Текст книги "Битва с огнем. Жизнь и служба лондонского пожарного"

Глава шестая. Учеба

Я мало что знал о работе пожарного, когда подавал заявление о приеме. Мне представлялось, что там надо бегать по горящим зданиям, спасать пострадавших, заливать огонь – и все. Когда началась учеба, я быстро понял, что тушением огня дело не ограничивается, и от этого мне стало еще интереснее. Я был словно восторженный щенок. Оказалось, существует еще масса аспектов этой профессии: при ДТП, когда пожарные вырезают людей из поврежденных машин и помогают врачам скорой, на особых заданиях, когда надо, например, на специальных катерах выходить на Темзу и спасать утопающих, или при обнаружении жертв на местах разнообразных катастроф.

Я знал, что работа пожарного – серьезная штука, но некоторые инструкторы перегибали палку, возводя в принцип вещи, которые мне казались не особо важными. Например, на тренировочной площадке по периметру шла желтая линия – стоило ее переступить, как инструкторы поднимали крик. «Пожарный, – орали они, – выйти за линию!» Ладно если бы это касалось вопросов безопасности или здоровья, но площадка была пуста, и их придирки не имели никакого смысла.

Было ясно, что они раздувают из мухи слона, и это выглядело глупо. Со временем я начал понимать, почему так происходило. Некоторые инструкторы отлично проявляли себя на работе, были опытными и компетентными, но отнюдь не все. По моим наблюдениям, пожарные, не справлявшиеся с полевой работой – по разным причинам, – принимали решение учить других, а не тушить пожары самим. Как говорится, не надо самому уметь плавать, чтобы учить других. Конечно, это касалось отнюдь не всех инструкторов в нашем тренировочном центре, но многих точно. Они вечно злились и орали на нас за любую оплошность – вроде пересечения той линии на площадке. К счастью, там были и хорошие инструкторы, которые следили, чтобы нас учили правильно.

С одним из задир я познакомился в первый же день учебы. Обычно я очень пунктуален и всегда слежу за временем. За двенадцать лет работы я ни разу не опоздал на смену. Ни разу! Но на первое занятие в учебном центре меня все-таки угораздило опоздать.

В то утро я проснулся затемно, специально на случай, если что-то пойдет не так. Съел плотный завтрак, не спеша собрался и с большим запасом времени вышел из дома. Сел в поезд, опять же, заранее. Поезд тронулся, въехал в туннель и остановился – на целых сорок минут.

Сидя в неподвижном вагоне, я обливался потом и страшно переживал, что опоздаю в первый же день. Не хватало еще, чтобы меня сочли типичным чернокожим, не способным поддерживать «стандарты белых людей» – да-да, именно так они и говорят.

Когда поезд наконец подкатил к станции, я пулей выскочил из вагона и полетел в школу. Я ворвался в аудиторию с пятиминутным опозданием, огляделся вокруг и да, оказался единственным черным парнем в группе.

Я сел, и один из инструкторов тут же принялся на меня кричать. Всего их было трое, и остальные не придали моему опозданию особого значения, но этот, который, как я узнал позднее, вообще ко всем придирался, никак не желал от меня отцепиться, втолковывая, что опаздывать нельзя.

Какое-то время я его слушал, а потом сказал:

– Знаете, мне жаль, что я опоздал. Встал я заранее, чтобы добраться вовремя, но мой поезд застрял в туннеле. Если хотите, можете проверить. Я никогда не опаздываю.

Я назвал станцию, с которой выехал, и время отправления. После этого он замолчал.

Первая неделя была вводной. Мы много занимались спортом и оформляли бумаги. Потом познакомились с насосами и лестницами, с дыхательными аппаратами и, наконец, с оборудованием для распознавания вредных химических элементов, а также с инструментами для спасения жертв ДТП. В дальнейшем мы все это разбирали подробно.

В ту неделю на нас обрушился гигантский поток информации, и почти такой же поток документов, которые надо было подписывать, в частности договоры пенсионного страхования. Нам вкратце рассказали о пенсионной схеме Пожарной службы, о том, какая она замечательная и как после тридцати лет работы вы получаете каждый месяц кругленькую сумму, так что все поспешно подписали документы.

Я предпочел бы взять их домой и как следует изучить. Но все так восторгались и спешили поставить свою подпись, что я последовал их примеру. Через несколько лет я отказался от этой программы, предпочтя инвестиции в недвижимость. К тому времени я стал на семь лет старше и хотел сам контролировать свои деньги.

