Текст книги "Полное собрание стихотворений и поэм. Том III"

14 июля

 
Инспектор тюрьмы и начальник работ
Прекрасный вокруг народ
Светлейшие лица, большие очки
Добрейшие мысли и с флагом значки
 
 
Французский флаг развевается вздут
Под флагом каждый одет-обут
Под флагом каждый с бутылкой вина
И по паштету на говоруна
 
 
Да здравствуют кролики разных народов
Сплочённые вместе приятным трудом
Повысим усилия кролиководов
И больше кроликов произведём
 
 
К утру через матку выходит кролик
Ботинки. Жакет. Голубая плешь.
Зовут его Жан и зовут его Толик
Возьми-ка морковку, дурак, и ешь
 
 
Очки и пиджак и галстук на темя
На жопу глаза и в карман – банкнот
А ну, расступитесь, Товарищ Время
К своей Демократии кролик идёт
 
 
Несёт он ей губы и острые зубы
Сосёт её грудь горячо
Жандармы трубят во французские трубы
Взнеся с аксельбантом плечо…
 

«Сосед англичанин надел кожух…»

 
Сосед англичанин надел кожух
Подругу взял и пошёл в кино
И не возвращался часов до двух
Вернулись вдвоём, я видал в окно
 
 
В Париже холод такой густой
Как будто Сибирь – Красноярский край
И нету дома. «Пойду Домой!»
А сам идёшь в дровяной сарай
 
 
Живу как волк и умру как волк
Вчера пережрал и болит живот
Свинину ел и была как шёлк
Но много съел и страдаю вот
 
 
Была бы жена чтоб сказать «Постой!
Довольно съел. Потерпи до утра».
Но так как живу я вдвоём с собой
Так ем раз в день и по полведра
 
 
К чему эта жизнь меня приведёт
Как всех к концу, а конец один
Я вижу как грубо мой труп кладёт
В большой чемодан чужой господин
 
 
Нет он не поправит за членом член
Чтоб мягко лежали, не тёрлись бы
Его профсоюз ввиду низких цен
Ведёт забастовку против судьбы…
 

Зависть

Иосифу Бродскому,

по поводу получения им очередной денежной премии

 
В камнях на солнце рано
Лежу как обезьяна
Напоминая мой недавний бред
Между камнями на песке скелет
Большой макрели. Чайки Тихоокеана
От рыбы не оставят мяса. Нет.
 
 
Волна в волну, как пули из нагана
Вливаются по воле их стрелка
Как Калифорния крепка!
И частной собственностью пряно
Несёт от каждого прибрежного куска
 
 
«КОРМИТЬ НЕМНОГИХ. ОСТАЛЬНЫХ
ДЕРЖАТЬ В УЗДЕ
ДЕРЖАТЬ В МЕЧТАХ О МЯСЕ И ГНЕЗДЕ».
 
 
Мне видятся Вселенского Закона
Большие буквы… Пятая колонна
Шпион. Лазутчик. Получил вновь – «На!»
И будет жить как брат Наполеона
Среди других поэтов как говна…
 
 
«Тридцать четыре тыщи хочешь?»
Я крабу говорю смущён.
«Уйди, ты что меня щекочешь!»
И в щель скрывает тело он.
 
 
Я успеваю вслед ему сказать
«Тридцать четыре перемножь на пять»
……………………………
Какой поэт у океанских вод
Вульгарно не поглаживал живот
Мы все нечестен. Каждый нас смешон
А всё же получает деньги «он»
Мне интересно как это бывает
Что всё же «он» все деньги получает
……………………………
Подставив огненному телу все детали
И тело сваленному древу уподобив
Лежу я, джинсы и сандали
На жёстком камне приспособив
И чайка надо мной несётся
И грязная, она смеётся,
В камнях всю рыбу приутробив
«Что ж ты разрушила мокрель?»
Я говорю ей зло и грубо
Она топорщит свою шубу
И целит подлая в кисель
Оставшийся после отлива
Прожорлива и похотлива
Как Дон-Жуан косит в постель
………………………
Мне всё равно. Я задаю вопросы
Не потому что я ищу ответы
Не эти чайки – мощные насосы
Говна и рыба. Даже не поэты
И нет не мир покатый и бесстыжий
Мне не нужны. Смеясь, а не сурово
Я прожил целый прошлый год в Париже
И как эстет не написал ни слова
………………………
Однако б мне хватило этих сумм
………………………
 

