Текст книги "Тарзан и сокровища Опара"

Маленькие свиные глазки носорога яростно засверкали. Он заметил львов и бешено кинулся на них. Тарзан в это время легким прыжком уцепился за спутанную сетку ползучих растений и очутился на дереве. Первый лев сразу был поднят могучим рогом обезумевшего зверя, разодран и отброшен в сторону. Остальные шесть бросились на носорога, яростно кусая и царапая его, а он топтал их и колол своим рогом. С высоты своего убежища Тарзан с интересом наблюдал за горячей схваткой, потому что высшие обитатели джунглей любят созерцать такие столкновения. Для них это такое же развлечение, как для нас театры, скачки и различный спорт. Им часто приходится наблюдать такие схватки, и каждый раз они доставляют им удовольствие, потому что каждая такая схватка чем-нибудь отличается от всех остальных. Вначале Тарзану казалось, что Буто выйдет победителем. Он уже покончил с четырьмя из семи и жестоко ранил трех остальных, как вдруг во время короткой передышки он неожиданно опустился на колени, перевернулся на бок и замер.

Копье Тарзана сделало свое дело. Оружие, сделанное руками человека, убило зверя, который мог бы отразить нападение семи львов; копье Тарзана прокололо здоровые легкие, и Буто свалился от внутреннего кровоизлияния, когда победа его была уже совсем близка.

Тарзан спустился вниз; раненые львы, ворча и визжа от боли, поторопились убраться с места роковой битвы. Тарзан вытащил копье из тела Буто, отрезал себе кусок мяса и скрылся в джунглях. Этот эпизод был окончен. Он был частью трудового дня; то, что для нас с вами послужило бы темой для разговора на всю жизнь, забывалось Тарзаном, как только скрывалось с его глаз.

XII
ЛЭ ХОЧЕТ МСТИТЬ

Описав большой круг в джунглях, Тарзан вышел к реке в другом месте. Здесь он напился и опять взобрался на дерево. Он охотился, совершенно забыв о прошлом и мало думая о будущем. А в это время сквозь темные джунгли, открытые поляны и обширные луга продвигалась в поисках его мрачная, зловещая процессия. Пятьдесят страшных, волосатых мужчин с кривыми, короткими ногами, вооруженные ножами и большими дубинами, двигались за прекрасной полунагой женщиной. Это Лэ, верховная жрица огненного бога, и ее пятьдесят жрецов пустились в далекий путь на поиски дерзкого похитителя их священного жертвенного ножа.

Никогда прежде Лэ не переступала за каменную ограду Опара, но никогда прежде в этом не было такой необходимости. Исчез жертвенный нож! Переходя из рук в руки через неисчислимые века, он достался ей по наследству от одного из погибших и забытых атлантов как символ ее религиозного авторитета и царственной власти. Исчезновение драгоценной короны или великой печати Англии не могло бы привести британского короля в большее отчаяние и уныние, чем то, в которое повергла Лэ, верховную жрицу и царицу города Опара, кража священного ножа. Она была властительницей жалких остатков великого народа, выродившихся детей древнейшей на земле цивилизации. Когда Атлантида много тысячелетий тому назад со всеми своими могущественными городами, цветущими полями, великой культурой и обширной торговлей погрузилась в воды Атлантического океана, она погребла с собой весь свой народ, кроме кучки колонистов, работавших на богатейших золотых приисках в центральной Африке. От них и от их рабов через последующее скрещивание их с большими человекоподобными обезьянами произошли кривоногие, коренастые мужчины Опара; но странное дело; вследствие ли естественного подбора, или по прихоти природы, род древних атлантов сохранился чистым и неиспорченным в женщинах, происходивших от одной принцессы царской крови, которая жила в Опаре во время великой катастрофы. Одной из таких была Лэ.

Негодование, злоба и ненависть кипели в душе верховной жрицы. Религиозное усердие фанатика, алтарь которого был осквернен, еще усиливалось гневом оскорбленной женщины. Дважды бросала она свое сердце к ногам богоподобного человека, и дважды он оттолкнул его.

