Текст книги "Смеющаяся вопреки. Жизнь и творчество Тэффи"

Эдит Хейбер
Смеющаяся вопреки: Жизнь и творчество Тэффи

© Edythe Haber, text, 2019

© I. B. Tauris & Co. Ltd, 2019

© И. И. Бурова, перевод с английского, 2021

© Academic Studies Press, 2021

© Оформление и макет, ООО «Библиороссика», 2021

Памяти профессора Всеволода Михайловича

Сечкарева (1914–1998), пионера исследований

литературы русской эмиграции, приобщившего

меня к радостям, которые может подарить Тэффи

Если бы нам пришлось определить жанр жизни изгнанного писателя – это была бы, несомненно, трагикомедия.

Иосиф Бродский. Состояние, которое мы называем изгнанием

Жить в анекдоте ведь не весело, скорее трагично.

Тэффи. Воспоминания

Вступительное примечание

Дореволюционная Россия жила по юлианскому календарю, на 13 дней отстающему от григорианского, введенного в феврале 1918 года. Я указываю даты по тому календарю, который использовался в описываемые времена. Тэффи редко датировала свои письма. Таким образом, датировки и хронология часто оказываются приблизительными и основаны на более широком контексте жизни Тэффи и эпохи.

Все сокращения, используемые в тексте, приводятся в разделе Библиография.

Предисловие

Я многие годы занимаюсь изучением жизни и творчества Тэффи и обязана многим людям. Прежде всего мне хотелось бы выразить благодарность профессору Всеволоду Михайловичу Сечкареву, моему научному консультанту по докторской диссертации (Гарвард, 1971), который приобщил меня к Тэффи и тогда еще не привлекавшей внимания исследователей литературе русской эмиграции. Я также в долгу у моего второго читателя, навсегда ставшего для меня образцом для подражания профессора Дональда Фэнгера, чья высокая требовательность во многом способствовала улучшению стиля и читабельности моей диссертации.

Благодарю Массачусетский университет (Бостон), предоставивший мне грант на поездку, когда после очень долгого перерыва я вернулась к Тэффи. Трудно подобрать слова, чтобы выразить мою признательность Дэвис-центру российских и евроазиатских исследований Гарвардского университета, многие годы предоставлявшему мне доступ к важнейшим научным ресурсам и возможность общения с его вдохновляющим сообществом специалистов в разных областях. Особую пользу мне принесло участие в Группе литературных исследований, возглавляемой Соней Кетчан, и Рабочей группе по изучению гендера, социализма и постсоциализма, которой руководит Рошель Рутчайлд. Я также благодарна Хью Траслоу, библиотекарю Библиотеки им. Фанга Дэвис-центра, всегда помогавшему мне в разгадывании библиографических ребусов.

Необычайно полезным для меня оказалось и участие в работе Иллинойсской летней исследовательской лаборатории по изучению России и Восточной Европы Иллинойсского университета в Урбане-Шампейне. Благодарю Роберта Бургера, Джулию Граучмен и Хелен Салливан.

Вероятно, самую большую пользу от возвращения к Тэффи я получила благодаря установлению связей с международным сообществом ученых, работающих над сходными проблемами. Я в особенности признательна Ричарду Дэвису (Русский архив в Лидсе, Библиотека Бразертона, Университет Лидса), чья скрупулезность, строгость и научная добросовестность в период нашего сотрудничества послужили для меня недосягаемым образцом, которому я могу лишь стремиться подражать. Он продолжает оказывать мне всестороннюю поддержку и в больших, и в малых делах. Одним из таких больших дел стала состоявшаяся благодаря ему встреча с Наталией Борисовной Соллогуб (1912–2008), дочерью Бориса и Веры Зайцевых, которая любезно поделилась со мной своими детскими воспоминаниями о Тэффи.

Особой благодарности заслуживает и московская исследовательница Тамара Александрова, которая великодушно ознакомила меня со своими обширными изысканиями, посвященными семье Тэффи и ее детству. Также важную роль в реализации моего проекта сыграли сотрудничество и общение с другими учеными: Эльдой Гаретто (Университет Милана); Л. А. Спиридоновой, Д. Д. Николаевым, Еленой Трубиловой и Олегом Коростелёвым (Институт мировой литературы им. Горького, Москва), а также Ольгой Фетисенко (Институт русской литературы, Санкт-Петербург).

