Текст книги "Полное собрание стихотворений и поэм. Том III"

«Блатная моя красавица…»

 
Блатная моя красавица
Больное твоё лицо
В любом мне часу понравится
Как было в краю отцов
 
 
Пусть вы ничего не заметили
Живя со мною вдвоём
Считаясь женой моей третьею
Поэтом ещё притом…
 
 
Однако стихий союзница
Я признаю теперь
Вы были красивая узница
А я – негодяй и зверь
 
 
Я вам не давал развития
Вам яхты не покупал
Работал в чаду наития
Дурные статьи писал
 
 
Я вас не водил в китайские
Чтоб есть плавники акул
Местечки все эти райские
Я за́ руку Вас не тянул
 
 
Я утром давал два доллара
Чтоб были бы Вы модель
Писал вам записки голые
Стелил вам всегда постель
 
 
Являясь с работы вечером
Вас дома не заставал
«Снимается! Делать нечего!»
Садился за стол. Вздыхал.
 
 
Но только всё это внешнее
Я был убеждён без слов
Жена у меня нездешняя
И родственница Богов.
 

«Моя дорогая девочка…»

 
Моя дорогая девочка
С испорченною стопой
Ушла от меня как белочка
Теперь не прошу «Постой»!
 
 
Гуляй со стихией с хаосом
Води с ними дружбу води
И рыжих французов с фаллосом
К малюсенькой жми груди
 
 
Но только всё это внешнее
Себе ты самой не верь
Моя ты всегда нездешняя
Ведь я негодяй и зверь
 

«Лена ты Елена – офицерская дочь…»

 
Лена ты Елена – офицерская дочь
Что ты натворила – мне устроила ночь!
Лена ты Елена – за какие грехи
Богу изменила и убила стихи
 
 
Помнишь совершался в храме брачный обряд
Целовать иконы нам обоим велят
Мы их и целуем горячо и в лицо
Богу изменила. Потеряла кольцо.
 
 
Думаю что дьявол это нами играл
Свечка догорела. Шумно занавес пал
Тени наши вечно в этой церкви стоят
Сладко-бесконечно происходит обряд
 
 
Все концы у мира к Вам под юбку сошлись
Жарко да и сыро выделяется слизь
 
 
Что же вместо Бога этой дырочки жуть
Если её трогать нажимая чуть-чуть?
Лена ты Елена в красной шляпке своей
Сладкая сирена для проезжих людей
………………………………………
 
 
Эдичка убитый на траве возлежит
Красная рубашка безобразно дрожит
Плачет и не плачет и в восторг приведён
Лена ты Елена – азиатский мой сон
 
 
Девочка другая нас не сможет развлечь
Эту лишь желаю. Пусть хоть голову с плеч
Ленку! Дайте Ленку! Самой страшной ценой
Вот что заявляет национальный герой
 

«За раскрытой Господом страницей…»

 
За раскрытой Господом страницей
Как всегда не уследишь
Если бы была ты просто птицей
То посадишь в клетку и глядишь
 
 
Знал же я – ты не простая птица
Золотого тонкого пера
Надо бы Господу молиться
За сегодня завтра и вчера
 
 
Надо было лоб разбить колени
Надо было к дьяволу идти
Чтобы кожу на моей Елене
Гладить трогать видеть и блюсти
 
 
За раскрытой Господом страницей
Как всегда не уследишь
Ох была ты белой тонколицей
Или ты Лимонов всё же спишь?
 

«Мы уплываем в блаженный край…»

 
Мы уплываем в блаженный край
Блаженный край называется «Рай»
Там тучные нивы. смешные стада
И только счастливым есть доступ туда
 
 
Мы уплываем сквозь жёлтый снег
Мы поселяемся там навек
Но жалкой улыбкой через два дня
Растерянный друг мой ты даришь меня
 
 
И мы вспоминаем сквозь праздную вечность
Былые страдания. былую беспечность
Часть бедного мира на бедной земле
Бывало что лира лежит на столе
 
 
Бывало играешь бывало поёшь
И правды не знаешь и ложью живёшь
Но мы уплываем в блаженный край
И это есть благо. Запомни и знай
 