Лэ знала, что она прекрасна; она действительно была хороша не только с точки зрения доисторических атлантов, но и на взгляд наших современников. Лэ была идеалом женской красоты. До первого прихода Тарзана в Опар Лэ никогда не видела человеческого самца, кроме уродливых, кривоногих мужчин ее народа. С одним из них она должна будет соединиться раньше или позже для того, чтобы не прерывалась прямая линия верховных жриц. Это неизбежно, если только судьбе не угодно будет привести в Опар других мужчин. До первого появления Тарзана в Опаре Лэ и не подозревала, что существуют такие мужчины. Она знала только своих отвратительных, маленьких жрецов да самцов больших человекоподобных обезьян, которые с незапамятных времен жили в Опаре и его окрестностях, пока жители Опара не стали смотреть на них, как на почти равных себе.

В легендах Опара говорилось о богоподобных мужах далекого прошлого и о черных мужчинах, которые приходили сюда не так давно; но эти всегда были врагами и приходили, чтобы грабить и убивать. Эти легенды поддерживали надежду в народе Опара, что в один прекрасный день неведомый материк подымется из волн Атлантического океана и пришлет свои резные, украшенные золотом галеры с рабами, прикованными у длинных весел, на помощь своим несчастным изгнанникам-потомкам.

Приход Тарзана пробудил в сердце Лэ безумную надежду на то, что исполнение древнего предсказания близко. Этот прекрасный, могучий человек зажег пламя любви в ее сердце, которое без него никогда не знало бы этой всепоглощающей страсти. Такое прекрасное существо, как Лэ, никогда не полюбило бы ни одного из отталкивающих ужасных жрецов Опара. Обычай, долг и религиозное усердие могли бы заставить ее взять себе в мужья одного из них, но о любви не могло быть и речи.

Лэ была холодной, бессердечной женщиной, дочерью тысячи других холодных, бессердечных, прекрасных женщин, которые никогда не знали любви. И когда любовь пришла к ней, она пробудила страсть, дремавшую в тысячах поколений, и Лэ превратилась в один пылающий, трепещущий порыв. И когда этот порыв встретил препятствие, вся великая сила любви, нежности и самопожертвования была переплавлена своим собственным пламенем в чувство великой ненависти и жажды мщения.

Обуреваемая этими страстями, Лэ вела свое шумное воинство, чтобы вернуть священный символ ее высокого назначения и наказать дерзкого злодея, причинившего ей столько мучений. Она мало думала о Верпере. Мысль о том, что нож во время бегства из Опара был в его руках, не возбуждала в ней желания отомстить ему. Конечно, он будет убит, когда будет схвачен, но его смерть не доставит Лэ никакого удовольствия. Но зато с какой радостью будет она смотреть на предсмертные судороги Тарзана! Какие пытки она придумает для него! Она заставит его умирать долгой, мучительной смертью. Он понесет наказание, равное по своей жестокости его преступлению. Он вырвал священный нож из рук Лэ, он осквернил жертвенник и храм – и потому он должен умереть. Но он к тому же еще презрел любовь женщины и потому умрет самой жестокой, самой мучительной смертью.

Лэ и ее жрецы не были знакомы с жизнью джунглей, редкий из них бывал когда-либо за пределами родного города; но их было много, и это уже само по себе было достаточной защитой. Они ушли уже далеко от дома и без особых происшествий продвигались по следам Верпера и Тарзана. Их сопровождали три большие обезьяны, которые должны были выслеживать их жертву, потому что жрецы не умели этого делать. Лэ шла впереди. Она определяла порядок их похода, она выбирала место для стоянки, назначала час для отдыха, и, хотя она была совершенно неопытна в этих вещах, она природным умом настолько превосходила своих жрецов и обезьян, что делала все гораздо лучше, чем сделали бы это они.

Лэ была жестокой и требовательной госпожой. Она с презрением и ненавистью смотрела на этих уродцев, в среду которых ее забросила жестокая судьба, и вымещала на них свой гнев и свое разочарование. Каждый вечер она заставляла их сооружать для себя нечто вроде палатки для защиты от зверей и поддерживать костер около этой палатки от сумерек до зари. Когда она уставала от ходьбы, они должны были носить ее на импровизированных косилках, и ни один из них не оспаривал ее права на власть и командование. Им и в голову не приходило, что могло быть иначе. Для них она была богиня, все они любили ее, и каждый в душе надеялся, что на него падет ее выбор, когда ей придет время выбрать себе товарища, и они раболепствовали перед нею и безропотно сносили ее неудовольствие и высокомерное презрение.

