Текст книги "Русская идея и американская мечта"

На круги своя

Среди тех, кто по зову сердца и властей бросился в 90-х годах на поиски Национальной идеи, выделялась группа людей, позиция которых – пусть не всегда четко проработанная и последовательная – существенно отличалась от позиций остальных участников дискуссии. Национальную идею, утверждали они, не только не надо выдумывать – не надо даже ждать, пока она естественным образом созреет в сознании общества. Ее надо просто открыть, как открывают законы науки, или, по словам одного из участников дискуссии, вспомнить⁸⁹, как вспоминают забытое прошлое.

Дело в том, что, с точки зрения сторонников этой позиции, Национальная идея – это некая объективная данность, выступающая то ли в виде исторической закономерности в ее специфически национальном проявлении; то ли в виде божественного предопределения – предначертанного Пути, функции, миссии; то ли в виде национальной традиции, сформированной усилиями предшествующих поколений россиян, но по-прежнему сохраняющей творческий потенциал и выступающей в качестве объективной силы.

Как утверждал один из участников дискуссии, «национальная идея – это не план развития страны, а выражение объективной тенденции развития государства на не определенный заранее период времени, пока она не исчерпает себя и не возникнет другая тенденция, формулируемая в виде следующей национальной идеи.

Такие общие для прогрессивных стран закономерности, как демократия, рыночная экономика, права человека, правовое государство, не могут стать национальной идеей»⁹⁰. Не могут потому, что Национальная идея – это идея «особости»: «…если государство или нация не ощущают своей именно особости, если даже намеки на особость подвергаются уничтожающему презрению, то этих государства или нации просто нет в природе»⁹¹.

Наиболее полно и отчетливо эта «особость» проявляется, по мнению участников дискуссии, отстаивающих рассматриваемую позицию, в уникальной исторической миссии, выпадающей на долю данного народа (нации, общества, государства), в его историческом призвании, Россия – не исключение. И российская Национальная идея не что иное, как ее миссия, которую невозможно ни выдумать, ни произвольно присвоить, а можно только осознать как объективную заданность и принять в качестве руководства к действию.

«Национальная идея – не стишок, который можно сесть и сочинить, как в свое время сочинили выдаваемый за нее клич – «Догнать и перегнать Америку». Национальная идея вечна, пока жив народ, ее создавший»⁹². Это слова азербайджанского политолога Расима Агаева, принявшего участие в дискуссии о российской Национальной идее. По его убеждению, «русская идея никогда не менялась в своей истинной сути, она лишь трансформировалась и корректировалась, отвечая на вызовы времени»⁹³.

Есть, мы видели, и несколько иное понимание миссии, а именно как конкретного «задания» для народа, которое меняется по ходу истории. Впрочем, и в этом случае сохраняется связь времен.

«Традиции прошлого, потребности настоящего, вызовы будущего – таковы слагаемые исторической миссии России на рубеже нового тысячелетия», – утверждает писатель и журналист Всеволод Овчинников, автор знаменитой «Ветки сакуры»⁹⁴. А правозащитник и историк Лев Копелев, считавший, что «новая русская идея (т. е. искомая Национальная идея. – Э.Б.) растет из трагического опыта истории», соотносил ее с такими глубинными пластами цивилизации, что дух захватывало. «Русская идея XIX века возникла не как внезапное озарение. Ее глубокие корни и ранние завязи явственны в давнем и недавнем прошлом – в учении Лао-цзы, в Евангелии Иисуса Христа, в заветах Будды, в творениях Дидро, Канта, Гете, Чаадаева, Герцена, Владимира Соловьева, Льва Толстого, в «Пушкинской речи» Достоевского»⁹⁵.

Что же это за Идея, если она вырастает из совокупного гуманистического опыта человечества? Очевидно, будучи национальной, она в то же время не может не быть идеей глобального, вселенского масштаба и общечеловеческого содержания. Именно так и трактует ее Лев Копелев. «Великая миссия новой России – создание и развитие новых условий человеческого существования, которые будут плодотворны не только для народов России и определенных стран, но для всей Европы и других континентов»⁹⁶. Копелев предлагал и более краткую формулу Идеи: «предотвратить гибель человечества» на основе единства науки, политики и нравственности. И давал при этом такие ее характеристики, которые, с его точки зрения, способны убедить настороженных гуманистов и интернационалистов в том, что признание русской Национальной идеи вовсе не означает скатывания на путь национализма, шовинизма, провинциальной замкнутости. «Русская идея, – настаивал Л. Копелев, – отвергает и наивно-романтические фантазии националистов, и шовинистические притязания на избранность, на право утеснять и покорять другие народы. Русская идея означает незыблемую преданность России и вместе с тем полную открытость миру, неразрывные связи с русской духовной культурой и готовность к познанию других национальных культур.

