Текст книги "Озорство"

К бабушкам-подкидышам в больнице уже успели привыкнуть. Они начали поступать в Неотложку около десяти лет назад. Первую старуху обнаружили у двери покоя экстренной помощи. Она сидела в кресле-коляске, к ее груди была пришпилена написанная от руки записка: "Меня зовут Абигайль.

Я страдаю болезнью Альцгеймера. Пожалуйста, помогите мне". В том году каждый месяц в больницу подбрасывали от пяти до десяти стариков, три года спустя их поток достиг пика, а потом пошел на убыль и упал до двух-трех человек в месяц.

– Вы знаете, как вас зовут? – спросил Фрэнк Хэггерти, главный врач больницы. Один из двух врачей, стоявших возле кровати старой дамы.

Это был 63-летний мужчина с гривой седых волос, синими глазами, от которых невозможно было отвести взор, и продубленной на солнце морщинистой кожей. Кроме него в палате находились заведующий покоем экстренной помощи и директор социальной службы больницы. Старуха была уже шестым подкидышем, свалившимся на головы врачей в марте месяце, в феврале в больницу поступило только четыре старика. Престарелые подкидыши буквально сидели у врачей в печенках. Хэггерти не мог позволить себе роскошь принять на попечение больницы еще хоть одного старика, оказавшегося в тягость родственникам. Город урезал в прошлом году больничный бюджет на 35 процентов, поэтому, как и другие городские больницы, Неотложка оказалась в тяжелом положении. Персонал был сокращен до минимума, и его численность приличествовала скорее какой-нибудь загребской клинике, чем больнице одного из самых больших и значительных городов земного шара.

– Мэм, – снова обратился к старухе главврач, – вы вспомнили, как вас зовут?

Старуха покачала головой?

Как установить ее личность? С ее одежды были спороты все метки. Их не нашли ни на ночной сорочке, ни на платье, которое было на ней надето, ни на нижнем белье, ни даже на полотенце.

– Вы знаете, где вы живете? – спросил Макс Элман, заведующий покоем экстренной помощи.

Это был 47-летний мужчина, кареглазый, черноволосый, смуглолицый. Он был скорее похож на одного из работавших в его отделении индийцев, чем на американского еврея. Его жена тоже была врачом, она работала в больнице другого района. Супруги виделись только на своей маленькой мэнской ферме, им особенно нравилось жить там зимой.

– С Полли, – ответила старуха.

– Кто такая Полли? – спросил третий находившийся в палате мужчина.

Он не был врачом, но, как и Хэггерти и Элман, имел ученую степень доктора. Доктор Грегори Слоун. Он получил степень магистра на факультете общественного попечения Южно-калифорнийского университета, а степень доктора социальной медицины в университете, расположенном в центре города. Самый молодой из троих докторов – ему было 38 лет – он успел уже два раза развестись и оплешиветь. Эти события его жизни были тесно связаны одно с другим: его волосы начали редеть, когда Шейла, его первая жена, ушла к тренеру, рекрутировавшему игроков в команду бейсболистов высшей лиги. Сейчас, думал он, она, вероятно, живет с ним в каком-нибудь захолустном городишке.

Он ищет потенциальных звезд бейсбола, смотрит, как они владеют приемами игры. Его зовут Бак. Он тренервербовщик.

– Полли, – проговорила старуха. – Вот кто.

– Она ваша дочь?

– У меня нет дочерей?

– Нет дочерей? – переспросил Слоун.

– Вы что, глухой? – поинтересовалась старуха.

В четырех из каждых пяти американских семей заботливо ухаживают за больными или престарелыми родителями. Эти заботы лежат в основном на плечах женщин, иногда на их попечении оказываются и немощные дядюшки и тетушки или же родственники, доставшиеся им в наследство от умершего супруга или сына, ни с того ни с сего сбежавшего куда-нибудь на край света. Миллионы американок надеются начать новую жизнь без забот и хлопот, как только их собственные дети вырастут и вылетят из родного гнезда, но их надеждам не суждено осуществиться. Место детей занимают немощные родители, и все начинается сначала. Вот почему врачи заинтересовались, не дочерью ли старухи была эта Полли.