«Я крикну радостное «Лена»…»

 
Я крикну радостное «Лена»!
Она мне кинется в объятья
И плакали мы постепенно
И я кусал кусочек платья
 
 
И было нежно и безумно
Так как росли сады в апреле
Молниеносно и бесшумно
Но вовсе безо всякой цели
……………………………………
 
 
Теперь о подоконник утром
Тоскливо бьёт нью-йоркский дождь
Я просыпаюсь рано – смутно
На полумертвеца похож
 
 
В аллею рук её не вхож
Я бледный шут из старой сказки
Она косматых тыщу рож
Рукою гладит без опаски
 
 
Она себя им отдаёт
И потому что те косматы
Звериный требует народ
Моей души – бесценной платы
 
 
Я крикну «Лена – я же тот!»
Она мне кинется в объятья
О, брось печальный идиот
Ты не кусал кусочек платья
 

«Собственно я конечно не знаю…»

 
Собственно я конечно не знаю
Может она или не может
Судьба эта может или не может
Меня схватить за белые руки
И повести в тонкосложные муки
 
 
Я-то конечно имею цели
Только помешан на этом теле
На этой пятке на слабой грудке
Цели мои откровенно гадки
Мысли мои откровенно жутки
 
 
И сочиняя тебя из влаги
И покрывая тобой бумаги
Я-то конечно и верно знаю
Что и кого я в тебе открываю
Ты есть мохнатый и острый дьявол
Только что спим под одним одеялом
 
 
Кажется город американский
Ветер и дождь. Океан гигантский
Рядом лежит укрупненно влажный
Только она не рассказ бумажный
Страшная явь на моей подушке
Бледные дьявола бледны ушки
 
 
Дьявол скитается вечерами
Пудрой покрыт. Облечён чулками
Шёрстку скрывают тонкие ткани
В мире мужчин собирает дани
На после полуночи входит дьявол
И заползает под одеяло
 

Мой отрицательный герой (1976–1982)

«Мой отрицательный герой…»

 
Мой отрицательный герой
Всегда находится со мной
 
 
Я пиво пью – он пиво пьёт
В моей квартире он живёт
 
 
С моими девочками спит
Мой тёмный член с него висит
 
 
Мой отрицательный герой…
Его изящная спина
Сейчас в Нью-Йорке нам видна
На тёмной улице любой.
 

Лето 1978

 
По вечерам я пил чаи
Вдыхая лист китайский чайный
И думал глупости свои
Мир посещая узкий тайный
 
 
Я был восторженно один
И если что-то волновало
То это книга задевала
Или случайный господин
 
 
Случайно порешив гулять
Я в Грейси-парк ходил без дела
Детей там наблюдал несмело
Мечтая с ними поиграть
 
 
Впотьмах исследовал дорожки
Как был учитель старый школьный
Порой прелестнейшие крошки
Меня бросали в жар невольно
 

Крым

 
Вы помните того индейца
Который не на что надеится…?
Вы помните Бернар ту Сару
Которая жила и стала старой…
 
 
Вы помните волну и звуки буги
В пятидесятые на юге
Тогда вдруг Крым украинским вдруг стал
Хрущев сказал. Никитушка сказал
Украинскими стали пароходы
Деревия тропической природы
Вдруг резко отошли к УэСэСэР
И скалы что похожи на химер
 
 
Я в это время корчился во чреве школы
Подросток был я невеселый
Я позабыл ловить как пчёл
Занятий новых не обрёл
Как бы меж стульев я сидел в те дни
Подростки – мы всегда одни
 
 
Мы на расстрел приходим в наши школы
Одни непоправимые глаголы
Летают в воздухе соляной кислоты
Учителя погружены в мечты
Директор Сталину удачно подражает
И первоклассницу в руках сжимает
А наверху проклятые часы
Как бы для времени весы
Не бьют, но каждый озирается на них
Их звук нам грозен, хоть и тих
Да и сейчас в мои тридцатые
Часы мешают мне проклятые…
 
