Текст книги "История искателей сокровищ"

Глава пятая. Поэт и редактор

Было совсем неплохо очутиться в Лондоне одним, без взрослых. Мы спросили, как пройти на Флит-стрит, где, по словам отца, находятся все редакции газет. Нам сказали, что надо идти прямо по Ладгейт-хилл, но оказалось, что совсем по-другому. Во всяком случае, не прямо.

Мы добрались до собора Святого Павла, и Ноэль захотел туда зайти. Мы увидели, где покоится Гордон… Вернее, увидели его надгробный памятник. Он очень плоский, учитывая, каким выдающимся человеком был генерал[4]4
  Чарльз Джордж Гордон – один из самых знаменитых британских генералов XIX века. Убит при осаде Хартума во время англо-суданской войны.


[Закрыть].

Выйдя на улицу, мы топали еще очень долго, а когда спросили у полицейского, тот сказал, что нам лучше вернуться через Смитфилд[5]5
  Смитфилд – главный мясной рынок Лондона. Раньше тут было также место казней. В XVI веке, когда в Британии брали верх то католики, то протестанты, здесь сжигали тех, кого считали еретиком.


[Закрыть]. Так мы и сделали. Теперь там уже не сжигают людей, поэтому было довольно скучно, к тому же Ноэль очень устал. Он у нас слабенький, наверное, потому что поэт. Мы съели по булочке в лавке, еще по булочке – в другой, разменяв наши шиллинги, и уже под вечер добрались до Флит-стрит.

На улицах зажглись газовые и электрические фонари. Мы видели веселую рекламу мясного экстракта «Боврил», на которой мигали разноцветные лампочки.

Войдя в редакцию «Дейли рекордер», мы попросили разрешения встретиться с редактором. Офис редакции был большим и очень светлым, отделанным медью и красным деревом, в нем горели электрические лампы. Нам сказали, что редактора сейчас здесь нет, он в другом офисе.

Что ж, мы снова пошли по грязной улице и попали в очень скучное место. Там в застеклённой кабинке, похожей на музейную витрину, сидел человек, который велел нам написать, как нас зовут и по какому мы делу. Освальд написал: «ОСВАЛЬД БЭСТЕЙБЛ И НОЭЛЬ БЭСТЕЙБЛ ПО КРАЙНЕ ЛИЧНОМУ ДЕЛУ».

Потом мы ждали на каменной лестнице, где было очень холодно. А человек в застеклённой кабинке смотрел на нас так, как будто мы походили на музейные экспонаты, а не он. В конце концов к нам спустился мальчик и сказал:

– Редактор не может вас принять. Пожалуйста, напишите, по какому вы делу.

И рассмеялся.

Мне захотелось дать ему подзатыльник. Но Ноэль сказал:

– Я напишу, если ты дашь мне перо, чернила, бумагу и конверт.

Мальчик ответил, что лучше бы послать письмо по почте. Но Ноэль ужасно упрямый, это его самый большой недостаток. Он заявил:

– Нет, я напишу сейчас!

Я поддержал его, сказав:

– Посмотри, как подорожали марки после забастовки угольщиков!

Мальчик ухмыльнулся, а человек, сидящий в стеклянном ящике, дал нам ручку и бумагу.

Ноэль начал писать. Освальд пишет лучше, но Ноэль хотел всё сделать сам. На это ушло очень много времени и письмо получилось все в кляксах.

«Дорогой мистер редактор, я хочу, чтобы вы напечатали мои стихи и заплатили за них. Я друг миссис Лесли, она тоже поэтесса.

Ваш преданный друг,

Ноэль Бэстейбл».

Ноэль хорошенько облизнул и запечатал конверт, чтобы мальчик не прочитал письмо, когда понесет его наверх, потом надписал «Очень личное» и отдал. Я подумал, что толку от этого не будет, но через минуту ухмыляющийся мальчик вернулся. Он больше не ухмылялся, он стал ужасно вежливым.

– Редактор просит вас подняться к нему, – сказал он.