Много дней продолжалось их путешествие. Обезьяны легко находили следы. Они шли несколько впереди священного отряда, чтобы предупредить жрецов в случае опасности. И вот однажды во время полуденной остановки, когда все лежали, отдыхая от утомительной ходьбы, одна из обезьян внезапно поднялась и стала обнюхивать воздух. Несколькими гортанными звуками она приказала всем замолчать и, поднявшись на дерево, побежала в ту сторону, откуда ветер донес до нее запах человека. Жрецы безмолвно окружили Лэ и стали ждать возвращения человекоподобного. Им недолго пришлось ждать. Через несколько минут обезьяна появилась из густых зарослей джунглей, подошла прямо к Лэ и обратилась к ней на языке больших обезьян, который стал разговорным языком вырождающихся жителей Опара.

– Большой Тармангани лежит там и спит, – сказала обезьяна, указывая в ту сторону, откуда она сейчас пришла. – Пойдем туда и убьем его.

– Не смейте убивать его! – холодным тоном приказала Лэ. – Приведите большого Тармангани ко мне живым и невредимым. Месть принадлежит мне. Идите же, но только не шумите! – закончила она, властным движением руки приказывая всем жрецам следовать за обезьяной.

Зловещий отряд осторожно пробирался сквозь джунгли, предводительствуемый большой обезьяной. Она остановила жрецов неподалеку от большого дерева. На массивной низкой ветке лежал Тарзан, вытянувшись во весь рост. Даже во сне одна его рука обхватила толстую ветку, а сильная коричневая нога вытянулась вперед и тоже обвилась вокруг ветки.

Тарзан из племени обезьян спал сладким сном после сытного обеда. Ему снились Нума-лев и Хорта-кабан и другие обитатели джунглей. Он не видел ни кривых, волосатых фигур внизу неподалеку от его дерева, ни трех обезьян, которые вскочили к нему на дерево.

Он проснулся только тогда, когда три обезьяны навалились на него всей своей тяжестью и сбросили его вниз на землю. Он был совершенно оглушен своим падением и не успел еще опомниться, как пятьдесят ужасных волосатых мужчин окружили его. В один момент Тарзан стал центром кусающей, кричащей, дерущейся толпы. Они медленно одолевали его, хотя вряд ли нашелся среди них один, который не испытал бы на себе тяжелых кулаков и острых клыков Тарзана.

XIII
ПРИГОВОРЕННЫЙ К СМЕРТНОЙ КАЗНИ

Лэ, издали следовавшая за жрецами, видела, как они набросились на Тарзана, и громко крикнула, чтобы они не убивали его. Тарзан ослабевал. Многочисленные враги захватили его врасплох. Лэ недолго пришлось ждать; через несколько минут Тарзан, связанный, беспомощный, лежал у ее ног.

– Отнесите его к тому месту, где мы остановились, – приказала Лэ.

Жрецы снесли Тарзана на открытую поляну и бросили его под дерево.

– Постройте мне палатку! – распоряжалась Лэ. – Мы здесь переночуем, а завтра перед лицом огненного бога Лэ принесет в жертву сердце осквернителя ее храма. Где священный нож? Кто взял его у Тарзана?

Но никто не видел ножа, и все они уверяли, что Тарзан не имел при себе священного орудия, когда они схватили его. Тарзан посмотрел на этих отвратительных, грозящих ему уродцев и презрительно заворчал. Он взглянул на Лэ и улыбнулся. Смерть не испугала его.

– Где нож? – спросила его Лэ.

– Я не знаю, – отвечал Тарзан. – Тот человек унес его с собой, когда он убежал от меня. Если вам так нужен нож, я бы мог отыскать этого человека и взять его у него. Но вы связали меня, и теперь, когда я должен умереть, я не могу получить его. Зачем нужен вам этот нож? Вы можете сделать себе другой, точно такой же. Неужели только ради ножа вы следовали за нами всю дорогу? Отпустите меня, и я найду его и принесу его вам.

Лэ горько рассмеялась. В тайниках своей души она сознавала, что не за одно лишь похищение жертвенного ножа собиралась она предать его казни; но когда она взглянула на него, связанного и беспомощного, слезы навернулись у нее на глазах, и она должна была отвернуться, чтобы скрыть их. Но она осталась непреклонна в своем решении жестоко наказать Тарзана за то, что он осмелился отвергнуть любовь Лэ.