Огромную помощь при проведении исследований мне оказывали ученые и работники архивов, в которые я обращалась: они не жалели на меня своего времени и щедро делились опытом. Выражаю особую благодарность Тане Чеботаревой из Бахметьевского архива русской и восточноевропейской истории и культуры Библиотеки редких книг и рукописей Колумбийского университета (Нью-Йорк); Ричарду Дэвису; Маргарите Павловой из Института русской литературы (Санкт-Петербург); Стэнли Дж. Рабиновичу из Амхерстского центра изучения русской культуры Амхерст-колледжа (Амхерст, Массачусетс); Ирине Решетниковой из Российского государственного архива литературы и искусства (Москва). Я также глубоко признательна Дмитрию Беляеву из Архива русского зарубежья в Музее Марины Цветаевой (Москва), Елене Обатниной из Института русской литературы (Санкт-Петербург); Сондре Тэйлор из Библиотеки Лилли Индианского университета (Блумингтон, штат Индиана). Спасибо Рональду Булатову из Архива Гуверовского института (Стэнфорд, штат Калифорния) и Джону Монахану из Библиотеки редких книг и рукописей Бейнеке Йельского университета (Нью-Хейвен, штат Коннектикут) за то, что они присылали мне важные архивные материалы, а также анонимным (или забытым) сотрудникам Литературного архива Музея чешской литературы (Прага), Библиотеки Хоутона Гарвардского университета; Библиотеки Иллинойсского университета (Урбана-Шампейн); Отдела рукописей Российской национальной библиотеки (Санкт-Петербург); Отдела рукописей и редких книг Санкт-Петербургской театральной библиотеки.

Я также глубоко признательна Роберту Чэндлеру, благодаря великолепным переводам которого у Тэффи появились поклонники среди англоязычных читателей: энтузиазм, с которым он поддерживал мою работу, имел множество счастливых последствий. Я высоко ценю усилия Ричарда Дэвиса и профессора Кэтрин О’Коннор (Бостонский университет), взявших на себя труд внимательно прочитать мою рукопись. Мне хотелось бы поблагодарить и Тома Стоттора, моего высококвалифицированного и влюбленного в свое дело редактора из «I. B. Tauris», за его многочисленные конструктивные предложения; менеджера проекта Алекса Биллингтона из «Tetragon Publishing» и моего замечательного, внимательного корректора Алекса Миддлтона. Если какие-то ошибки и укрылись от его орлиного взора, то ответственность за это лежит исключительно на мне.

Русское издание моей книги требует новой порции благодарностей. Выражаю свою признательность моему прекрасному переводчику Ирине Буровой, редактору Роману Рудницкому, а также Ксении Тверьянович, редактору по правам, Марии Вальдеррама, Ирине Знаешевой и всем сотрудникам издательства «Academic Studies Press».

Наконец, я благодарю моего покойного супруга Тимура Джорджадзе и моих сестер Зельду и Клару Хейбер за их неизменную поддержку и ободрение.

Введение

Приезжают наши беженцы, изможденные, почерневшие от голода и страха, отъедаются, успокаиваются, осматриваются, как бы наладить новую жизнь, и вдруг гаснут. Тускнеют глаза, опускаются вялые руки и вянет душа – душа, обращенная на восток… Умерли. Боялись смерти большевистской – и умерли смертью здесь [Тэффи 1997–2000, 3: 37] («Ностальгия»)[1]1
  Впервые опубликовано в: ПН. № 17 [16 мая 1920]. С. 2.


[Закрыть].

Так писала вскоре после приезда в Париж в 1920 году Тэффи (Надежда Лохвицкая, 1872–1952). Самая выдающаяся русская писательница-юмористка своего времени (а возможно, и всех времен вообще), она присоединилась приблизительно к миллиону своих соотечественников, которые бежали из России, гонимые большевистской революцией 1917 года, и образовали так называемое русское зарубежье, столицами которого изначально были Париж и Берлин, но с далеко разбросанными в географическом плане форпостами, такими как Шанхай и Буэнос-Айрес[2]2
  Оценки числа беженцев широко расходятся. См. [Johnston 1988: 22–26]. Более свежие данные см. в [Гусефф 2014]. Здесь, как и в других местах, я использую слово «русский» в нестрогом смысле для обозначения всех бывших подданных Российской империи.


