Текст книги "Четверо Благочестивых. Золотой жук (сборник)"

– Мудрый ход, – рассудительно заметил Манфред.

– Его лицо тоже осветилось, и я краем глаза увидел, что он очень внимательно меня рассматривает. Но, судя по его виду, меня он не узнал, поэтому я начал разговор. Какое-то время мы постояли на месте, потом вдвоем направились к Блэкфрайарзу, перешли через мост, болтая о том о сём, о бедняках, о погоде, о газетах. На другой стороне моста есть кафе. Еще до того, как мы до него дошли, я придумал, что делать дальше. Я предложил ему выпить со мной кофе и, когда перед нами поставили чашки, выложил на стол соверен. Официант покачал головой, сказав, что у него не будет сдачи. «Может быть, у вашего друга найдутся деньги помельче?» – спросил он.

И вот тогда тщеславие этого мелкого карманника позволило мне узнать то, что я хотел. Он с безразличным видом достал из кармана… соверен. «Это все, что у меня есть», – с важным видом протянул он. Тогда я нашел несколько медяков – мне нужно было быстро соображать. Он что-то рассказал полиции. Что-то такое, за что ему заплатили. Что это могло быть? Описать нас он не мог, потому что, если бы он запомнил нас тогда, он бы и сейчас меня узнал, или сразу, когда я зажигал спичку, или сейчас, в прекрасно освещенном кафе. А потом мне стало страшно. Что, если он узнал меня, а теперь с воровской хитростью просто тянет время, пока не появится кто-нибудь, кто смог бы помочь меня задержать?

Пуаккар на миг замолчал, достал из кармана маленький пузырек и осторожно поставил его на стол.

– Никогда еще он не был так близок к смерти, как в ту минуту, – ровным голосом произнес он. – Но постепенно мое подозрение развеялось. Прогуливаясь, мы с ним прошли мимо трех полицейских… Если у него на уме было нечто подобное, он бы это уже сделал.

Он выпил свой кофе и сказал: «Ну, мне пора». – «Пожалуй, мне тоже пора, – сказал я. – Завтра у меня напряженный день». Он покосился на меня и с усмешкой произнес: «У меня тоже завтра полно работы. Не знаю только, справлюсь ли».

Мы вышли из кафе и остановились у фонаря на углу.

Я понимал, что у меня есть лишь несколько секунд, чтобы получить нужные мне сведения. Так что я набрался смелости и заговорил напрямик. «А как вам “Четверо благочестивых”?» – спросил я, когда он уже отвернулся, собираясь уходить. Он быстро повернулся: «А что?» Я незаметно, слово за слово, подвел разговор к тому, знает ли он, кто такие эти «Четверо». Разговаривал он очень охотно, ему было интересно знать, что думаю я, но больше всего его интересовало обещанное вознаграждение. В общем, он увлекся разговором, а потом неожиданно чуть подался вперед, постучал меня грязным пальцем по груди и начал высказывать предположения: «А что если бы кто-нибудь…» и так далее.

Тут Пуаккар рассмеялся, но смех его закончился сонным зевком.

– Вы знаете, как это бывает, – сказал он, – и знаете, насколько наивны невежды, когда хотят скрыть свое истинное лицо, вдаваясь в подобные «предположения». Вот и вся история. Он – Маркс его фамилия – думал, что память что-то подскажет ему, если он случайно встретит кого-то из нас. В расчете на это его и отпустили… Он сказал, что завтра собирается обыскать весь Лондон.

– Работы на целый день! – рассмеялся Манфред.

– Это точно, – серьезно согласился Пуаккар. – Но послушайте, что было дальше. Мы расстались, я направился в западном направлении, уверенный, что нам ничего не грозит. Зашел на рынок «Ковент-Гарден», ведь это одно из тех мест в Лондоне, где человек, гуляющий по улице в четыре часа утра, не вызывает подозрений. Прошелся по рынку, поглядывая на торговцев и покупателей, а потом резко развернулся и столкнулся лицом к лицу с Марксом! Он испуганно улыбнулся и кивнул.