Иуда на Бродвее

1

 
Я шёл по Бродвею, одетый в полковничий плащ
Полковник был русский, а после – нацистский палач
Покончив с войною, в Нью-Джерси приплыл в пароходе
И умер недавно согласно закону в природе
……………………………………
В двадцатом-то веке уж можно ходить без калош
На вашего Бога прохожий в калошах ужасно похож
Бородка. Усы. Небольшие пустые глаза…
(Чуть что происходит, уверен, глаза орошает слеза)
 
 
Характер истерика. Нервная дама, не муж
Змея, – так гадюка, хотя это маленький уж
Ему быть Христом, никогда не носить эполет…
……………………………………
Жил Слава Васильев когда-то. Тишайший поэт…
 
 
Он тоже немного, но Бога мне напоминал
Ходил он по водам. Он в ливень бутылки сдавал
Набьёт свой рюкзак и идёт и плывёт по земле
Где маленький Слава? Увы он окончил в петле…
 
 
(Он «кончил» буквально. Про это все знают давно
Оргазм наступает, коль горло у вас стеснено
Прямая есть связь между горлом и «кончил в петле»
Из тех же чудес, как «рисует мороз на стекле»)
 

2

 
И жил некто…овский. Вполне подходящий поэт
Прошло уже двадцать по-моему всяческих лет
А где этот…овский? и где остальные, где дюжина?
Я помню был суп. И одна в этом супе жемчужина…
 
 
По мискам щербатым, что сделаны были в Астории
Разлили мы суп в самом-самом начале истории
Две тысячи лет пролетело. Жемчужина сальная
Досталась Иисусу, а с нею и слава скандальная…
 
 
Так если ты миску рукою от брата берешь
То помни последствия. «Бразэр» конечно хорош
Однако предательство – тоже приятная миссия
Кто самый известный? Иуда. Признает любая комиссия
 
 
Любая статистика скажет – Иуда, глава романтической школы
К Христу наклонясь, мы помним, он шепчет глаголы
Блистают глаза его. Дерзостно молнии мечутся
И в суп попадая, шипят… умирают… колечатся…
 

3

 
Я шёл по Бродвею, одетый в полковничий плащ
Полковник был русский, а после – нацистский палач
Он умер в Нью-Джерси. Один, без друзей и родных
Оставил он тряпки. И я унаследовал их…
 
 
Прекрасен Бродвей! На Бродвее просторно и ветрено
Хотел написать о количестве монстров квадратном на метре, но
Вдруг вспомнил, что грязный Бродвей полагается мерить количеством ярдов
…и вдруг натыкаешься – «Бринкс» …и встречаешь двух гардов…
 
 
Мешки. Револьверы. Глаза под фуражками грозные
Порезы от бритвы, и ох, подбородки серьёзные…
А так как вы знаете, ветер средь нас по Бродвею гуляет
То ветер естественно старшему гарду наклейку с щеки отгибает…
 

4

 
Манхэттен с Бродвеем готовят себя к Халуину
Идя по Бродвею ты видишь внезапно витрину
Где смерть как мужчина токсидо напялила гордо
И держит за талию женщину-смерть она твёрдо
 
 
Кровавая маска все крутит и крутит педали
И кровь всё течет. Как же ноги ей не отказали?
Кровавая маска, подпорчена скверной могилой
Отчасти зелёная, детям она представляется милой…
 