[Закрыть]. Рассказы Тэффи и еженедельные газетные колонки, которые она вела в возникшей по всему русскому зарубежью периодике, стали рупором этих обездоленных людей и изображали – с характерным для нее сочетанием остроумия и трогательного пафоса – бедствия, выпавшие на долю таких же беженцев, как она сама: их непреходящую тоску по утраченной родине; острые финансовые проблемы, с которыми они сталкивались; их безуспешные попытки приспособиться к чужой культуре; антагонизм и подозрительность, с которыми они столкнулись в принявших их странах, особенно в период ухудшения экономической и политической ситуации в 1930-е годы.

Сама Тэффи делила невзгоды со своими читателями-эмигрантами и служила примером их стойкости в худшие времена. История ее жизни, как и созданные ею литературные образы соотечественников, не утратили актуальности в свете неоднократно происходивших в XX–XXI веках массовых исходов населения и перемещений отдельных лиц в результате войн, революций, политических преследований, стихийных бедствий – а также в силу той враждебности, с которой беженцы столкнулись впоследствии из-за тех международных конфликтов, которые ранее превратили их в изгнанников. История русского зарубежья не утрачивает актуальности.

И при этом, вопреки всему, Тэффи так забавна. Говорят, что особенностью эмигрантской литературы является «двойное сознание» писателя, одновременно сосредоточенное на «здесь» и «там», на настоящем и утраченном прошлом [Slobin 2013: 19]. В произведениях Тэффи со всей полнотой отразилась абсурдность, присущая такой «двойной» жизни, в которой бывшие генералы работают таксистами, придворные фрейлины зарабатывают на жизнь вышивкой, а безалаберные Ольги пытаются превратиться в стильных Mesdames d’Ivanoff. Именно способность находить забавное в невзгодах – и тем самым облегчать тяготы жизни читателей – сделала Тэффи одной из самых любимых писательниц русской диаспоры.

Эта книга, основанная на переписке Тэффи и других архивных материалах, а также опирающаяся на ее литературное творчество и журналистскую деятельность, впервые расскажет всю историю писательницы, вписав ее в контекст того бурного времени, в котором той выпало жить. Тэффи стала чрезвычайно популярной писательницей еще в России. Она достигла такого признания, что в ее честь называли конфеты и духи, а присущие ей заразительный юмор и виртуозный стиль превратили в ее поклонников таких разных личностей, как последний царь и В. И. Ленин.

Тэффи завоевала известность прежде всего благодаря юмору, однако она творила в широком диапазоне жанров, от серьезной поэзии и прозы до пьес и даже популярных песенок. Обращаясь к ее трудам, созданным на протяжении весьма продолжительной литературной карьеры, я исхожу из того, что они обладают глубинным единством: в основе абсурда повседневной жизни, изображенного в ее комических сочинениях, лежит то же самое (пусть даже порой принимающее нелепые формы) стремление к более красивой и осмысленной версии и своего «я», и мира, которым отмечена ее поэзия.

Разнообразие дореволюционного творчества Тэффи позволило ей познакомиться с многочисленными представителями литературных и театральных кругов Петербурга, благодаря чему ее биография представляет возможность увидеть панораму жизни артистической среды того блистательного периода расцвета русской культуры, который обычно называют Серебряным веком. Несмотря на то что Тэффи, по большей части, была далека от политики, она испытала на себе те громадные потрясения, которые выпали на долю имперской России на закате ее истории: революции 1905 и 1917 годов; мировую войну; Гражданскую войну. Более того, в ее остроумных, язвительных газетных публикациях присутствуют не только яркие свидетельства этих грандиозных катаклизмов, но и беглые комментарии по поводу таких социальных проблем, как антисемитизм и преступность, которые стали бичом имперской России в последнее десятилетие ее существования.

