Текст книги "Главная тайна горлана-главаря. Книга 1. Пришедший сам"

Наступил год 1907-ой. Семья Маяковских продолжала остро нуждаться. О том, как добывались средства для существования, описано в «Я сам»:

«Денег в семье нет. Пришлось выжигать и рисовать. Особенно запомнились пасхальные яйца, крупные, вертятся и скрипят, как двери».

Сергей Медведев:

«Помню, перед пасхой Людмила Владимировна и Володя занимались для продажи выжиганием и раскраской деревянных яиц. Принимала в этом участие и моя сестра. Работали и у них на квартире, и у нас. Пасхальные яйца заполняли все столы, окна, и в комнатах стоял запах горящего дерева».

Людмила Маяковская:

«В холоде, за полутёмной лампой, в дыму и копоти сидели мы за столом и работали… Часто сидели до утра. Умоешься и пойдёшь на занятия, а Володя ходил относить работу в магазин. Сидишь целый вечер, заработаешь два-три рубля, а эти вещи потом красуются в магазине Дациаро и продаются по пять-семь рублей.

Несмотря на то, что Володя эту работу не любил, он выполнял её хорошо. Эта работа нас выручала».

Магазин фирмы Джузеппе Дациаро (в России его звали Иосифом Христофоровичем) располагался на Кузнецком мосту в доме № 13 и торговал литографией – видами российских и зарубежных городов.

Александра Алексеевна Маяковская:

«После долгих и тяжёлых хлопот, разговоров и убеждений мне с детьми назначили пятьдесят рублей пенсии».

Жить стало немного легче. Но выжигать и выпиливать всё равно приходилось. Это, впрочем, не мешало Володе общаться с революционно настроенными жильцами.

Василий Канделаки:

«Помню мимолётное своё удивление, когда он смущённо, робко, боясь, что откажут, брал почитать „что-нибудь революционное“. Потом он перестал спрашивать, просто брал, глотал. Когда приходили товарищи, бросал своё выпиливание и присаживался в уголке, жадно слушал».

Учиться в Пятой классической гимназии Маяковский начал с четвёртого класса. Но учёба у него не заладилась – отметки были хуже, чем в третьем классе Кутаиса. В «Я сам» сказано:

«Единицы, слабо разноображиваемые двойками. Под партой – „Анти-Дюринг“…

Беллетристики не признавал совершенно. Философия. Гегель. Естествознание. Но главным образом марксизм. Нет произведения искусства, которым бы я увлекся более, чем "Предисловием "Маркса».

Знания классические – те, что давала гимназия, его уже совершенно не интересовали.

А народоволец Пётр Лавров (тот самый, что перевёл на русский язык «Марсельезу») однажды написал в своём дневнике, что без знаний…

«… человек ничто, …он наг и слаб в руках природы, он ничтожен и вреден в обществе».

Другой гимназист той же Пятой московской гимназии, Борис Пастернак (с ним Володя Маяковский знаком ещё не был), учился блестяще.

Почему же Маяковский, который ещё совсем недавно в учёбе был «первым», шёл «весь в пятёрках», теперь вдруг позиции эти сдал? Возможно, уровень обучения в московской гимназии оказался намного выше того, что был в периферийном Кутаисе. И упущено из-за революционных событий 1905 года тоже было немало. И стимула подтянуться и догнать ушедших вперёд не было – строгий отцовский надзор отсутствовал. И революционно настроенные студенты, снимавшие углы в квартире Маяковских, тоже влияли. Эти молодые бунтари наверняка распевали «Марсельезу», любимую песню Володиного отца. И гимназист-двоечник потянулся к нелегальной литературе, забросив легальные учебники.

Вот что думал по этому поводу жандармский офицер Александр Спиридович:

«Увлечение марксизмом было в то время повальною болезнью русской интеллигенции, развившейся ещё в 90-х годах. Профессура, пресса, молодёжь – все поклонялись модному богу – Марксу. Марксизм с его социал-демократией считался тем, что избавит не только Россию, но и весь мир от всех зол и несправедливостей и принесёт царство правды, мира, счастья и довольства. Марксом зачитывались все, хотя и не все понимали его. Студенческие комнатки и углы украшались портретами „великого учителя“, а также Энгельса, Бебеля и Либкнехта».