Когда жрецы раскинули палатку, Лэ велела принести туда Тарзана.

– Всю ночь я буду пытать его, – прошептала она своим жрецам, – а с первыми лучами зари вы приготовите пылающий алтарь, и я на нем принесу его в жертву огненному богу. Наберите смолистых сучьев и сложите их в форме жертвенника посреди открытой лужайки, чтобы огненный бог мог радоваться, глядя на наше дело.

Вплоть до заката солнца жрецы были заняты устройством жертвенника. Во время работы они пели заунывные гимны на древнем языке того материка, который лежит глубоко на дне Атлантического океана. Они не знали смысла произносимых ими слов, они только повторяли молитвы, переходившие от учителя к ученику, еще с тех незапамятных времен, когда предки первобытного человека раскачивались на своих хвостах на деревьях в сырых, болотистых джунглях, там, где теперь находится Англия.

Под сенью палатки Лэ ходила взад и вперед вокруг связанного по рукам и ногам Тарзана. Тарзан был готов к смерти. Ни один луч надежды не пробивался сквозь густой, безнадежный мрак смертного приговора. Его могучие мускулы не в состоянии были порвать множество веревок, связывавших его руки и ноги – он уже не раз тщетно пытался разорвать их. Он не мог надеяться и на помощь извне; только враги окружали его в этом лагере. И все же он улыбался Лэ, когда она нервно шагала взад и вперед по палатке.

А Лэ? Она сжала в руке нож и взглянула на лежавшего перед нею пленника. Она смотрела на него и что-то говорила про себя, но не занесла над ним ножа.

«Сегодня ночью», – думала она, – «сегодня ночью, когда будет совсем темно, я буду мучить и пытать его».

Она смотрела на его божественно прекрасное тело, на улыбающееся лицо и заставляла себя думать о том, что он Отверг ее любовь. Законы огненного бога повелевают покарать нечестивого, который осквернил святая святых, который украл с запятнанного кровью жертвенника Опара жертву огненного бога, и не один, а три раза. Три раза Тарзан обманул бога ее отцов! При этой мысли Лэ остановилась и опустилась на колени подле человека-обезьяны. В ее руке был острый нож. Она приложила острие к боку Тарзана и надавила на рукоятку. Но Тарзан только улыбнулся и пожал плечами.

Как он был красив! Лэ наклонилась низко над ним и взглянула в его глаза. Как прекрасно было его тело! Она сравнивала его с кривыми, уродливыми человечками, из числа которых она должна была выбрать себе супруга, и вздрогнула при этой мысли.

Наступили сумерки, а за ними пришла и ночь. Большой костер пылал недалеко от палатки. Пламя освещало жертвенник, воздвигнутый посреди лужайки, и перед глазами верховной жрицы огненного бога вставала картина завтрашнего торжества. Она видела, как это прекрасное, гигантское тело извивалось в пламени костра, она видела, как обгорали и обугливались эти улыбающиеся губы над крепкими белыми зубами. Она ясно представляла, как огненные языки слизывали густую, черную, всклокоченную гриву этой красивой головы. И много других страшных картин промелькнуло перед закрытыми глазами жрицы, когда она стояла со сжатыми руками над тем, к кому устремлялась вся ее ненависть. Но было ли чувство, которое испытывала Лэ, ненавистью?

Темная африканская ночь спустилась над лагерем, освещенным только неровным светом костра. Тарзан лежал спокойно в сковывавших его путах. Он страдал от жажды и от острой боли, причиняемой ему туго затянутыми веревками на его кистях и щиколотках, но не жаловался. Тарзан был дитя джунглей с выносливостью зверя и умом человека. Он знал, что судьба его решена, что никакие мольбы не смягчат сурового приговора, и он не тратил времени на упрашивания, а терпеливо ждал – в твердой уверенности, что его мучения не могут продолжаться вечно.

Лэ стояла над ним в темноте. В руке ее был острый нож, а в душе твердое решение – не медля, не откладывая, начать пытать своего пленника. Нож касался тела Тарзана; лицо Лэ было совсем близко от его лица. В это время кто-то подбросил новую охапку сучьев в костер, и яркое пламя внезапно осветило внутренность палатки. У самых своих губ Лэ увидела прекрасное лицо лесного бога, и любовь, которую она почувствовала к нему, увидев его впервые, и которую она лелеяла долгие годы, мечтая о нем, захлестнула женское сердце.