В более тесном мире русского зарубежья Тэффи стала еще более значительной фигурой. Ее биография позволяет пролить особенно яркий свет на жизнь большой эмигрантской общины в Париже и созданную ею впечатляющую сеть культурных институтов: русскоязычных газет и журналов, для которых писала Тэффи; театров, где ставились ее пьесы; издательств, печатавших ее книги. Там без конца проводились литературные и философские беседы, лекции, концерты, благотворительные вечера, в которых принимала участие и она. В Париже она близко познакомилась с некоторыми выдающимися писателями, и изучение ее жизни позволяет воссоздать яркую картину оживленной литературной атмосферы первых дней эмиграции, а также понять те специфические трудности, с которыми сталкиваются в изгнании писатели, чьим инструментом самовыражения является их родной язык, а темы творчества зачастую неразрывно связаны с родиной. Со временем культурная жизнь русского зарубежья утратила былую активность, возникли сомнения в жизнеспособности эмигрантской литературы. Экономический и политический кризисы 1930-х годов только усугубили ситуацию, но Тэффи, несмотря на острые личные проблемы, продемонстрировала стойкость, продолжая отвлекать читателей от проблем своими юмористическими и трагикомическими историями (в которых все более преобладало трагическое начало). Кроме того, ее газетные публикации ярко свидетельствовали об ухудшении положения в стране и в мире, что в итоге привело к началу Второй мировой войны.

Война уничтожила русское зарубежье в том виде, в каком оно существовало в Европе в течение двух предыдущих десятилетий. Многие погибли, другие бежали, в основном в Америку, но Тэффи и некоторые из ее старых и больных современников остались во Франции. Несмотря на изнурительную болезнь, ограничившую ее возможности писать, в последние годы жизни она создала некоторые из своих наиболее значительных произведений, но этих последних лет у нее, как и у других представителей ее поколения, оставалось немного. Тэффи умерла в 1952 году, и к этому времени ее эпоха уже закончилась. На некоторое время имя писательницы было предано забвению, но за последние двадцать лет, минувшие с открытия в постсоветской России эмигрировавших и репрессированных писателей, она вновь обрела популярность на родине. А благодаря недавно появившимся очень хорошим переводам Тэффи пользуется всевозрастающим признанием в англоговорящем мире и в других странах, где и по сей день ее творчество остается актуальным и привлекает внимание[3]3
  См., например, [Tefif 2014; Tefif 2016a; Tefif 2016b]. См. также [Tefif 2011a; Tefif 2011b].


[Закрыть].

1. «Компания интересная»: Cемья и первые годы жизни

Лохвицкие

В краткой автобиографии, написанной в 1911 году, Тэффи сообщает, что унаследовала литературное дарование от прадеда, Кондратия Лохвицкого (1774–1849), «бывшего масоном во времена Александра Благословенного» (царя Александра I) и писавшего «мистические стихотворения» [Фидлер 1911: 203][4]4
  Имя пишется по-разному, «Кондрат» и «Кодрат».


[Закрыть]. Ее отец, профессор Александр Лохвицкий, как мы читаем далее, «был известным оратором и славился своим остроумием», о матери же она сообщает только то, что та «всегда любила поэзию и была хорошо знакома с русской и в особенности европейской литературой». 36 лет спустя – когда ей уже исполнилось 75 и она доживала последние годы своей долгой эмигрантской жизни во Франции – Тэффи вновь обратилась к своим предкам. «А я последняя из рода Лохвицких», – писала она литературному критику и историку Петру Бицилли (1879–1953)[5]5
  ТБиц. 1947. 25 июня. С. 740.


[Закрыть]. Это была «компания интересная», добавила она, и она хотела написать все, что ей было о Лохвицких известно, поскольку после ее смерти «никто этим не займется». Тэффи проявляла особый интерес к прадеду: как она утверждала, это был человек, «переписывавшийся с Александром I-м и предсказавший на основании сна войну 12-го года, и на основании его сна открыли в Киеве Золотые ворота». Она также упомянула и более далекого предка, прапрабабушку, «давшую пощечину Петру Великому». Тэффи обсуждала эту тему с П. М. Бицилли, поскольку разыскивала семейную хронику жившей в XIX столетии писательницы Надежды Кохановской (псевдоним Надежды Соханской, 1823–1884), с которой, как она считала, у нее были общие предки. Она надеялась, что книга найдется в собрании университетской библиотеки Бицилли в Софии (Болгария), и хотя ему действительно удалось обнаружить упомянутое ею произведение, выяснилось, что она сообщила ему неправильное название, ввиду чего оставила всю затею – и напрасно, поскольку среди предков Тэффи были весьма выдающиеся личности, представлявшие основные тенденции в русском обществе и русской культуре своего времени.