 
Стоят три ребёнка и просто раззявили рты
Я думаю – «Дети-то нынче тверды и круты
Кровавую маску, ещё и фу, гадость! что в связи с могилой!
Лет тридцать назад не назвал бы я мальчиком милой…»
 
 
(Вообще-то я думаю часть населения к празднику зря деньги тратит
Для многих и маски не нужно, лица вполне хватит
Манхэттен с Бродвеем достаточно монстров вмещают
Таких выразительных, что Франкенстайны линяют…)
 

5

 
Такие дела… А иду я в «Бифбюргер», ребята
Хотя и писатель, однако живу не богато
Предавший друзей. Ими преданный тысячу раз
Иуда. Я жить научился один наконец-то сейчас
 
 
Бродить по Бродвею и по Елисейским Полям
Чуть-чуть оживляться среди «обольстительных дам»
И руки засунув глубоко в карманы, в полковничий плащ
С достоинством шествовать средь человеческих чащ
 
 
Чего там… Всё ясно. И дамы и войны двух мух…
И слава… Увы человеческий это всё дух
И крепко вдохнув этот сыру подобный вонючему как бы рокфору
Их запах… Иду, а Бродвей загибается в гору…
 

Парижские стихи
1. Баллада парка Лобо

 
Пахнет бензином над бурой водой
Солнце за тучей сырой
Ботик моторный пропы́хал «Жюстин»
В дождь. Неприятно один.
 
 
Бросил вдруг в Сену бутылку араб
Грек откусил свой кебаб
Слева француза целует француз
Каждый имеет свой вкус.
 
 
Ива. Каштан. Лавровишня и ель
Справа бродяга забившийся в щель
В тряпки. Гнездо из кусков одеял
Он гениально создал
 
 
Девушка с толстым хорошим бедром
Занята длинным хорошим письмом
В парк вдруг заходит печальный Никто
Член показать из пальто
 
 
Голубь увечный летает не злясь
Лапа отпала гноясь
Но ничего – проживёт он и так
Скачет и жрет он маньяк
 
 
«Живы мы!» «Выжить!» – природа кричит
Каждый имеет уверенный вид
Даже волна весела и бодра
Форму имеет бедра
……………………
Если бы был авиатор мне друг
Он оказал бы ряд важных услуг
Так над Парижем из газовых струй
Он написал бы мне ХУЙ
………………………
Знаю я женщину – ей сорок пять
Ох как не хочет она увядать
Женщиной быть она хочет всегда
Нежною щёлкой горда
 
 
Мне приходилось работать Христом
И не с одной Магдалиной притом
Каждую нужно ободрить поднять
Новое имя ей дать
 
 
Целая очередь бледных блудниц
Хуже чем в худшей из худших больниц
Мимо прошли. Я работал Христом
Жил этим тяжким трудом
 
 
В парке весь мир как бы в капле росы
Произошли у бродяги усы
Девушка с толстым и мягким бедром
Сели с арабом вдвоём
 
 
Перестановкою света и туч
От Нотр-Дама протянут нам луч
Мы уцепились… И вот на пальто
Кончил за всех нас Никто…
 

2. После фильма

 
Где все эти Good bad girls
Жестокие девушки с резко откинутыми головами
с расширенными зрачками
безжалостно ищущие любовь по всему миру
начинающие с ничего?
 
 
Где мужчины с блестящими проборами
в больших костюмах
остро танцующие танго с неожиданными поворотами
целующие девушек с вампирским видом
хмуро наклоненные над girls?
 
 
Где шумная экзотическая толпа
топчущая лакированными туфлями
гладко причёсанные лужайки
Толпа – которую поджидают огромные белые
роллс-ройсы
(– усики мужчин крупным планом
ещё шёлковые чулки des femmes fatales)?
 