Не дожидаясь моих вопросов, он начал объяснять, как там оказался.

Я спокойно выслушал его и снова пригласил на кофе. Сначала он колебался, но потом согласился. Когда кофе принесли, он придвинул свою чашку поближе к себе и как можно дальше от меня. Тут уж мне стало окончательно ясно, что мистер Маркс все же раскусил меня, что я недооценил его ум, и что все это время он лишь делал вид, что не узнает меня. Ему удалось заставить меня в это поверить.

– Но почему?.. – произнес Манфред.

– Я задаю себе тот же вопрос, – сказал Пуаккар. – Почему он не арестовал меня? – он повернулся к Леону, который до сих пор слушал молча. – Скажите, Леон, почему?

– Объяснение очень простое, – спокойно ответил Гонзалес. – Почему Тери не предал нас? Алчность – вторая мощнейшая сила цивилизации. Он сомневался насчет вознаграждения. Возможно, испугался, что полиция его обманывает… Большинство преступников не доверяет полицейским. Может быть, ему нужны были свидетели. – Леон подошел к стене, на которой висел его плащ, с задумчивым выражением надел его и застегнул на все пуговицы. Потом погладил себя по гладковыбритому подбородку и положил в карман стоявший на столе пузырек.

– Я надеюсь, вы оторвались от него? – спросил он.

Пуаккар кивнул.

– Где он живет?

– Ред-Кросс-стрит, 700. Это в Боро[42]42
  Разговорное название лондонского района Саутуорк.


[Закрыть]… Обычные меблированные комнаты.

Леон взял со стола карандаш и набросал на краю газеты голову.

– Похож? – спросил он.

Пуаккар внимательно изучил портрет.

– Да, – удивленно произнес он. – Вы что, видели его?

– Нет, – ответил он, – но у такого человека должна быть такая голова.

На пороге он задержался.

– Я считаю, это необходимо, – это было произнесено с вопросительной интонацией и адресовано, скорее, Манфреду, который стоял со скрещенными на груди руками, уткнувшись взглядом в пол.

Вместо ответа Манфред выставил вперед кулак. Увидев опущенный вниз большой палец, Леон вышел из комнаты.

Билли Маркс недоумевал. Жертве удалось выскользнуть из его рук с помощью простейшего приема. Когда Пуаккар, остановившись у начищенных до сияния дверей лучшей в Лондоне гостиницы, к которой они подошли вместе, сказал, что вернется через минуту и исчез внутри, Билли растерялся. К такому повороту дела он оказался не готов. Он не упускал из виду подозреваемого от самой Блэкфрайарз. Он почти не сомневался, что это тот самый человек, которого он обокрал. Он мог, если бы захотел, потребовать у первого же встреченного констебля, чтобы его арестовали, но воровская подозрительность, страх того, что его могут попросить поделиться наградой с тем, кто поможет ему, удерживали его. Кроме того, думал Билли, может оказаться, что это и не тот человек, который ему нужен. И все же…

Пуаккар был химиком, человеком, который находит радость в ядовитых кислотах, зловонных смесях, который дистиллирует, фильтрует, карбонизирует, окисляет и подвергает всевозможной обработке в стеклянных сосудах растительные, животные и минеральные продукты природы.

Билли выходил из Скотленд-Ярда думая о том, что ему нужно искать человека с обесцвеченной рукой. Этой, самой важной, приметой Билли не поделился с полицией лишь потому, что боялся обмана.

Билли не хотел думать, что это жадность остановила его, когда он лицом к лицу повстречался с тем, кого разыскивал. Но это было так. Им двигал простой расчет. Если один «благочестивый» стоил тысячу фунтов, сколько дадут за четверых? Билли был вором с деловой жилкой и не позволял себе расточительства. К тому же он не был одним из тех закоснелых, отставших от жизни болванов, которые занимаются только одним делом и «не меняют масти». Он с одинаковой готовностью мог вытащить часы, обчистить кассу в магазине или подсунуть фальшивый флорин. В своей профессии он был мотыльком, перепархивавшим с одного цветка беззакония к другому, и не гнушался выступать в роли того самого «информированного источника», упоминавшегося в полицейских отчетах рядом со словами «полученные сведения».

