я заявляю протест против вашего последнего вопроса.

– Да, правильно, – сказал Блум, – извините. Мистер Кениг, мне бы хотелось услышать от вас, как мы сможем впоследствии найти эту таинственную незнакомку. Не исключено, что мы даже попросим вас проводить нас туда, с тем, чтобы переговорить и с ней тоже, если, конечно, вы сможете заново отыскать ее дом. Где это хоть?

– Недалеко от торгового центра «Пляжный пейзаж». Я уверен, что смогу отыскать это место.

– Хорошо, отложим это на некоторое время. Да, кстати, вы ведь постараетесь поднапрячь память и вспомнить ее фамилию, ладно? Это могло бы избавить нас от очень многих проблем.

– Я никогда не знал и даже не пытался узнать ее фамилию, а уж потребности запоминать ее у меня и вовсе не возникало.

– Мистер Кениг, а где вы познакомились с этой женщиной?

– В своем отеле, в баре. Бар «У пяти буйков».

– И было это… когда вы сказали, это было?

– Примерно в четверть шестого или около того.

– Сначала вы просто решили спуститься в бар и выпить. Та ведь?

– Да.

– И один.

– Да.

– И там вы познакомились с женщиной по имени Дженни.

– Совершенно верно.

– А потом вы отправились к ней домой и последующие двадцать четыре часа были проведены вами вместе.

– Да.

– В постели?

– По большей части, да.

– Мистер Кениг, она проститутка?

– Да, скорее всего, да.

– Так… А вы платили ей за услуги, или же она занималась с вами этим бесплатно?

– Я ей заплатил. Но она сама не требовала с меня денег.

– Понимаю, ладно. Мистер Кениг, а скажите мне, когда вы получили письмо от своей бывшей жены? Я имею в виду то, где она просит вас позаботиться о дочери, если с ней самой вдруг что-нибудь случится?

– На прошлой неделе.

– Уточните, пожалуйста, когда именно на прошлой неделе?

– В четверг или в пятницу. Точнее не могу сказать.

– Так… само письмо было написано седьмого числа, это был понедельник…

– Я не знаю, когда оно там было написано.

– Эта дата была указана в самом письме, мистер Кениг.

– Что ж, пусть будет так.

– И если предположить, что письмо до Нового Орлеана идет два, самое большее, три дня…

– Мистер Блум, – снова вмешался я.

– Да-да, конечно, мистер Хоуп, извините. Так значит, мистер Кениг, вы не помните, когда вы получили это письмо, я правильно вас понял?

– Я уже все сказал вам. В четверг или в пятницу.

– Значит десятого или одиннадцатого числа.

– Если вы имеете в виду даты, то да.

– Я имею в виду даты.

– Тогда, да.

– Вам доводилось разговаривать с вашей бывшей женой после того, как вы получили письмо от нее? С того дня и до вечера тринадцатого января?

– Да, мы разговаривали.

– Когда?

– Вечером в субботу.

– В «Зимнем саду»?

– Да.

– И письмо к тому времени было уже у вас.

– Да.

– И к тому времени вы уже знали, что она хочет сделать вас опекуном над дочерью, если с ней вдруг что-нибудь случиться?

– Да, знал.

– И что, вы это обсуждали с ней вечером в субботу?

– Нет.

– В таком случае, о чем же вы говорили?

– Вообще обо всем: о ее выступлении, о негативной рецензии в утренней газете. И Элисон… она должна была приехать ко мне на выходные в конце февраля, на празднование дня рождения Вашингтона, какое-то время мы говорили об этом. И… ах, да, кажется, что мы все же говорили про опекунство. Ведь она написала мне об этом в письме, так я, значит, поблагодарил ее и сказал, что я весьма польщен оказанным мне доверием.

– А в тот вечер вы затрагивали в разговоре вопрос ее завещания?

– Ее завещания? Нет, сэр.

– Из этого следует, что Викки не обсуждала с вами своего завещания, датированного четвертым января, то есть тремя днями раньше того момента, когда она написала и отослала вам письмо, в котором шла речь об вашей опеке над Элисон?

Кениг взглянул в мою сторону.

– Значит, есть завещание? – спросил он. – Вы нашли ее завещание?

– Да, ответил я.

– Ну и что там?

– Извините, мистер Кениг, – снова заговорил Блум, – но вы не ответили на мой вопрос. Скажите мне, пожалуйста, а накануне убийства, обсуждала ли ваша бывшая жена с вами составленное ею завещание?

– Нет уж, это вы меня извините, мистер Блум, – раздраженно заговорил Кениг, – но я уже ответил вам на ваш вопрос. Я уже сказал вам, что ни о каком завещании у нас и разговора не было, вообще ни о каком, ни о ее, ни о еще чьем-либо.

– А вам было известно о существовании подобного завещания?

– Нет, не было.