Многое из прочитанного Маяковский тоже не понимал. Приходилось обращаться за помощью к старшим. Например, к студенту Московского университета Ивану Богдановичу Карахану, жена которого дружила с Людмилой Маяковской. Карахан называл себя большевиком, хотя (напомним ещё раз) никакой «партии большевиков» в ту пору не существовало, а была РСДРП. Карахан вспоминал:

«Я познакомился с семьёй Маяковских в 1906 году, когда они переехали в Москву. Я в то время был уже членом партии большевиков, принимал участие в качестве дружинника в декабрьском вооружённом восстании в Москве в 1905 году, был ответственным пропагандистом московских организаций…

Я перед собою видел подростка, по своему духовному развитию он был, несомненно, выше своего возраста. Ему было тринадцать лет, а казалось, что ему шестнадцать и по росту, и по складу, и по развитию.

Начались наши беседы с того, что я ему помог в учёбе. Он очень отстал по математике. Он был гимназистом, а я был студентом третьего курса юридического факультета, был лет на десять старше его…

Будучи в гимназии, Володя мало интересовался гимназическими предметами и учением, даже тяготился ими, хотя имел колоссальные способности и мог легко преодолеть и эту математику, и всё остальное…

Когда мы столкнулись ближе, я ему многое стал рассказывать, давал литературу: «Искру», подпольную литературу, листовки, прокламации, давал читать Ленина и Плеханова.

Первое политическое воспитание, первые шаги, несомненно, он сделал со мною, получил через меня. Я видел, что человек хочет работать, может работать, что из него можно сделать хорошего пропагандиста-агитатора. И действительно, через год он стал пропагандистом.

Мы проработали несколько глав «Капитала». Он читал один, и затем мы прорабатывали вместе. Если ему было что-нибудь непонятно, он всегда приходил ко мне, и я разъяснял ему смысл политэкономии, которую я проходил в университете».

Чем же так притягивал марксизм молодых россиян?

Жандармский офицер Александр Спиридович:

«Само правительство… видело в нём противовес страшному террором народовольчеству. Грамотные люди, читая о диктатуре пролетариата Маркса, не видели в ней террора и упускали из виду, что диктатура не возможна без террора, что террор целого класса неизмеримо ужаснее террора группы бомбистов. Читали и не понимали, или не хотели понимать того, что значилось чёрным по белому».

Ситуация, по словам того же Александра Спиридовича, мгновенно изменилась, когда появился первый номер социал-демократической газеты «Искра»:

«Появление „Искры“ и её полные революционного огня и задора статьи как бы открыли глаза правительству, и оно узрело, наконец, весь вред марксизма, сеявшего классовую рознь и гражданскую войну, пропагандировавшего царство хама и босяка под именем диктатуры пролетариата. И правительство начало борьбу с социал-демократами более решительными мерами. Но в этой борьбе русское общество ему не помогало».

Владимир Маяковский в тот момент к марксизму как раз и потянулся.

Иван Карахан:

«Как характеризовать его? Он был живой мальчик, бойкий, начитанный, легко всё схватывающий. В семье дисциплинированным, любящим сыном. Такие отношения редко бывают между матерью, дочерьми и сыном, я бы сказал – это была действительно монолитная, крепкая, спаянная семья, и особенно на Володе это сказывалось».

Студенты-марксисты, жившие в их квартире и приходившие в неё, тоже влияли на подростка, который впоследствии написал о них (в «Я сам»):

«Из комнат студентов шла нелегальщина. „Тактика уличного боя“ и т. д. Помню отчётливо синенькую ленинскую „Две тактики“. Нравилось, что книга срезана до букв. Для нелегального просовывания. Эстетика максимальной экономии».