Во вторую неделю начались практические занятия. Ручной труд никогда не был моей сильной стороной. Мастерить я не умел. Отец этим тоже не занимался, вместе мы ничего не строили. Я мог по пальцам одной руки сосчитать, сколько раз забивал в стену гвоздь.

Однако стоило начать, и мне стало нравиться. Я любил получать новые навыки. Нам показывали, как правильно обращаться с оборудованием. Знания, которые нам давали, могли спасти не только жизни пострадавших, но и наши собственные.

Мы изучали, как работает насос, как поставляется вода из гидранта и как пожарные ей распоряжаются, какое у нее должно быть давление и как считывать показания приборов. Все это было мне в новинку и очень нравилось. Некоторые вещи я схватывал не так быстро, как другие ребята, ранее работавшие в автомастерских или других похожих местах. Но я решил для себя, что главное – усвоить базовые принципы, чтобы пройти экзамен. Мне же не придется разбирать оборудование на части и потом собирать обратно с нуля. Не имело смысла вдаваться в технические подробности, которые мне, по сути, никогда не понадобятся, а нам давали их слишком много – даже для такого энтузиаста, как я. К тому же у меня впереди были годы службы.

Я с удовольствием практиковался в использовании насосов и лестниц. Мы бегали по лестнице вверх и вниз, таща за собой шланги, забирались на разные этажи учебного здания в зависимости от сценария предполагаемого пожара. Применение теории в практической ситуации, вот как это называлось. Я научился подключать воду с нужным давлением, знал, как справляться с возможными проблемами, например повреждениями шлангов. Мы учились работать в команде, поднимаясь вверх на высотной лестнице, расположенной на крыше машины, – она называется 135 (13,5 м в длину), и для того, чтобы ее поднимать, опускать и перемещать, требуется четыре человека. Мы начинали понимать, насколько физически трудна эта работа. Когда пожарные прибывают на место, они трудятся в команде, но у каждого есть собственная роль. Способность действовать совместно с остальными, но в то же время проявлять инициативу имеет здесь огромное значение. По отдельности мы все – крошечные винтики в гигантской машине. Командующий видит картину целиком. Он контролирует всю операцию. Это был новый, увлекательный и интересный опыт.

Неделю мы учились пользоваться дыхательными аппаратами: запускать их, следить за показаниями приборов, тестировать и заменять баллоны, вовремя замечать неполадки. Потом начались тренировки в специально оборудованном подвале, где новички изображали жертв пожара, лежащих в разных углах: нам надо было их спасти и вынести наружу. В поисках жертв мы натыкались на различные препятствия, словно в лабиринте, и должны были придумать, как их устранить. Это было похоже на игру, как в воскресных телешоу, где надо проходить разные испытания. Мы с энтузиазмом вытаскивали «жертв» весом больше 50 килограммов из подвала – дыхание сбивалось, маски запотевали. Мы привыкали работать бок о бок, как на настоящем пожаре.

Мы любили шумно обсуждать свои задания, трудности, с которыми пришлось столкнуться, и способы, которые помогли нам их преодолеть, – это было здорово. В то же время мы знали, что все очень серьезно. Да, сейчас «жертвы» просто притворялись, но потом они будут настоящими. На «разборе полетов» наши действия подробно обговаривались, мы получали оценки – кто-то лучше, кто-то хуже, – и это тоже была часть учебы.

Тренировки по спасению людей из автомобилей при ДТП проходили в так называемой Пещере – через дорогу от главного здания нашей школы в Саутворке, на юге Лондона. Там находилось несколько машин, с помощью которых воссоздавались разного вида аварии. Нас учили, как правильно подходить к пострадавшим автомобилям, как стабилизировать их, прежде чем вытаскивать человека; потом мы отрабатывали разные способы извлечения жертвы из машины, в том числе с помощью гигантских ножниц и расширителей Холматро, «челюстей», которыми с машины снимается крыша.

Нам показывали, как организовать «рабочий пятачок», особую зону за огороженным периметром, где мы оставляли инструменты, и «пятачок для мусора» – тут название говорит само за себя. Большая часть тренировок посвящалась правильной организации и последовательности работ: ничего нельзя было оставлять на волю случая.