– И вы что, совсем не проявляли любопытства на сей счет?

– Нет, я не любопытен.

– Выходит, что ваша бывшая жена пишет вам письмо, в котором просит вас позаботиться о дочери, если с ней вдруг что-нибудь случится, а вы со своей стороны даже не поинтересовались относительного того, а предприняты ли необходимые юридические действия, с тем чтобы ее подобное желание осуществилось?

– Я посчитал, что для этого вполне достаточно того письма. Ведь там были четко изложены намерения Викки, я был уверен, что большего от меня никто требовать не станет. Я знал, что мистер Хоуп был здесь исполнителем ее последней воли, и поэтому я и решил, что мне остается лишь только…

– Как вам стало известно об этом?

– Что? – не понял Кениг.

– Что мистер Хоуп назван в завещании исполнителем?

– Ну это… об этом было сказано в письме.

– Нет, мистер Кениг, там ничего подобного не было. Я уже раз сто перечитал это письмо, и точно знаю, что там нет ни слова о том, что мистер Хоуп был выбран ее в качестве своего душеприказчика. Единственное, что там сказано, так это что в случае чего вам необходимо лишь обращаться к…

– А я как раз это и имел в виду. Ведь если мне следовало обратиться к юристу по имени Мэттью Хоуп, то, очевидно, он и должен быть исполнителем по…

Кениг замолк на полуслове. Он посмотрел вначале на Блума, потом перевел взгляд на меня. Я промолчал.

– Исполнителем чего? – терпеливо переспросил Блум.

– Ее завещания.

– Так вы же сами только что сказали, что вам ничего не было известно о существовании завещания.

– Это так.

– Но вы тем не менее предполагали, что мистер Хоуп был исполнителем по завещанию, в существовании которого вы сами вовсе не были уверены, так вас следует понимать?

– Вы знаете, что я имею в виду.

– Нет, не знаю. Так что же вы имеете в виду? Скажите, вы знали, что завещание существует или вы не знали о нем?

– Понимаете, теперь, когда я начинаю размышлять над этим, мне иногда кажется, что я и раньше догадывался, что у нее было завещание.

– И как вам стало известно о нем?

– Ну… по-моему, я сам спросил Викки об этом. Когда мы разговаривали после ее шоу вечером в субботу.

– И она сказала, что у нее действительно есть завещание.

– Да.

– А она не рассказывала вам, о чем конкретно там шла речь?

– Только о том, что по нему я должен буду стать опекуном над личностью и имуществом свой дочери.

– И это все.

– Да. Хотя, постойте-ка. Она еще сказала, что их дом и все, что в нем находится, завещаны Элисон, и что я должен надлежащим образом заботиться обо всей собственности Элисон.

– Ага. А как же траст?

– Какой еще траст?

– Траст, учрежденный Двейном Миллером в 1965 году.

– А почему вы считаете, что я должен был спрашивать у нее еще и об этом трасте?

– Мистер Кениг, а вы вообще знали что-либо о существовании подобного траста?

– В принципе… да, знал.

– А вам было известно о том, что срок по трастовому соглашению истекает во вторник на будущей неделе?

– Мне было известно, что срок по трасту истекал по достижении Викки возраста тридцати пяти лет.

– А это как раз вторник, двадцать второе января.

– Как вам будет угодно.

– Но вы же знали, когда у нее день рождения, не так ли?

– Мне кажется…

– Вы сколько лет были с ней женаты?

– Семь.

– Ну так должно же вам быть известно о дате ее рождения?

– Да, я знал, когда у Викки день рождения.

– Значит, вам все же было известно, что день двадцать второе января был днем ее рождения.

– Да, я об этом знал.

– И выходит, что вам также было известно, что в этот же день истекает срок по трастовому соглашению.

– Да.

– А теперь, мистер Кениг, ответьте мне, пожалуйста, было ли вам известно заранее, что по тому ее завещанию вы должны были получить одну четвертую часть от суммы основного капитала и аккумулированного дохода по нему? Викки рассказывала вам что-нибудь о том, что подобное условие было включено ею в завещание?

Кениг взглянул в мою сторону и глубоко вздохнул.

– Да, я об этом знал, – признался он, – Викки говорила мне об этом. Но данный факт вовсе не означает…

– Мистер Кениг, а теперь я прошу вас хорошенько подумать, прежде чем вы ответите на мой следующий вопрос. Как вы считаете, как вам кажется, что теперь будет со всеми этими деньгами, учитывая тот факт, что Викки умерла еще до того, как истек срок трастового соглашения?

– Я не знаю. Я этот документ в глаза никогда не видел.

– Вы имеете в виду само трастовое соглашение?

– Да, я его ни разу в руках не держал. И Викки, кстати, тоже. Мы с ней знали только, что этот ополоумевший старый… что ее отец рассказывал ей.