Мы начали подниматься. В здании было много лестниц и коридоров, странно пахло и раздавался непонятный звук, похожий на жужжание. Мальчик, ставший очень вежливым, объяснил, что пахнет чернилами, а шумят печатные станки.

Миновав множество холодных коридоров, мы подошли к двери, мальчик открыл ее и впустил нас. Мы очутились в большой комнате с большим мягким красно-голубым ковром и ревущим камином, хотя стоял только октябрь. За большим столом с выдвижными ящиками, заваленными бумагами (точно такой же стол есть в кабинете отца) сидел джентльмен со светлыми усами и светлыми глазами. Он выглядел очень молодым для редактора – намного младше нашего отца. У редактора был такой усталый и сонный вид, как будто он встал спозаранку, но вел он себя крайне любезно и понравился нам. Освальд подумал: «Похоже, редактор – умный человек», а Освальд – признанный физиономист.

– Итак, вы друзья миссис Лесли? – спросил редактор.

– По-моему, да, – сказал Ноэль. – По крайней мере, она дала нам по шиллингу и пожелала доброй охоты.

– Доброй охоты, вот как? Ну а что насчет стихов? Который из вас поэт?

Не понимаю, как он не понял этого сразу. Все говорят, что у Освальда для его возраста очень мужественный вид. И все-таки я подумал, что будет глупо обижаться, поэтому ответил:

– Вот мой брат Ноэль. Он и есть поэт.

Ноэль побледнел. В чем-то он до отвращения похож на девчонку.

Редактор пригласил нас сесть, взял у Ноэля стихи и начал читать. Ноэль бледнел все больше, я уж подумал – он сейчас упадет в обморок, как тогда, когда я держал его руку под холодной водой после того, как случайно порезал его зубилом.

Прочитав первое стихотворение – про таракана – редактор встал и повернулся к нам спиной. Воспитанные люди так не поступают, но Ноэль считает, что он сделал это, «чтобы скрыть свое волнение», как пишут в книгах.

В конце концов, прочитав все стихи, редактор сказал:

– Мне очень нравятся ваши стихи, молодой человек. Я могу вам заплатить… Дайте-ка подумать, сколько же?

– Как можно больше, – ответил Ноэль. – Видите ли, нам нужна большая сумма денег, чтобы восстановить пришедшее в упадок состояние дома Бэстейблов.

Джентльмен надел очки и пристально посмотрел на нас. Затем сел.

– Хорошая идея. Расскажите, как она пришла вам в голову. Кстати, вы уже пили чай? Мой вот-вот принесут.

Он позвонил в колокольчик, и мальчик принес поднос с чайником, толстой чашкой, блюдцем и всем остальным. Потом ему велели принести еще один поднос для нас, и мы стали пить чай с редактором «Дейли рекордер». Наверное, для Ноэля это были минуты торжества, хотя мне пришло это в голову только после. Редактор задавал нам много вопросов, и мы многое ему рассказали, хотя, конечно, я не стал рассказывать постороннему обо всех причинах, по которым мы решили, что наше семейное состояние нужно восстановить. Мы пробыли с ним около получаса, а когда уходили, редактор снова сказал:

– Я напечатаю все твои стихи, мой поэт, а теперь скажи, сколько ты хочешь за них получить?

– Не знаю, – ответил Ноэль. – Видите ли, я писал их не на продажу.

– Зачем же тогда ты их писал? – спросил редактор.

Ноэль ответил, что не знает… Наверное, ему просто захотелось.

– Искусство ради искусства, вот как? – У редактора был такой довольный вид, как будто Ноэль сказал что-то умное. – Ну-с, устроит ли вас гинея?

Я читал, как люди теряют дар речи и немеют от волнения, читал о людях, цепенеющих от удивления, радости или еще от чего-нибудь, но никогда не знал, как глупо это выглядит, пока не увидел Ноэля, который уставился на редактора с открытым ртом. Ноэль побелел, потом покраснел, потом сделался пунцовым, как будто на палитре растирали все больше и больше красной краски. Но он не сказал ни слова, и за него пришлось ответить Освальду:

– Думаю, вполне устроит.

