Текст книги "Главная тайна горлана-главаря. Книга 1. Пришедший сам"

Приведённый в участок «столбовой дворянин» вёл себя вызывающе дерзко.

Допрашивавший его околоточный надзиратель второго участка Пресненской части П.И.Платонов в протоколе указал:

«Когда Маяковский был доставлен в участок, то здесь же находились задержанные раньше в доме Коноплина жильцы портного Лебедева. Маяковский сейчас же вступил в разговор со старшим из них и стал шептаться. На моё замечание: „Должно быть, знакомы с ним?“ – Маяковский ответил: „Не ваше дело“.

Предъявленная мне фотографическая карточка (предъявлена карточка Жигитова) изображает то лицо, с которым шептался Маяковский».

На вопрос околоточного надзирателя, где он взял изъятые у него прокламации, задержанный ответил, что «издания он принёс неизвестному мужчине, который с ним раньше встречался у памятника Пушкину».

В протоколе также отмечено:

«Маяковский давал такие сбивчивые объяснения, что я не мог понять, жил ли этот мужчина в доме Коноплина или же только поручил доставить издания туда, сам же проживал в другом месте.

При перерасспросе Маяковский заявил, что он больше мне отвечать ничего не будет…

При вопросе о возрасте, Маяковский показал, что ему 17 лет».

В «Я сам» инцидент с задержанием описан так:

«29 марта 1908 г. нарвался на засаду в Грузинах. Наша нелегальная типография. Ел блокнот. С адресами и в переплёте».

Но возникает вопрос! В связи с загадочной странностью появления Маяковского в засаде. Он принёс в типографию кипу антиправительственной литературы. Зачем? Подобную литературу из нелегальных типографий выносят. Как готовую продукцию. А приносят листок, на котором написан текст очередной прокламации. Для чего понадобилось доставлять в типографию весь этот ворох листовок и газет?

Да и сам приход Маяковского в квартиру Коноплина удивил даже Тимофея Трифонова, который впоследствии вспоминал:

«Когда мы встретились с ним уже в тюрьме, я спросил: „Зачем ты приходил?“ Он говорит: „Я приходил тебе сказать, чтобы ты пришёл на заседание МК“. – "Да зачем же ты приходил, ведь ты мне уже сказал? "»

В самом деле, никакой особой надобности посещать квартиру, которую снимал Трифонов, не было. Чрезмерная активность юного эсдека лишь добавила в дело о подпольной типографии дополнительные улики. Но если так, значит, Маяковский того доверия, которое оказали ему революционеры-эсдеки, не оправдал?

Впрочем, возможна и иная версия. Типография была только-только организована. Никакой печатной продукции выдать она ещё не успела. Жандармам явно не хватало улик в виде листовок и прокламаций антиправительственного содержания. Организовать их доставку охранке особого труда не составляло – гимназист Маяковский давно уже был у неё на примете. И одному из полицейских агентов дали задание направить в квартиру, где была устроена засада, «товарища Константина», нагрузив его прокламациями. Агент задание выполнил.

Как бы там ни было, но в тот же день в квартиру, где проживала семья Маяковских, нагрянула полиция и учинила обыск. Отличилась сестра Ольга.

Людмила Маяковская:

«Пока полицейские обыскивали комнату, где жил Володя, сестра спустила на соседнюю крышу в снег несколько пачек нелегальных брошюр из окна угловой комнаты. При обыске ничего не нашли».

В полицейском протоколе, в самом деле, записано:

«1908 г., марта 29 дня, я, помощник пристава 1 участка Сущёвкой части, капитан Алексеев, …произвёл обыск в квартире, занимаемой Маяковской, причём ничего предосудительного не обнаружено, а также переписок, рукописей и визитных карточек, а также адресов».

Регистрационная карточка Московского охранного отделения, составленная на Владимира Маяковского после его ареста в 1908 году. Репродукция Фотохроники ТАСС

Людмила Маяковская после обыска всё же уничтожила свои письма родным, боясь, что они могут попасть в полицию и негативно повлиять на судьбу арестованного брата.

Сохранился ещё один официальный документ, составленный тогда же:

«1908 года, марта 29 дня, я, московский градоначальник, генерал-майор Адрианов, получив сведения, дающие основания признать потомственного дворянина Владимира Владимирова Маяковского вредным для общественного порядка и спокойствия, руководствуясь § 21 высочайше утверждённого в 31 день августа 1881 года Положения об усиленной охране, постановил: означенного Маяковского, впредь до выяснения обстоятельств дела, заключить под стражу при Сущёвском полиц<ейском> доме с содержанием согласно ст<атье> 1043 Уст<ава> Угол<овного> судопр<оизводства>».