Русская идея терпима к иноверию и инакомыслию, но нетерпима к бесчеловечности, к преступлениям «во имя высокой цели». Она обязывает всех, кто руководит государством, и всех, кто ему служит, отстаивать гражданские свободы и противиться своеволию, беззаконию и произволу»⁹⁷. Столь масштабное – спасение человечества! – толкование Национальной идеи, прозвучавшее, кстати сказать, из Германии, где жил в последние годы историк, предполагает признание не только вселенской значимости и общечеловеческой ценности этой Идеи, но и ее мессианского характера. Да так, собственно, и полагали некоторые приверженцы этой позиции.

По убеждению того же Расима Агаева, Русскую идею «можно обозначить как мессианский экспансионизм»⁹⁸. Впрочем, он тут же оговаривается: «экспансионизм» или «мессианство» (как он еще ее называет) – это не уничтожительная характеристика Русской идеи. Это, в сущности, синоним «собирательства», расширения российских земель. «…У России всегда была и есть своя национальная идея. И носитель ее – русский народ – готов к возобновлению своей метаисторической роли – мессианскому эсхатологизму. России надо вернуться к корням, истокам своей национальной идеи – благородному, неэгоистическому мессианству, ненасильственному собиранию сопредельных земель, вовлечению малых и средних окраинных народов в фарватер российского влияния»⁹⁹.

Азербайджанский политолог точно обозначил одну из самых популярных и, похоже, любезных русскому сердцу трактовок искомой Национальной идеи: собирание под общероссийской крышей сопредельных земель, народов, культур. И не просто собирание, но ненасильственная интеграция их в единое целое¹⁰⁰. Но там, где собирание и интеграция, там и посредничество. Особую популярность приобрела в последние годы идея посредничества между Европой и Азией¹⁰¹, или, как часто говорят, «евразийскости» России¹⁰².

«Этой миссией (исторической миссией России. – Э.Б.), на мой взгляд, – делится размышлениями Всеволод Овчинников, – может быть решимость и способность России стать мостом между Европой и Азией, между цивилизациями Запада и Востока.

Поставить перед собой подобную цель, сделать ее национальной идеей значило бы решить сразу несколько задач, отвечающих геополитическим интересам России»¹⁰³. И не одной только России. «Трансконтинентальный супермост Европа-Азия сыграет для наших стран ту же роль, что когда-то для России – «путь из варяг в греки», а для Китая – шелковый путь. Став национальной идеей, этот стратегический ориентир способен привести наши народы к процветанию. Более того, это будет их исторической миссией перед человечеством»¹⁰⁴.

В «евразийстве», как он его толковал, нашел наконец Национальную идею (он тоже называл ее Русской идеей) и Никита Моисеев. Прежней России «нет и не будет», резонно утверждал он. Потому и говорить надо не о ее «возрождении», а о новом рождении. «Такой процесс, – пишет Моисеев, – я назвал бы «рождение новой России», а еще «евразийской идеей», о которой много говорили и по-разному. Евразийская идея может стать важной опорой стабильного развития России. Реализация эффективно работающего «моста между двумя океанами может не только иметь значительные экономические последствия, но и быть отправной точкой выработки геополитической доктрины страны»¹⁰⁵. Исходя из этой Идеи, Моисеев приходит к выводу, что «главная национальная цель России» – «организация Севера Евразийского суперконтинента в интересах всего планетарного сообщества. Это сыграло бы большую роль в формировании национального мировоззрения и позволило бы искать поддержку этой идеи и вне страны – на Востоке и на Западе, ибо достижение этой цели полезно всем»¹⁰⁶.