С кинжалом в руке стояла Лэ, верховная жрица, над дерзким существом, осмелившимся ворваться в святилище ее божества. Не нужно пытки! Смерть, немедленная смерть дерзкому осквернителю ее святыни! Один удар тяжелого лезвия, а труп туда, в объятия пылающего костра! Рука занесла нож в воздухе и остановилась, готовясь к удару, – и Лэ, слабая женщина, упала без сил на тело любимого человека.

Ее руки в немой ласке скользили по его обнаженному телу; она покрывала его лоб, глаза, губы горячими поцелуями, она прикрыла его своим телом, словно защищая его от ужасной судьбы, которую сама же ему приготовила, и дрожащим, жалобным голосом умоляла его о любви. Бурная, безумная страсть овладела прислужницей огненного бога; в течение нескольких часов она не могла совладать с собой, но наконец сон одолел ее, и она задремала подле человека, которого поклялась подвергнуть пытке. А Тарзан, не тревожась за будущее, спокойно спал в объятиях Лэ.

При первых проблесках зари Тарзан был разбужен пением жрецов города Опара. Начатое в тихих, мягких тонах, пение быстро разрослось в дикий вопль кровавого вожделения.

Лэ зашевелилась; ее прекрасная рука крепче прижала к себе Тарзана, улыбка появилась на ее губах, и она проснулась. Но когда значение погребальных песнопений дошло до ее сознания, улыбка сошла с ее лица, глаза расширились от ужаса.

– Люби меня, Тарзан! – воскликнула она. – Люби меня – и ты будешь спасен!

Веревки, связывавшие Тарзана, остановили кровообращение и причиняли ему страдание. С сердитым ворчанием он повернулся на бок спиной к Лэ. Это был его ответ. Верховная жрица вскочила на ноги, горячая краска стыда, залившая на мгновение ее щеки, сменилась смертельной бледностью. Лэ подошла ко входу в палатку.

– Сюда, жрецы огненного бога! – крикнула она. – Приготовьтесь к жертвоприношению.

Кривоногие уроды поспешили на зов своей повелительницы и вошли в палатку. Они подняли Тарзана, вынесли его из палатки и, продолжая путь, отмечали такт, покачиваясь из стороны в сторону своими кривыми телами.

За ними шла Лэ. Лэ тоже качалась, но не в такт священному песнопению. Лицо верховной жрицы было бледно от мук неразделенной любви и ужаса предстоящего обряда. Но Лэ была тверда в своем решении. Неверный должен умереть. Презревший ее любовь получит возмездие на пылающем костре за оскорбление. Она видела, как они положили прекрасное тело на жесткие ветки. Она видела, как кривой, сгорбленный верховный жрец, с которым она по закону должна была соединиться, приблизился к жертвеннику с зажженным факелом и остановился в ожидании ее приказаний. Его отвратительное, волосатое лицо расплылось в зловещую улыбку, обнажив длинные, желтые клыки. Руки его были сложены чашей в ожидании теплой крови жертвы – красного нектара, которым наполняют в Опаре золотые жертвенные чаши.

Лэ приблизилась с поднятым ножом, ее лицо обращено было к восходящему солнцу, губы шептали молитвы пылающему божеству ее народа. Верховный жрец вопросительно взглянул на нее; факел догорал, и огонь уже обжигал его руки, а хворост был так маняще близок. Тарзан закрыл глаза и ждал конца. Он знал, что ему будет больно, потому что смутно помнил боль, причиненную ему прежними ожогами.

Он знал, что будет страдать и умрет, но не боялся.

Смерть – не событие для того, кто вырос в джунглях; она поджидает их на каждом шагу, следует за ними по пятам в течение дня и ложится рядом с ними по ночам. Человек-обезьяна вряд ли задумывался над тем, что ожидает его после смерти. В то время как смерть приближалась, мысли Тарзана были заняты красивыми камешками, которые он потерял; но в то же время он следил и за тем, что делалось вокруг него.

Он почувствовал, что Лэ наклонилась над ним, и открыл глаза. Он увидел ее бледное, измученное лицо и слезы, застилавшие ее глаза.

– Тарзан, Тарзан! – простонала она. – Скажи мне, что ты любишь меня, что ты вернешься со мною в Опар – и ты будешь жить. Я спасу тебя, несмотря на гнев моего народа. В последний раз я спрашиваю тебя: что ты ответишь мне?