– А сыновья? – допытывался Элман. – У вас есть сыновья, мэм?

– Не помню, – ответила она.

– Может быть, у вас есть внуки? Вспомните, есть у вас внуки? – спросил Хэггерти.

– Ральф, – ответила старуха.

– Ральф, это кто?

– Это не собачья кличка, – пояснила старуха.

– Кто он такой, этот Ральф? Вы можете припомнить?

– Ральф, он здесь, – произнесла она.

– А фамилию его вы знаете?

– Не могу припомнить, – ответила старуха. – Он утонул.

– А другие внуки? Можете вспомнить мальчиков... или девочек?

– Бадди, – сказала старуха.

– Бадди? Кто это? Как его фамилия?

– Не могу припомнить. Где я?

– В Старой больнице неотложной медицинской помощи, – сообщил ей Хэггерти.

Четыре миллиона граждан Соединенных Штатов Америки страдают болезнью Альцгеймера. Ожидается, что приблизительно через 35 лет эта цифра утроится. Но не следует думать, будто все брошенные старики жалуются на прогрессирующую потерю памяти. Некоторые из них хроники, а другие просто стары и немощны. Старая дама, которую в этот день привезли в Неотложку, по-видимому, страдала болезнью Альцгеймера. Уход за такими больными в лучшем случае утомляет семью, а в худшем истощает ее. Их ни на секунду нельзя оставить без внимания, и ухаживающие за ними родственники из-за этого очень часто впадают в стрессы, отчаяние, безысходность, становятся наркоманами. Их здоровье разрушается, семья разоряется. Врачам не нужно было объяснять, почему Полли или кто-то другой сказал:

«Хватит!»

Двое из этих докторов были врачами.

Они дали клятву Гиппократа.

Но что им было делать, если под дверь их больницы подбросили больную, которой требуются всестороннее обследование и дорогостоящий персональный уход, а оплачивать счета за ее лечение некому?

– Можете ли вы рассказать нам что-нибудь о себе? – спросил Слоун.

– Я всегда мочилась в постель, а Полли это не нравилось, – ответила старуха.

Хэггерти вздохнул.

– Давайте позвоним в полицию. В отдел, занимающийся розыском без вести пропавших, – предложил он. – Может быть, она случайно забрела на ту железнодорожную станцию и заблудилась там. Может быть, ее ищут.

Эта возможность показалась Слоуну сомнительной. Да и разве ребята из 86-го участка не справлялись в Отделе розыска без вести пропавших перед тем, как привезти старуху в Неотложку? Скорее всего нет. У нас любят сваливать ответственность на других, подумал он.

– Ничего, авось обойдется, – проговорил он, а про себя подумал, что с этой старухой они еще хлебнут горя.

* * *

Закусочная, где продавали мороженое из йогурта, находилась на углу улиц Стеммлер и Пятой Северной, невдалеке от здания 87-го участка. Было только девять часов утра. Подросток, работавший за стойкой, едва успел отворить дверь, как в закусочную вошел мужчина. Он постоял, изучил меню, а потом заказал мальчишке мороженое с черным шоколадом в вафельном стаканчике. Вынул из карманов руки и стал ждать, когда мальчишка обслужит его.

– Сколько с меня? Я могу сейчас расплатиться с тобой, – проговорил он.

– Это зависит от размера того, что вы заказываете, – ответил мальчик.

– Так, значит, мороженое может быть различных размеров? – спросил мужчина, вынув из кармана бумажник.

– Большого и маленького, – объяснил мальчик.

– А какая между ними разница?

– Маленькое вот такой высоты, – показал мальчик, его ладонь была в семи сантиметрах от верха стаканчика, – а большое вот такой, – его ладонь поднялась раза в два выше.

– Давай маленькое, – сказал мужчина.

– Будет сделано, – откликнулся мальчишка. Он потянул к себе рукоятку, и в стаканчик потек йогурт.

– Так сколько же с меня? – снова спросил мужчина, открывая бумажник, чтобы вынуть из него одну или несколько долларовых бумажек – столько, сколько ему следовало заплатить за йогурт. Он не взял протянутое ему мороженое, потому что не мог в одно и то же время держать стаканчик и отсчитывать деньги.

