Текст книги "Они должны умерерть"

Глава 8

Эрнандес уже представил себе эту квартиру, даже еще не побывав в ней. Конечно, не эту именно, но бесчисленное множество точно таких же квартир в домах своего округа. Примерно в такой же квартире он жил, когда был еще мальчиком.

Входная дверь открывалась на кухню. На двери – обычно запор. Одна пластина привинчена к двери, другая – к косяку, между ними – стальной засов; он надежно охранял дом. В дальнем конце кухни было окно, которое открывалось вовнутрь. Пол был покрыт линолеумом. Он был весь в пятнах, которые невозможно было отмыть, хотя их всегда терли очень тщательно. В некоторых местах – у двери, у плиты и около холодильника – линолеум изрядно выцвел. У стены, напротив плиты, стоял стол, чад которым висела икона. Стены были выкрашены в бледно-зеленый цвет, но копоть от приготовления пищи въелась в них настолько, что они стали казаться намного темнее. К тому же, в некоторых местах – на стенах и на потолке – краска начала обдираться. На столе в пластмассовом футляре стоял тостер. Убранство комнаты не отличалось богатством, но в ней было чисто. Это была комната, которую он хорошо помнил.

Совсем маленьким, в зимние дни, он сидел у плиты на чистом выцветшем линолеуме и играл в солдатики. Его матери еще чудом удавалось что-то готовить и тогда, когда он путался у нее под ногами. Кухню наполняли запахи arroz con pollo[12]12
  Рис с курицей (исп.).


[Закрыть], а у плиты было так уютно сидеть и фантазировать, что каждый металлический солдатик превращался для него в живого человечка. От дома Эрнандеса всегда исходило тепло: оно исходило от запаха готовящейся пищи на кухне и от мягкого голоса матери, хлопотавшей по дому; теплым было и отношение Франка к своим металлическим человечкам.

В этот июльский день на кухне миссис Гомес не чувствовалось никакого тепла. Здесь стояла только жара, такая жара, от которой задыхалось все живое. На улице послышался вой сирены. Миссис Гомес подошла к окну и закрыла его. Звуки исчезли.

– Опять стреляют, – сказала она. – Опять сирена. Ни дня без стрельбы. – Она покачала головой. – А зимой еще хуже.

– Где мальчик? – спросил Эрнандес.

– В спальне. Фрэнк, пожалуйста, будьте с ним помягче. Он попал в большую беду. Но… он не представляет себе до конца всей опасности.

– Постараюсь, – пообещал Эрнандес.

Она провела его в так называемую гостиную, где находились телевизор, торшер и прикрепленный к потолку светильник с тремя вставленными цветными лампами. Когда он учился в школе, то делал уроки в общей комнате, вытянувшись прямо на полу. Телевизоров тогда еще не было. Зато увертюра к «Вильгельму Теллю»[13]13
  «Вильгельм Телль» – опера Дж. Россини (1792 – 1868), написана в 1829г.


[Закрыть]возвещала об Одиноком Рейнджере, был таинственный Омар и сказки ведьмы, и вечно убегающий от волка Рэн, и, конечно, по воскресеньям – Призрак. Ламон Крэнстон был само обаяние, и он вырос с мыслью, что лучше актера нет во всем мире. Теперь, когда кто-то упоминал это имя, он улыбался, но, несмотря ни на что, где-то в глубине души в нем осталось чувство зависти и какого-то благоговейного трепета перед ним. Ламон Крэнстон – Призрак. Воспоминания детства – вой волка и затем слова: «Бер-р-регись, сейчас я спущу тебя с этой гор-р-ры». Дик Трейси каждый день, во сколько это было? В 5 или 5.15? Да, где-то так. А еще был стакан молока на столе и крекеры, покрытые шоколадной глазурью. Воспоминания далекого детства. И вот сейчас та же жилая комната, что и в Пуэрто-Рико, только называется она «гостиная», те же разноцветные лампочки под потолком, та же облезающая краска, та же бесконечная однообразная дорога в никуда; и человек, оказавшийся в спальне, которая могла быть точно такой же в его далеком детстве, человек, внимательно всматривающийся в глаза шестнадцатилетнему юноше и читающий на его лице боль и печаль. Они отражались в его глазах, пролегли складкой у его рта; и Эрнандес-паренек, давно превратившийся в Эрнандеса-мужчину, мучительно желающий узнать, что он растерял на этом длинном переезде.

– Это Фрэнк Эрнандес, – сказала миссис Гомес.