Гимназист Маяковский очень быстро из простого слушателя студенческих разговоров превратился в участника их нелегальных «дел». Иван Карахан писал:

«При мне он сперва работал по технической части: собирал подпольные явки, хранил подпольную литературу. Он очень любил быть в среде взрослых и был недоволен, когда его считали за мальчика. Эту черту я сразу в нём подметил.

Его очень увлекала моя работа в подпольных кружках.

Его очень интересовала тактика подпольщика. Я рассказывал о себе, рассказывал, как надо заметать следы от шпиков и т. д. Он улыбался, просил рассказать об этом, слушал с большим любопытством и сам воспринимал методы «заметания следов».

Моя партийная кличка была «Ванес». Он просил:

– Ванес, расскажите, как вы это делаете!

Я рассказывал:

– Вот сижу я в конке, и вижу, что за мной следят. Я быстро выпрыгиваю через переднюю площадку и на ходу вскакиваю в другую конку, в третью и, таким образом, заметаю следы. Или, зная проходные дворы в Москве, быстро исчезаю через них.

Эта тактика его очень интересовала. Он, видимо, ей учился…»

О революционной тактике тогда очень много говорили – причиной послужило событие, произошедшее 2 декабря 1906 года, и главным героем которого был адмирал Фёдор Васильевич Дубасов, бывший генерал-губернатор Москвы, подавивший вооружённое восстание 1905 года. Теперь он проживал в Петербурге.

Владимир Джунковский:

«В 12 часов дня Ф.В. Дубасов вышел из своего дома на прогулку в Таврический сад, но не успел сделать и пятидесяти шагов, как неожиданно три молодых человека – юноши, из них один был в студенческой форме – сделали ряд выстрелов по направлению к Дубасову. К счастью, ни одна пуля не попала. Потом один из них бросил бомбу. Дубасов упал, но тотчас поднялся и, опираясь на палку, подошёл к покушавшемуся на него, которого уже держали агенты, и стал его рассматривать».

Как потом было установлено, покушались члены эсеровского «Летучего террористического отряда» Пётр Воробьёв и Василий Березин. Было ещё двое бомбистов, бросивших взрывное устройство, начинённое мелкими гвоздями. Этим терактом социалисты-революционеры намеревались отметить годовщину со дня начала вооружённого восстания в Москве.

Покушавшиеся были отданы под суд и приговорены к смертной казни. Джунковский писал, что Дубасов…

«… сокрушался, что казнили этих юношей, которые на него покушались. Он говорил, что когда смотрел на того юношу, который стрелял в него, то видел такие испуганные глаза, что видно было, что он сам испугался, что стрелял. Дубасов находил, что таких невменяемых юношей нельзя убивать, и писал даже Государю, прося судить юношу общим порядком, но его просьба не была уважена».

О судьбе эсеров-террористов, закончивших свой жизненный путь на виселице, постояльцы квартиры Маяковских тоже «говорили, спорили много и горячо».

Насколько было рискованно в ту пору быть бунтарём-подпольщиком, наглядно продемонстрировала и судьба Исидора Морчадзе, который впоследствии написал:

«В конце 1906 года я был арестован, сидел в изоляторе Бутырской тюрьмы в пугачёвской башне. Обвиняли меня, что я участник экспроприации «Купеческого общества» и член Кавказской боевой дружины, но доказать не могли, и меня выслали в Туруханский край сроком на четыре года».

Поражает осведомлённость Охранного отделения – ведь там, как оказалось, знали всю подноготную Исидора Морчадзе. Также обращает на себя внимание и фраза «доказать не могли». Ведь, несмотря на отсутствие доказательств, его всё же выслали в Туруханский край, а для человека, родившегося и выросшего в тёплой Грузии, это было весьма суровым наказанием.

Тяжкая доля сосланного революционера Володю Маяковского не испугала – ему по-прежнему очень хотелось испытать на себе все прелести подпольной работы. А для этого надо было попасть в их тайный контингент.