Требовавшийся Тэффи источник на самом деле назывался «Старина. Семейная память», а в силу того, что его надежность вызывала сомнения, его в лучшем случае можно было рассматривать как мифическую (или полумифическую) историю происхождения Лохвицких [Кохановская 1861][6]6
  Выражаю признательность Мэри Зирин за розыск этого сочинения.


[Закрыть]. Кохановская прослеживает свои корни до середины XVI века, до князя Константина Острожского, чья вотчина, Острог, была одним из основных культурных центров Западной Украины, тогда входившей в состав Польши. У князя был любимый слуга, которого он называл коханцем (от коханий – любимый); отсюда и пошла фамилия Кохановский, а настоящая фамилия этого человека была забыта. Сестра князя (или, возможно, его дочь, как рассказывает автор) против воли семьи вышла замуж за этого бедного сироту, который вскоре погиб в сражении, оставив ее с двухлетним сыном. Далее следует повествование о скитаниях Кохановских по Украине на протяжении следующего бурного столетия. К середине XVII века Мария Кохановская, вдова, проживавшая с сыном Климентом в городке Лохвице, решила покинуть свою «несчастную родину» и перебралась в казачий городок на русской стороне границы. Когда их спросили, откуда они, они ответили, что из Лохвицы, и так они стали Лохвицкими [Кохановская 1861, 3: 214]. Через много лет, в 1709 году, Климент, «стар и важен, в большом почете», принимал в своем доме Петра Великого после громкой победы, одержанной над шведами под Полтавой [Кохановская 1861, 3: 215]. Именно тогда его дочь Агрипина

…замахнулась на Петра Великого. «Как ты смеешь? Я царь!» – сказал Петр. «А коли ты царь, то и роби по царьску (то и веди себя по-царски» (укр.). – Э. Х.)», – отвечала малороссиянка Агрипина… «Славная у тебя дочь!» – сказал Петр Клименту, уезжая. – «Сыщи ей жениха хорошего» [Кохановская 1861, 3: 217].

Внук Климента Ефим Лазаревич, должно быть, приходился современником прадеду Тэффи Кондратию Андреевичу (далее – К. А.), но, судя по отчеству последнего, тот происходил из другой ветви семьи, о которой не известно ничего конкретного. Из его дневника следует, что в детстве он был беден и зарабатывал на пропитание пением в хоре в одной из московских церквей [Лохвицкий К. 1863]. (Единственное упоминание о его семье – вскользь брошенное замечание о том, что в 1809 году он навестил мать, которую звали Евдокия [Лохвицкий К. 1863: 168, примеч. 1].) Судьба мальчика, не получившего почти никакого образования, изменилась в 1787 году, когда он поступил на службу к Харитону Чеботареву (1746–1815), одному из профессоров Московского университета и известному масону (К. А. пел на его свадьбе), нанявшему его, чтобы он преподавал пение в возглавляемом Чеботаревым «пансионе благородном»[7]7
  О Чеботареве см. [Вернадский 2001: 112, 368, примеч. 326].


[Закрыть].

К. А. было дозволено посещать школьные занятия, благодаря чему он, судя по всему, приобщился к идеалам масонов. По-видимому, К. А. не вступил в ложу и остался «уединенным мистиком», но его мысли, поэзия и мечты были исполнены таких масонских идеалов, как всеобщее братство, любовь и равенство (их разделяли и последующие поколения Лохвицких) [Лохвицкий К. 1863: 177][8]8
  Об этих принципах см. [Smith 1999: 91].


[Закрыть]. Его трогательные слова о горячей молитве старой нищенки свидетельствуют о вере в равенство: «Сие столько меня тронуло, что я заплакал и благодарил Господа, что Он меня учит чрез сию убогую, простую, нищую, как молиться Ему и как на Него надеяться» [Лохвицкий К. 1863: 201–202]. Правда, в период чиновничьего служения царю дух братской любви проявлялся в нем не всегда, во всяком случае не тогда, когда он делал якобы «неосновательные доносы» [Лохвицкий К. 1863: 170]. Тем не менее к 1808 году он достиг ранга коллежского советника – гражданского чина шестого класса, – что должно было принести ему потомственное дворянство.