 
Куда они пропали?
Куда устремились роллс-ройсы
после того памятного пикника?
Куда они приехали когда прошёл дождь?
Что случилось за надписью The End?
…………………………
Они – старые и незаметные
тряся облезлыми головами
живут на Central Park South
– утверждает мой знакомый журналист
Вечерами спускаются в тёмные кожаные старые бары
слушать негритянский джаз
 
 
В барах пусто (до сих пор было пусто), пахнет опилками
И никто их не узнаёт…
 
 
Кое-кто тихо умер от OD (овердозы наркотиков)
и мирно покоятся на тёмно-зелёных кладбищах
Калифорнии
С полдюжины героев намеренно покончили с собой…
Двух или трёх след затерялся…
Тарзан кажется служит дорменом в одном из отелей
Лас-Вегаса…
Но в любом случае жизнь прошла…
…………………………
Чего же мы-то ждём
бессмысленно ссорясь –
мой друг!
Придержи свой гнев – надевай поскорей свою шляпу
И поедем давай танцевать!..
 

3. Романс

 
Я вас люблю так солнечно-легко
Мне как бы в кровь вкололи вашу тайну
Я вас впитал бесспорно с молоком
Но в молоко проникли вы случайно
 
 
Не этот мир. Не этот жалкий мир
Мне вас прислал мир страстный и надменный
Мир молодой стремительный и пенный
Где нимфу вод преследует сатир
 
 
Где вдоль ручья след маленький ступни
А на камнях сыр козий недоеден
Где дух вина и где никто не беден
Где наконец и ты и я одни
 
 
Ну доберусь до маленьких сосцов!
Лишь протяну желающие руки
До тела нежной девочки и суки
С беглянки нимфочки сорвав её покров
 
 
Ты вся испуг и резкий поворот
И полусмех и «нет» и «да» и «можно»
«О уходи!» – ты шепчешь мне тревожно
протягивая мне живот и рот…
 
 
Я вас люблю. Я вас люблю. Тебя!
Мне никогда не выпить вас Елена
Всё тело вас любя и теребя
Все уголки изведав постепенно…
 

«Ты сидишь на скамейке французского старого парка…»

 
Ты сидишь на скамейке французского старого парка
Хоть и лето… увы, почему-то не жарко
Пробегают у парка по всем направленьям авто
Так прохладно в июне, что впору одеть бы пальто
 
 
У тебя столько опыта в русской груди
Но куда с этим опытом… сколько веков впереди?
Ты всё знаешь: что плохо, что честно, а это – красиво…
Ты всё знаешь? Зачем же живешь несчастливо?
 
 
Почему на лице твоём хмурая тень
Если знаешь – красивую мину надень…
 
 
Ты сидишь. Плутоватые школьницы быстро бегут из лицея
Пары, тройки спешат, или еле идут как болея
Накопленья в глазах и плечах и коленях
Не проснувшейся страсти и жирной младенческой лени
 
 
Плотоядную булку жуя с шоколадной конфетой
Ты – французская школьница входишь в холодное лето
Хрупким жуликом, подняты плечи и усики тонки
Я гляжу как проходят мадамы-ребёнки.
 
 
Нежной шляпкою плотно прикрыв лысоватое темя
Неудобный старик обгоняет прошедшее время
И завязаны в узел шоссе и мостов злые жилы…
Парижане веков, холодов мировых старожилы
 
 
Мы длиннее поём наши песни строку развивая
А над ними тоска всех часов мировых, боевая…
 

У Сены

 
Дама исчезает…
Ветер лист срывает
Туча наползает вдруг
Пусто на скамейке
Нет в саду еврейки
Грустно стало, – милый друг…
 
 
Очень грустно стало
Ветка вдруг упала
Катер протащился вниз
Ищут что ли трупа?
Доктор смотрит глупо
Полицейский пьян и сиз…
 
 
Трупов нет, не видно
Всей команде стыдно
В воду что глядели зря
Воду наблюдали
Трупы-то искали
Револьверами горя…
 

«Хорошо и скушно быть поэтом…»