В последний момент женщина восторжествовала над верховной жрицей жестокого культа. На алтаре лежало единственное существо, которое пробудило любовь в ее девственной груди, а подле него стоял дикий фанатик с отвратительным звериным лицом, готовый по первому ее приказанию поджечь костер. Этот урод должен будет стать ее супругом, если она не найдет другого, менее отталкивающего. Лэ вздрогнула. Она любила Тарзана безумно, страстно, но при всей своей любви к нему, она готова была сейчас же приказать зажечь костер, если только Тарзан и на этот раз отвергнет ее любовь. Тяжело дыша, она наклонилась над Тарзаном.

– Да или нет? – прошептала она.

Из далекой глубины джунглей донесся слабый звук, который наполнил сердце Тарзана надеждой на спасение. Он издал резкий, пронзительный крик, который заставил Лэ отступить на несколько шагов. Нетерпеливый жрец ворчал, перенося факел из одной руки в другую и все ближе поднося его к смолистым сучьям.

– Отвечай же! – настаивала Лэ. – Чем ответишь ты на любовь Лэ из Опара?

Звук, привлекший внимание Тарзана, приближался; теперь и другие слышали его. Это был резкий рев слона. Когда Лэ наклонилась над Тарзаном, пытаясь прочесть свой приговор в его глазах, она увидела, как тень заботы пробежала по его лицу.

Теперь только она сообразила, что обозначал его пронзительный крик. Он призывал Тантора-слона к себе на помощь. Брови Лэ нахмурились, дикий огонек появился в ее глазах.

– Ты отказываешься от Лэ? – вскрикнула она. – Так умри же! Огонь! – коротко приказала она, повернувшись к жрецу.

Тарзан взглянул ей в лицо.

– Тантор идет сюда, – сказал он. – Я думал, что он спасет меня, но теперь я слышу по его голосу, что он убьет меня и тебя, и всех, кто попадется ему на пути. С хитростью пантеры Шиты он найдет тех, кто попытается спрятаться от него, потому что Тантор охвачен любовным безумием.

Лэ хорошо знала, как свирепеет слон-самец, обезумевший от любви. Она знала, что Тарзан не преувеличивает. Хитрое, жестокое животное могло погнаться по джунглям за всеми, кто избежал его первого нападения, оно могло метаться на одном месте, пока не будут истреблены все, кто находится подле него, или пробежать мимо и не вернуться. Трудно было предсказать заранее, что сделает обезумевшее животное.

– Я не могу любить тебя, Лэ! – тихим голосом говорил Тарзан. – Я и сам не знаю почему: ведь ты так красива. Я не мог бы жить в Опаре, когда передо мною лежат широкие дикие джунгли. Нет, я не могу любить тебя, но я не могу допустить, чтобы ты умерла, пронзенная клыками Тантора. Перережь мои веревки, пока не поздно. Он уже близко. Перережь их, и я еще смогу спасти тебя!

Тоненькая струйка дыма поднялась над костром, сухие сучья затрещали, охваченные пламенем. Лэ стояла неподвижно как статуя и с немой тоской смотрела на Тарзана. Огненные языки все ближе подползали к нему. Из леса донесся треск ломаемых ветвей и вывороченных стволов. Тантор приближался. Беспокойство овладело жрецами. Они бросали пугливые взгляды назад и вопросительно смотрели на Лэ.

– Бегите! – приказала она и, наклонившись над пленником, перерезала связывавшие его веревки.

Тарзан вскочил на ноги. Возмущенные жрецы закричали от гнева и возмущения. Жрец, державший факел, подскочил к Лэ.

– Изменница! – крикнул он. – Теперь и ты умрешь! С поднятой дубиной он бросился на верховную жрицу, но Тарзан был около нее. Он прыгнул вперед и вырвал дубину из рук разъяренного фанатика. Жрец накинулся на него, кусая и царапая.

Схватив кривое, маленькое тело своими мощными руками, Тарзан поднял его высоко над головой и бросил в толпу жрецов, собиравшихся уже кинуться на своего недавнего пленника. Лэ с ножом наготове спокойно смотрела на происходившую перед ее глазами сцену. Ее черты не выражали и тени испуга; только гордое презрение к жрецам и восхищение перед человеком, которого она так безнадежно любила, можно было прочесть на ее прекрасном лице.