В 1822 году царь Александр I, в начале 1800-х годов сам отдавший дань мистическим веяниям, был встревожен ростом массовых волнений и приказал закрыть все масонские ложи, а в последующие годы его преемник, крайне консервативный Николай I (правил с 1825 по 1855 год), пожелал заменить все подобные универсалистские идеи националистической верой в самобытность русского народа[9]9
  Об Александре I см. [Лохвицкий К. 1863: 165; Smith 1999: 182–183]. О Николае I см. [Ransel 1997: 159].


[Закрыть]. Было это совпадением или нет, но именно в 1822 году К. А. оставил чиновничью службу и, поселившись в Киеве и отдавшись своему новому увлечению, археологии, принялся изучать национальное наследие России [Серков 2001: 492]. В апреле 1832 года он объявил, что нашел то самое место, на котором воздвиг крест святой Андрей, легендарный креститель Древней Руси. Его заявление не нашло поддержки среди серьезных ученых, однако обнаруженные им позднее в том же году остатки Золотых ворот, одного из наиболее значительных памятников Киевской Руси, построенного великим князем Ярославом в 1037 году, а также проведенные в 1833 году раскопки церкви Святой Ирины, относящейся к тому же периоду, в конечном счете завоевали ему высокую репутацию среди современников [Закревский 1868: 417–418; 324–325]. В 1837 году он стал первым директором Археологического музея при Киевском университете [Серков 2001: 492]. Тэффи выделяла К. А. среди всех своих предков, и поэтому позднейшее открытие того факта, что он все же мог и не быть ее прадедом, производит ошеломляющий эффект[10]10
  По документу «Дело о приеме в число студентов Александра Лохвицкого 1847 года» (ЦИАМ. Ф. 418. Оп. 16. Д. 193) московская исследовательница Тамара Александрова установила, что дед Тэффи Владимир Лохвицкий принадлежал не к потомственному дворянству (как следовало бы сыну К. А.), а к купечеству. Александрова любезно поделилась со мной этой и другими своими находками в серии электронных писем, начиная с первых месяцев 2015 года, и результаты ее разысканий будут отмечаться по ходу изложения материала. Она также привлекла мое внимание к проекту «Семья Тэффи (Лохвицкой Н. А.) в Санкт-Петербурге» (главный архивариус А. Г. Румянцев, декабрь 2015 года). Я получила доступ к этому проекту весной 2017 года (https://spbarchives.ru/cgia_exhibitions/-/asset_publisher/). Данный проект (далее – проект ЦГИА) стал источником части информации о семействе Лохвицких.


[Закрыть]. Впрочем, для нас важнее то, как Тэффи представляла себе историю своей семьи и какое придавала ей значение: какова бы ни была правда, К. А., несомненно, оказал существенное влияние и на то, как она воспринимала свое положение в обществе, и на ее литературное творчество.

О деде писательницы Владимире Лохвицком известно лишь то, что он принадлежал к купеческому сословию и имел двух сыновей, Александра (отца Тэффи, далее – А. В.), родившегося в 1830 году, и Иосифа, ставшего купцом в городе Тихвине, расположенном примерно в 180 километрах от Санкт-Петербурга[11]11
  Проводя разыскания в Тихвине, Александрова обнаружила упоминание Иосифа: «Уважаемый тихвинец, он избирался городским головой» (электронное письмо автору, 2 декабря 2015 года). См. также [Александрова 2007: 72–73].


[Закрыть]. Очевидно, семья была небогатой, поскольку сказано, что образование А. В. стоило ей «многих материальных лишений», но мальчик выказал большое желание учиться и сумел поступить на юридический факультет Московского университета, который окончил в 1852 году со степенью кандидата права [Матт-Жене 1884; Невядомский 1884: 48].

Изучение права при деспотичном правлении Николая I могло бы показаться напрасной тратой времени, поскольку император стремился искоренить просветительский идеал всеобщего права и сосредоточиться на особенностях российского законодательства в том виде, в каком оно сложилось на протяжении столетий.

Студентам, по яркому выражению Роберта С. Уортмана, «нужно было изучать “законы”, а не “право” как таковое»; «зубрежка» должна была превратить их в «послушных исполнителей» [Wortman 1976: 45–46][12]12
  Значительная часть приводимых далее сведений основывается на этом источнике.