 
Хорошо и скушно быть поэтом
Только русским комариным летом
На старинной даче с самоваром
Хорошо поэтом быть нестарым
Да ещё с бутылкою порой
Обнимаясь тонкою рукой
 
 
И грибы – отрада для желудка
В лес пойдёшь – загадочно и жутко
И с подругой Леной у воды
Вы плюёте в тёмные пруды
 
 
Ходит бабка как больной ребёнок
Колокольню видно за горой
И когда пойдёшь отлить спросонок
То раздавишь ягоды ногой
 
 
Хорошо поэтом быть в России
Но теперь Россия на замке
И цветы косые и кривые
У меня в протянутой руке
 
 
Бог простит земельныя уродцы
И без нас там что-то происходит
Каждый день встают большие солнцы
И под вечер солнышко заходит
 

«Я ходил в супермаркеты вместо дворцов…»

 
Я ходил в супермаркеты вместо дворцов
Проводил я там множество тихих часов
Злобно слушая музыку, о дорогая!
И скопления мяса кровавых кусков
Реквизитом казались мне рая…
 
 
Я дрожал перед стендами. Горы еды
Моря пива и реки шипящей воды
Ударяли мне в челюсти, их омывая
Разминая в кармане горсть тёплых монет
Ощущал я как хрупок мой хрупкий скелет
Под одеждой дрожит, распухая
 
 
Я ходил в супермаркеты… Там как Мельмот
Я топтался часами. Презрительно рот
Искривлялся в улыбочке бритвенно-тонкой
Вы хотите чтоб после, я род бы людской
Я любил бы как прежде. Как червь городской
Умилялся мадонне с ребенком..?
 

«Демонстранты идут по майской земле…»

 
Демонстранты идут по майской земле
Их столько лежит уже в тепле
На кладбище парок и мусор сгребли
От порта удаляются корабли
 
 
Отец заменяет в кармане платок
Душит затылок, скрывает плешь
В мае всегда винный дымок
Красиво одетый пирог ешь
 
 
Мама танцует и папа плясал
Да только присел он – устал
Звучит гитара. А задний план
На кладбище мочится хулиган
 
 
Сирень как безумная прёт из земли
В порт Туапсе пришли корабли
Сидят моряки – пьют красный кисель
Качает ветер сухую качель
 
 
Пыльный наш двор. Фазан да павлин
Две книжки Фройда читает наш сын
Добавив Гамсуна книгу «Голод»
Поймём что ужасен, уныл и молод
 
 
Бродяга купается в майских волнах
Над плавучей столовой развевается флаг
Медузы плывут. Валунов нанесло
И тухлая рыба воняет не зло
 
 
Перевёрнут баркас. Натянут канат
Две шерстинки пеньки из каната торчат
Мокрое дерево сложено в кучи
С моря идут полотняные тучи
 
 
Жёлтое что-то надев. Погрустив
Бродяга бросает Туапсинский залив
И уходит на станцию вдоль порта стены
И видит на станции станционные сны…
 

Доктор Джакиль и мистер Хайд

 
По светским раутам гуляя доктором Джакилем
Он удивлял народ одежды элегантным стилем
Но выпив из пробирки смесь шипучую
Растрепанным злодеем становился с кровью жгучею
И назывался ночью, – мистер Хайд…
Был мост над речкой… (Темза или Клайд..?)
 
 
И ветер дул, морщины неба раздвигая…
Вот мистер Хайд, зловеще приседая
И зверем волком ногу волоча
Покинул дом приличного врача
Спешит сквозь дождь терзать красивую брюнетку
Которую поймал он в золотую клетку
Лишив работы в результате крупного скандала…
 
 
Терзает… бьёт… Она кричит… Ему всё мало
Вращая бешено зрачками по белкам
Аккомпанирует ненастным небесам
Расшлёпанным рисунком рта охального
И непричёсанными волосами…
Он рвёт на ней скорлупку платья бального!
Брюнетка щеголяет телесами…
 
 
И складок как английский торт Джакиль
В пробирках он выращивает гниль
Влюблён в дебелую профессорскую дочку
О нравы буржуазные среды!
Гуляет с нею в парках у воды
Но все ж содрать стесняется сорочку!
 