– Понятия не имею, – произнес мальчик, – я только начинаю...

– Прошу прощения, – возмутился мужчина, – но разве ты секунду назад не сказал мне, что стоимость зависит от размера?

– Сказал, но...

– Я заказал тебе маленькое, ты сделал мне маленькое, а теперь вот говоришь, что понятия не имеешь, сколько оно стоит.

– Это потому, что...

– Хитришь, парень? – спросил мужчина.

– Нет, сэр, просто...

– Ты что, совсем меня за дурака принимаешь?

– Сэр, сегодня мой первый...

– Ты не знаешь, сколько стоит твой поганый йогурт? А ты знаешь, что это такое? – прервал его мужчина, и мальчишка остолбенел, держа в руке вафельный стаканчик с шоколадно-йогуртовым мороженым. Прямо на него смотрело дуло пистолета. Мальчишка задрожал от страха.

– Так знай, – сказал мужчина, – мне такие гадости не нравятся, – и выстрелил мальчишке прямо в грудь.

Прогремевший выстрел открыл счет убийствам, которые совершатся в городе в этот день.

Следующее убийство произойдет через 15 часов.

Глава 3

– Появились? А мы уже начали по вас скучать, – с нетерпением произнес Паркер.

– Не волнуйтесь, не волнуйтесь, – стал успокаивать его Моноган.

– Не волнуйтесь, – поддакнул Монро.

– Выходит, мы удостоились особого внимания Отдела расследования убийств? – продолжал Паркер. – Шутка ли, краскопульты посыпались как из рога изобилия.

– Да, к сожалению, – согласился Моноган.

– И можем теперь наслаждаться вашим обществом? – закончил Паркер и подмигнул Клингу.

– Что за чепуха! – обиделся Монро.

Он и его напарник были одеты одинаково, как близнецы, и это впечатление еще больше усилилось, когда они одновременно подняли руки, отмахиваясь от насмешек Паркера.

Дождь лил уже несколько часов – в точном соответствии с предсказаниями метеорологов. Было семь часов утра. Четверо полицейских прятались или, вернее, пытались спрятаться от дождя под навесом, который мог бы укрыть только двоих из них и то при условии, что никто из этих двоих не был бы таким необхватным, как сотрудники Отдела расследования убийств. Моноган и Монро были в черных плащах свободного покроя с поясом. Согласно придуманному ими самими правилу, они одевались во все черное, потому что, по их разумению, в одежде других цветов они бы выглядели экстравагантно. И действительно, они иногда смотрелись довольно щегольски, хотя и не так щегольски, как им хотелось бы. А сегодня, стоя под навесом, с которого ручьями лила вода на их мокрые измятые плащи, они являли жалкое зрелище и были похожи на темно-перых крупных морских птиц, вышедших на берег, никогда не знавший мало-мальски сносной погоды.

Они оба усиленно работали плечами, пытаясь вытолкать Паркера и Клинга из-под навеса на тротуар, туда, где лежал залитый кровью и краской труп мужчины.

А дождь лил как из ведра.

Он смыл кровь, а краска осталась.

Краска двух металлических цветов, золотого и серебряного, покрывала лицо и руки трупа, перед футболки и куртки трамвайщика, в которые он был одет. Убитый лежал на тротуаре перед изгаженной стеной, безжизненный и вызолоченный, и походил на робота, из которого выдернули провода и шнуры.

– У него джинсы, как у маляра, – заметил Моноган.

Сегодня он не чувствовал себя элегантным и все из-за того, что побоялся намочить свой черный котелок и оставил его дома в шкафу. Моноган был уверен, что в этом котелке выглядит как истинный британец. Когда он и Монро, оба в одинаковых котелках, работали вместе, а поблизости никого не было, они титуловали друг друга не иначе, как «Инспектор». «Что вы сказали, инспектор Монро?», «Все в порядке, инспектор Моноган» и дальше в том же духе. Но они не были инспекторами, они были просто детективами первого класса, но это вовсе не значило, что они были первоклассными детективами. Коли уж говорить прямо, ни один человек в полицейском управлении, если он, конечно, был в здравом уме, не считал никого из них первоклассным детективом. В лучшем случае их использовали просто как наблюдателей или контролеров и не знали, как от них избавиться.