[Закрыть]. Однако замечательные профессора Московского университета, в частности выдающиеся западники Т. Н. Грановский (1813–1855) и К. К. Кавелин (1818–1885), сумели обойти это предписание, стремясь к созданию правовой системы, которая объединила бы страну посредством гармоничного законодательства и освободила бы народ от мертвого груза традиции [Wortman 1976: 223–224]. Таким образом, если во времена К. А. выходом из бессмысленного лабиринта государственной службы в мир трансцендентных ценностей служил мистицизм, то в более материалистические и рационалистические 1840-е годы аналогичную роль играло право.

По воспоминаниям одного известного выпускника, студенты-правоведы Московского университета не мечтали о служебной карьере, о работе бок о бок с гоголевскими персонажами, но стремились стать профессорами, чтобы, как им казалось, жить в мире, основанном на безупречных началах [Чичерин 1929][13]13
  Цит. по: [Wortman 1976: 223].


[Закрыть]. А. В. рано достиг этого идеала, в 1853 году став адъюнктом Ришельевского лицея в Одессе. После того как в 1855 году на престол взошел царь-реформатор Александр II (правил с 1855 по 1881 год), А. В. также воспользовался преимуществами более либеральной атмосферы и начал осваивать еще и профессию журналиста: это были времена, когда пресса обрела новые права и влияние, времена, когда, как писал сам А. В., «все прислушивается к голосу нашей журналистики… она есть единственный орган общественного мнения» [Лохвицкий А. 1859: 22][14]14
  См. также [Вертинский 1931: 44].


[Закрыть]. Таким образом, он, как и его дед, проявил склонность к литературному творчеству, но в более прозаической и прагматической области, соответствовавшей эпохе.

А. В. красноречиво доказывал необходимость заложить «великие основы» независимой правовой системы, которая до того времени не предусматривала ни открытых судебных процессов, ни отдельного сословия адвокатов, а его возвышенное представление о суде присяжных позволяет предположить, что он разделял симпатии К. А. к простому народу:

Эти 12 человек могут быть <…> из самых скромных общественных классов, и пред ними покорно преклоняют голову обвиняемые, принадлежащие к самым верхушкам общества <…>. Такое учреждение, естественно, произведет высокий подъем чувства народного достоинства и народной совести [Лохвицкий А. 1865: 1][15]15
  О «великих основах» см. [Лохвицкий А. 1859: 21].


[Закрыть].

В 1861 году А. В. переехал из Одессы в Санкт-Петербург, где занял кафедру государственного права и истории русского права в Императорском Александровском лицее, первом лицее в России. После переезда были опубликованы его наиболее важные книги, так или иначе связанные с назревающими реформами, и его карьера складывалась успешно. В 1871 году (за год до рождения Тэффи) ему было пожаловано потомственное дворянство[16]16
  Проект ЦГИА. Речь идет о книгах А. В.: [Лохвицкий А. 1862–1863; Лохвицкий А. 1864; Лохвицкий А. 1868].


[Закрыть]. В то же время А. В. разделял либеральные представления о том, что реформы открывают путь для индивидуальных достижений: «С учреждением адвокатуры открывается для таланта и знания великая и независимая сфера деятельности» [Лохвицкий А. 1865: 1]. В 1869 году он принял решение испытать свои собственные возможности в частной сфере и сменил преподавание в государственном учебном заведении на адвокатскую практику, пополнив ряды дворян, начавших новую карьеру в либеральных профессиях. В 1874 году он был принят в коллегию адвокатов и стал присяжным поверенным при Московском окружном суде [Невядомский 1884: 48]. Одновременно он все больше погружался в журналистскую деятельность, публикуя бесчисленные статьи в газетах и журналах, адресованных широкой публике, а также редактируя юридическую газету «Судебный вестник» [Невядомский 1884: 48][17]17
  Ряд публикаций А. В. посвящен уголовным романам, лучшим из которых он считал «Преступление и наказание».


[Закрыть].

Карикатура на отца Тэффи, профессора права Александра Владимировича Лохвицкого, который после судебной реформы императора Александра II (1864) получил скандальную известность как адвокат по уголовным делам. Галерея русских деятелей. № 2. Санкт-Петербург, 1870.