День X

 
Сегодня лидер оппозиции
звонил правительству с утра
что революция в столице, и,
«власть отдавать уже пора»
 
 
В ответ «путана», в трубку харкнули
и связь прервалась. Лидер встал.
Сказал: «Ну что же, будет жарко им
Дворец остался и вокзал»
 
 
Четыре танка стали серые
у президентского дворца
Спокоен президент «Я верую…»
Но пляшут губы у лица
 
 
По радио Бетховен, Моцартом
перемежаемый порой,
Отрыгивает пламя косо ртом
повстанцев пушка за горой
 
 
Хоть семь утра, но жар сгущается.
Уже готовы те и те.
И ночь поспешная кончается,
и день страшит их до костей
 
 
Майор Ривера гладко выбритый
засовывает в горло кольт,
и бренди прошлой ночью выпитый
печёт желудок тыщей вольт
 
 
С посольской крыши с жопой бабочки
слетел последний вертолёт.
Посол Вудстокер нервно сняв очки
из фляги виски жадно пьёт
 
 
Советник жжёт дела секретные
а звёздно-полосатый гад
сползает нехотя, конфетный, и
вдруг падает, накрывши сад
 
 
Антонио (племянник Санчеса)
пятнадцать лет сегодня бьёт,
но ровно через два часа
в мальчишку пуля попадёт
 
 
на ляжке револьвер с брелоками,
«Калашников» в другой руке,
он упадёт и брызнув соками
замрёт на каменном куске…
 
 
Капрал Родриго жадно держится
за Мэри-Анны белый круп
и семя медлит, медлит, нежится
стекает девке между губ…
 
 
Сейчас он вскочит. Вдруг оденется
покинет девку и постель
(капрала пуля ждёт) он ленится
а девка сонно моет щель
…………………
Смеётся лидер оппозиции –
Горбатый человек в очках.
Уж журналистов (бледнолицые!)
подвёз автобус второпях…
 

Картина мира

 
Браунинг взвёл китаец
Нож достаёт малаец
Пятеро храбрых бразильских ребят
Банк грабануть хотят
 
 
Жизнь происходит круто
У капитана Кнута
Кнут капитан продал АК
И купил в Макао песка
 
 
Таиландский рыбак и малайский пират
Получили Калашников-автомат
Им пожимая жёлтые руки
Кнут обещает привезть базуки
 
 
Том руку Дику перетянул
И шприц ему в вену воткнул
В Нью-Йорке в кровати ребята лежат
Не выйдет из них солдат…
 

Стихотворения из разных книг (1977–2001)

Наташа

 
Это кто идёт домой,
Не подружка ль наша?
Косы в лентах за спиной –
Милая Наташа!..
………………………………
Ветер свежий, и сирень
Расцветает пышно,
В белом платье в белый день
Погулять ты вышла…
………………………………
Это кто идёт домой,
Не подружка ль наша?
Величавою стопой –
Русская Наташа!
 

«По пустынным бульварам ночных городов…»

 
По пустынным бульварам ночных городов
Я шагал одиноким злодеем…
Но из женщин не пил я холодную кровь
Ни вампиром, ни гадом, ни змеем…
Я любил их другими… В горячем поту
Возлежащими круто над бездной,
Я любил их, восторженных, с членом во рту,
С этой красной трубой бесполезной…
 

«Мою девушку из машины…»

 
Мою девушку из машины
За руки вытащат люди
Я посмотрю как мужчины
Её насиловать будут
 
 
Мужчины с крутыми затылками
С запахом папирос дешёвых
Кобелями забегают пылкими
Возле бёдер твоих лажовых…
 

«А утром начальник, стесняясь, сказал…»

 
А утром начальник, стесняясь, сказал,
Что «вышку» мне дали за это.
И что через час повезут меня в зал
И там расстреляют поэта.
Что если хочу сигарет и вина,
То мне принесут их без звука,
И что мне письмо переслала «она»,
Но я перебил его: «Сука!..»
 