Поэтому, когда Пуаккар исчез в роскошных порталах «Королевской гостиницы» на Нортумберленд-авеню, у Билли засосало под ложечкой от беспокойства. Он понял, что его добыча улизнула, и теперь он не может последовать за ней, не открыв карты, что, скорее всего, он оттуда не выйдет. Он посмотрел по сторонам, полицейских видно не было. В вестибюле гостиницы он видел портье в жилете, натиравшего медные ручки. Час все еще был ранний, на улицах ни души, поэтому Билли после недолгого колебания решился на шаг, на который никогда не пошел бы при иных обстоятельствах.

Он толкнул дверь и вошел в гостиницу. Портье повернулся и смерил его подозрительным взглядом.

– Что вам угодно? – спросил он, с некоторой гадливостью разглядывая его поношенный плащ.

– Послушай, дружище… – начал Билли самым вкрадчивым тоном, на который был способен.

Но он не успел договорить – крепкая правая рука портье ухватилась за его воротник, и он вылетел на улицу.

– Проваливай отсюда, – услышал он за спиной суровый голос.

Однако этот отпор стал именно тем, что пробудило в Марксе чувство самоуверенности.

Отряхнувшись и оправившись, он достал из кармана карточку Фалмута и с полным достоинства видом вернулся в вестибюль гостиницы.

– Я – офицер полиции, – уверенно повторил он слова, которые ему приходилось так часто слышать, – так что не советую вам распускать руки, если не хотите неприятностей, молодой человек!

Портье взял карточку и внимательнейшим образом осмотрел.

– Что вам угодно? – снова спросил он уже более миролюбиво. Портье хотел добавить «сэр», но слово это застряло у него в горле. «Если это действительно полицейский, он очень хорошо замаскировался», – подумалось ему.

– Мне нужен джентльмен, который вошел сюда до меня, – сказал Билли.

Портье почесал лоб.

– Он в каком номере остановился? – спросил он.

– Это неважно, – бросил Билли. – В гостинице есть черный ход? Любой выход, через который отсюда можно уйти? Я имею в виду, кроме главного входа?

– Полдюжины, – ответил портье.

Билли застонал.

– Покажите какой-нибудь, – сказал он, и портье повел его за собой.

Один из выходов вел на небольшой глухой закоулок. Обнаружившийся там мусорщик сообщил Билли то, чего он больше всего боялся: пять минут назад человек, соответствующий описанию, вышел из гостиницы, свернул в сторону Стрэнда, на глазах у мусорщика остановил кеб и уехал.

В смешанных чувствах, кляня себя за глупость и досадуя, что лишился верных тысячи фунтов, Билли плелся по пустынной набережной Виктории. Глубоко засунув руки в карманы плаща, он снова и снова вспоминал события этой ночи и свои ошибки, не переставая проклинать себя за свою нерасторопность. Прошло не меньше часа после того, как он упустил Пуаккара, когда вдруг ему пришло в голову, что еще не все потеряно. Ведь теперь он может описать этого человека, он смотрел ему прямо в лицо и запомнил все его черты. Не густо, конечно, но хоть что-то. Более того, если он сообщит его приметы, и этого субчика арестуют, ему все равно причитается награда… Или хотя бы какая-то часть. Идти к Фалмуту и рассказывать, что он провел с одним из «Четверки» всю ночь и не сделал ничего, чтобы его задержать, Билли побоялся. К тому же Фалмут все равно ему не поверит. Оно и понятно. Он бы на его месте тоже не поверил в такое везение.

И тут впервые Билли почувствовал неладное. Как случилось, что он вот так вдруг повстречался именно с тем, кого искал? Что если (эта мысль не на шутку испугала Маркса), что если человек, которого он обворовал, узнал его и намеренно выследил, чтобы убрать свидетеля?