Надо было освоить весь спектр техник и методик спасения, чтобы полностью понимать рабочий процесс на месте ДТП. Мы учились пользоваться режущими инструментами такой мощности, что они могли бы легко перерезать любую из машин на дороге, а также расширителями, напоминающими гигантскую пару ножниц, которыми с пострадавшего автомобиля снимают крышу. Нам показывали, какие места в машине повреждаются при аварии сильней или слабей, чтобы мы могли с максимальной эффективностью строить план спасения, безопасный и для жертвы, и для нас самих.

Мне очень нравилось знакомиться с новым оборудованием и учиться им пользоваться. Тут было что-то от «игрушек для мальчиков» – особенно в отношении режущих инструментов. Они меня по-настоящему заинтересовали, потому что раньше я никогда с ними не сталкивался и ничего подобного не делал. Учеба была хорошим временем, и я с головой погрузился в нее.

Мы учились вязать особые узлы на шнурах, с помощью которых оборудование при пожаре поднимается вверх или спускается на землю. Если я, к примеру, оказался на четвертом этаже жилого дома и мне нужна короткая лестница, можно, конечно, попросить кого-то мне ее принести, но это займет дополнительное время. Гораздо удобнее сбросить с балкона длинный шнур, который я закреплю наверху специальным узлом, а пожарный внизу также специальным узлом привяжет лестницу к его нижнему концу. Дальше я просто подтяну лестницу к себе. Отрезок шнура я даже захватил домой и часами практиковался в завязывании узлов.

В последнюю неделю учебы мы работали с настоящим огнем. Занятия проходили в разных местах за городом. Обычно мы ездили в один из удаленных районов Ланкашира, где большой участок земли специально отводился для обучения пожарных в условиях, приближенных к реальным. Там было 150 железнодорожных контейнеров, составленных в разные конфигурации. Они воссоздавали типичную конструкцию жилых зданий или складов в несколько этажей с входами и выходами на каждом. Инструкторы устраивали в контейнерах контролируемый пожар, а мы должны были его потушить, используя навыки, полученные во время учебы. Это служило финальной проверкой.

Нам давали задание, которое обычно звучало примерно так: «Войти в здание, следуя по левой стене, обыскать все помещения; предположительно трое пострадавших внутри». Мы надевали дыхательные аппараты и проверяли их друг у друга. Инструктор перепроверял, правильно ли мы все подключили и в порядке ли у нас экипировка для работы в горячей зоне. Тренировки в контейнерах сильно отличались от тренировок на открытом пространстве. Мы заходили в помещение, с трудом протискиваясь в дверь; повсюду были лестницы, ведущие на разные этажи, и двери, открывавшиеся в разные комнаты. Мы оказывались в лабиринте; жар от огня ощущался задолго до того, как мы подходили к месту возгорания. В контейнерах было темно от дыма и очень, очень жарко. Нас специально помещали в практически невыносимые условия, чтобы потом, на реальном пожаре, мы уже ничего не боялись. Так и было – до Гренфелла.

На второй день тренировки в огне нам дали задание: «Жертва в обозначенной части здания. Следовать по левой стене, тушить огонь и обследовать все помещения по мере продвижения». За нами обязательно следовали инструкторы, но сами мы их не видели. Одно неверное решение, и ты мог провалить экзамен. Напряжение было нешуточное.

Ранее нас учили, как обследовать задымленные помещения, когда одним зрением не обойдешься. В них требовалось заходить по двое или трое и всегда следовать по одной стене, левой или правой, это указывалось в задании. В зависимости от размеров и планировки здания командующий – он отвечает за всех пожарных на месте происшествия – мог направить одну команду по правой стене, а вторую по левой. Пожарные идут, пока не достигнут выхода, затем поднимаются по лестнице и двигаются вверх, следуя особой процедуре.

Для поисков при проходе вдоль стены имеется специальная техника под названием «безопасное продвижение». Держась за стену одной рукой, левой или правой, в зависимости от того, в какую сторону вас направили, внешней ногой – правой, если идете по левой стене, и наоборот, – вы расчищаете пол перед собой, от стены к центру, а затем сильно топаете. «Махни и топни» – так мы говорим. Суть в том, чтобы взмахом ноги отбросить обломки, мешающие продвижению вперед, сметая их к центру помещения, а потом топнуть, чтобы проверить прочность пола – сможет ли он выдержать ваш вес. Одновременно вы ищете возможных жертв и запоминаете особенности помещения, которые помогут обрисовать обстановку для других команд, а также послужат вам ориентиром на обратной дороге. Махая и топая, вы внешней рукой двигаете вверх-вниз у себя перед лицом, чтобы защититься от того, что может стоять у вас на пути или свисать с потолка.