«На студёном ветру ледяном…»

 
На студёном ветру ледяном
Стынет жёлтая бритая щёлка китайской красавицы.
– Наползай, наползай на мой синий член,
слегка червивое мясо…
 
 
Как была ты прекрасна у трёх сосен,
Когда начинается ветер.
Я грущу. А ты уже умерла.
Груди-шары унесла.
Спокойно-спокойно через жёлтую землю. Наш катится ветер.
Нет тебя на моём хую. Пуст член. И только припадок пейзажа.
Да кусок глаза.
 
 
– так написал, глядя на китайский рисунок.
 

«Я целую свою Русскую Революцию…»

Для шёпота с оркестром

 
Я целую свою Русскую Революцию
В её потные мальчишечьи русые кудри
Выбивающиеся из-под матросской бескозырки
или солдатской папахи,
 
 
Я целую её исцарапанные русские белые руки,
Я плачу и говорю:
 
 
«Белая моя белая! Красная моя красная!
Весёлая моя и красивая – Прости меня!
 
 
Я принимал за тебя генеральскую фуражку грузина,
Всех этих военных и штатских,
Выросших на твоей могиле –
Всех этих толстых и мерзких могильных червей.
Тех – против кого я. И кто против меня и моих стихов!
 

Я плачу о тебе в Нью-Йорке. В городе атлантических сырых ветров. Где бескрайне цветёт зараза. Где люди-рабы прислуживают людям-господам, которые в то же время являются рабами.

А по ночам. Мне в моём грязном отеле. Одинокому, русскому, глупому. Всё снишься ты, снишься ты, снишься. Безвинно погибшая в юном возрасте – красивая, улыбающаяся, ещё живая. С алыми губами – белошеее нежное существо. Исцарапанные руки на ремне винтовки – говорящая на русском языке – Революция – любовь моя!»

«Эдюшечка, Эдюшечка…»

 
Эдюшечка, Эдюшечка –
хороший человек.
Красивый мальчик, душечка,
люблю тебя навек!
 
 
Пою с тобой романсы,
Танцую с тобой танцы.
Ты храбрый и большой –
С израненной душой!
 

«Холодно в доме и сыро…»

 
Холодно в доме и сыро
Лена ебаться ушла
Если б злосчастная дыра
Вдруг у неё заросла.
 

Итоги
1

 
У меня до сих пор красивая длинная шея
Последние пару лет я стал носить рубашки без воротника
К сожалению слишком поздно
мне об этом сказали
несколько женщин
из тех которыми я пренебрегаю
 
 
Елена никогда не сказала мне о моей шее
Ей всё равно
какая у меня шея
Елена не понимает
как это приятно
хотя ты и Лимонов –
услышать о длинной шее
пока ты ещё жив
(у многих мужчин нет шеи)
Елена не понимает что жизнь – мгновение
Увы – она не философ.
 

2

 
У Елены муж давно граф
и в Италии живёт Елена
В чужой зачем-то семье
как будто она подкидыш
Пишет там… спит… смеется
пьёт вино и целуется с графом
граф меньше ее по росту
Там есть «папа» и «мама»
Служанка есть и собака
Елене не нужно работать
И дарят ещё бриллианты…
 
 
Однако как русский мальчик
(живущий в теле тридцатисемилетнего парижского писателя)
я не могу понять
зачем от наших законов –
(кровь и любовь – измены –
весь кодекс в одну страницу)
ушла она к их законам
длинного римского права
нудного. На латыни.
Тома стоят в переплётах…
И граф её служит в банке…
…………………
…………………
Пойду я работать в церковь
В церкви хотя бы красиво…