А. В. полагал, что открытые судебные процессы должны иметь не только воспитательные, но и художественные цели, образуя, «с одной стороны, непрерывный ряд публичных и бесплатных лекций уголовного и гражданского права, с другой… театр в его высшем значении, где разыгрываются драмы не актерами, а самими действователями…» [Лохвицкий А. 1865: 1]. Он был совершенно прав, когда отмечал присущую им и привлекающую публику театральность, особенно если учитывать, что процессы широко освещались в прессе и «позволяли читателям почувствовать себя членами коллегии присяжных» [McReynolds 1991: 41]. Юристы стали знаменитостями, а А. В. превратился в настоящую звезду юриспруденции: слава его была такова, что в 1877 году к нему обратился Ф. М. Достоевский, прося выступить его защитником в суде, но А. В. был слишком занят и отказался[18]18
  См. [Достоевский 1986: 330–331]. Положительная рецензия на «Губернию» А. В. появилась в сентябрьском выпуске журнала Достоевского «Эпоха» (1864) [Достоевский 1986: 347].


[Закрыть]. Тэффи упоминала о его знаменитом остроумии, которое подтвердил писатель А. В. Амфитеатров: «Его шутки повторялись по всей России, входили в пословицы, и многие до сих пор еще не забыты» [Амфитеатров 1931].

Впрочем, представление А. В. об образовательной ценности публичных судебных процессов оказалось безосновательным, поскольку в России, как и повсеместно, людей привлекали не высокие принципы, а шокирующая сенсационность. Именно крах воспитательной миссии, не сумевшей внушить, что все подсудимые, независимо от того, в чем они подозреваются, имеют право на защиту своих интересов в суде, сделал А. В. весьма неоднозначной фигурой. Его деятельность в зале суда приводила к злобным «личным нападкам, какие часто сыпались на него», достигнув апогея в 1878 году в связи с судебным разбирательством, которое тогда произвело фурор, а потом не забывалось еще на протяжении многих лет [Невядомский 1884: 50][19]19
  Подробно о процессе на английском языке см. [Kucherov 1953: 163–168].


[Закрыть]. По этому делу проходил студент Н. Элькин, который, обручившись с пожилой госпожой Поповой, выудил у нее 15 000 рублей и документ на передачу ему права собственности на ее дом, после чего не только расторг помолвку, но и выселил Попову из ее же собственного владения [Kucherov 1953: 163–164; Невядомский 1886: 30][20]20
  Далее автор опирается на эти источники.


[Закрыть]. А. В. удалось добиться оправдания Элькина как в уголовном, так и в гражданском суде, после чего адвокат Поповой подал жалобу, обвинив его в защите аморального человека. Заявление о возбуждении уголовного дела было отклонено, но в результате слушания дела в гражданском суде А. В. был признан виновным и на три месяца отстранен от работы. Позднее Московская судебная палата и вовсе запретила ему заниматься адвокатской практикой, из-за чего в прессе поднялся страшный шум, но год спустя Кассационный департамент Сената оправдал А. В. на том основании, что «критерий индивидуальной нравственности слишком неуловим»[21]21
  Цит. по: [Невядомский 1886: 46].


[Закрыть]. Тем не менее эти нападки, по-видимому, сделали свое дело, и в одном из некрологов А. В. назвали мучеником, который «на своих плечах вынес… независимость и свободу русской адвокатуры» [Невядомский 1884: 52].

Покушение на Александра II, совершенное в 1866 году, вызвало реакцию, направленную против реформаторских начинаний, а после того, как в 1881 году император был убит, его преемник Александр III (правил с 1881 по 1894 год) дал обратный ход многим реформам. Таким образом, пока самодержавие боролось с бунтом против него, мечта Александра Лохвицкого о новом обществе, основанном на единых для всех правовых принципах, как и универсалистский мистицизм К. А., так и оставалась мечтой. Как бы то ни было, после отстранения от адвокатской деятельности известность А. В. пошла на убыль, и незадолго до смерти в 1884 году сатирик В. О. Михневич (1841–1899) назвал его «угасшим светилом на небе отечественной юриспруденции» [Михневич 1884: 131]. Возможно, именно из-за этого угасания А. В. не сумел разбогатеть. Он «оставил после себя многочисленную семью, незначительное недвижное имение и небольшую сумму на похороны» [Невядомский 1884: 53].