Моноган и Монро часто появлялись на местах совершения преступлений, хотя никогда лично не принимали участия в расследовании дел об убийстве. Разыскивать преступников – это работа детектива участка, на чьей территории был найден труп. В процессе розыска они посылают отчеты в Отдел расследования убийств, им оттуда изредка звонят, чтобы проверить, как идут дела, и этим ограничивается вмешательство служащих Отдела в работу детективов, если только дела, которые они ведут, не таят в себе сенсации и не привлекают внимания газетчиков и телевизионщиков. Убийство первого пачкуна заинтересовало телекомментаторов, потому что это было чрезвычайно колоритное преступление.

Особенно их привлекли красные буквы, намалеванные на стене и видневшиеся позади тела мальчишки Херреры. Все горожане возненавидели пачкунов и безмолвно одобряли убийцу, втайне надеясь, что он их всех проклятых уничтожит. Вот поэтому-то Моноган и Монро сочли нужным явиться сегодня утром на место преступления, чтобы самолично посмотреть, как идет расследование. Это был уже второй покойник. Во лбу у него зияли три пулевые раны, из которых текла кровь, а сам он был раскрашен золотой и серебряной красками.

– Сколько ему, по-твоему, лет? – спросил Монро.

– Тридцать пять-сорок, – ответил Моноган.

– Никак не думал, что в таком возрасте можно заниматься пачкотней, – высказался Монро.

– Возраст тут не имеет никакого значения, – вмешался в разговор Паркер. – Мальчишке, которого убили прошлой ночью, было восемнадцать лет.

– Ну, этот выглядит намного старше того, – заметил Монро.

– Вы знаете, сколько лет Полу Маккартни? – спросил Моноган.

– А какое это имеет отношение к пачкунам? – удивился Монро.

– Я хочу сказать, что пачкуны появились почти одновременно с Битлами. Значит, не исключено, что некоторые пачкуны-ветераны могут быть ровесниками Маккартни.

– А сколько лет Маккартни? Сорок, наверное?

– Ему должно быть 45 – 46 лет. Выходит, и ветеранам-паикунаги столько же, – талдычил Моноган. – Вот что я хочу сказать.

– Пятьдесят, – подсказал Клинг.

– Пятьдесят? Кому?

– Самое меньшее.

– Маккартни? Глупости. Сколько же тогда пет Ринго?

– Он старше Маккартни, – ответил Клинг.

– Глупости, – гнул свое Моноган.

– Что бы вы там ни говорили, но этот парень никак не выглядит пятидесятилетним, – сказал Монро.

– А я говорю, что он мог бы быть ровесником Маккартни, хотя Маккартни и не пятьдесят. Это уж точно, – заявил Моноган и бросил свирепый взгляд на Клинга.

– Тридцать пять-сорок – вот на сколько выглядит этот парень, – проговорил Монро и тоже неприязненно посмотрел на Клинга. – Это, скажу я вам, слишком много для этих паршивцев.

Пять минут спустя приехал помощник медицинского эксперта. Он вышел из машины, покуривая сигарету, прокашлялся, сплюнул в сторону, укоризненно покачал головой, раздавил сигарету ботинком и направился туда, где полицейские тщетно пытались укрыться от дождя, стоя под навесом у покрытой пачкотней стены.

– Никто не прикасался к нему? – спросил медэксперт.

– Трогали и всего его захватали, – сказал Монро.

– Ничего смешного тут нет, – проворчал медэксперт. – В прошлом месяце у меня был один. Так его карманы успели обшарить еще до того, как патрульные обнаружили труп.

– Ив прошлом месяце у вас был пачкун?

– Нет. Того типа зарезали ножом.

– А этого застрелили, – сообщил Моноган.

– Кто здесь врач? – раздраженно поинтересовался медэксперт.

Он закурил другую сигарету, закашлялся, опустился на колени на тротуар возле раскрашенного трупа и начал его осматривать.

А дождь лил как из ведра.