И здесь, как видим, искомая Национальная идея истолковывается как планетарная – и по масштабу, и по роли в жизни человечества, И видимо, не случайно. Резонно предположить, что авторы (по крайней мере какая-то их часть), с мыслями которых мы познакомили читателя, как и многие из тех, кто отождествляет Национальную идею с «исторической миссией», а саму эту миссию – с собиранием земель, с евразийской интеграцией и т. п., знакомы в той или иной степени с творчеством Ф. Достоевского, В. Розанова, Г Вернадского, Н. Трубецкого и других создателей и аранжировщиков классической парадигмы Русской идеи. И что именно это знакомство и солидаризация с их взглядами, как сохраняющими свою актуальность, побуждает наших современников следовать за своими выдающимися предшественниками. Во всяком случае, мы можем совершенно определенно сказать: некоторые из участников дискуссии – причем участников, если можно так сказать, продвинутых в плане интерпретации предмета, а отчасти и содержания искомой Национальной идеи – близко подошли к классической парадигме Русской идеи, сложившейся в XIX – начале XX в.

Но чтобы реализовать Национальную идею как особую, уникальную идею, должен существовать и соизмеримый с ней, соответствующий ей по своей природе субъект, а именно народ, нация (она может быть полиэтнической), «исповедующая» эту идею и наделенная такими внутренними чертами, которые позволяли бы ей считать эту Идею своей.

О национальных особенностях русских с их «таинственной» душой, которую «умом не понять», написано и сказано предостаточно. И те, кто сегодня, размышляя о Русской идее, перечисляет эти особенности, конечно же знакомы если не с философскими трудами, скажем, Николая Лосского и Николая Бердяева или с «Дневником писателя» Достоевского, то уж по крайней мере с романами последнего. Как и с сочинениями Гоголя, Некрасова, Пушкина, Толстого. А у них о русских сказано все. Так что если размышления участников нынешней дискуссии о путях дальнейшего движения России порой несут на себе печать оригинальности, то их суждения о русском национальном характере, русском менталитете воспроизводят в основном традиционные представления о русском человеке.

Называют, разумеется, «соборность», хотя в толковании содержания этого понятия единогласие обнаруживается не всегда.

Называют «религиозность», под которой понимается обычно следование православной версии христианства.

Называют «духовность», истолковываемую (вопреки ее глубинному религиозному смыслу) чаще всего в светском плане, а именно как предпочтение духовных ценностей материальным.

Называют немало других черт, и среди них «бессребреничество» («нестяжательство»), «жертвенность», «терпимость», «долготерпение», «коллективизм» (противопоставляемый «индивидуализму»), «широту души» и т. п.¹⁰⁷.

Примечательна в рассматриваемом плане опубликованная в ходе организованного «Российской газетой» конкурса (и в итоге выигравшая его) статья депутата законодательного собрания Вологодской области Гурия Судакова, в которой он, сравнивая «русского и западноевропейца», выявляет, как он называет их, «шесть принципов русскости»¹⁰⁸.

Первый принцип – забота об общественном благе. «Русскому мало личной выгоды. Он рвется отвечать за все Отечество». Советское государство и коммунистическая партия в былые времена эксплуатировали народный энтузиазм. Тем не менее «и сегодня есть эта черта в общественном сознании».

Второй принцип – коллективизм. «Коллективизм – наша национальная особенность, и если разобраться, то традиционная, отнюдь не наследие советского периода. Ведь общинное существование в условиях нашего нелегкого климата было решающим способом выжить».

Третий принцип – «терпение, воздержание, жертвование собой для других, для добра…». И вообще главная забота русского – это «как душу настроить».

Четвертый принцип – высокая нравственность. «Совесть и правда – Бог русских, а покаяние – обязательный принцип бытия. Нравственность – сердцевина любой цивилизации, но, кажется, русской – особенно».

Пятый принцип – тяга к абсолютному. «“Постепеновцем” русский быть не хочет, не умеет, признает только верхний предел».

Наконец, шестой принцип – открытость «для других народов». Окруженные многочисленными народами, большими и малыми, россияне стремились жить с ними в мире и согласии, если нужно, то учиться у них, перенимать их навыки и опыт.