Итак, редактор дал Ноэлю соверен и шиллинг, пожал нам обоим руки, но после хлопнул Ноэля по спине и сказал:

– Гляди веселей, старина! Это твоя первая гинея, но не последняя. А теперь ступай домой, и лет через десять можешь принести мне новую порцию стихов. Но не раньше… Понимаешь? Я беру твои стихи просто потому, что они мне очень нравятся, хотя вообще-то мы не публикуем стихов. Мне придется предложить их другой газете, где работают мои знакомые.

– А что публикуется в вашей газете? – спросил я, потому что отец всегда покупает «Дейли кроникл», и я не знал, что печатают в «Рекордере». Мы выбрали эту газету из-за ее великолепного офиса и светящихся часов снаружи.

– О, всякие новости, – сказал редактор, – и скучные статьи, и кое-что о знаменитостях. Может, вы знакомы с кем-нибудь из знаменитостей?

Ноэль спросил, что такое «знаменитости».

– Ну, королевы, принцы, титулованные особы, а еще писатели, певцы, юристы… Или те, кто делает что-то умное или злое.

– Из злых я никого не знаю, – ответил Освальд, жалея, что незнаком с Диком Терпином или Клодом Дювалем – вот тогда бы он рассказал о них редактору! – Но я знаю кое-кого титулованного… Лорда Тоттенхэма.

– Безумного старого протекциониста? И как вы с ним познакомились?

– Мы не настолько близко знакомы, чтобы с ним разговаривать, но каждый день в три часа он шагает по вересковой пустоши, как великан. За его спиной развевается черный плащ, как у лорда Теннисона[6]6
  Альфред Теннисон – поэт XIX века, любимый поэт королевы Виктории.


[Закрыть], и он все время беседует сам с собой.

– И о чем же он говорит?

Редактор снова сел и принялся вертеть в руках синий карандаш.

– Мы только один раз были настолько близко, чтобы разобрать слова. Он сказал: «Проклятие страны, сэр, разруха и запустение!» А потом снова зашагал вперед, колотя по кустам утесника, словно по головам своих врагов.

– Отличный описательный прием, – сказал редактор. – Что ж, продолжай.

– Да это все, что я знаю. А, вот еще: он каждый день останавливается посреди Пустоши и оглядывается, нет ли кого-нибудь поблизости, а если никого нет, снимает воротничок…

Редактор перебил – хотя перебивать грубо:

– Ты не сочиняешь?

– Прошу прощения? – переспросил Освальд.

– Я имею в виду – не рассказываешь ли ты небылицы, – пояснил редактор.

Освальд выпрямился и сказал, что он не лжец.

Редактор рассмеялся и сказал, что сочинять и лгать – разные вещи, но ему важно было все досконально прояснить. Освальд принял его извинения и продолжал:

– Однажды мы прятались в кустах и видели, как он это делал. Он снял воротничок, надел чистый, а снятый бросил в заросли бурьяна. Потом мы подобрали воротничок, он оказался отвратительным, бумажным.

– Спасибо. – Редактор встал и сунул руку в карман. – Это стоит пять шиллингов, вот они. Не хотите ли осмотреть типографию перед уходом?

Я сунул в карман свои пять шиллингов, поблагодарил и ответил, что нам бы очень хотелось осмотреть типографию. Редактор позвал еще одного джентльмена и сказал ему что-то, чего мы не расслышали. Потом снова попрощался.

За все это время Ноэль не проронил ни слова, но теперь заговорил:

– Я сочинил о вас стихотворение. Оно называется «Посвящение благородному редактору». Хотите, я его запишу?

Получив синий карандаш, Ноэль уселся сел за стол редактора и начал писать. Позже он прочитал мне это стихотворение, насколько смог его припомнить:

 
Пусть бог вам простит все ваши грехи
За то, что вы взяли мои стихи,
Вы можете взять и этот мой стих,
А также много, много других.
 

– Спасибо, – сказал редактор. – Не думаю, что мне когда-нибудь посвящали стихи. Уверяю, я буду очень ими дорожить.