 
Люблю я Крым в виньетке чайных роз
Сухой поселок Коктебеля
Где я сидел как бы Емеля
На море глядя под откос
Где пограничники гвардейцы
Литературных ловят дам
Мы все по сути коктебейцы
Земли я этой не предам
Весь полуостров обожаемый
стоит передо мною отражаемый
Моей весёлой памятью поэта
Я не одно провёл там лето
Но лица женские смешались в улыбание
В него же перешло страдание
А вечера безженские унылые
Те в памяти погибли хилые
………………………………
Приятель мой читает Роб-Грийе
А я в кино иду и жду в фойе
Двор проходной писательского клуба
Построенный когда-то грубо
Вокруг благоухают жёны знаменитые
И поэтессы ныне уж забытые
Стоят жестикулируя руками
Не верите – езжайте сами…
 
 
Был Крым – наверное и есть на месте
В Америке как в Бухаресте
По окончании войны
Меняют деньги на штаны
Заботы их здесь прохиндейские
Создать компании злодейские
Инкорпорейшены фондейшены
Спешат и дети и старейшины
Я думаю о них что варвары ещё
И потому так любят денег счёт
И поглощение еды в столовой белой
Что скушно расе постарелой
 
 
Придёт их время тоже вскоре
В междоусобной дикой ссоре
Их дети бизнес вдруг запрезирают
По-русски даже застрадают…
Появятся другие интересы
Люблю я Крым и не люблю Одессы
 
 
Америка – Одесса же сплошная
Вульгарная страна, неразвитая.
 

«Геринг даёт пресс-конференцию в душном мае…»

 
Геринг даёт пресс-конференцию в душном мае
Победившим державам
Чьи корреспонденты гордо выпытывают его
 
 
В маршальской фуражке
В кресле поставленном прямо в траву
Ботинки у Геринга в траве утонули
Тяжёлый микрофон старого стиля стоит на низком
столе
 
 
Буйствует зелень на заднем плане
Ломит и прёт уже побеждая войну
Горячо и жарко
И Геринг держится грустно
Победоносные прошлые лета
Стучат сапогами в его голове
(А также любовницы, жены и ветви цветов и деревьев
Июли и августы и на оленей охоты)…
 
 
Упрячут опять от зелени в темный угол
Геринг не Геринг…
……………………………
Стоят офицеры, сидят.
Иные в касках. Другие в фуражках
Третьи подставили волосы ветру
Военные корреспонденты – грубые как слоны
Что они понимают
Что мы все понимаем
Простите меня за вмешательство – маршал покойный Геринг
Однако я менее склонен сочувствовать голым трупам
Из другой фотографии – рядом в газете «Пост»
Чем Вам – мяснику. негодяю. эсэсовцу. наци.
Чем Вам – маршал Геринг
Который как будто причина второй фотографии
(Я имею в виду голые трупы)
……………………………
Хорошо вот так вот
Войну проигравши
Сесть в старом кресле
Ботинки воткнуть в траву
Отвечать им негромко – корреспондентам
Устало как после работ землекопных
В мундире в шитье в этой Вашей Герман фуражке…
Ну удавят – удавят
Зато как по Европе шагали…
На том свете наверное пахнет мышами
А походка-то маршал ух как хороша хороша…
………………………………
И думаю пахнут духами и потом слегка
Подмышки немецко-австрийских женщин
И возле Дуная и Рейна
Цветут разлохматясь цветы
 

«Ветер. Белые цветы. Чувство тошноты…»

 
Ветер. Белые цветы. Чувство тошноты.
Ветер. Понедельник. Май. Недопитый чай…
Это я или не я? Жизнь идёт моя?
Книги. Солнце на столе. Голова в тепле…
 
 
Или этот натюрморт вдруг придумал чёрт
Чёрт придумал. После взял – заковал в металл
И Нью-Йорком окружил. И заворожил.
 