Узкий лоб вора покрылся холодным потом. Ведь эти люди – кровожадные, жестокие, безжалостные убийцы! Что если…

Тут он отвлекся от страшных мыслей, поскольку заметил человека, переходившего улицу перед ним. С некоторым подозрением он осмотрел незнакомца. Это был молодой человек, гладко выбритый, с острыми чертами лица и беспокойными голубыми глазами. Впрочем, когда он подошел ближе, Маркс понял, что первое впечатление было ложным: мужчина был не таким уж молодым. «Ему должно быть под сорок», – подумал Маркс. Приблизившись, прохожий внимательно посмотрел на Билли и сделал знак остановиться, поскольку Билли собирался пройти мимо.

– Вы мистер Маркс? – официальным голосом осведомился незнакомец.

– Да, сэр, – ответил вор.

– Вы встречались с мистером Фалмутом?

– Со вчерашней ночи – нет, – удивленно произнес Маркс.

– В таком случае вы должны немедленно пройти к нему.

– А где он?

– В Кенсингтонском полицейском участке… Задержан человек, и он хочет, чтобы вы его опознали.

Сердце Билли упало.

– А я получу что-нибудь? – спросил он. – Ну, если узнаю его?

Незнакомец кивнул, и Билли снова воспрянул духом.

– Вам необходимо проследовать за мной, – приказал человек. – Мистер Фалмут не хочет, чтобы нас видели вместе. Возьмите билет первого класса до «Кенсингтона» и садитесь в соседний со мной вагон… Идемте.

Он развернулся и перешел через дорогу, направляясь в сторону станции «Чаринг-Кросс». Билли пошел за ним, держась на некотором расстоянии.

На станции незнакомец расхаживал по платформе, не подавая виду, что знакóм с ним. Подъехал поезд, и в толпе рабочих, хлынувшей из вагона на перрон, Маркс едва не потерял из виду своего проводника. Тот вошел в пустой вагон первого класса, а Билли, следуя указаниям, вошел в соседний вагон, где оказался единственным пассажиром.

Между «Чаринг-Кросс» и «Вестминстер-маркс» он успел обдумать свое положение. Между «Вестминстер-маркс» и «Сент-Джеймс-парк» он придумал, что скажет детективу, между «Парком» и «Викторией» решил, как его убедить, что и ему полагается часть награды. Когда поезд въехал в туннель между «Викторией» и «Слоун-сквер», Билли почувствовал сквозняк, повернул голову и увидел на подножке раскачивающегося вагона давешнего незнакомца, который держался за ручку приоткрытой двери.

Маркс удивился.

– Закройте окно, – приказал человек, и Билли, загипнотизированный повелительной интонацией его голоса, повиновался. В ту же секунду он услышал звук разбивающегося стекла.

С сердитым возгласом он повернулся.

– Эй, что за игры? – прорычал он.

Незнакомец, не проронив ни слова, скрылся за дверью, мягко прикрыв ее за собой.

– Что за игры? – уже не так громко повторил Маркс, посмотрел вниз и увидел у себя под ногами разбитый пузырек и рядом сверкающий соверен. Какое-то время он тупо смотрел на них, потом, как раз перед тем, как поезд въехал на станцию «Виктория», наклонился, чтобы поднять монету…

Когда на станции «Кенсингтон» поезд остановился, один из пассажиров не спеша прошел по перрону, нашел свой вагон, открыл дверь и тут же отшатнулся, закашлявшись. К нему тут же подбежали носильщик и взволнованный станционный служитель. Когда они широко открыли дверь вагона, густой, тошнотворный запах миндаля распространился по станции.

Пока станционный инспектор разбирался что к чему, у вагона собралась небольшая толпа возбужденных пассажиров, которые вытягивали шеи, пытаясь рассмотреть, что происходит внутри. Вскоре явились врач с носилками и полицейский с улицы.

Вместе они вынесли из вагона тело мертвого человека и положили его на платформу.

– В вагоне нашли что-нибудь? – спросил полицейский.

– Соверен и разбитый пузырек, – ответили ему.

Полицейский заглянул в карманы мертвеца.