Часто поиск выполняется попарно. Существуют разные методы обследования зданий. Например, один пожарный держится за стену, а второй пристегивается к нему пятиметровым шнуром с карабинами – так называемая двойная связка. Шнуры всегда лежат в специальных мешках, прикрепленных к дыхательным аппаратам. Вдвоем с помощью связки вы можете обследовать помещения гораздо быстрее. В процессе вы постоянно поддерживаете контакт, сообщая номеру 2, когда достигли угла, а затем разворачивая его влево или вправо, чтобы продолжить поиск. Для этого надо крикнуть: «Поворот налево или направо». Главное тут систематичность: вы продолжаете движение, пока не осмотрите всю комнату, а потом переходите в следующую, и так до тех пор, пока не обследуете всю зону, которую должны обыскать.

Если в задании сказано, где именно в здании находится человек, вы идете прямо туда и там начинаете поиск. Если точных указаний нет, но предполагается, что пострадавшие могут отыскаться, вы начинаете от входа и методично обследуете весь дом.

Один или пара пожарных «машут и топают» вперед; если жертва обнаружена, они связываются по радио с командующим, чтобы сообщить о своей находке и указать ее расположение, а также передать прочую важную информацию.

На большинстве пожаров, например в жилых домах, где окна быстро взрываются, дым обычно не такой густой и кое-что можно разглядеть. Тем не менее техника безопасного продвижения не отменяется, просто визуальный контроль позволяет быстрей и эффективней проводить осмотр.

Учеба на пожарного отвлекла меня от печальной реальности того факта, что я только что лишился самого дорогого человека на свете. Мама умерла в сентябре 2005 года, а в декабре я приступил к занятиям. Остальные курсанты возвращались домой, повторяли пройденное и отдыхали до завтра. Я же приходил, кормил младшего брата, которому исполнилось двенадцать, и помогал ему с домашним заданием. Теперь за него отвечал я, и я хотел, чтобы с ним все было в порядке. Потом я проводил персональные тренировки с клиентами и шел на еще одну работу – вышибалой в «Дестини», местном ночном клубе. Работать приходилось много, потому что нам нужны были деньги. Квартплата, налоги, счета – да еще мои собственные долги, – со всем этим раньше я практически не сталкивался. Большее, на что я мог рассчитывать, – три-четыре часа сна в сутки.

Я ехал в обучающий центр, тренировался, изучал тонкости будущей профессии, о которых до того и не подозревал, карабкался по лестницам и вскрывал 45-миллиметровые стальные двери, лазал по трубам в защитном комбинезоне и с дыхательным аппаратом, преодолевал полосу препятствий, волоча за собой жертву пожара. Это отвлекало меня от тяжелых мыслей, которые я старался задвинуть подальше. Конечно, временами мне бывало тяжело. Несколько раз на тренировках у меня начинали катиться слезы: я вспоминал о своей потере, тосковал и не знал, как ее пережить. К счастью, и инструкторы, и курсанты оказались очень понимающими.

В конце каждого учебного модуля мы сдавали экзамены. Никаких проблем у меня с ними не возникало, потому что я был сообразительным и заинтересованным. К тому же у нас сложилась отличная команда. Мы прекрасно ладили, и я завел несколько хороших друзей.

По завершению учебы для нас устроили парад – торжественную церемонию, на которую надо было явиться в форме. В синем кителе с серебряными пуговицами и фуражке с козырьком я выглядел, как кондуктор в автобусе. На парад приехал специальный уполномоченный от лондонской городской администрации, который произнес небольшую речь, выдал нам сертификаты и поздравил, пожав каждому руку. Парад был кульминационным моментом всего учебного процесса: я пригласил массу гостей, друзей и родных, но моей мамы среди них не было, а именно ее мне хотелось увидеть больше всего.