Альфредо отнесся к его приходу довольно спокойно. В его глазах читалось решительное нежелание открыться, рассказать правду. Такое Эрнандесу уже было знакомо. Этот взгляд он видел и у матерых преступников, и у робких домохозяек. Все было одинаково и ничего никогда не менялось. Взгляд этот просто говорил: «Вы – представитель закона и все, что я расскажу, обернется против меня».

– Здравствуй, Альфредо, – произнес Эрнандес.

– Здравствуйте, – осторожно ответил тот.

– Твоя мать боится за тебя.

– Ей нечего волноваться.

– Она считает, что есть причины для беспокойства, и поэтому пришла за помощью в полицию. Так что же случилось, Альфредо?

Паренек глубоко вздохнул:

– Я собираюсь в церковь, мистер Эрнандес, и мне нечего вам рассказать.

– А твоя мать думает как раз наоборот.

– Она ничего не знает. Она не знает этот район.

– Я знаю этот район, Альфредо, – решительно произнес Эрнандес, и их взгляды встретились. Парень старался мысленно оценить, насколько Эрнандес знал эти улицы, был ли он похож на остальных полицейских и до какой степени он, Альфредо, был здесь своим.

– Так что же все-таки произошло? – спросил Эрнандес.

Решение пришло не сразу. Это решение ничего не могло уже изменить. Эрнандес не мог ничем помочь ему. Эрнандес был представителем власти, а Альфредо нечего было рассказать ему.

– Я ничего не скажу, – произнес он.

– Твоя мать сказала, что тебя хотят убить. Это правда?

Альфредо молчал.

– Отвечай, – схватив парня за плечо, Эрнандес притянул его к себе так, что их глаза встретились.

Альфредо продолжал молчать, испытывающе смотря на Эрнандеса, затем кивнул.

– Кто?

– Ребята, – ответил Альфредо. После объятий Эрнандеса у него заныло в плечах.

– Почему?

– Без всякой причины.

– Здесь замешана девушка?

– Si.

Эрнандес устало разжал пальцы. Это была старая история, и он слышал ее не раз.

– Что ты сделал с девушкой? – спросил он.

– Ничего.

– Продолжай.

– Правда, ничего.

В комнате опять стало тихо. Измерив внимательным взглядом парня, Эрнандес терпеливо спросил:

– Тогда почему же они хотят убить тебя?

– Показать, какие они сильные. Они думают, что если будут убивать, то запугают всех. – Теперь он разговаривал с Эрнандесом более свободно, хотя еще не знал, насколько ему можно доверять. Помолчав, тихо произнес: – Она даже не его девушка. Чайна ничья.

– И все-таки ты что-то ей сделал? – сердито спросил Эрнандес.

– Ничего! Клянусь матерью, ничего! Я только сказал ей: «Привет». Она такая хорошая девушка, всегда всем улыбается. Я и сказал ей: «Привет». Разве в этом есть что-то плохое? Если на острове ты поздороваешься с девушкой, тебя никто за это не преследует. Приехав сюда, я тоже всех приветствовал.

– Давно ли ты живешь в этом городе? – спросил Эрнандес.

Паренек неуверенно пожал плечами и вопросительно посмотрел на мать:

– Мама?

– Уже год, – ответила она. – Сначала мы привезли сюда девочку. Это его сестра. А Альфредо оставался с бабушкой в Сан-Хуане. Год назад мы смогли привезти его тоже.

– А где сейчас девочка? Ваша дочь?

– Она состоит в детской организации скаутов. Сегодня они уехали на пикник. Ханисайд-бич, знаете это местечко?

– Да, – ответил Эрнандес. – Альфредо, тебе нравится этот город?

– Конечно. Я приехал из Ла Перла, там живет моя бабушка. Ла Перла – это fanguito[14]14
  Грязь (исп.).


[Закрыть]в Сан-Хуане. Одни трущобы. Развалины.

– Я знаю Ла Перла.

– Название места переводится как «жемчуг», но это звучит шуткой. Никакая это не жемчужина. Здесь лучше. Не так бедно, правда? А там кругом одна грязь и нищета. Здесь лучше. – Он помолчал. – Чем здесь можно заниматься?

– Чем угодно, Альфредо.

– Неужели? Ты выходишь на улицу, а они начинают обзываться. Разве я виноват, что плохо говорю по-английски? Как могу я его выучить, если в школе, где я учусь, только один учитель знает испанский язык?