Московская судебная палата, получив от Охранного отделения протокол об обнаружении тайной типографии, поручила вести это дело следователю по особо важным делам Роману Романовичу Вольтановскому. Ему было предписано:

«Приступить к производству предварительного следствия по признакам преступления, предусмотренного 1 ч<астью> 102 ст<атьи> Угол<овного> улож<ения>».

30 марта все задержанные в доме Коноплина были переведены в Сущёвский полицейский дом, где на них завели учётные карточки, в которые вклеили три фотокарточки: две – в 1/7 натуральной величины (поясной портрет в профиль и фас), а третья…

«…во весь рост, стоя, в 3/4, в том самом головном уборе, верхнем платье и обуви, в которых был задержан».

Под снимком арестованного «дворянина» написали:

«Владимир Маяковский. Возраст по наружному виду 17–19 лет».

Тут же – запись, сделанная, видимо, несколько позднее:

«Год и мес<яц> рожд<ения> – 7 июля 1893».

В «описании примет» указан рост задержанного (в шапке) – 1 метр 85 сантиметров.

Иван Карахан, который оказался невольным свидетелем событий, связанных с арестом Маяковского, написал:

«Семья переживала это спокойно, поддерживала его».

О том же – воспоминания Аркадия Самойлова:

«Однажды собрался кружок на занятия, но товарищ Константин, всегда очень аккуратно приходивший на занятия, не Вскоре мы узнали, что он арестован. Нового пропагандиста нам в это время не дали, и кружок распался».

В «Я сам» после фразы о съеденном блокноте следует:

«Пресненская часть. Охранка. Сущёвская часть».

Под словом «Охранка» имелся в виду допрос, который 3 апреля учинил задержанным следователь Вольтановский. Маяковскому было задано несколько вопросов и предложено ответить на них письменно.

О том, чем он в настоящее время занимается, Маяковский написал:

«Готовлюсь на аттестат зрелости на средства матери».

В графе «Экономическое положение родителей» дал ответ:

«Мать живёт на пенсии».

Про своё образование сообщил:

«Учился в 5-й Московской классической гимназии, вышел из 5-го класса по болезни».

По поводу главной улики дал такие показания:

«Свёрток прокламаций, которые были у меня найдены при аресте 29 марта сего года, я получил в среду на предыдущей неделе от человека, которого я знал под именем Александр. Вещи эти мне переданы Александром у памятника Пушкину. Одет он в чёрное пальто, в серый полосатый костюм, сам он был высокого роста с чёрной бородкой. Адрес мне был дан в Ново-Чухнинский переулок, дом Коноплина, кв. 7, для передачи Льву Яковлевичу Жигитову.

Прокламации эти были в двух свёртках. Жигитову я должен был передать от имени Александра».

Но ведь давая такие показания, Маяковский выдавал своего товарища по партии – Льва Жигитова. Как же так?

Здесь мы ненадолго расстанемся с нашим героем, потому что настало время рассказать о том, что представлял собою российский полицейский сыск начала XX века. Одним из главных его создателей был начальник Московского охранного отделения Зубатов. Это про него были сложены частушки, которые весело распевали два Владимира, Маяковский и Гзовский.

Сергей Васильевич Зубатов родился в Москве в 1864 году в семье отставного офицера, служившего управляющим большого дома на Тверском бульваре.

Окончив в 1881 году прогимназию, Сергей поступил в пятый класс Пятой московской гимназии – в то же самое учебное заведение, которое за десять лет до него закончил российский философ и поэт Владимир Соловьёв, и в котором четверть века спустя стал учиться Владимир Маяковский.

Сергей Зубатов много читал. Увлёкшись религиозными темами, начал вступать в дискуссии с соучениками и учителями гимназии. Затем ознакомился с сочинениями Николая Чернышевского, Дмитрия Писарева, Чарльза Дарвина, Карла Маркса и других не одобрявшихся официально авторов. Увлекся народовольческими идеями и организовал гимназический кружок нигилистов, в котором верховодил.

Отец Сергея не на шутку встревожился. Чтобы уберечь сына от «вредного революционного влияния», подал прошение об исключении его из гимназии.

И паренька исключили.