Тут второй джентльмен сказал что-то о меценатстве, и мы отправились осматривать типографию, имея в карманах не меньше фунта и семи шиллингов.

Вот уж точно добрая охота!

Но редактор так и не напечатал стихи Ноэля в «Дейли рекордер». Прошло довольно много времени, прежде чем мы увидели рассказ в журнале в киоске на станции. Полагаю, его написал добрый сонный редактор, и рассказ получился совсем не забавным. В нем много рассказывалось о нас с Ноэлем, но мы там были совсем не такие, как в жизни. Там описывалось, как мы пили чай с редактором, и приводились все стихи Ноэля. Я-то думаю, редактор над ними посмеялся, но Ноэль очень обрадовался, что их опубликовали, так что все в порядке.

В любом случае, я рад, что стихи были не мои.

Глава шестая. Принцесса Ноэля

Эта встреча случилась нежданно-негаданно. В тот момент мы вовсе не искали принцессу, но Ноэль сказал, что найдет принцессу и женится на ней – и действительно нашел. Что было довольно странно, потому что когда люди говорят: случится то-то и то-то, этого почти никогда не случается. Конечно, древние пророки не в счет.

От принцессы мы не получили никаких сокровищ, если не считать двенадцати шоколадок, но все-таки задуманное было выполнено, да и приключение никогда не бывает лишним.

Гринвич-парк – очень хорошее место для игр, особенно те его места, которые подальше от Гринвича. Участки возле Пустоши просто первоклассные. Мне часто хочется, чтобы парк был поближе к нашему дому, но попробуй-ка его сюда перетащить.

Иногда мы просим Элизу положить закуски в корзинку и идем в парк. Ей это нравится, потому что тогда не надо готовить для нас обед. Иногда она сама предлагает:

– Я испекла для вас пирожки, и вы вполне может сходить в парк. Сегодня чудесный день.

Она велит нам набирать воду из питьевого фонтанчика в чашку, и девочки так и делают, но я всегда пью прямо из-под крана. Тогда можно представить себя бесстрашным охотником у горного ручья – а горные ручьи всегда чистые. Дикки поступает так же, и Эйч-Оу, но Ноэль всегда пьет из чашки. Он говорит, что это золотой кубок, сделанный волшебными гномами.

В тот раз, когда мы наткнулись на принцессу, был прекрасный, жаркий октябрьский день, и мы очень устали идти к парку.

Мы всегда входим через маленькие воротца на вершине Крум-хилл. Это задняя калитка, а в рассказах именно у таких калиток всегда что-то происходит.

Дорога пылила, но в парке было прохладно, поэтому, добравшись туда, мы немного отдохнули: лежа на спине, полюбовались на деревья и пожалели, что нельзя поиграть в обезьян. Я однажды в них играл, но смотритель парка поднимает шум, если ловит за такой игрой.

Когда мы перевели дух, Элис сказала:

– Путь до заколдованного леса был не близок, но как хорошо, что мы до него добрались. Интересно, что мы здесь найдем?

– Оленей, – ответил Дикки, – если пойдем на них посмотреть. Только они гуляют на дальней стороне парка, там много людей с булочками.

При упоминании о булочках мы подумали о закусках и съели их, а потом выкопали под деревом ямку и зарыли пакеты, потому что знаем, как портят красивые места отвратительные засаленные бумажки. Я помню, как мама учила нас с Дорой не мусорить, когда мы были совсем маленькими. Я хотел бы, чтобы родители каждого ребенка преподали ему этот полезный урок. Апельсиновые корки тоже разбрасывать нельзя.

Когда мы съели все припасы, Элис прошептала:

– Я вижу белого медведя-оборотня вон там, за деревьями! Давай выследим его до берлоги и убьем.

– Я медведь, – сказал Ноэль и стал красться прочь между деревьями, а мы пошли за ним. Часто медведь-оборотень исчезал из виду, и тогда мы не знали, откуда он выскочит; но иногда мы его видели и просто шли по пятам.

– Когда мы догоним его, будет великая битва, – сказал Освальд. – Я буду графом Фолько из Монфокона.