Между тем 21 декабря 1906 года в Петербурге было совершено… Далее – слово Владимиру Джунковскому:

«… совершено было злодейское покушение на градоначальника Лауница после торжественного открытия отделения по кожным болезням в Институте экспериментальной медицины… После молебна, когда он сходил с лестницы, в него выстрелил революционер-анархист, явившийся на торжество элегантно одетый, во фраке, с пригласительным билетом. Лауниц был убит наповал».

Назначенный 31 декабря 1905 года градоначальником Санкт-Петербурга генерал-майор Владимир Фёдорович фон дер Лауниц быстро навёл в столице порядок, разгромив революционное подполье. Смута в городе прекратилась, жизнь стала налаживаться. Но приструнённые террористы начали мстить. В их списке приговорённых к смерти Владимир Лауниц занимал третье место – после императора Николая и главы правительства Петра Столыпина. На Лауница было совершено 15 покушений. Ему предлагали бросить всё и уехать в какой-нибудь тихий край, но он говорил: «Я нужен государю».

Что касается убийцы градоначальника, то Джунковский не совсем точен. Как установило следствие, роковые выстрелы произвёл не анархист, а член «Северного боевого летучего отряда», пришедшего на смену «Боевой организации эсеров», Евгений Кудрявцев (по кличке Адмирал), покончивший с собой на месте преступления.

Бурные обсуждения, которые вызвал этот террористический акт у студентов-социалистов, собиравшихся в квартире Маяковских, ещё не утихли, когда произошло покушение на главного военного прокурора России Павлова.

Генерал-лейтенант Владимир Петрович Павлов был инициатором закона о военно-полевых судах, которые, по его мнению, должны были защитить россиян от кровавого террора, развязанного государственными преступниками. На одной из служебных бумаг, поданных от его имени военному министру, сохранилась собственноручная резолюция Николая Второго:

«Напоминаю… моё мнение относительно смертных приговоров. Я их признаю правильными, когда они приводятся в исполнение через 48 часов после совершения преступления – иначе они являются актами мести и холодной жестокости».

Тогдашний военный министр России Александр Фёдорович Редигер чуть позднее разъяснил, что имел в виду император:

«… быстрое исполнение наказания будет больше устрашать».

Об этих высказываниях царя Николая, конечно же, мало кто знал в ту пору. Но о том, что смертные казни совершались, причём, как правило, на следующие сутки после вынесения приговора, было известно очень многим.

Эти смертные приговоры утверждал главный военный прокурор Павлов, и сеятели революционной смуты приговорили его к смертной казни. 27 декабря газета «Русское слово» в разделе «Убийства, нападения, грабежи» сообщила:

«В 9 часов утра генерал Павлов выехал в экипаже из дома, где он живёт, и направился в главный военный суд. На Мойке, недалеко от здания военного суда, в его карету было произведено шесть револьверных выстрелов. Генерал Павлов был убит наповал. Стоявший тут же близко городовой тяжело ранен. Ранен также случайно проходивший мимо какой-то мальчик.

Нападавших было несколько человек. Один из них убит; другой, который был одет в форму матроса, отстреливался в течение четверти часа от окруживших его полицейских. Он поскользнулся и упал, после чего был схвачен».

На следующий день та же газета поместила сообщение Санкт-Петербургского Телеграфного Агентства:

«ПЕТЕРБУРГ. 27, XII. Сегодня, 27-го декабря в 9 часов утра, во дворе главного военного суда убит главный военный прокурор генерал-лейтенант Павлов тремя выстрелами из револьвера. Убийца, одетый в форму солдата, бежал, и при преследовании ранил двух городовых и мальчика, но был задержан».

Террорист, одетый то ли «в форму матроса», то ли «в форму солдата», был в тот же день приговорён к смертной казни и 28 декабря повешен.

Его имя стало известно только через месяц – 29 января «Петербургская газета» оповестила читателей, что передовая статья эсеровского листка «Голос рабочих» посвящена…

«… Николаю Егорову – убийце главного военного прокурора Павлова…

Крестьянин по рождению, матрос по службе, социалист-революционер Николай Егоров был одним из участников и руководителей июльского кронштадтского восстания. Затем Егоров дезертировал и вступил в летучий боевой отряд».