Точно так же, как и Владимира Маяковского.

Только Сергея Зубатова вынудили покинуть гимназию для того, чтобы он отдалился от революционных дел, а Маяковский расстался с учёбой, стремясь скорее приобщиться к антиправительственному подполью.

Оставив в 1884 году учебные занятия, Зубатов стал служить – поступил в канцелярию Московской дворянской опеки. И ещё за небольшую плату подрабатывал в частной библиотеке на Тверском бульваре, на хозяйке которой вскоре женился.

В этой библиотеке от читателей, главным образом, молодых людей, отбоя не было, так как здесь выдавались книги, изъятые из обращения (то есть запрещённые). Зубатов и вовсе превратил библиотеку в молодёжный клуб, устраивая дискуссии на вольные темы.

Об этом стало известно полиции, и летом 1886 года Сергея вызвали на допрос к начальнику Московского охранного отделения Николаю Сергеевичу Бердяеву. Узнав, что его обвиняют в устройстве конспиративной явки для революционно настроенных читателей, Зубатов страшно возмутился, заявив, что это не он, а «красные иезуиты» (так записано в протоколе допроса) превратили его библиотеку в «очаг конспирации». И поклялся «бороться всеми силами с этой вредной категорией людей, отвечая на их конспирацию контрконспирацией, зуб за зуб, вышибая клин клином».

Есть и другая версия, согласно которой Зубатову пригрозили высылкой из Москвы, и его это сильно испугало. Родственникам пришлось срочно собирать деньги для того, чтобы освободить задержанного под залог.

Как бы там ни было, но, когда жандармский ротмистр Бердяев предложил Зубатову стать секретным сотрудником Охранного отделения, чтобы «на деле доказать свою приверженность существующему порядку и раз навсегда снять сомнение в своей благонадёжности», тот ответил согласием.

Став тайным агентом, Сергей поразил сослуживцев своей начитанностью, знанием особенностей и правил, на которых строилось революционное движение, а также удивительным умением находить подход к людям. И ещё Зубатов обладал необыкновенной трудоспособностью, невероятной настойчивостью и очень хорошей памятью. Эти свойства помогли ему стать весьма ценным сотрудником. Про него даже стали говорить, что он обладает «исключительными способностями» в розыскных делах.

По рекомендации полиции Зубатов поступил работать телеграфистом на «Московскую центральную телеграфную станцию». И стал вольнослушателем Московского университета. Талантливо разыгрывая роль революционера, он раскрыл нелегальный студенческий кружок, члены которого были арестованы и осуждены. За ними последовали другие выявленные им подпольщики (около двухсот человек). О них Зубатов (в докладной записке московскому обер-полицеймейстеру Евгению Корниловичу Юрковскому) написал:

«… не я их толкнул на революционный путь, но, благодаря надетой на себя личине революционера, я их обнаружил».

Прошёл год успешной секретной работы Зубатова. И настал день, когда революционеры разоблачили его как «провокатора», а в одном нелегальном рабочем кружке даже приговорили к смертной казни.

Ценя удивительные способности раскрытого агента, начальство предложило ему официально перейти на розыскную работу. И с 1 января 1889 года он был зачислен в штат московской полиции с прикомандированием к Охранному отделению – стал чиновником для особых поручений.

Его карьера развивалась стремительно. В 1894 году Зубатов – уже помощник ротмистра Бердяева. А через два года, уличив своего шефа в растрате казённых средств, Сергей Васильевич (есть и такое свидетельство) написал на него докладную в Департамент полиции. И вскоре занял освободившееся начальственное место, став (вопреки существовавшим правилам – ведь он не был жандармским офицером) главой Московского охранного отделения.

Зубатов сразу приступил («по долгу службы царю и Отечеству и по велению совести гражданина») к решительному реформированию всей сыскной службы, внося в её повседневную практику строгую организацию и чёткий порядок.

Отныне во все нелегальные группы и кружки сомнительного с точки зрения властей толка засылались свои (специально для этого дела подготовленные) люди. В охранке их нарекли «информаторами», революционеры называли их «провокаторами». От них Охранное отделение оперативно узнавало о том, что происходило в среде подпольщиков, и имело достоверные сведения обо всех, кто занимался антиправительственной деятельностью.

Зубатов издал специальную «Инструкцию господам участковым приставам Московской городской полиции по производству обысков, арестов и выемок, о государственных преступлениях». И таких служебных бумаг появилось немало. В полиции принялись подробно регистрировать каждого задержанного, включая его фотографирование и скрупулёзное описание внешности и привычек.