После официальной части состоялась небольшое представление: мы продемонстрировали гостям постановочную пожарную операцию, которую специально отрепетировали к этому дню. Все перешли через дорогу к «Пещере», где находилось учебное здание, в котором мы отрабатывали разные сценарии пожаров. В окно четвертого этажа высунулся мужчина в женском парике, пронзительно визжа: «На помощь! Помогите!» Мы, новоиспеченные пожарные, тут же подкатили на своей машине, с сиреной и мигалками, и принялись за работу, а родные и друзья стояли и смотрели. Каждый выполнял свою роль: двое надели дыхательные аппараты, поднялись по лестнице и начали тушить огонь, один по другой лестнице взобрался на четвертый этаж, чтобы спасти из беды прекрасную даму. Водитель управлял насосом, несколько членов команды обеспечивали доступ к воде, кто-то узлом привязывал шланг к шнуру, чтобы поднять его на нужный этаж. Друзья и родственники подбадривали нас одобрительными выкриками и свистом. Им было интересно посмотреть, чему мы научились.

На праздник пришла моя девушка Мишель, мои друзья, младший брат, дяди и тети, двоюродные братья, все, кроме мамы. И это было тяжело. Я искренне радовался, что теперь перейду на пожарную станцию, гордился тем, что закончил обучение, и горел желанием скорей приступить к работе. Но в то же время испытывал горечь. Мама часто говорила, что пора бы мне определиться с профессией и планами на жизнь. И вот я определился – а она этого не видит. Она знала, что я подал заявление в Пожарную службу, но ей уже никогда не узнать, что я выучился и начал работать, – вот что причиняло мне боль.

Люди говорили, что мама смотрит на меня с небес и гордится таким сыном, но я не верю, что после смерти мы отправляемся на небеса. Мама была христианкой, отец рос католиком. Меня тоже воспитывали в католической вере. Однако, становясь старше, я начал сомневаться: столько людей вокруг меня умерло, что верить мне становилось все сложней. В целом я духовный человек: верю в энергию, в позитивный настрой, в то, что надо относиться к людям так, как хочешь, чтобы относились к тебе. Я верю в существование Бога – высшей силы, но что касается религии, то она для меня – просто средство власти и контроля. Я не верил, что мама улыбается мне с небес, потому что теперь у меня в руках настоящая профессия. Хотелось бы, чтобы это было так, но верить я не мог.

Вопрос, на который мне так и не удалось получить убедительного ответа, заключается в том, почему, если рай существует и хорошие люди правда попадают туда, все поднимают такой шум вокруг смерти. Почему собираются у постели больного и молятся, чтобы тот не умирал? Почему люди, которые верят в Бога и небеса, грустят, когда кто-то туда уходит? Если их ждут райские кущи, где они вскоре соединятся на веки вечные, о чем переживать? Этого мне никто не может объяснить.

Когда-то я ходил с мамой в церковь по воскресеньям и помню, как пастор говорил, что все люди равны и должны жить по библейским законам. Но у меня не укладывалось в голове, почему люди – например, наша дальняя родня, – которые вовсе не придерживаются этих правил в реальной жизни, все равно в воскресенье являются в церковь и молятся, будто следовали им. Опять же, все мы дети Господа. Тогда почему мамины друзья мне говорят: «О, твоя подружка белая! Ты что, не мог найти хорошую чернокожую девушку?» На мой взгляд, это не очень-то по-христиански, да ведь? Думаю, именно лицемерие изменило мои взгляды на религию. И я об этом сожалею, потому что знаю, маме хотелось бы, чтобы я продолжал посещать церковь.

Мама была чудесной, удивительной женщиной. Все любили ее за искренность и чистоту. Я говорю так не потому, что это моя мать – она и правда была замечательная! Все, кто ее знал, подтвердят. У нее было огромное количество друзей: богатых и бедных, черных, белых, азиатов – список бесконечен. Она дружила даже с теми, кто никому не нравился и на кого у остальных не было времени. Мама умела разглядеть что-то хорошее в каждом, поэтому каждый мог стать ее другом. Она была уникальным человеком.

Когда мама умерла, у моего младшего брата был выбор: жить со мной или с отцом, и он выбрал меня. Я сказал ему: «Я люблю тебя и буду заботиться о тебе, но одному мне не справиться. Понадобится твоя помощь. Если ты останешься со мной, мне придется работать на двух или трех работах, чтобы мы могли есть и одеваться, как раньше. Тебе придется самому возвращаться из школы и делать домашние задания, когда меня не будет».

В нашем с ним детстве телесные наказания за плохое поведение в школе или дома считались лучшим методом воспитания. Отец мог отлупить меня ремнем, мама – как следует отшлепать. Брату я объяснил, что часто обманывал родителей, чтобы меня не били, но сам не собираюсь поднимать на него руку, поэтому у него нет причин мне врать. Я хочу, чтобы мы друг другу доверяли. Оглядываясь назад, я понимаю, что требовал слишком много. Это было нечестно с моей стороны и очень тяжело для него. Мне надо было проявлять больше терпения и лучше присматривать за ним.