– А я буду Габриель, – включилась Дора. Она единственная из нас, кто любит играть женские роли.

– Я буду Синтрамом, – сказала Элис, – а Эйч-Оу может быть Маленьким Мастером.

– А Дикки кем будет?

– О, я могу быть Пилигримом с костями.

– Тс-с-с! – прошептала Элис. – Видите белый волшебный мех, блестящий в лесной чащобе?

Я тоже увидел что-то маленькое и белое. Это был расстегнутый воротничок Ноэля.

Мы стали красться к нему между деревьями, а потом совсем потеряли медведя из виду и вдруг вышли к стене парка – там, где раньше ее точно не было. Ноэль как сквозь землю провалился. В стене мы увидели приоткрытую дверь и вошли.

– Медведь спрятался в этих горных теснинах, – сказал Освальд. – Я вытащу свой верный меч и пойду за ним.

Итак, я достал зонтик, который Дора всегда берет с собой на случай дождя, потому что Ноэль простужается по малейшему поводу – и мы двинулись дальше.

По другую сторону стены оказался вымощенный булыжником двор конюшни. Во дворе никого не было, но мы слышали, как в конюшне кто-то чистит лошадь и насвистывает, поэтому очень тихо прокрались мимо.

– Это логово чудовищного змея, – прошептала Элис. – Я слышу его смертоносное шипение! Берегитесь! Отвага и проворство!

Мы на цыпочках прошли по булыжникам и обнаружили еще одну стену с дверью. Через эту дверь мы тоже прошли на цыпочках. Настоящее приключение!

И вот мы стоим в кустах и видим что-то белое между деревьями. Дора сказала, что это белый медведь. Дора вечно начинает принимать участие в игре как раз тогда, когда игра всем надоедает. Я не хочу сказать ничего плохого, потому что очень люблю Дору. Век не забуду, как она нянчилась со мной, когда я болел бронхитом, а неблагодарность – ужасный порок. Но я говорю чистую правду.

– Это не медведь, – сказал Освальд, и все мы пошли на цыпочках по извилистой тропинке и очутились на лужайке, где стоял Ноэль.

Воротничок у него был расстегнут, как я уже сказал, на лице чернела клякса, которую он поставил перед самым выходом из дома и не позволил Доре смыть, шнурок на одном ботинке развязался. Ноэль стоял и смотрел на маленькую девочку – в жизни не видел такой смешной девчонки.

Она была похожа на фарфоровую куклу за шесть пенсов: бледное лицо, длинные желтые волосы, заплетенные в очень тугие косички, лоб большой и бугристый, щеки высокие, как маленькие полочки под глазами, а глаза маленькие и голубые. На ней было забавное черное платье со шнуровкой и сапожки на пуговицах, доходившие почти до колен очень тонких ног. Девочка сидела в кресле-качалке и ласкала голубого котенка – не небесно-голубого, конечно, а цвета нового грифельного карандаша. Подойдя ближе, мы услышали, как она спрашивает Ноэля:

– Вы кто?

Ноэль уже забыл о медведе и играл свою любимую роль.

– Я принц Камаралзаман, – вот что он ответил.

Забавная маленькая девочка, похоже, осталась довольна.

– А я сперва подумала, что вы обычный мальчик, – сказала она.

Потом увидела нас и спросила:

– Вы все тоже принцессы и принцы?

Конечно же, мы ответили:

– Да.

– Я тоже принцесса, – сказала она так, будто не играла, а вправду в это верила.

Мы обрадовались, потому что редко встретишь детей, которые могут с ходу начать играть, до того, как им все растолкуешь. И даже тогда они скажут: «Я буду изображать льва», или «Я буду изображать ведьму», или «Я буду изображать короля». А эта девочка сказала, что она не изображает, что она вправду принцесса. Потом она посмотрела на Освальда и добавила:

– Мне кажется, я видела вас в Бадене.

Само собой, Освальд ответил:

– Вполне может быть.

У девочки был забавный голос, и она произносила слова очень четко, каждое по отдельности; она говорила совсем не так, как мы.

Эйч-Оу спросил, как зовут ее котенка, и она ответила:

– Катинка.