Жандармскому офицеру Александру Ивановичу Спиридовичу довелось работать под началом Сергея Зубатова с 1900 года. Вот как он описал первую встречу с ним:

«… еду в Гнездиковский переулок являться в Охранное отделение.

Двухэтажное здание зеленоватого цвета окнами на переулок.

Вхожу в большой, нарядный не казённый кабинет. На стене – прелестный, тоже не казённый царский портрет. Посреди комнаты – среднего роста человек в очках, бесцветный, волосы назад, усы, борода, типичный интеллигент, это – знаменитый Зубатов.

Представляюсь, называя его «господин начальник». Он принимает мой рапорт стоя, по-военному, опустив руки и, дав договорить, здоровается и предлагает папиросу. Отказываюсь, говорю, что не курю. Удивляется.

– Может быть и не пьёте?

– И не пью.

Начальник смеётся и, обращаясь к Медникову, говорит: «Евстратий, и не пьёт!»».

Шел уже четвёртый год, как московскими жандармами руководил новый начальник, и Спиридович написал:

«Отделение уже вычистило к тому времени Москву и раскрыло несколько революционных организаций вне её…

Зубатое сумел поставить внутреннюю агентуру на редкую высоту. Осведомлённость отделения была изумительна. Его имя сделалось нарицательным и ненавистным в революционных кругах. Москву считали гнездом «провокаций». Заниматься в Москве революционной работой считалось безнадёжным делом».

Да, Московское охранное отделение стало образцом для всей России. И это произошло, как считал Александр Спиридович, исключительно благодаря розыскным способностям Сергея Зубатова:

«… зная отлично революционную среду с её вождями, из которых многие получали от него субсидии за освещение работы своих же сотоварищей, он знал цену всяким «идейностям», знал и то, каким оружием надо бить этих спасителей России всяких видов и оттенков».

Зубатов обладал особым талантом на склонение революционеров к даче откровенных показаний и на их согласие сотрудничать с Охранным отделением (вновь сошлёмся на Александра Спиридовича):

«Зубатов не смотрел на сотрудничество как на простую куплю и продажу, а видел в нём дело идейное, что старался внушить и офицерам».

В работе с подследственными Зубатов предпочитал метод убеждения и очень часто, по словам Спиридовича, лично общался с задержанными:

«Это не были допросы, это были беседы за стаканом чая о неправильности путей, которыми идут революционеры, о вреде, который они наносят государству. Во время этих разговоров со стороны Зубатова делались предложения помогать правительству в борьбе с революционными организациями. Некоторые шли на эти предложения, многие же, если и не шли, то всё-таки сбивались беседами Зубатова со своей линии, уклонялись от неё, другие же совсем оставляли революционную деятельность».

Именно Зубатов придумал слово «сексот» – «секретный сотрудник».

От того, что Охранное отделение города Москвы свою работу улучшило, революционное движение в стране на убыль не пошло. В самом конце XIX века социалисты всех мастей развили бурную деятельность. Опираясь на рабочую массу, они обещали ей в недалёком светлом будущем всеобщее счастье и благополучие.

Зубатов предложил вырвать пролетариев из рук активизировавшихся революционеров. Спиридович пишет:

«Он понимал, что с рабочими нельзя бороться одними полицейскими мерами, что надо делать что-то иное, и решил действовать в Москве, как находил правильным, хотя бы то был и не обычный путь».

Зубатов считал, что пролетариям нет смысла гоняться за непонятными им революционными идеалами, у них должна быть другая (главная) цель – борьба за нормальные условия труда и за реальную «копейку», то есть за свою заработную плату.

В апреле 1898 года он подал об этом докладную записку своему непосредственному начальнику – тогдашнему московскому обер-полицеймейстеру Дмитрию Фёдоровичу Трепову. Тот направил полученные бумаги генерал-губернатору Москвы, Великому князю Сергею Александровичу, который зубатовскую идею одобрил.

И дело пошло! Сначала в Москве, а затем в других городах страны стали возникать легальные рабочие организации. Получив в 1902 году повышение и переехав в Санкт-Петербург, Зубатов (вновь сошлёмся на Александра Спиридовича) принялся проводить…

«… совещания с лицами, увлёкшимися идеей поставить рабочее профессиональное движение в России…».