В это время огромный, обезумевший слон выскочил на поляну из-за деревьев. Оцепенев от ужаса, жрецы несколько секунд стояли как вкопанные, но Тарзан моментально повернулся к Лэ, схватил ее на руки и помчался к ближайшему дереву.

Слон со свирепым ревом погнался за ним. Белые руки Лэ крепко обвились вокруг шеи Тарзана. Она почувствовала, как он подпрыгнул в воздухе и стал взбираться на дерево, стараясь уйти подальше от жилистого хобота толстокожего. Ее поразили его сила и ловкость.

Увидя, что его жертвы ускользнули, огромный слон повернул назад и бросился за разбегавшимися во все стороны жрецами. Он поднял ближайшего из них клыками и швырнул высоко на дерево. Другого он обхватил хоботом и стал яростно колотить им о ствол дерева, пока несчастный жрец не превратился в одну сплошную кровавую массу. Тогда слон бросил его на землю и кинулся вслед за убегавшими.

Еще двое жрецов погибли, раздавленные гигантскими ногами, остальные успели скрыться в чаще джунглей. Теперь внимание разъяренного слона снова обратилось к Тарзану, потому что одним из симптомов безумия является резкая перемена в сердечных привязанностях; то, что возбуждало любовь в здоровом, вызывает ненависть в безумце.

В джунглях издавна была известна дружба, которая существовала между Тарзаном и племенем Тантора. Ни один слон во всех джунглях не причинил бы зла Тармангани, белой обезьяне. Но охваченный любовным безумием, самец хотел уничтожить Тарзана, своего старого друга.

Тантор вернулся к дереву, на котором сидели Лэ и Тарзан. Он поднялся, уперся передними ногами в ствол и, вытянув свой длинный хобот, пытался достать им до Тарзана. Но человек-обезьяна заранее предвидел это и забрался на самую верхушку дерева, до которой не мог дотянуться хобот слона. Это довело обезумевшего Тантора до исступления. Земля содрогалась от его рева и визга. Упершись головой в дерево, он изо всех сил начал толкать его; дерево наклонилось, но не упало.

Странно вел себя на этот раз Тарзан. Если бы Нума, или Сабор, или Шита, или какой-либо другой зверь джунглей хотел погубить его, человек-обезьяна прыгал бы на дереве, закидывая своего врага какими-нибудь импровизированными метательными снарядами и всячески издеваясь над ним. Он бы бранил его и насмехался над ним; но сейчас он сидел совсем тихо на недосягаемой вышине, и на его красивом лице было выражение глубокой печали и жалости.

Тарзан любил Тантора больше всех обитателей джунглей. Если бы у него была возможность убить слона, он не сделал бы этого. Он думал только о том, как бы укрыться от него. Он знал, что пройдет пора дикой страсти – и Тантор станет прежним добрым Тантором, и Тарзан снова сможет вытянуться во весь рост на широкой спине животного и нашептывать сказки в большие отвислые уши.

Видя, что дерево не валится от его толчков, Тантор рассвирепел еще больше. Он взглянул на верхушку, где укрывались от него эти двое, и его маленькие залитые кровью глазки засверкали безумной ненавистью. Он обернул хобот вокруг ствола, широко расставил огромные ноги и начал дергать дерево, стараясь вырвать его с корнями. Тантор был громадный самец в расцвете жизненных сил.

Он усердно работал хоботом и, к изумлению Тарзана, дерево стало медленно поддаваться у корня. Маленькие холмики образовались у подножия дерева, оно закачалось… Еще момент, и оно будет вырвано и брошено на землю.

Тарзан взглянул на Лэ, взвалил ее к себе на спину и в тот момент, когда дерево стало медленно склоняться к земле, он перепрыгнул на стоявшее рядом меньшее дерево. Это был чрезвычайно опасный скачок: Лэ закрыла глаза и вздрогнула, но когда она снова открыла их, она была цела и невредима на спине Тарзана, который по верхушкам деревьев пробирался дальше в лес.

Позади них вырванное с корнями дерево с грохотом повалилось на землю, увлекая в своем падении меньшие деревья, встретившиеся на его пути. Тантор, убедившись, что его добыча скрылась от него, яростно заревел на весь лес и бросился в погоню за убегавшими.