– Но другие выучили язык, Альфредо.

– Знаю. Тоже буду стараться. Думаете, у меня получится?

– Я в этом не сомневаюсь.

– Но…

– Что но?

– Как вы думаете, мне лучше вступить в какую-нибудь организацию?

– Но ты ведь уже состоишь в одной?

– Нет, это не так. В Пуэрто-Рико нет ничего подобного, нет никаких шаек, никаких банд. Там ты можешь спокойно здороваться с любой девушкой, можешь за ней ухаживать. Там не увлекаются наркотиками. Здесь это в порядке вещей. Я не хочу втягиваться в эти игры, не хочу никуда вступать. Я хочу идти своей дорогой, чтобы мне никто не мешал.

– Но, все-таки, объясни мне, как ты сумел впутаться в это дело? – спросил Эрнандес.

– Клянусь богом, я только поприветствовал ее, больше ничего и не было. А Зип…

– Кто? – быстро переспросил Эрнандес.

После недолгого колебания Альфредо произнес:

– Ну, хорошо. Его зовут Зип. Он сказал, что я отбил у него девушку. А еще он сказал, что мне лучше не ходить в церковь, иначе они со мной разделаются.

– У тебя когда-нибудь раньше были стычки с Зипом?

– Один или два раза. Однажды в школе он вымогал у меня деньги. Мы учимся в одной школе.

– В какой?

– Производственная школа. Я скоро получу профессию.

– И кем ты будешь?

– Работа будет связана с автоматизацией. Но это не то, что я хочу.

– А что тебе нравится?

– Я хочу заниматься радиотехникой. Когда я учился в средней школе, я подошел к наставнице и сказал, что хотел бы изучать радиотехнику. Но она посоветовала изучать автоматику, добавив, что испанцам с этой профессией легче найти работу. Но мне все же больше нравится радио.

– Почему ты не можешь сказать об этом у себя в школе?

– Не знаю. Кто будет меня слушать? Иногда я… я чувствую себя… человеком второго сорта.

Эрнандес понимающе кивнул головой:

– И что было дальше, после того, как Зип пытался отнять у тебя деньги?

– Я отдал их ему. Там было всего двадцать пять центов. Я не хотел обострять с ним отношения.

– А после этого он больше не приставал к тебе?

– Никогда. Он ведь тоже недавно сюда приехал. Живет здесь около шести месяцев. Он приехал из южной части города. Я не хочу иметь с ним никаких дел, пусть он оставит меня в покое, вот и все. Знаете, мне все это очень не нравится: как они презирают людей, как воюют между собой, чтобы утвердиться. А за что должен бороться я и для чего? Я живу здесь, в этом городе, и тут не хуже, чем в Пуэрто-Рико. Тут намного лучше. Так почему я должен иметь дело с такими, как Зип? Он думает, если ты сильный, то можно убивать. – Альфредо замолчал и, серьезно посмотрев на Эрнандеса, произнес: – А я думаю, раз ты сильный – нужно делать людей счастливее, верно?

– Верно, Альфредо.

– Он главарь «Латинских кардиналов». А я не хочу принадлежать ни к «Королевским гвардейцам», ни к «Испанским герцогам». Ни к кому. Так кто же защитит меня?

– Я буду защищать тебя, Альфредо.

– Вы? Но как это у вас получится? Вы думаете, они боятся полицейских? Если я не выхожу на улицу, они обзывают меня трусом, подонком, говорят, что я боюсь их. И все смеются надо мной. Так как же мне появляться на улице? Ведь если бы я был трусом, то совсем бы не выходил из дома.

– Пойми, Альфредо, не только трусы хотят жить, но любой человек.

– Сказать по правде – я устал, – произнес Альфредо. – Я устал быть один. Устал в одиночестве гулять по улицам. Когда ты гуляешь один, они начинают дразнить тебя. А я что, обязательно должен вступить в их организацию? Я что, обязательно должен стрелять в людей? Для чего я должен стрелять в людей?

– Не выходи сегодня из дома, Альфредо, – посоветовал Эрнандес. – Здесь ты будешь в безопасности. Я позабочусь об этом.

– А завтра, а послезавтра?

– Посмотрим, может быть, все прояснится к завтрашнему дню.

– А чем завтра лучше сегодня? – спросил Альфредо. – Завтра я тоже буду здесь. Я всегда здесь, в этих местах. – Неожиданно у него на глазах появились слезы: – Всегда, – повторил он. – Я всегда здесь.