В этих совещаниях принимал участие и…

«… окончивший в том году духовную академию священник Гапон, который должен был начать работу среди рабочих в Петербурге».

19 февраля 1902 года пятьдесят тысяч рабочих из созданных Зубатовым профессиональных союзов пришли возложить цветы к памятнику императору-освободителю Александру Второму. Великий князь Сергей Александрович даже прослезился, увидев это необыкновенное для той поры шествие.

Обер-полицеймейстер Дмитрий Трепов, приписывавший и себе честь учреждения рабочих союзов, заявлял:

«До введения системы Зубатова Москва клокотала от недовольства; при моём режиме рабочий увидел, что симпатии правительства на его стороне и что он может рассчитывать на нашу помощь против притеснений предпринимателя. Раньше Москва была рассадником недовольства, теперь там – мир, благоденствие и довольство».

Находившийся в эмиграции Владимир Ульянов назвал зубатовские деяния «полицейским социализмом», но именно они положили начало профсоюзному движению в России.

Впрочем, генерал от жандармерии Василий Дементьевич Новицкий, возглавлявший Киевское охранное отделение и с ненавистью относившийся к зубатовским нововведениям, в своих воспоминаниях перекликается с оценкой, которую дал Зубатову лидер большевиков:

«Во время состояния в должности начальника Московского охранного отделения Зубатова последний всецело был подчинён обер-полицеймейстеру Д.Трепову, которого Зубатое свободно обходил, пользуясь совершенным незнанием Трепова всех махинаций революционеров, революционного движения и даже полицейской службы, провокаторствовал вовсю, в особенности в Москве, сплочая и организуя рабочих, подобно попу Гапону в Санкт-Петербурге, в кружки, знакомя рабочих с забастовками и стачками, каковые кружки впоследствии обратились во вполне готовые революционные организации, ставшие кадром Московского вооружённого восстания».

Приписывая Зубатову склонность к «провокаторству», генерал Новицкий явно клеветал, так как тогдашние законы строжайше запрещали вести борьбу с революционерами недозволенными методами. Запрет касался и провокаций, то есть любых подталкиваний подпольщиков на противозаконные шаги. Чрезвычайная комиссия, специально учрежденная Временным правительством в 1917 году для выявления «перегибов» царского режима, не обнаружила ни единого случая политической провокации.

А вот как охарактеризовал движение, организованное Зубатовым, Владимир Джунковский:

«Большое возбуждение среди рабочих в Петербурге возникло на почве так называемой „зубатовщины“, которая началась в Москве, но с тою разницею, что в Москве эта „зубатовщина“ была скоро ликвидирована, вернее обезврежена, как только оказалось, что переходит должные границы, переходя в провокацию».

Как бы там ни было, но в 1902 году тогдашний министр внутренних дел Вячеслав Константинович Плеве достижения Зубатова оценил и поставил его во главе Особого отдела Департамента полиции. Началась реформа всей системы политического сыска России.

Однако с Плеве Сергей Зубатов не сработался, и его карьера прервалась резко и внезапно. 19 августа 1903 года он был уволен со своего поста – с повелением в 24 часа покинуть Петербург и отправиться в ссылку во Владимир.

Александр Спиридович пишет:

«Что же сталось с Зубатовым? Ненавидимый революционерами, непонятый обществом, отвергнутый правительством и заподозренный некоторыми в революционности, Зубатов уехал в ссылку. И во Владимире и после, живя в Москве, Зубатов продолжал оставаться честным человеком, идейным истинным монархистом».

Как только Зубатова ни называли: и «гением политического сыска», и «великим провокатором», и «великим реформатором», и даже «злодеем». Но в наши дни спецслужбы чуть ли не всех стран мира ведут сыск, пользуясь зубатовскими методами.

А теперь вернёмся в Сущёвский полицейский дом, где по методике, введённой Сергеем Зубатовым, полиция принялась знакомиться с юным революционером Владимиром Маяковским. Следователи, которые допрашивали его, наверняка хорошо помнили те наставления, которые Зубатов любил давать своим подчинённым:

«– Господа! Помните, что каждый задержанный может стать вашим будущим сотрудником! Поэтому смотрите на него, как на любимую женщину, с которой вы находитесь в нелегальной связи. Берегите её, как зеницу ока! Один неосторожный ваш шаг, и вы её опозорите. Помните это, относитесь к этим людям так, как я вам советую, и они поймут вас, доверятся вам и будут работать с вами честно и самоотверженно».