– Промокнешь под дождем, можешь заболеть, – заметил Монро.

Медэксперт и взглядом не удостоил его.

– Как ты думаешь, тот парень решил вычистить наш город от пачкунов? – спросил Моноган.

– Если мы его не поймаем, то и вычистит, – ответил Монро.

– Кто это мы, кикимора? – поинтересовался Паркер.

Монро ответил ему вызывающим взглядом. А Клинг с тоской смотрел на извергавшийся с небес дождь.

– Хорошо поработали над его мордой, а? – спросил Монро.

– Ты имеешь в виду дырки на ней или раскраску?

– И то и другое. Ты посмотри только, как красиво он обвел краской дырки! Получилось так, словно золотые и серебряные круги выходят из дырок. Как круги от камня, брошенного в реку? Интересно, как это ему удалось сделать краскопультом?

– Стоунзы еще старше, – снова оседлал своего конька Моноган. – Микки Джаггеру должно быть уже 60 – 65 лет.

– Что он раскрашивал? – внезапно спросил Клинг.

– Разве ты не видишь, что он раскрашивал? Лицо этого парня, его грудь, руки, одежду. Он орудовал двумя краскопультами. Совсем осатанел.

– Я имею в виду пачкуна.

– Что?

– Я не вижу на стене ни золотой, ни серебряной краски.

Все воззрились на стену.

Не счесть, сколько пачкунов потрудилось над ней. За свободное место сражались инструменты для разметки, палки с металлическими наконечниками, форсунки с краскосмесителями и даже трехцентовые монеты. Но Клинг был прав. Ни золотой, ни серебряной краски на стене не было видно. На ней вообще не было видно свежей краски.

– Его, должно быть, замочили до того, как он начал работать, – высказал предположение Монро.

– Мальчишку Херреру убийца замочил в тот самый момент, когда тот увлеченно разрисовывал стену, – сказал Паркер, мгновенно уловивший мысль Клинга.

– Это ничего не значит, – убеждал его Моноган. – Пойми, эти парни совершают миссионерские убийства и не считают нужным придерживаться определенного М. О.[4]4
  М.О. – modus operand! – способ действий (лат.).


[Закрыть]

– Миссионерские убийства? – переспросил Монро.

– Да, парни выполняют какую-то миссию.

– А я было подумал, что паршивый покойник был священником или кем-то в этом роде.

– Обет, – пояснил Моноган. – Убивать всех проклятых пачкунов в нашем городе – вот что я хочу сказать. Это похоже на рыцарский обет. На проклятую невозможную мечту.

Ты понимаешь меня?

– Безусловно.

– Человек выполняет миссию, совершает миссионерские убийства и не считает нужным придерживаться определенного М.О. Он убивает и раскрашивает свои жертвы или раскрашивает и убивает их. Он действует бессистемно.

– И все-таки, – пожал плечами Паркер, – убийца замочил мальчишку Херреру в тот момент, когда тот пачкал стену своим шедевром.

– Это ничего не значит, – повторил Моноган.

– Причина смерти – огнестрельные раны головы, – изрек медэксперт и закурил новую сигарету.

* * *

Субъекта, сидевшего рядом с Глухим, звали Флорри Парадайз. Под этим именем его знали еще в те времена, когда он был ведущим гитаристом и выступал в составе рок-группы, носившей громкое название «Метеоры». Но роккеры не оправдали своего громкого имени, слава не улыбнулась им, они не взлетели в заоблачные выси. Они могли похвалиться только одним-единственным концертом, состоявшимся в гимнастическом зале местной средней школы. В свободное время группа репетировала в гаражах своих родителей. В те годы по всей Америке гаражи использовались как репетиционные помещения. Флорри было тогда восемнадцать лет.

Юность не прошла бесследно для Флорри, она подарила ему три вещи.

Ненависть к имени, значившемуся в его метрике: Фьорелло Парадизо. Он считал себя оскорбленным тем, что ему навязали это имя при рождении, нисколько не поинтересовавшись его мнением. Все в современной Америке разделяется на то, что можно выбирать, и на то, что нельзя выбирать.