То, что эсер Егоров был осуждён и повешен, московских студентов-социалистов не устрашило. А гимназист Маяковский продолжал неудержимо рваться к тому, чтобы как можно скорее стать революционером.

Иван Карахан:

«Что я ему поручал? Например, надо было сообщить товарищам явку. Нужно было пройти в какой-нибудь дом в так называемом „латинском квартале“ (Бронная, Козихинский переулок). Я посылал с ним явки тем партийцам, которые должны были явиться. Он это исполнял. Разносил записки и указания, с каким паролем надо явиться. Затем он приносил и хранил у себя литературу. Я избегал хранить её у себя, потому что за мной следили, а у него я мог её держать…

В этот период времени я работал вместе с Денисом Загорским. И Володя Маяковский, посещая со мною кружки и выполняя различные мои поручения, несомненно встречался и с Денисом. Я припоминаю, что он выполнял и поручения Дениса, и тот его знал как начинающего работать партийца».

Денис Загорский (Вольф Михелевич Лубоцкий) был, между прочим, другом детства Якова Михайловича Свердлова, ставшего после Октября 1917 года одним из виднейших большевистских вождей. Так что подпольная работа юного Маяковского начиналась с общения с заметными людьми. Но так как не только революционного, но и обычного жизненного опыта у него ещё было маловато, ничем серьёзным заниматься он, конечно же, не мог. Старшие товарищи могли предложить ему лишь одно – быть мальчиком на побегушках. И он стал им, занимаясь этим делом с огромным удовольствием – ведь романтика во все века увлекает подрастающее поколение.

Кроме товарища «Дениса» Маяковский общался и с другим подпольщиком – Владимиром Вегером, который впоследствии вспоминал:

«Я был тогда парторгом по студенческим делам, учился на экономическом отделении Московского университета.

Он был направлен ко мне для использования его в партийной организации. В московской организации он ещё не состоял, он приехал недавно с Кавказа и в Москву явился новичком. Он пришёл с тем, чтобы ему оформиться и быть привлечённым на партийную работу в нашей организации. Он заявил, что желает всецельно посвятить себя подпольной работе.

Мне как члену Московского Комитета надо было выяснить, каковы же его позиции. А в московской организации в течение ряда лет, предшествовавших 1908 году, велась борьба с самостоятельной, противоположной организацией меньшевиков. Поэтому в разговоре с Маяковским надо было выяснить, какого направления он придерживается, является ли сформировавшимся большевиком.

Его большевистские настроения выразились в двух вопросах. Во-первых, он отрицательно относился к либералам, к либеральной буржуазии, к деятелям земства и городов. А это было пунктом, на котором выявлялась разница между большевиками и меньшевиками.

Второе. Маяковский не сомневался в том, что самым передовым классом, способным совершить революцию, является рабочий класс. То есть он был знаком с некоторыми положениями марксистской литературы, стоял на позиции научного социализма.

Но мало этого, оказалось, что им признаётся не только руководящая роль в революции рабочего класса, но именно то, что наряду с этим должен быть установлен союз рабочего класса с крестьянскими массами.

Мы беседовали при первой встрече наедине. И вот в этой беседе выяснилось, что он действительно находится на большевистских позициях».

В тот момент партийный организатор Лефортовского района собирался уезжать в Петербург, и ему искали помощника, чтобы он набрался опыта.

Вегер продолжает:

«Нужно было подготовить парторга района, который мог бы войти в МК партии. В этом районе работал тогда другой товарищ – Оппоков-Ломов. Так как Маяковский произвёл впечатление организаторски сильного парня, то я предложил ему организационную работу у Ломова, в Лефортовском районе. И он пошёл туда, на эту работу».