* * *

Спустившись вниз, Эрнандес увидел на улице четыре дежурные полицейские машины. Они образовали неплотный кордон у бара «Ла Галлина», и Эрнандес подумал, не облава ли это. Улица была заполнена людьми, которые собрались, чтобы поглазеть на происходящее. Они толпились по обеим сторонам бара за барьером, образованным полицейскими машинами. Пробравшись сквозь толпу, Эрнандес увидел Паркера, беседующего с лейтенантом Бернсом и Стивом Кареллой, который облокотился на крыло одного из автомобилей. Его первой мыслью было: «Кто охраняет магазин?», но понял, что случилось что-то более серьезное. Он быстро подошел к остальным.

– Когда начинаем, лейтенант? – спросил Паркер. В этот момент он напоминал Эрнандесу морского пехотинца в полном обмундировании. Парня звали Рэй Ултерс, и он присоединился к экипажу за день до прибытия на Иводзиму. Он ненавидел японцев и не мог дождаться высадки. Он был одним из первых, высадившихся на берег; его глаза излучали холодный блеск, на лице застыла гримаса в виде улыбки. Гримаса так и осталась на лице, когда японская пуля угодила ему между глаз.

– Мы перебрасываем часть машин к следующему кварталу, – сказал Бернс. – С ними будем держать связь по радио. Начнем сразу же, как только они будут готовы. Пикника не обещаю. Он предупредил, что живым не сдастся.

– А это точно он?

– Кто знает? По телефону мы скоро получим информацию. Если это действительно он, выхода у нас нет – будем рисковать.

Из дверей дома, по левую сторону «Ла Галлины», вышла женщина. В одной руке у нее был ребенок, а в другой – клетка с птицей. В ней сидел голубой попугай, испуганно бьющийся о решетки клетки. Женщина сошла со ступенек и, слегка повернув голову, посмотрела на окна «Ла Галлины». Казалось, она ощущала себя главным действующим лицом этой пьесы, а нетерпеливая публика ждала, когда же наконец она подойдет к той черте, которая мгновенно разрешит все сомнения. С момента поднятия занавеса и начала спектакля. Женщина остановилась посередине улицы, повернулась лицом к толпящимся за полицейским барьером и громко выкрикнула: «Да здравствует Пепе! Да здравствует Пепе Мирандо!», затем протянула клетку с бьющейся о решетку и пронзительно кричащей птицей, указывая ею на окна второго этажа.

– Проходите, леди, а не то вас настигнет пуля, – предупредил патрульный.

Женщина бросилась к толпе, по которой уже пробежал шепот одобрения. Все согласно кивали головами и кричали: «Пепе Мирандо! Пепе Мирандо! Пепе Мирандо!»

– Похоже, что это он? – спросил Эрнандес Бернса.

– Похоже, что это так, Фрэнк, – ответил Бернс.

– Кто сообщил о нем?

– Не знаю, – произнес Карелла. – Кто-то позвонил по телефону и повесил трубку, не назвав себя.

– Пойду посмотрю, что случилось с этими проклятыми машинами, – произнес Бернс. Он обошел патрульную машину, сев в нее так, что ноги остались на улице, и взял микрофон. «Это лейтенант Бернс. Мы уже готовы. Что с остальными машинами?»

– Наконец-то мы прижали твоего земляка, – ухмыльнулся Паркер. – Скоро мы пристрелим его, и это сделаю лично я.

– Он не мой земляк, – сказал Эрнандес.

– Ну, конечно, нет. Просто я так выразился. Я имел в виду, что вы оба пуэрториканцы.

– Разумеется.

– Черт побери, ты прекрасно знаешь, что мне все равно – пуэрториканец этот парень или китаец.

– Разумеется.

Паркер обернулся:

– Ты только взгляни на этих щенков. Они думают, что Мирандо – сам бог.

– Он бог только для тех, кто не знает человека лучше, – сказал Карелла, посмотрев на ребят, которые присоединились к толпе, стоящей у машин. Их возраст колебался от начинающих ходить до подростков. Некоторые из них пытались забраться в машины, но патрульные отгоняли их дубинками. Казалось, парни сами еще не понимали, как им надо себя вести. Одни смеялись, другие смотрели на окна второго этажа. Некоторые, казалось, были готовы заплакать. Со стороны было интересно наблюдать за их лицами и поведением. Каждому казалось, что случилось что-то необыкновенное, из ряда вон выходящее и поэтому все были ужасно взволнованы. Но эти дети росли в разных условиях, и реакция на все происходящее была у них неодинаковой. Они видели кровь, и каждая клеточка их тела дрожала от ужаса при виде умирающего на тротуаре человека, но, чтобы прикрыть сковывающий их страх, они одобрительно смеялись. Страх и мужество, слезы и смех – как близнецы, были всегда неразлучны.