Фьорелло был уверен, что человек должен иметь право хотя бы на выбор своего имени. Будь оно проклято. Этим присвоенным себе правом он воспользовался, когда ему исполнилось восемнадцать лет. Сейчас ему минуло 42 года, но он продолжал зваться Флорри Парадайзом. Это было первое, что осталось у него от незабвенных веселых времен так и не взлетевшего «Метеора».

Недостаток мастерства группа восполняла оглушающей громкостью исполнения. Кроме того, Флорри обожал слушать по радио концерты других рок-групп, повернув до отказа ручку регулирования громкости. И был наказан за это частичной потерей слуха. В этом Флорри не был одинок.

Тугоухостью страдали все, кто в те времена терзал трехструнные гитары и клянчил у родителей усилители стоимостью 2000 долларов и динамики, которые, как любил говорить его отец, было достаточно включить в электрическую сеть, чтобы не взвидеть белого света.

Но вся эта возня с дорогостоящими и таящими угрозу для человеческого организма причиндалами неожиданно обернулась тем, что бывший Фьорелло Парадизо приобрел обширные познания в электронике, и это позволило ему со временем открыть магазин, где он торговал акустическими системами и аппаратурой. Так Флорри стал президентом и единственным акционером предприятия, называвшегося «Метеор саунд системе инкорпорейтед» в память безвременно почившей рок-группы. Группа подарила ему и жену, в которую он влюбился несмотря на то, что она щеголяла в старомодных платьях и бусах, не носила бюстгальтер и украшала голову цветами. Мегги Парадайз была солисткой группы и звалась тогда Маргарет Райли. Она была ирландкой до мозга костей и хороша, как летнее утро. Флорри, однако, не считал ее подарком «Метеора», с него было вполне достаточно имени, тугоухости и «Метеор инкорпорейтед». Ей было уже сорок лет, она растолстела, и Флорри крутил любовь с бухгалтершей своей фирмы, которую звали Кларисой, как героиню фильма «Безмолвие простаков». Бюст у нее был великолепнее, чем у киноактрисы. Любовью Флорри и Клариса занимались после того, как закрывался магазин, под грохот динамиков, выдававших стоунзовскую «Леди Джейн».

Флорри был помешан на всем, что передавало, усиливало, преобразовывало или улучшало звуки, в том числе и на слуховом аппарате Глухого. Ему даже приходила в голову мысль, что такой аппарат не помешал бы ему самому. Временами он с трудом разбирал слова собеседника, но ни за что на свете никому не признался бы в этом. Даже жене, а уж Кларисе и подавно.

Сейчас он слышал все, что говорил ему Глухой: акустика в квартире, по его мнению, была великолепной. Квартира эта находилась в доме по Гровер-Авеню и выходила окнами в Гровер-Парк, где должен был состояться концерт. Флорри держал в руках план парка, который ему дал Глухой, и сверялся с ним, внимательно слушая инструктаж. Он следил и за губами Глухого, потому что акустика акустикой, а пропустишь в его инструктаже хоть одно слово – что тогда?

– Видите на плане большое синее пятно? – спросил Глухой.

– Да, вижу, – откликнулся Флорри.

– Это искусственное озеро. Называется Лебедь.

– Вижу, – повторил Флорри, глядя на план.

– А как раз под ним участок, окрашенный зеленым. Это самая большая в парке лужайка. Называется Коровье Пастбище.

– Гм-м.

– Вот там и состоится концерт.

– Театр на открытом воздухе, да?

– Да. Прекрасное место. На востоке, на заднем плане, озеро, на севере здания Гровер-Авеню. Вы можете все увидеть отсюда, – проговорил Глухой и подошел к широкому, во всю южную стену квартиры, окну. Флорри стал рядом с ним. Сообщники смотрели с высоты 12-го этажа на парк, находившийся на противоположной стороне улицы.

Деревья только-только начали покрываться нежной зеленью, но ничто еще не цвело. Ни форсития, ни заросли кизила не скрашивали желтым или розовым расстилавшуюся перед ними внизу панораму. Было три часа дня, лил дождь.