– Сомневаюсь, что у него при себе имеются какие-нибудь документы, – со знанием дела произнес он. – Что это? Билет в первый класс… Думаю, скорее всего, самоубийство… О, тут и карточка имеется…

Он взял карточку, повернул, и лицо его изменилось. Раздав кое-какие торопливые указания, полицейский бросился к ближайшему телеграфу.

На Даунинг-стрит суперинтендант Фалмут, который позволил себе несколько часов сна, проснулся с неспокойным сердцем и тягостным ощущением, что, несмотря на все принятые меры, этот день закончится катастрофой. Не успел он одеться, как объявили, что прибыл комиссар.

– Я получил ваш рапорт, Фалмут, – сказал глава полиции. – Вы поступили совершенно правильно, освободив Маркса… Утром от него не было новостей?

– Нет.

– Гм, – задумчиво произнес комиссар. – Я тут подумал… – Он не закончил предложения. – А вам не приходило в голову, что «Четверо» могут догадаться об опасности?

Детектив удивленно поднял брови.

– Разумеется, приходило, сэр.

– А о том, что они могут в таком случае предпринять, вы задумывались?

– Н-нет… Разве что попытаются покинуть страну.

– А что, если пока этот Маркс ищет их, они сами захотят найти его?

– Билл – умный парень, – в голосе детектива послышалась тревога.

– Они тоже, – кивнул комиссар. – Я вам советую: найдите Маркса и приставьте к нему двух своих лучших людей.

– Это надо сделать немедленно, – согласился Фалмут и добавил: – Боюсь, об этом надо было подумать сразу же.

– Я собираюсь встретиться с сэром Филиппом, – сменил тему комиссар и с неуверенной улыбкой добавил: – Придется его немного попугать.

– Что вы имеете в виду?

– Мы хотим, чтобы он отказался от своей затеи. Вы утренние газеты читали?

– Нет, сэр.

– Все в один голос твердят, что такой законопроект должен быть снят… Что он не стоит такого риска, и что мнения в стране по этому поводу разделились. Но на самом деле они просто боятся последствий, и, честное слово, у меня тоже душа не на месте.

Он поднялся по лестнице, и на площадке его на время задержал один из дежурных офицеров.

Эту систему приняли после происшествия с ряженым «детективом». Теперь министр иностранных дел постоянно находился на осадном положении. Охранявшие его полицейские не доверяли никому. Был введен пароль и приняты все возможные меры, чтобы избежать повторения прошлой ошибки.

Комиссар уже собрался постучать в дверь министра, но вдруг почувствовал, что его поднятую руку перехватили. Он недоуменно повернулся и увидел Фалмута с перекошенным мертвенно-бледным лицом.

– Они прикончили Билли, – прошептал детектив. – Его только что нашли в вагоне метро на «Кенсингтоне».

Комиссар присвистнул.

– Как это было сделано? – спросил он.

– Испарения синильной кислоты. Работают по науке, – в отчаянии произнес Фалмут и упавшим голосом добавил: – Прошу вас, сэр, убедите его снять этот чертов законопроект. – Он кивнул на дверь сэра Филиппа. – Нам его не спасти. Я сердцем чувствую, он обречен.

– Не говорите глупостей! – строго сказал комиссар. – Вы слишком взволнованы. Вам надо было больше спать, Фалмут. Вот уж не ожидал услышать от вас такое… Мы обязаны его спасти.

Он отошел от двери и подозвал к себе одного из офицеров, наблюдавших за лестничной площадкой.

– Сержант, передайте инспектору Коллинсу, пусть срочно собирает резервы. Я сегодня вокруг Рамона такой заслон поставлю, – продолжил он, обращаясь уже к Фалмуту, – мышь не проскочит!

И через час Лондон стал свидетелем такого, чего еще не ни разу не видел за всю свою историю. Из каждого района столицы в центр стали съезжаться небольшие армии полицейских. Они прибывали поездами, трамваями, моторными омнибусами, всеми передвижными средствами и видами транспорта, которые можно было реквизировать или изъять. Реки стражей порядка текли с железнодорожных станций, заполняя улицы, пока ошеломленный Лондон не притих, увидев всю мощь силы, охраняющей его покой.