Тут Дикки предложил:

– Давай отойдем от окон, а то если играть напротив окон, обычно кто-нибудь внутри стучит по стеклу и говорит: «Прекратите!»

Принцесса очень осторожно спустила котенка с колен и сказала:

– Мне запрещено сходить с травы.

– Какая жалость, – посочувствовала Дора.

– Но я сойду, если хотите, – сказала принцесса.

– Ты не должна делать то, что тебе запрещают… – начала Дора, но Дикки показал нам, что за кустами растет еще немного травы, за посыпанной гравием дорожкой.

Тогда я перенес принцессу через гравий, чтобы она могла сказать, что не сходила с травы. Когда мы добрались до той, другой, травы, мы сели, и принцесса спросила, нравится ли нам «драже» (я знаю, как правильно пишется это слово, потому что спросил дядю Альберта).

Мы замялись, но она вытащила из кармана коробочку из настоящего серебра и показала нам, что такое драже – это оказались просто плоские круглые шоколадки. Мы съели каждый по две штуки. Потом мы спросили, как ее зовут… И тут она начала тараторить, и все говорила, и говорила, и говорила – я уж думал, она никогда не остановится. Эйч-Оу уверяет, что она назвала пятьдесят имен, но Дикки очень хорошо считает и говорит, что их было всего восемнадцать. Полина, Александра, Алиса и еще Мария, и Виктория, насколько мы запомнили, а в конце Хильдегарда Кунигунда или что-то в этом роде, принцесса чего-то там.

Когда она закончила представляться, Эйч-Оу попросил:

– Повтори еще разок! – и она повторила, но даже тогда мы не смогли все запомнить.

Мы сказали, как зовут нас, но наши имена показались ей слишком короткими, поэтому, когда очередь дошла до Ноэля, он представился принцем Ноэлем Камаральзаманом Иваном Константином Карлом Великим Джеймсом Джоном Эдвардом Биггсом Максимилианом Бэстейблом, принцем Люишемским. Но когда девочка попросила его повторить, он, конечно, смог правильно произнести только первые два имени, потому что выдумал всё на ходу.

– Ты уже достаточно большой, чтобы помнить, как тебя зовут, – сказала девочка и заявила, что она – пятая кузина королевы Виктории.

Мы спросили, а кто остальные четыре кузины, но она, похоже, нас не поняла. Потом она сказала, что она удаленная родственница королевы – седьмой ступени. И опять не смогла объяснить, что это значит. Освальд решил, что кузены королевы до того ее любят, что не дают ей покоя, поэтому слугам королевы поручено их удалять. Эта маленькая девочка, должно быть, очень любила королеву и пыталась видеться с ней так часто, что ее удаляли со ступеней дворца целых семь раз. Похоже, она этим гордилась; но, наверное, королеве приходится нелегко, если ей нет спасу от родственников.

Вскоре девочка спросила, где наши служанки и гувернантки. Мы сказали, что сейчас обходимся без них.

– Как мило! – ответила она. – И вы пришли сюда одни?

– Да, через Пустошь, – объяснила Дора.

– Вам так повезло, – сказала девочка. Она сидела на траве очень прямо, положив пухлые маленькие ручки на колени. – Мне бы хотелось побывать на Пустоши. Там есть ослики с белыми попонами. Мне бы хотелось на них покататься, но моя гувернантка не позволяет.

– Я рад, что у нас нет гувернантки, – сказал Эйч-Оу. – Мы ездим на осликах, когда у нас есть деньги, а однажды я дал смотрителю лишний пенни, чтобы он позволил мне поскакать галопом.

– Как же вам повезло! – повторила принцесса. Она погрустнела, и ее щеки приподнялись еще больше. Будь у нас шестипенсовики, мы могли бы положить их на ее щеки-полочки.

– Не грусти, – сказал Ноэль, – у меня есть куча денег. Пойдем, и ты тоже покатаешься.

Но девочка покачала головой.

– Боюсь, так поступать нехорошо.