Но даже в дождь вид обнаженных деревьев на фоне серого мрачного неба был по-своему красив. Сверху лужайка выглядела неравномерно окрашенным коричневым пятном, но, если дожди, хоть и с перерывами, будут продолжать идти, она к тому дню, когда назначен концерт, покроется роскошным зеленым ковром. А за лужайкой простиралось озеро. Оно представляло великолепное зрелище, темно-синее пятно, похожее на амебу и окаймленное с запада Коровьим Пастбищем, а с востока – теннисными кортами. Сообщники внимательно, оценивающе рассматривали парк. Многим еще можно было полюбоваться в этом городе, хотя бы только издали.

– Ожидается, что там соберется почти 200-тысячная толпа, – сказал Глухой.

– Грандиозно, – проговорил Флорри. – Вы были когда-нибудь в Вудстоке?

– Нет, – ответил Глухой.

– В августе 1969-го? Не были там в это время? О-о, вы очень много потеряли. Там собралась 400-тысячная толпа.

Красота! За два дня я трахнулся восемь раз! С восемью разными девками! Блеск!

– Ничего подобного сейчас не будет, – отозвался Глухой.

– Это я знаю. Ничто не может сравниться с Вудстоком.

Ни в жизнь! Ничто!

Глухому вдруг пришло в голову, а не ошибся ли он, связавшись с этим человеком. Справится ли этот допотопный хиппи с ответственной задачей, которую он собирался ему поручить? Но у него были отличные рекомендации. Он не только обладал умениями и навыками, необходимыми для выполнения задуманного Глухим дела, но и с должным презрением относился к законам и правопорядку. Глухой разузнал, что Флорри 13 раз за вознаграждение, значительно превышавшее доходы «Метеор саунд системе инкорпорейтед», из кожи вон вылез, если можно так выразиться, но обезвредил хитроумные системы сигнализации, в результате чего его наниматели легко проникли туда, куда им было нужно. Все эти ночные грабежи со взломом – ровно чертова дюжина – были успешно выполнены, и это сделало Флорри соучастником 13 совершенных преступлений. Так что если бы его поймали и судили, он надолго бы застрял в государственной каторжной тюрьме.

Знакомый Глухого совершил в течение последних шести месяцев с помощью Флорри четыре кражи со взломом. От него Глухой узнал, что Флорри – непревзойденный знаток акустических систем, что он работает быстро и изобретательно и еще знает назубок названия лучших песен и альбомы песен всех сколько-нибудь известных в последние 30 лет рок-ансамблей. Эти сведения произвели на Глухого благоприятное впечатление, но тогда он даже не подозревал, что Флорри Парадайз до сих пор носит бусы, куртку из оленьей кожи с бахромой и прическу «конский хвост». И вздыхает о добрых старых временах в Вудстоке.

– Мне нужна очень сложная чувствительная система, – сказал Глухой.

– О которой мы только что говорили? – спросил Флорри. – Рэп или настоящая музыка?

– Голос, – ответил Глухой.

– Для рэпа? Я имею в виду – для усиления рэп-музыки?

– Нет. Для усиления голоса.

– Так это все-таки рэп? Я прав? Голоса и барабаны. Я прав? Как в джунглях?

– Да, но это будет не рэп. Это будет записанный голос.

Мне нужно, чтобы вы записали...

– На магнитную ленту? Или на программируемое запоминающее устройство?

– Не знаю, что это такое, – проворчал Глухой. Он не знал также, как производится запись.

– Посредством электронного кристалла. Наговоренный текст будет храниться в виде дискретной информации.

– Хорошо. В этом я полагаюсь на вас.

– Так что там будет? Рэп или не рэп?

Глухой готов был задушить его.

– Вы же говорили, что это будет концерт рэп-музыки.

Разве не так? – допытывался Флорри.

– Рэпперы выступят в парке?

– Рэпперы и роккеры.

– Какова площадь лужайки?

– Чуть больше десяти акров.

– У них такая мощная аппаратура, что можно оглохнуть.

В Вудстоке не было даже устройств задержки времени. Вот вы не были в Вудстоке и много потеряли. Я там за два дня трахнулся восемь раз. Ну, это я вам уже рассказывал. Акустические системы того времени не идут ни в какое сравнение с современными. Рэпперы, которые будут выступать в парке, установят мощнейщую аппаратуру. Звук будет слышен далеко за пределами 10-акровой лужайки. Вы хотите, чтобы голос звучал из громкоговорителя? Да?