Г. Судаков отмечает вместе с тем, что «в русской натуре, в ее человеческой природе много бурного, эмоционального», что русские – «нация, сотканная из противоречий». И как итог всего сказанного – общий вывод. «Суммируя, обозначим одним словом отличие русского от западноевропейца: нерыночник (выделено мной. – Э.Б.). Русский национальный характер сформирован не на основе рыночной деятельности. Отсюда и принципиальное отличие духовного склада. Для европейца социальная значимость – в деле, мастерстве, богатстве. Отсюда и ведущие ценности: свобода и право. Для русского более значимо общество, Родина, слава и власть. Деловитость у нас развита меньше, отсюда реализация патриотизма – через жертву, благотворительность. Конечно, россияне постигнут рыночные нормы и правила. Но сделают это по-своему»¹⁰⁹.

Спорить тут не о чем. Ибо, повторю, во всех рассуждениях о Русской идее и отождествляемой с ней Национальной идее мы имеем дело не с научными концепциями, с которыми можно вести предметный и аргументированный спор, а с социальным мифом о России и русских. А субъекты мифа – это не реальные люди, а Герои и Боги, спустившиеся на землю. И негоже награждать их отрицательными чертами, пусть те и подтверждаются повседневной житейской практикой. А кому хочется справедливой объективности, тот пусть обращается к социологическим исследованиям и к классической русской литературе. Там, повторю, сказано о русских все: в «Евгении Онегине», в «Мертвых душах», в «Обломове», в «Братьях Карамазовых» и «Бесах», в «Войне и мире», в стихотворениях Пушкина, Тютчева, Некрасова…

Но верно и то, что практически все «шесть принципов русскости», о которых пишет Г. Судаков, называют – пусть в иной последовательности, ином сочетании и порой под иными именами – и создатели классической Русской идеи. Так что если даже предположить, что современный автор просто повторяет мысли классиков (а он тут не одинок), то это тоже о чем-то говорит, а именно об их современности, точнее, о современности традиционной Русской идеи.

Промежуточные итоги

За полтора с лишним десятка лет, что длится дискуссия о Национальной идее, она так и не дала определенного ответа на вопрос о предмете и содержании последней. Отчасти это вызвано тем, что – как легко заметить из приведенных высказываний – толковали о разных вещах: одни – о Русской идее в ее традиционном понимании, определяемом в основных чертах парадигмой, выкристаллизовавшейся в конце XIX – начале XX в.; другие – о национальной стратегической цели, национальной задаче, национальном идеале и т. п., которые бы сплотили россиян, задали обществу генеральное направление движения на годы вперед, придали ему мощный творческий импульс…

И тем не менее дискуссия не была бесплодной уже потому, что лишний раз подтвердила: интегрирующие, мобилизующие нацию идеи если и появляются время от времени в той или иной стране, то порождаются самой общественной жизнью, иначе говоря, вызревают естественным путем – пусть не без посредничества профессиональных интеллектуалов – в недрах нации. Они не могут быть сфабрикованы в ходе ученых диспутов или спущены сверху в директивном порядке. Как заметил в свое время не без сарказма (но и не без оснований) политолог Сергей Рогов, «все попытки сформулировать на бумаге национальную идею будут иметь не больше эффекта, чем «моральный кодекс строителя коммунизма» и бесчисленные резолюции пленумов ЦК КПСС»¹¹⁰.

Но дискуссия была полезной и в ряде других отношений. В частности, она стала еще одним убедительным свидетельством тотального кризиса идеосферы постсоветского общества. Кризиса, который сегодня выглядит менее острым и обнаженным, чем, скажем, пять-семь, а тем более десять-двенадцать лет назад, но который все еще не преодолен. В самом деле, когда знакомишься с предлагаемыми интерпретациями искомой Идеи – от возрождения российского футбола¹¹¹ до возрождения (хотя и в специфической форме) Российской империи, – складывается впечатление, что не существует таких сфер и продуктов деятельности духа, разума и рассудка, с которыми бы не увязывалась тем или иным образом или даже не отождествлялась искомая Идея. По сути совокупное содержание предлагаемых решений поставленной задачи выглядит как коллективный ответ на «проклятый вопрос», традиционно волнующий Россию:«Что делать?»