– И что же он ей говорил?

– Что по достижении тридцати пяти лет ей причитаются кое-какие деньги.

– А он ни разу не говорил, сколько это должно быть в цифровом выражении?

– Нет.

– Но вам все же наверняка было известно, что это должна быть довольно внушительная сумма, ведь доходы звезды той величины…

– Я не знал, сколько. И вообще, у меня сложилось такое впечатление, что большую часть доходов Викки он просто-напросто перекачивал на свой собственный банковский счет. Я уже говорил вам, что никогда не видел этого траста, трастового соглашения, и мне вообще не было ничего известно о том, что с него должна была поиметь Викки. Я знал лишь то, что она сможет наконец получить свои денежки, когда ей исполнится тридцать пять лет.

– И выходит, что вы не имели абсолютно никакого понятия о том, что станется с этими деньгами, если получится так, что ваша бывшая жена умрет, так и не дожив до своего тридцатипятилетия.

– Мне и в голову не приходило, что она может умереть.

– Но ведь тем не менее, это все-таки произошло.

– Да, Викки больше нет.

– И все же, как по-вашему, что теперь будет с этими деньгами?

– Викки говорила, что 75 % она завещает Элли и 25 % – мне.

– Это то, что Викки говорила. Ну а сами-то вы как думаете, что в том соглашении может быть сказано на сей счет?

– Понятия не имею.

– А вы не задумывались еще над тем, что будет с деньгами, если и Элисон тоже вдруг умрет?

– Я не знаю.

– Вы думали том, что все это может достаться Двейну Миллеру?

– Я не знаю.

– Или может быть, мистер Кениг, вы считаете, что все это теперь должно достаться вам?

– Я вижу, сэр, к чему вы клоните.

– И к чему же, по-вашему?

– Что это я убил свою собственную… – он внезапно замолчал. – Мистер Хоуп, как я понял из того, о чем здесь говорилось в самом начале, я не обязан отвечать на вопросы, если только я сам этого не захочу?

– Да, это так.

– И я могу прекратить допрос прямо сейчас, если захочу?

– Да, можете.

– Тогда я уже захотел. Мне хотелось бы прекратить все это.

– Хорошо, – сказал я. – Мистер Блум, вы сами все слышали.

– О'кей, – отозвался Блум. – Благодарю вас, мистер Кениг.

– Я уже могу идти?

– Но сначала мне бы хотелось, чтобы вы постарались отыскать для нас тот дом, где живет эта ваша дама, Дженни.

– Да, хорошо, я отведу вас туда.

– Я сейчас вызову машину, – сказал Блум и взялся за трубку телефона.

– Где сейчас моя дочь? – спросил Кениг.

– В морге, – ответил ему Блум, по телефону же он сказал, – Гарри, мне срочно нужна машина. Сможешь быть внизу минут через десять? Спасибо, – поблагодарил он собеседника и положил трубку.

– А морг этот где? – продолжал Кениг.

– Это «Калуса-Дженерал».

– А то ведь мне еще надо к похоронам кое-что подго… – Кениг замолчал на полуслове. – А что с ней там делают? Вскрытие, да?

– Да, вскрытие.

– И у них что, есть на это право? – этот вопрос Кениг обратил уже ко мне. – Чтобы изрезать ее и…

– Да, сэр, – ответил я. – В соответствии со статьей 406.11 в случае, если смерть наступила вследствие преступного насилия, вскрытие должно быть произведено в обязательном порядке.

Кениг глубоко вздохнул и понимающе кивнул.

– Тогда давайте уж поскорее закончим со всем этим, – проговорил он и тяжело поднялся со стула.

Дженни жила на Авокадо-Уей, в черном районе Калусы, что находился по другую сторону от беговых дорожек стадиона и как раз за торговым центром «Пляжный пейзаж». Очевидно застройщик обладал очень сильным воображением или же страдал галлюцинациями, так как до ближайшего пляжа отсюда было никак не меньше пятнадцати миль. Дом, на который указал Кениг, оказался обыкновенной постройкой из шлакоблоков под крышей из серой дранки и с ярко-красными ставнями на окнах. Свет от уличного фонаря падал на почтовый ящик, выкрашенный одной краской со ставнями. Имени на ящике указано не было, только цифры – 479. Мы все вместе подошли к входной двери (все того же красного цвета), увитой по обеим сторонам плющом. Жалюзи на окнах со стороны улицы были наглухо опущены. Света в доме не было. Блум позвонил в дверь. Немного погодя, он опять позвонил. Потом еще. Все это время сидевший на ступеньках крыльца соседнего дома пожилой негр с интересом наблюдал за нами. Блум в очередной раз нажал кнопку звонка.

– Кажется, дома ее нет, – сказал он и взглянул на часы. – Так во сколько, вы говорите, она была в баре в пятницу?