– Я хочу, чтобы он полностью заглушил все звуки. Когда мы запустим ленту, кристалл или что еще вы там придумаете...

– Включение будет с задержкой времени или нет?

– Ну, разумеется. Это как раз то, что мне нужно. Я бы не хотел быть вблизи лужайки, когда включится запись.

– Это проще простого. Я сделаю все как надо. Но разумеется... вы меня, конечно, понимаете...

– Что вы хотели сказать?

– Если вы желаете получить наилучший эффект, то можете просто вырубить ихнюю музыку и включить свою.

– Это было бы великолепно.

– Но мы сможем это организовать только после того, как они установят свою аппаратуру. Понимаете?

– Да.

– Возможно, подмостки сколотят за два-три дня до концерта, а накануне концерта музыканты проверят звучание своей аппаратуры. Какие фараоны там будут сшиваться?

– В дни подготовки к концерту на лужайке не должно быть лишних полицейских. Для них там найдется работа в самый день концерта...

– Это уж как пить дать.

– ...но меня беспокоит только одно – включится ли магнитофон по сигналу...

– Сработает автоматика.

– Хорошо.

– Сколько фараонов будут мешать мне работать?

– Понятия не имею. Мне кажется, вам нужно будет больше остерегаться телохранителей, чем фараонов. Но я не думаю, что вас кто-нибудь побеспокоит. Поверьте моему опыту, занятый своим делом рабочий никого не интересует.

– Согласен. А если на меня обратят внимание люди этих музыкантов? «Кто ты такой? Что ты здесь делаешь, приятель?»

– Скажете им, что вы служащий паркового ведомства, устанавливаете, мол, аппаратуру для замера шумов, по распоряжению директора парка. Но я сомневаюсь, что кто-нибудь помешает вам. Поверьте мне.

– А что если они побегут к фараонам с криками: «Эй, там какой-то белый чудак устанавливает свое дерьмо! Он не наш»?

– Такое не случится.

– А что если фараону приспичит поинтересоваться, кто я такой и что там делаю? А я буду стоять как дурак со своими причиндалами и глазами хлопать.

– Вы хотите, чтобы я достал вам фальшивое удостоверение личности?

– Слоенка – это было бы потрясающе.

– Это еще что такое?

– Что-то вроде карточки. С обеих сторон она покрыта прозрачной пластмассой. Повесишь ее на шею, и никто к тебе не цепляется.

– Где я вам ее достану?

– Этой вещи цены нет. Наниматели обычно раздают их своим работникам. Если кто-нибудь заинтересуется мной, я суну ему в морду слоенку, а он мне: «Проходи, приятель», и я снова займусь своей работой. Но это лишь на тот случай, если кто-то заинтересуется мной. А не заинтересуется, я делаю дело согласно вашим инструкциям, и в ус не дую.

– Постараюсь достать.

– Это не сложно.

– Может быть, – сказал Глухой, но у него не было уверенности, что он легко достанет слоенку. – Есть еще вопросы?

– Да, – ответил Флорри. – Деньги. Мы еще не решили денежный вопрос.

– За эту работу получите 50 тысяч.

– Маловато. Вернее, очень мало. Слишком много риска.

– Не вижу никакого риска. Если я достану вам слоенку...

– Даже со слоенкой рискованно. Я ведь там буду работать рядом с другими парнями и могу погореть. Вот в чем риск.

– Поймите же, я плачу вам пятьдесят за монтаж и подключение вашей электроники. В день концерта...

– И за монтаж с подключением мало. По правде говоря, наибольшая опасность будет грозить мне как раз в то время, когда я буду устанавливать там аппаратуру. В день концерта я буду вместе с вами и другими ребятами. Один за всех и все за одного. Но когда я буду устанавливать аппаратуру буквально под наблюдением фараонов, вот тогда я могу засветиться. Это очень большой риск. Я не знаю, сколько вы рассчитываете заплатить мне за работу в день концерта...