Я постоянно работал и порой, возвращаясь домой с ночной смены, сильно злился на брата за бардак и пустой холодильник, но он к тому времени уже крепко спал. Моя жизнь напоминала бег в колесе: я спал пару часов и снова убегал на работу. В следующий раз, когда мы с ним пересекались, я уже забывал, что сердился, и мы отлично общались, но через пару дней вспоминал снова и вроде бы без повода раздражался на него, наверняка сбивая брата с толку. Думаю, он не понимал, с чего я вдруг так сержусь. Это была сложная ситуация для нас обоих, непростой период в нашей жизни, и я очень жалею, что не пытался взглянуть на нее с его точки зрения, как следовало бы сделать.

Моя тогдашняя девушка Мишель лишилась отца через девять месяцев после того, как умерла моя мама. Мы с ним были очень близки, так что я пережил еще одну тяжелую потерю. Мишель много заботилась о нас с братом, вела себя просто как ангел, и я очень хотел помочь ей в ответ, но это означало, что на меня ложится еще больший груз. Мишель и мой брат до сих пор тесно общаются. Нам повезло, что она оказалась в нашей жизни. Это лучший человек, которого я знаю.

Отец Мишель Найджел был отличным парнем. Мы были знакомы с ним год до его смерти, и он стал для меня примером настоящего мужчины, того, на которого смотришь и думаешь: «Именно таким человеком я хотел бы стать». Я относился к нему как к отцу, хотя мы с Мишель были вместе всего шесть месяцев. Он принял меня с распростертыми объятиями, и впервые в жизни, в возрасте двадцати двух лет, я увидел, что значит иметь отца в своей жизни.

Внезапно я начал замечать вещи, по которым никогда не тосковал, потому что до этого у меня их просто не было. В юности я постоянно придумывал разные способы заработать, но теперь у меня появился человек, с которым эти планы можно было обсудить, кто-то, кто подбадривал меня или обращал внимание на то, о чем я сам не подумал. Найджел заставил меня задуматься о том, кто я такой и кем хочу стать, и я очень его за это полюбил.

Он был замечательным отцом, преданным мужем и – вы удивитесь – шофером Кайли Миноуг целых пятнадцать лет. Он служил олицетворением крутого парня и в то же время держался скромно. Мне очень нравилось везде раскатывать с ним на его роскошной Ауди А8, и это был единственный человек, которому я позволял курить в моем присутствии. Собственно, у меня и выбора не было. Я против пассивного курения, но тут пошел бы на что угодно, лишь бы побыть в его компании. Думаю, он даже не представлял, как сильно повлиял на мою жизнь.

Через шесть месяцев после смерти мамы, когда я все еще не пришел в себя до конца, Мишель позвонила и сообщила печальную новость: у ее отца обнаружили рак легких. Найджел и моя мать родились в один день (19 сентября), и я почему-то был уверен, что с ним все обойдется. Не может быть, чтобы рак отнял у меня еще одного самого дорогого человека.

Но он быстро терял силы и заметно слабел. Я обычно заглядывал к ним рано утром после ночной смены и всегда заставал его в кресле: он смотрел 24 по телевизору. Ему нравился Джек Бауэр, но, думаю, в основном дело было в циферблате часов на экране. Найджел был человек гордый и не особо разговорчивый. Стоя у дверей их дома в четыре утра, я с порога слышал звук телевизора и делал глубокий вдох, прежде чем войти. Я садился с ним рядом и минуту молчал, набираясь мужества, чтобы заговорить. Он не открывал своих истинных чувств членам семьи, несмотря на их близость, боясь всех встревожить и расстроить. Наш разговор обычно начинался с моего вопроса: «Ну что, Найджел, как дела?» И он всегда говорил лишь о том, как сильно беспокоится о своих близких.

Очень скоро он умер; ему было всего сорок девять. Через два года Мишель лишилась и матери, Кэрол. Она была сама не своя после смерти Найджела, и, на мой взгляд, умерла от тоски. В сорок четыре года у нее разорвалась аневризма. Я сильно переживал, но мои чувства не шли ни в какое сравнение со страданиями Мишель.