Следует отметить, что Владимир Вегер был не единственным, кто «прощупывал» революционную прочность юного гимназиста. В своих воспоминаниях он отметил:

«Кроме меня Маяковский проверялся ещё одним членом МК».

В самом начале весны 1907 года в городе Киеве произошло событие, которое явилось ещё одной семейной трагедией – не дожив чуть больше месяца до своего 48-летия, скончался профессор, доктор богословия, статский советник Афанасий Иванович Булгаков. Его старшему сыну Михаилу было всего пятнадцать лет.

Тогдашнему москвичу Володе Маяковскому, конечно же, и в голову не могло прийти, что у него объявился товарищ по несчастью. Жизненные пути Владимира и Михаила пересекутся лишь через двадцать лет, когда один из них станет знаменитым поэтом, а другой – не менее знаменитым писателем. Но всё это время у них в душе будет находиться невидимая никому незаживающая рана, которая будет терзать обоих.

Гимназист Маяковский, как мы помним, ещё и по учёбе сильно отставал. Его тогдашний приятель Сергей Медведев объяснял причину этой неуспеваемости так:

«Учиться ему вначале было довольно трудно: по таким предметам, как математика, он подготовлен был слабо, приходилось подгонять, но интереса у него к этим наукам не было никакого. Гимназия его нисколько не увлекала и всегда оставалась как-то вне его интересов. Мы с ним почти никогда о ней не говорили. Володя перерос своих сверстников не только по своему физическому развитию, но и по своим духовным запросам. У него уже тогда был определённо выраженный интерес к общественно-политическим вопросам, и понятно, что общение с мальчиками-одноклассниками его не удовлетворяло, подобрать себе приятелей среди них он не мог».

Александра Алексеевна Маяковская писала примерно то же самое:

«Он ходил в гимназию, но занят был больше другими делами: читал, вёл пропаганду среди рабочих».

Классный наставник как-то сказал Людмиле Владимировне:

«Ваш брат очень способный, …но в нём и в его поведении есть что-то, что плохо влияет на товарищей».

Как раз в тот момент Маяковский и стал членом социал-демократической партии.

Иван Карахан:

«Я считаю, что осенью 1907 года В.В.Маяковский, уже достаточно подготовленный, фактически вступил в партию большевиков и работал самостоятельно».

О том, как происходило это «вступление», рассказал Владимир Вегер:

«Формальных рекомендаций тогда не существовало, но член Московского комитета мог ввести в партийную организацию любого человека, которому он доверял. То есть для лица, которого рекомендовал член МК, не требовалось добавочных рекомендаций. Я его направил к другому члену МК – Ломову, и тот очень быстро сделал его своим помощником».

В 1907 году в социал-демократическую партию вступил не только Маяковский. Эсдеком стал и Владимир Старосельский, бывший губернатор Кутаиса, сосланный на Кубань.

Из истории партии большевиков известно, что весной 1907 года 19-летний социал-демократ Гирш Бриллиант (вместе со своим ровесником и членом РСДРП Николаем Бухариным) провёл на одной из лесных полянок в Сокольниках нелегальный слёт бунтарски настроенной молодёжи, сильно сплотивший подпольную ячейку юных революционеров. Впоследствии стали считать, что с этого мероприятия и начался комсомол.

Участвовал ли в том слёте Маяковский?

Сведений о том не сохранилось. Но годы приобщения к РСДРП гимназиста Маяковского и проведения конференции в Сокольническом лесу совпадают. Поэтому вполне возможно, что Бухарин с Бриллиантом тоже могли оказаться в числе первых партийных наставников молодого Маяковского, который уже тогда выделялся среди начинающих нелегалов своим энтузиазмом, активностью, а также знанием работ Маркса, Ленина и Плеханова.

Тайная конференция в Сокольниках, видимо, неслучайно проводилась именно весной 1907 года, потому что с 30 апреля по 19 мая в Лондоне проходил V съезд РСДРП. Его делегатами были грузинский поэт Иосиф Джугашвили и «певец босяков» (как его называл жандармский офицер Александр Спиридович) Максим Горький.