 
А в середине господин. Он же – блудный сын
Блудный сын сидит в окне. Ищет истину в вине
Что-то делает рукой. С левою щекой…
 
 
– Милый близкий блудный сын. Ты опять один
На сколь долгие года? Может навсегда
……………………………………
 

«В краю поэмы и романа…»

 
В краю поэмы и романа
Всегда бывает хорошо
В лесах охотится Диана
Меркурий радостный прошёл
 
 
И на груди у Аполлона
Уснула рыжая сестра
Так было всё во время о́но
У греко-римского костра
 
 
К утру натягивали тоги
И грели сонные тела
И были Боги – Жили Боги
Любовь и ненависть была
………………………
В дневном пожаре, в тяжком горе
В Египет проданный я плыл
И Афродиту встретил в море
И Афродиту я любил
 
 
Молился ей среди пиратов
Пытался пальцы целовать
Она смеялась виновато
Но изменяла мне опять
 
 
Она на палубе лежала
Матросов зазывая вновь
Текла по палубе устало
Моя расплавленная кровь
 
 
Смеялись воды. Рты смеялись
Смеялись крепкие тела
Дельфины горько удалялись
Их помощь временной была
 
 
Не умирая в божьей воле
Привязан к мачте я стоял
Во тьме ночной агентства «Золи»
Пустые окна наблюдал
 
 
Она являлась на машинах
Она шаталась и плыла
Вся в отвратительных мужчинах
И шляпка набекрень была
 
 
Я так любил её шальную
Гордился что она пьяна
Что в красоту ей неземную
Душа неверная дана
 
 
Я был поэт её и зритель
Привязан к мачте я стоял
Глядел как новый похититель
Её покорно умыкал
 
 
Смеялись воды. Рты смеялись
Вдали Египет проступал
И двери туго затворялись
И в верхних окнах свет мелькал
 
 
Я шёл один, я был в экстазе
И Бога я в себе узнал
Однажды на зелёной вазе
Его в музее увидал
 
 
Он там сидел простоволосый
И дул в надрезанный тростник
Как я скуластый и курносый
Мой древнегреческий двойник
 
 
Да он любил её больную
И ни за что не осуждал
И только песню еле злую
Он за спиной её играл
 

«Вот я скитаюсь в могучих кварталах эпохи…»

 
Вот я скитаюсь в могучих кварталах эпохи
Я не достиг (я расту) потолка моей жизни
Люди собаки пейзажи – неплохи
Переносимы газеты дома пешеходы и вдруг налетевшие бризы
 
 
В двух зоопарках живут шимпанзе и тюлени
Матери тупо глядят прижимая младенцев
Дети орут. Все мы ищем партнёра по лени
Лечь. развалиться. лежать. никогда не одеться
 
 
Кто это так вам надул ваш живот – молодая?
Он ли прыщавый с немытым акцентом – принц Бруклин?
 
 
Этих объятий не мог позабыть с четверга я
Жёлтые шеи. кривые мне помнились руки
 
 
Люди стареют и всё человечество сразу
Время прийти нам на смену жукам или крысам
Бог нас смахнёт со стола как простую заразу
Так-то мой друг, мой единственный Эдичка-рыцарь.
 

«Люди. ноги, магазины……»

 
Люди. ноги, магазины…
Все изделья из фасона
Из стекла и из резины
Продаются монотонно
…………………
Непреклонною рукой
Своё личице умой
Соберись поутру строго
Ты Елена. вот дорога
 
 
Уходи куда-нибудь
В чёрный хаос выбран путь.
 
 
Дура-девица. тогда
Были лучшие года
 
 
И у тебя и у меня
Был разгар земного дня.
 
 
Ну а ныне эти люди
Для которых моешь груди
 
 
– Беспросветные лгуны…
Не из нашей тишины –
 
 
Не из нашего отряда
Ты ошиблась – моё чадо
 
 
Сверхвозлюбленное
Чуть пригубленное
 
 
Потерял тебя навек
Эдька – смелый человек
 
 
Эдька умный. Эдик грустный
Эдичка во всём искусный
 
 
Эдинька вас в каждом сне
Видит словно на луне
 
 
Там вы ходите поляной
В пышном платье. Рано-рано
 
 
И в перчатках полевых
Эдинька находит их
 
 
Из травы их подымает
И целует и кусает
И бежит к тебе – кричит…
Добрый дядя – тихий жид
 