Весь район Уайтхолл вскоре был забит полицейскими от края до края, Сент-Джеймсский парк почернел от людей в форме. Одновременно с этим улицы Уайтхолл, Чарлз-стрит, Бердкейдж-уок и восточная сторона Малла были перекрыты для транспорта плотными фалангами конных полицейских, Сент-Джордж-стрит находилась в руках властей, на крыше каждого здания дежурили стражи порядка. Тщательнейшие обыски были проверены в каждом доме, в каждой комнате, из окон которых открывался хоть малейший вид на резиденцию министра иностранных дел. Лондон как будто оказался на военном положении. И в самом деле, двум гвардейским полкам было приказано весь день находиться в состоянии полной боеготовности. В кабинете сэра Филиппа комиссар и Фалмут делали последние попытки переубедить упрямого политика, чья жизнь подверглась опасности.

– Говорю же вам, сэр, – наседал комиссар, – мы сделали все возможное, но мне по-прежнему страшно. Эти люди пугают меня, как что-то сверхъестественное. Меня не покидает ужасное ощущение, что, несмотря на все предосторожности, мы что-то упустили из виду, оставили незащищенным какой-нибудь переулок, который эти дьяволы используют в своих гнусных целях. Смерть этого Маркса лишила меня покоя… Эти «Четверо» не только вездесущи, но и всесильны. Умоляю вас, сэр, ради всего святого, подумайте еще раз, прежде чем окончательно отвергнуть их условия. Ну неужто этот законопроект так необходим, а? – Он выдержал паузу. – Стоит ли из-за него умирать?

Прямота вопроса заставила сэра Филиппа вздрогнуть. Ответил он не сразу, и когда заговорил, в его тихом голосе послышались стальные нотки.

– От своих намерений я не откажусь, – медленно и размеренно произнес он. – Не откажусь ни при каких условиях. Я уже зашел слишком далеко, – продолжил он, жестом останавливая Фалмута, попытавшегося что-то возразить. – Я забыл о страхе, я даже перестал возмущаться. Теперь для меня это вопрос принципа. Прав ли я, когда предлагаю ввести закон, который очистит нашу страну от колоний преступников, причем образованных преступников, которые, сами оставаясь неприкасаемыми для закона, толкают других людей на жестокие преступления и склоняют к предательству? Если прав я, то «Четверо благочестивых» неправы. А может быть, они правы? Может быть, подобная мера несправедлива и ее следует считать проявлением тирании? Варварством, вклинивающимся в самое сердце передовой мысли двадцатого столетия? Анахронизмом? Если эти люди правы, значит, ошибаюсь я. Все сводится к этому, я должен понять, что нужно считать добром, а что злом, и чью точку зрения принимать… И я принимаю свою.

Он посмотрел с холодной, непоколебимой уверенностью на притихших офицеров.

– Я благодарен вам за те меры, которые вы предпринимаете ради моей безопасности, – спокойно добавил он. – Я вел себя глупо, когда противился им.

– Предприняты еще не все меры, – сказал комиссар. – Между шестью и половиной девятого вечера вы должны будете оставаться в вашем рабочем кабинете и ни при каких обстоятельствах не открывать дверь, если к вам кто-то придет… Даже если это буду я или мистер Фалмут. Все это время дверь должна быть заперта. – Поколебавшись, он добавил: – Если вы хотите, чтобы кто-то из нас остался с вами…

– Нет-нет, – поспешил ответить министр, – после вчерашнего маскарада я предпочел бы остаться один.

Глава полиции кивнул.

– Эта комната полностью защищена от любого вторжения анархистов, – сказал он, махнув рукой в сторону. – Ночью мы провели здесь полную проверку, прощупали все: пол, стены, потолок, к ставням приделали стальные щитки.

Он обвел помещение взглядом человека, которому здесь знакома каждая мелочь. Неожиданно для себя он увидел нечто новое – на столе стояла фарфоровая ваза с розами.

– Этого здесь не было, – произнес он, наклоняясь и вдыхая аромат прекрасных цветов.