Подобный плюрализм свидетельствует, однако, не столько о богатстве социологического воображения членов современного российского общества (включая представителей интеллектуальной элиты), сколько об идейной растерянности и духовном вакууме. Неуловимую Идею отождествляют, зачастую неосознанно, с тем, чего обществу, как представляется россиянам, сегодня остро не хватает, но без чего такая страна, как Россия, не может, по их мнению, обойтись. А не хватает, как выясняется, и долгосрочной стратегии национального развития; и плана дальнейших действий в самых различных сферах жизни – политической, экономической, социальной; и общественного идеала; и национальной цели; и нравственных норм…

Конечно, приоритетные национальные проекты, начавшие реализовываться в последние годы президентства Путина, свидетельствуют о стремлении государства выработать такую стратегию и такие планы. Но это лишь первые шаги. И очень многое пока остается неясным. Подтверждением этого могут служить вопросы, задаваемые президенту во время его ставших традиционными ежегодных телеобщений с россиянами. Первое место среди них твердо занимают вопросы социального характера, за ними следуют вопросы, которые, по сути, повторяют то, о чем вот уже на протяжении полутора десятилетий говорили и говорят те, кто ищет Национальную идею…

Очевидно, что для преодоления идейного и духовного кризиса потребуется еще какое-то время. И возможно, немалое. Пока же – и это тоже один из очевидных итогов дискуссии – никто не готов предложить такую цель, такую задачу, которые были бы восприняты если и не всеми членами общества, то его большинством и которые бы естественным образом обрели статус общенациональной цели или задачи на более или менее длительную перспективу¹¹².

Можно сказать и по-другому: в обществе еще не созрела такая задача, такая цель. И не вполне ясно, появится ли она в обозримой перспективе. Не исключено, что если Россия будет в дальнейшем развиваться по демократическому пути и ей не будут насильно навязываться (противоборствующими политическими силами) в качестве общенациональных те или иные корпоративные по сути цели и ценности и если страна не окажется перед лицом смертельной опасности, то такая единая, общепризнанная национальная цель-задача может не появиться вообще.

В этой связи вспоминается высказанное еще десять лет назад замечание философа Алексея Кара-Мурзы о том, что противоборствующим силам, действующим на российской политической арене, было бы недурно договориться между собой о «согласии по поводу несогласия», оно по сути сводится к классическому либеральному принципу идейно-политической толерантности, истоки которого восходят к Джону Локку. «Вопрос сегодня не в том, – писал Кара-Мурза, – чтобы найти общий знаменатель всех идеологий; в России же созданы свои собственные идеологические и самостоятельные миры, примирение которых попросту невозможно. Единственным общим знаменателем, который может быть назван, – это согласие по поводу взаимного несогласия. Установление согласия по поводу несогласия, разномыслия, попытка институционализации в определенных общественных практиках того, что называется демократическим процессом, – это единственная идеология, которая может нас всех объединить»¹¹³.

Непонятно, почему А. Кара-Мурза называет предлагаемый им принцип «идеологией», но суть его предложения в общем ясна: прекратить бессмысленные поиски того, чего нет и в нормальных условиях не появится, и в договорном порядке признать легитимность статус-кво, сложившегося в идейно-политической сфере. Идея, не только вполне отвечающая духу того, что именуют «здравым смыслом», но и базирующаяся на солидном фундаменте классического либерального принципа идейно-политической толерантности и прочно утвердившаяся в современной политической науке. Однако есть одно любопытное обстоятельство, которое несколько меняет идейный ландшафт.

Дело в том, что, обнаружив отсутствие в современном российском обществе согласия по поводу новой Национальной идеи, равно как и проблематичность появления таковой в обозримой перспективе, дискуссия одновременно показала: мифологические представления о России и русских, складывавшиеся в нашем обществе на протяжении предшествующих веков, и по сей день сохраняются в отечественном национальном сознании, И сфера их распространения отнюдь не ограничивается теми социальными и политическими группами, которые открыто, последовательно и однозначно объявляют себя приверженцами традиционной Русской идеи, а то и пытаются сделать ее (точнее, какую-то ее версию) своим знаменем.

В самом деле, внимательный взгляд на позиции многих из тех, кто вроде бы и не пытается найти будущее в прошлом, обнаруживает в них черты мифологем, входящих в круг – а он, как увидим, довольно широк – Русской идеи. Эти мифологемы проявляются в тех или иных формах (подлинной и превращенной, целостной и фрагментарной, явной и скрытой) в сознании значительной части российского общества, особенно в провинции. Исключение составляют разве что немногочисленные группы, твердо ориентированные на либерально-демократические ценности и локализованные в основном в «обеих столицах» и крупных мегаполисах.