Дора сказала, что она совершенно права, и тут настал один из тех неприятных моментов, когда никто не может придумать, что сказать, поэтому мы просто сидели и смотрели друг на друга. Но в конце концов Элис напомнила, что нам пора идти.

– Побудьте еще, – попросила девочка. – А когда за вами пришлют карету?

– Наша карета – волшебная, запряжена грифонами и является, когда мы захотим, – сказал Ноэль.

Девочка с сомнением посмотрела на него.

– Это ведь история из книжки.

Тут Ноэль заявил, что им уже пора жениться, если мы хотим успеть домой к чаю. Маленькая девочка ничего не поняла, но сделала, как мы сказали, и мы обвенчали их с Ноэлем, смастерив вуаль из носового платка Доры, а ободок одной из пуговиц на рубашке Эйч-Оу отлично налез на мизинец невесты.

Потом мы показали девочке, как играть в жмурки, в «киску на углу» и в пятнашки. Забавно, но она не знала никаких игр, кроме «волана» и «серсо». Но в конце концов она начала вовсю смеяться и уже не была так похожа на куклу.

Она была «киской» и бежала за Дикки, как вдруг резко остановилась и у нее сделался такой вид, как будто она собралась заплакать. Мы посмотрели туда, куда она уставилась, и увидели двух чопорных дам с маленькими ротиками и туго стянутыми на затылке волосами. Одна из дам сказала страшным голосом:

– Паулина, кто эти ребята?

Она так хрипло растягивала букву «р».

Маленькая девочка сказала, что мы принцы и принцессы, хотя нельзя говорить такое взрослому человеку, если только он не твой давнишний друг.

Грубоватая дама издала короткий, ужасный смешок, похожий на сиплый лай, и сказала:

– Как же, принцы! Они всего лишь простолюдины!

Дора сильно покраснела и начала что-то говорить, но девочка закричала:

– Простолюдины! О, как я рада! Когда я вырасту, я всегда буду играть с простолюдинами!

И она подбежала к нам и стала целовать нас одного за другим, начиная с Элис. Она уже дошла до Эйч-Оу, когда ужасная дама сказала:

– Ваше высочество, немедленно ступайте в дом!

Маленькая девочка ответила:

– Не пойду!

– Уилсон, отнесите ее высочество в дом, – велела чопорная дама.

И маленькую девочку унесли, а она вопила, брыкалась маленькими тонкими ножками в застегнутых на все пуговицы сапожках и между воплями выкрикивала:

– Простолюдины! Я рада, рада, рада! Простолюдины! Простолюдины!

– Уходите немедленно, или я пошлю за полицией, – сказала нам противная дама.

И мы пошли прочь. Эйч-Оу скорчил ей гримасу, и Элис тоже, но Освальд снял шапку и сказал, что ему очень жаль, если она недовольна, потому что Освальда всегда учили быть вежливым с дамами, какими бы противными они ни были. Вслед за мной снял шапку и Дикки; после он говорил, что сделал это первым, но ничего подобного. Если бы я действительно был простолюдином, я бы сказал, что он сбрехал.

В общем, мы ушли оттуда, а когда очутились на улице, Дора сказала:

– Значит, она действительно принцесса. Подумать только, принцесса живет в парке!

– Даже принцессы должны где-то жить, – заметил Дикки.

– А я думала, она играет. А она настоящая. Если бы я только знала! Мне о стольком хочется ее расспросить, – сокрушалась Элис.

Эйч-Оу сказал, что хотел бы спросить принцессу, что она ела на обед и есть ли у нее корона.

Я и сам чувствовал, что мы упустили шанс узнать много нового о королях и королевах. Мне следовало бы догадаться, что маленькая глупенькая девочка не может так хорошо изобразить принцессу.

Итак, мы все отправились домой через Пустошь и приготовили к чаю тосты, с которых капало масло.

Когда мы ели, Ноэль сказал:

– Хотел бы я поделиться с ней этой вкуснятиной.

Он вздохнул с полным ртом, и мы поняли: он думает о своей принцессе. Теперь Ноэль говорит, что она была прекрасна, как день, но мы-то очень хорошо помним, что она была вовсе не такая.