– Да, – беспечно ответил Рамон. – Мне их сегодня утром прислали из моего дома в Херефорде.

Комиссар оторвал один листик и помял его пальцами.

– Для настоящих цветов выглядят уж слишком естественно, – парадоксально заметил он.

Нюхая розы, он почувствовал, что они что-то ему напоминают. Но что?..

Спускаясь по величественной мраморной лестнице (на каждой второй ступеньке здесь стоял полицейский), он поделился своими мыслями с Фалмутом.

– Нельзя винить старика за его упрямство. Знаете, сегодня я даже начал уважать его намного больше, чем раньше. И все же… – голос его посерьезнел. – Боюсь я… Ох, боюсь…

Фалмут промолчал.

– В записной книжке ничего нет, – продолжил комиссар, – кроме маршрута, которым пришлось бы сэру Филиппу добираться до Даунинг-стрит, 44, если б он захотел попасть туда по задворкам. Если их план строится только на этом, то все это настолько просто, что вызывает тревогу. За этим невинным с виду перечнем улиц чувствуется такой острый, мощный разум, что у меня не остается сомнений: истинный, скрытый смысл этого списка от нас ускользнул.

Он вышел на улицу и стал пробираться сквозь толпу полицейских. Исключительный характер предпринятых полицией мер естественно привел к тому, что публика лишилась источников информации о том, что происходит на Даунинг-стрит. Репортерам доступ к министру и его ближайшему окружению был заказан, поэтому им приходилось довольствоваться скудной информацией, которой весьма неохотно делился Скотленд-Ярд. Правда, их собственные догадки и теории были многочисленны и порой выливались в самые причудливые формы.

«Мегафон», газета, считавшая себя напрямую связанной с «Четверкой благочестивых», делала все невозможное, чтобы разузнать последние новости о продвижении дела. С приходом рокового дня всеобщее возбуждение достигло невероятных масштабов. Каждая выходившая вечерняя газета раскупалась, как только поступала в продажу. Почти ничего, что могло бы удовлетворить вкусы падкой на сенсации публики, в них не было, но газеты хотя бы делились тем малым, что было в их распоряжении. Фотографии сорок четвертого дома на Даунинг-стрит, портреты министра, планы улиц вокруг Министерства иностранных дел с диаграммами, отображающими масштабы мер, предпринимаемых полицией, выделялись на фоне колонок, в десятый раз повторяющих «биографии» «Четверых», составленные на основании того, что было известно об их преступлениях.

И когда напряжение достигло высшей точки, когда весь Лондон, вся Англия, весь цивилизованный мир говорили только об одном, известие о гибели Маркса произвело впечатление разорвавшейся бомбы.

Первое появившееся в прессе сообщение о смерти Маркса – которого считали то одним из сыщиков, занятых этим делом, то офицером заграничной полиции, а то и самим Фалмутом – было озаглавлено просто: «Самоубийство в вагоне», но очень скоро всплыло его истинное значение. В считанные минуты рассказы об этой трагедии, хоть и не слишком подробные, заполонили страницы газет. Все дело представлялось сплошной загадкой. Кто этот бедно одетый человек, какую роль играл он в этом деле, как встретил свою смерть? Такие вопросы захватили мир, и мало-помалу дотошные журналисты сумели выяснить истину. И в довершение всего началось великое пришествие полицейских в Уайтхолл. Стало очевидно, какое огромное значение придают власти происходящему.

«Весь Уайтхолл лежал передо мной как на ладони, – писал в “Мегафоне” Смит. – И надо сказать, что зрелища столь поразительного Лондон еще не видел. Перед моими глазами простиралось настоящее море черных шлемов, заполонившее широкую улицу от края до края. Полиция! Все вокруг было черно от полиции. Стражи порядка толпились в переулках, они наводнили парк. Нет, они не выстроились кордонами, они стояли сплошной массой, через которую невозможно пробиться».