Оставим пока в стороне вопрос о том, хороша или плоха традиционная Русская идея для современного российского общества: ответ на него будет неизбежно идеологизированным, а значит, односторонним и спорным. Важнее другое: эта идея присутствует и в нашей культуре, и в нашем общественном сознании, представая как совокупность социальных архетипов, т. е. (если воспользоваться определением Германа Дилигенского) передаваемых от поколения к поколению стандартов восприятия социально-политической действительности, социального и личного поведения, формирующих специфический тип личности.

Русская идея определяет в той или иной мере характер наших социальных и политических перцепций и модели нашего социального и политического поведения. И это – частичный ответ на вопрос о том, почему наши реформы (и модернизация общества в целом) идут так, как идут. Так что если мы действительно хотим понять, что мы, русские (россияне), за народ, куда мы держим путь, каковы наше место и роль в мире и т. п., то необходимо разобраться, хотя бы в самых общих чертах, что представляет собой традиционная Русская идея, и прежде всего ее ядро. Ну а если вдобавок к этому мы хотим понять, насколько реальны перспективы либерализации, американизации, вестернизации современного российского общества, то сравнить один великий национальный социальный миф с другим великим мифом, а именно Русскую идею с Американской мечтой.

Чем вызвана живучесть традиционной Русской идеи? Исследования российского менталитета, проведенные в 90-х годах отечественными психологами и социологами¹¹⁴, обнаружили в нем черты, легко отождествляемые с этой Идеей. А это значит, что основные ее элементы укоренены в русском (российском) менталитете, и это «обеспечивает» их повышенную устойчивость¹¹⁵.

«Первой характеристикой российского менталитета, – пишет психолог Ксения Абульханова, подводя итоги проведенных исследований, – оказалось преобладание морального сознания – моральных представлений над политическими и правовыми (но пока нельзя сказать, что и над экономическими)… Моральные представления имеют больший удельный вес, более развиты и входят составляющими и в политические, и в правовые. Последние, напротив, не развиты и компенсируются моральными отношениями, которые устанавливаются на уровне непосредственного взаимодействия людей»¹¹⁶. С неразвитостью правосознания связано и отсутствие «чувства, что все в конечном счете зависит от «Я», которое свойственно «личности западноевропейского и американского обществ» и которое порождает «ее предприимчивость, конкурентность, самоуверенность, тогда как у российской личности в порядке протеста против подавления своего “Я” развилось скорее больное самолюбие»¹¹⁷.

«Второй целостной характеристикой ментальности оказалось такое представление о селф (“Я”), которое неразрывно связано с представлением об обществе… В отечественном… фактически тотемном самосознании государство предстало как некий гоббсовский гигантский “Левиафан”, с которым каждый оказался связан лично, непосредственно и нерасторжимо»¹¹⁸.

Одним из неиссякаемых источников подпитки российского традиционного менталитета оставалась на протяжении почти всего минувшего столетия русская культура, и в первую очередь классическая литература XIX в. Пушкин, Гоголь, Достоевский, Гончаров, Тургенев, Толстой, Некрасов, Островский – все они были выразителями духа Русской идеи в той или иной ее ипостаси. До конца 80-х – начала 90-х годов XX в. произведения этих писателей были неотъемлемой частью того культурного фундамента, на котором строилось обязательное образование населения, т. е., иначе говоря, они выполняли социализирующую функцию. Так что, пока живы поколения россиян, воспитанных на классической отечественной литературе, впитавшие в себя ее дух и идеи, до тех пор будет сохраняться солидная культурная основа для воспроизводства Русской идеи в нашем общественном сознании и поведении.

Конечно, национальный менталитет, сколь бы ни был он устойчив, подвержен изменениям, происходящим под воздействием социальных, политических и экономических факторов. Он может постепенно размываться, эволюционировать, но может и регенерировать, укрепляться в порядке защитной реакции на воздействие агрессивной среды.