– Скоро ему наступит конец, это точно, – сказал Паркер. – Он заплатит кровью за все, что натворил в этом городе.

– Этот город многому научил нас, Энди, – наблюдая за ребятами, просто произнес Карелла.

– Несомненно, – согласился Паркер. – Их многому научила улица. Дети подрастают и впитывают все дурное.

Мирандо научился убивать людей еще до того, как начал ходить.

– Может быть, никто и не учил его ходить, – ответил Эрнандес.

– Я смотрю, ты все еще дуешься на меня, – удивился Паркер. – Когда я говорил, что он твой земляк, я имел в виду не то.

– Разумеется. Он просто подонок и должен умереть, чтобы смыть свою вину.

– Я понимаю твои чувства, – сказал Паркер. – Кровная связь между…

– Между нами нет никакой кровной связи.

– Ради бога, я не говорил о кровной связи в полном смысле этого слова. Я знаю, он тебе не родственник. Но вы оба – испанцы. Это делает вас в какой-то степени братьями, понимаешь, о чем я говорю?

– Какого дьявола? Что ты хочешь сказать, Паркер?

– Ну ладно, давай все забудем. Если будешь продолжать обижаться, нам нет с тобой никакого смысла разговаривать дальше. Ты самый ранимый человек, Фрэнк, которого я когда-либо знал. Вот это я и хотел сказать. Ты должен побороть в себе это, иначе ничего тебе не поможет, поверь мне. – Улыбнувшись, он положил руку на плечо Эрнандесу. – Я просто хочу сказать, что собираюсь прикончить твоего брата. Я всажу дюжину пуль в его проклятый череп и буду наблюдать, как он истекает кровью на тротуаре.

Убрав руку Паркера со своего плеча, Эрнандес произнес:

– Сказать тебе кое-что, Паркер?

– Что?

– Он скорее твой брат, чем мой.

Там, где у баррикады толпился народ, выросло полдюжины полицейских, ожидающих приказа с соседней улицы. В их сторону начали раздаваться крики и ругательства. Выйдя из машины, Бернс крикнул: «Всем назад! Отойдите отсюда! Всем отойти назад!» Вытащив из кармана носовой платок и вытерев им пот с лица, он быстро подошел к Эрнандесу:

– Фрэнк, сделай одолжение. Объясни им по-испански, что, если они не отойдут от заграждений, мы начнем стрелять. Заставь их отодвинуться.

– Хорошо, – произнес Эрнандес. Подойдя к толпе, он закричал:

– Bueno! Todos retroceder, Detras de la barricada! Todos retroceder![15]15
  Все назад! За баррикады! Все назад! (исп.).


[Закрыть]

Толпа начала медленно отодвигаться назад. Стоявший поодаль Зип схватил за руку Куха:

– Ты слушал? Слышал, что сказал полицейский? Они обещают открыть огонь?

– Где Мирандо, там всегда стрельба, – восхищенно сказал Кух.

– Кто такой Мирандо? – спросил Папа.

– Не знать Мирандо? Да ты просто тупица, – толкнул его Кух.

– Мирандо – это самая большая величина, которая когда-либо жила в этом районе. – Он повернулся к Зипу. – Ты только посмотри на это ничтожество. Он не знает Мирандо!

Зип покачал головой. Он не отрывал взгляда от окон второго этажа, силясь разглядеть что-либо. Но ничего не было видно.

– Когда он здесь жил, – продолжал Кух объяснять Папа, – все стояли на ушах. Вот как было.

– Даже в том районе, где я жил раньше, все знали о нем, – произнес Зип, не отводя глаз от окон. – Он был однажды у нас и я его видел. Он ехал на большом желтом кадиллаке.

– Без дураков? – спросил Кух.

– Правда, я видел его собственными глазами. С ним была одна блондинка. Вы бы только видели ее. Она сидела с ним рядом, пьяная в стельку. Это было до того, как его дела пошатнулись. С тех пор он резко изменился.

– На кадиллаке, говоришь? Эх, были бы у меня колеса, – мечтательно произнес Кух. – Зип, подари мне машину. Я найду ей применение.