Полицейское руководство решило исключить всякую случайность. Если бы они были уверены, что на хитрость достаточно ответить хитростью, что сноровке противника можно противопоставить свою сноровку, а уловкам – контруловки, они бы ограничились обычным кольцом вокруг защищаемого. Но они понимали, что их враг слишком искусен, что ставки в этой игре слишком высоки, чтобы полагаться на стратегию… Это был тот случай, который требовал применения грубой силы. Сейчас, когда с тех пор прошло уже столько времени, трудно себе представить весь тот ужас, который «Четверо благочестивых» внушили самой совершенной полицейской машине в мире, трудно осознать ту панику, которая охватила организацию, славящуюся своим здравомыслием и хладнокровием.

После того как стало известно о смерти Билли, толпа, заблокировавшая подъезды к Уайтхоллу, начала расти, и вскоре после двух часов по приказу комиссара Вестминстерский мост был закрыт для всех видов транспорта, грузового и пассажирского. Часть набережной Виктории от Вестминстера до моста Хангер-форд была полностью очищена от пешеходов, Нортумберленд-авеню перекрыта, и к трем часам вокруг официальной резиденции сэра Филиппа Рамона в радиусе пятисот ярдов не осталось ни одного уголка, где бы ни находился представитель закона. Членов парламента по дороге на работу сопровождали конные полицейские, и каждого из них толпа встречала приветственными криками. В течение всего дня десятки тысяч человек терпеливо ждали, не видя ничего, кроме возвышающихся над армией констеблей шпилей и башен прародительницы парламентов или голых стен зданий – на Трафальгарской площади, на Малл (на той ее части, где полиция разрешила находиться), на нижней части Виктория-стрит, в начале набережной Альберта. С каждым часом людей становилось все больше и больше. Лондон замер в ожидании, ждал спокойно, не обращая внимания на усталость, довольствуясь единственно осознанием того, что находится настолько близко к месту, где должна произойти трагедия, насколько это в человеческих силах. Случайный путник, прибыв в столицу, удивленный этим собранием, поинтересовался причиной происходящего. Мужчина, стоящий с краю толпы на набережной Виктории, указал через реку мундштуком своей трубки.

– Ждем, когда произойдет убийство, – просто пояснил он, будто говорил о чем-то совершенно обыденном.

Вокруг этих людских скоплений бойко бегали мальчишки-газетчики, и торговля у них шла вовсю. Розовые газетные листки плыли над головами, передаваемые из рук в руки. Каждые полчаса появлялось новое издание, новая версия, новое описание сцены, в которой они сами играли второстепенную, хоть и яркую роль. Расчистка набережной Темзы была достаточным поводом для одного экстренного выпуска; следующий сообщил о перекрытии Вестминстерского моста; арест глупого социалиста, которому вздумалось обратиться к общественности на Трафальгарской площади, стал достаточным поводом для очередного сообщения. Каждое мало-мальски значимое происшествие, случившееся в тот день, тщательно фиксировалось и жадно поглощалось публикой.

Весь день люди ждали, рассказывая и пересказывая друг другу историю «Четверки», строя догадки, вынося оценки. И, наблюдая за медленным движением стрелок на Биг-Бене[43]43
  Биг-Бен – название колокола часов на башне здания парламента в Лондоне, однако так иногда называют и сами часы, и даже всю башню.


[Закрыть], которые отсчитывали томительные минуты, об ожидаемой развязке они говорили так, как обсуждают театральную постановку зрители перед началом представления. «Два часа осталось», – говорили они, когда пробило шесть, и это короткое предложение или, скорее даже, тон приятного предвкушения, которым это произносилось, выражал настроение толпы – жестокой, бессердечной и безжалостной.

Гулко пробило семь, и нестройный гомон множества голосов стих. Лондон молча, затаив дыхание, наблюдал, как стрелка на огромном циферблате начала отсчет последнего часа.

Однако на Даунинг-стрит произошли лишь незначительные изменения, и только в начале восьмого сэр Филипп, открыв дверь своего кабинета, жестом поманил к себе комиссара и Фалмута. Они подошли и остановились от него в нескольких футах.

Министр был бледен, на лице его появились новые морщины, но рука, сжимавшая лист бумаги с отпечатанным текстом, была тверда, а на лице застыло бесстрастное выражение сфинкса.