Публицист Дмитрий Владимирович Философов примерно в то же время опубликовал статью «Конец Горького», в которой говорилось:

«Две вещи погубили писателя Горького: успех и наивный, непродуманный социализм».

Особенно страшили Философова горьковские «босяки»:

«Здесь уже не литература пресыщенных интеллигентов, а подлинный мускулистый кулак человека-полузверя. Сила в нём громадная, инстинкт праведный, и нет только рычага, к которому он мог бы приложить силу… Эта пробудившаяся сила может послужить или добру, или злу, приложиться к рычагу или дьявольскому, или божественному. Опасность в ней великая, и когда Мережковский боится этой новой силы – он прав. „Грядущий Хам“, „внутренний босяк“, кроме своего "я" никого и ничего не признающий ни на земле, ни на небе, сулит сюрпризы не очень приятные…

Мережковский хочет верить, но сомнения порой одолевают его; Горький же думает, что он уже нашёл «имя» для опустошённой души, нашёл рычаг для приложения босяцкой силы, и рычаг этот – социализм».

В мае 1907 года вышла в свет книга, которую написал малограмотный сибиряк, не считавший себя «босяком». Сие творение было названо им «Житие опытного странника». Автора этого произведения звали Григорий Ефимович Распутин.

А поверивший в социализм писатель Максим Горький, находясь в это время на лондонском съезде социал-демократов, с интересом наблюдал за шумной перепалкой, возникшей между теми, кто собирался повести любимых им «босяков» на штурм самодержавия. Лидер меньшевиков Юлий Мартов (Цедербаум) потребовал исключить большевиков из партии за то, что они добывают деньги (для Ульянова и его сторонников), совершая экспроприации. За эти «дела», не санкционированные партией, многие эсдеки считали «Ленина и К"» обычными жуликами, а меньшевик Фёдор Ильич Дан (Гурвич) впрямую называл ленинцев «компанией уголовников». Исключать экспроприаторов из партии съезд не стал, но подобное добывание средств запретил категорически. Однако большевики внутри вновь избранного Центрального комитета РСДРП образовали свой тайный «Большевистский центр» во главе с «Малой Троицей» или «Советом Трёх»: Владимиром Ульяновым, Леонидом Красиным и Александром Богдановым. Так что «уголовное» снабжение деньгами ленинцев было продолжено.

Владимир Маяковский той весной ещё только набирался опыта революционера-подпольщика.

Иван Карахан вспоминал:

«В 1907 году Володя политически уже сформировался…

Я видел в нём товарища, который хотел освоить марксизм и стать активным борцом революции.

Гимназией он тяготился и был в ней как-то между прочим. Детвора ему была неинтересна».

В пятый класс Маяковского всё же перевели. Правда, с несколькими переэкзаменовками. Поэтому летом ему пришлось заниматься, о чём он упомянул 14 июля в письме, посланном сестре Ольге:

«День своего рождения провёл хорошо, только на другой день вспомнил о нём. Ты пишешь, что хорошо проводишь время, – рад за тебя, я же сижу дома или что-нибудь читаю, или же учу уроки и ругаю бога за вавилонское столпотворение. Захотелось ему башню разрушить, он и перемешал языки, а я за него страдай и учи уроки, совсем у бога логики нет!

У Медведевых время провёл так, как и вообще у них проводил: ел, пил, спал, купался, гулял, читал и изредка занимался».

Сергей Медведев, на даче у которого Маяковский «проводил время», впоследствии написал о своем друге:

«Особенно близко Володя ни с кем не сходился. Он был скрытен, замкнут и, как нам казалось тогда, угрюм».

Александра Алексеевна Маяковская:

«Однажды у меня спросила знакомая: „Сколько лет Володе?“ – и удивилась, что ему только четырнадцать лет. А когда она ушла, Володя обиженно сказал мне:

– Зачем говорить, сколько мне лет!

Он говорил, что ему семнадцать лет. Так он выглядел, и ему хотелось скорее быть взрослым».