– Ты бы лучше видел, как он ходит, – продолжал Зип, сделав шаг в сторону и подражая Мирандо. – Это хладнокровная походка, как будто он властелин мира. Пепе ходит с высоко поднятой головой. Он не боится никого и ничего.

– А эта последняя история, которая произошла с ним в Риверхеде? – начал Кух. – Целая дюжина полицейских не посмела тронуть его, когда он выходил из дома.

– Его никто никогда не тронет, – сказал Зип.

– Когда он здесь жил, ты еще не приехал сюда, Зип. Знаешь, он свой парень в доску. С первого взгляда можно подумать, что он большая шишка и что мы для него ничтожество. Но клянусь, он всегда хорошо относится к нам. Часто давал нам по пять центов. А истории? Боже, можно сойти с ума, какие он рассказывал нам истории. И все о том, что с ним происходило. Не тот вздор, какой рассказывают тебе.

– Я понял, – произнес Зип. – Если этот старик еще раз начнет нести всякую чушь об этом острове, я за себя не ручаюсь. Кому нужны эти дурацкие обычаи на его острове? Кому нужно это гостеприимство, этот солнечный свет или этот труп, перед которым все закрывают двери? Только здесь человек может почувствовать себя человеком. Только здесь он может жить.

– Бьюсь об заклад, Пепе знает, как жить.

– Может быть, это так, а может и нет. Что он точно знает, так это то, как вам заговаривать зубы. Эй, посмотрите туда!

– Куда? – спросил Кух.

– Вон туда.

Двое полицейских с оружием наготове осторожно вошли в дом.

– Скоро начнется, – сказал Зип, стараясь разглядеть через головы людей все происходящее. – Кух, нам нужно на что-то забраться, иначе мы ничего не увидим.

– А как насчет нашего основного дела? – спросил Кух.

Обернувшись, Зип с любопытством посмотрел туда, где за стойкой сидел Джефф.

– Моряк! Забудь это. Мы испугали его до смерти.

– Я говорю про Альфи, – прошептал Кух.

Казалось, на какое-то мгновение Зип забыл о том, что заставляло его не спать по ночам, что руководило им этим утром, когда, встав с кровати, он прокручивал в голове все детали. Казалось, произнесенное вслух имя «Альфи» ему ничего не говорит, и его лицо выразило удивление. Но затем, как бы прервав мысли о чем-то приятном, о чем-то таком, над чем не надо ломать голову, он спросил:

– Что, Альфи?

– Мы назначили время, ты разве забыл?

– Разумеется, я помню, – сердито произнес Зип. – Но как, скажи на милость, мы проберемся к церкви? Квартал заблокирован. Кроме того, мальчишки с оружием – на другом конце улицы.

– Может быть, сделаем так, – предложил Сиксто. – Мы…

– Заткнись, Сиксто, – процедил Зип. – И откуда берутся такие простофили?

Папа рассмеялся:

– Сиксто – простофиля, – передразнил он.

Задумчиво осмотревшись кругом, Кух произнес:

– Зип, я могу пробраться к ребятам и принести оружие.

Подобно магнату, не желающему отвлекаться по пустякам и вдаваться в ненужные подробности, Зип ответил:

– Ну хорошо. Беги, добудь оружие и принеси его сюда.

Он вновь остановился взглядом на окнах второго этажа.

– Интересно, сколько оружия у Мирандо?

– Говорят, что он забрал все револьверы у полицейских и…

– О, было бы чудовищно, несправедливо вернуть им все это. Кух, вперед! А мы пойдем.

– Куда? – спросил Сиксто.

– Поищем то, на что можно встать. Здесь валяется миллион коробок.

Вдруг в доме прогремели выстрелы. Короткие залпы прокатились эхом далекого грома. Толпа напряженно замерла. Над улицей нависло молчание, неожиданно прерванное пронзительным криком женщины. И вслед за этим воздух наполнился многоголосым хором. От входной двери здания шлейфом потянулся дым, на мгновение зависший в воздухе и заставивший толпу вновь погрузиться в молчание. Казалось, что люди, находящиеся здесь, присутствуют на торжестве по случаю провозглашения нового Папы Римского на площади Святого Петра возле Сикстинской капеллы, откуда вот-вот должен появиться дым, возвещающий об этом. И хотя сейчас все видели дым, никто не мог назвать имя нового Папы, поэтому все молчаливо ждали.

Вдруг из дома раздался громкий возглас: «Лейтенант, лейтенант!»