В конце 80-х – начале 90-х годов, когда в СССР, а потом и в России стали происходить радикальные перемены, надежды на благоприятный исход которых были в немалой степени связаны с Западом, в российском менталитете тоже, было, началось размывание стереотипов, воплощающих дух традиционной Русской идеи. Однако дальнейшее развитие событий внутри страны (в частности, тяжелые социальные последствия либеральной «терапии») и на мировой арене (особенно третирование России западными странами, включая тех, в ком она готова была видеть своих политических партнеров и даже друзей) если и не пресекло, то заметно затормозило этот процесс. Больше того, в обществе начали восстанавливаться и укрепляться традиционные механизмы психологической защиты-социума, к числу которых всегда относилась Русская идея. Сегодня она выступает – как под собственным именем, так и под «псевдонимами» – в качестве одной из основных формул российской национальной самоидентификации, равно как и одного из факторов, определяющих сознание и поведение многих миллионов россиян.

Что же представляет собой Русская идея в ее традиционной форме? Как она формировалась? Каковы ее основные черты?

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ См.: Независимая газета. 1991. 24 янв.

² XIX Всесоюзная конференция Коммунистической партии Советского Союза. Стенографический отчет. Т. I. М., 1988. С. 89.

³ Во многих публикациях второй половины 80-х годов понятие сталинизма использовалось дня обозначения «теоретических» идей Станина, а понятие сталинщины – для обозначения направляемой им социально-политической практики.

⁴ XIX Всесоюзная конференция. Т. I. С. 224.

⁵ И дело тут не только в консерватизме общественного сознания и отсутствии в России прочных либеральных традиций, но и в том, что проповедь новых ценностей и попытки утверждения новых политических и экономических институтов оказались сопряженными с резким ухудшением качества и уровня жизни большинства россиян.

⁶ В качестве примеров можно назвать межрегиональную научно-практическую конференцию «Русская нация и русская идея: история и современность», состоявшуюся осенью 1996 г. в Оренбурге; две конференции, проведенные во второй половине 90-х годов. Центром по изучению России РУДН, Фондом им. Фридриха Эберта и Научным советом г. Москвы. (Материалы последней из них – «Кризис российской идентичности: причины и пути преодоления» – опубликованы отдельной книгой. См.: Преемство. Что будет с Родиной и с нами. М., 2000); а также парламентские слушания «Русский вопрос – пути правового решения (от русской идеи к идее новой России)», проведенные в Москве в феврале 1997 г.

⁷ Так, например, 8 ноября 1997 г. на канале РЭН ТВ прошла передача из цикла «Национальный интерес», специально посвященная Национальной идее. Похожие передачи были организованы и другими телеканалами.

⁸ См., в частности: Чубайс И. От Русской идеи – к идее новой России. М., 1996; Кобылянский В.А. Русская идея и возрождение России. Иркутск, 1997; Осипов Г.В. Россия – национальная идея: Социальные интересы и приоритеты. М., 1997; Сохряков Ю.И. Национальная идея в отечественной публицистике XIX – начала XX в. М., 2000; Подберезкин А.И., Янин И.Т. Искусство жить в России (Всероссийское общественно-политическое движение «Духовное наследие»). М., 1997; Русская идея, славянский космизм и станция «Мир». Калуга, 2000; Гулыга А. Русская идея и ее творцы. М., 2003; Саркисянц М. Россия и мессианизм. К «русской идее» Н.А. Бердяева. СПб., 2005; о. Томаш Шпидлик. Русская идея: новое видение человека / Пер. с фр. СПб., 2006.

⁹ О сохраняющемся интересе к проблеме можно судить, в частности, по одному любопытному штриху: деятельность Путина на посту главы государства с самых первых дней его президентства увязывалась рядом аналитиков именно с реализацией Национальной идеи. Как писала газета «Коммерсант» в статье «Национальная идея Путина», «Владимир Путин знает, где найти то, что никак не могли обнаружить ни его предшественники, ни даже президент – Русскую национальную идею» (1999. 24 дек.). Полтора года спустя, в марте 2001 г., М. Волкова в статье «Год президентства Путина: с программой или без нее?» утверждала на страницах «Независимой газеты»: «Единственное, над чем специально не хотел работать Путин, хотя и отвел этому целый раздел своей программы, так это над созданием так называемой национальной идеи…» (2001. 24 марта). А 14 апреля того же года В. Анфилов, полемизируя с М. Волковой, выступил в поддержку президента – опять же солидаризируясь с разделяемой им позицией (о ней речь впереди) по вопросу о Национальной идее: последняя не может быть сформулирована даже главой государства, она должна явиться на свет естественным путем (см.: Анфилов В. К вопросу о национальной идее // Независимая газета. 2001. 14 апр.).