 
На горе в очках стоит
И губами улыбается
Он любуется. качается…
 
 
Там есть домик в три окошка
Яблоко висит. блестит
«Хватит бегать – моя крошка».
Произносит добрый жид
 
 
«Ну иди обедать детка!»
Детка – длинною ногой
Сквозь траву шагая метко
Направляется домой
 
 
С нею дикие собаки
Я последний прибежал
И за стол садится всякий
И целует свой бокал
 
 
Так мы жили. Нынче ужин
Я один съедаю свой
И ни я ни жид не нужен
Деве с легкою ногой…
………………………
Чтобы вас развлечь – малютка
Я всё это написал
 
 
Эдька знает – жизнь-минутка
Жизнь – мучительная шутка
Лишь искусства яркий бал
 
 
Этот хаос освещает.
Потому взгляни легко
Счастлив тот, кто сочиняет
Сочиняет сочиняет
И витает высоко.
Пусть тебя не омрачает
Жизнь тебя не омрачает
Пусть земное не смущает
Будет очень далеко…
 

«Я не верю уже в эту даму…»

 
Я не верю уже в эту даму
Чей пронзительно-серый глаз
Погружает мужчину в драму
И меня. И его – Адама
Я не верю дружок сейчас
 
 
Если я перед похоронным
Блеском бара – бутылок. свеч
Сам с собою сижу с бездонным
Ни за что не позволю сонным
Пауковым жестом наклонным
Дамьим пальцам на плечи лечь
 
 
Но надвинув на брови шляпу
Пятой рюмкой взмахнув у рта
Тихо вспомню в России папу
Полумальчика и растяпу
Хоть Россия уже не та
 
 
– Офицер ты мой офицерик
В гимнастёрочке полевой
На украденном фото – скверик
Ты и друг лейтенант Валерик
Перед самой большой войной
 
 
Ах когда на душе полвторого
И все мысли спешат в Москву
Я припомню тебя сурово
И десятую рюмку без слова
За тебя отец подыму…
 
 
В шесть часов на Бродвее хмуром
Рано утром я брёл в отель
Примыкая к другим фигурам
– К проституткам. пимпам. амурам
А все дамы ушли в постель…
 

Кто-то вроде Лимонова

 
Бархатный коричневый пиджак
Светлая французистая кепка
Два стекла округлых (Он в очках)
Брюки по-матросски сшиты крепко
 
 
Кажется в Аравии служил
После пересёк границу Чили
И в Бейруте пулю получил
Но от этой пули излечили
 
 
Где-то в промежутках был Париж
И Нью-Йорк до этого. И в Риме
Он глядел в середину тибрских жиж
Но переодетым. Даже в гриме
 
 
Боже мой! Куда не убегай
Пули получать. Стрелять. Бороться.
Свой внутри нас мучает Китай
И глазами жёлтыми смеётся
 
 
«Если в этот раз не попадусь
Брошу всё и стану жить как люди
На пустейшей девочке женюсь
Чтоб едва заметны были груди»
 

«Рабочие пиво пили…»

 
Рабочие пиво пили
И молча потом курили
 
 
Рабочего долги часы и минуты
А мимо Волги несут мазуты
Рабочий на мутную воду глядит
В плохом настроении. хмурый вид
 
 
Любая работа приносит лишь горе
Как сладки безделия – солнце и море
 
 
Вот если ты фермер – ты рад и червям
Ах быть бы вдруг фермером нам!
 

«Пред лицом мадонны-девы…»

 
Пред лицом мадонны-девы
В пиджачке с укусом Евы
На моём плече
Я стою в немом параличе
 
 
Вот считаюсь я писатель
Многодуматель создатель
Как интеллигент (о, этот «класс»!)
Я вложил себя в культуру
Предпочёл её я сдуру
Или это сделал напоказ?
 
 
А на деле я поклонник
Воздыхатель и бессонник
У мадонны липких светлых глаз
У мадонны сонных пьяных глаз
………………………
А со мной стояла рота
Люди всякие без счёта
В бархатных порою пиджаках
Или те кто спят на чердаках
 
 
Все мы ёжились ленились
И в лицо мадонны впились
Как бы это раки впились в труп
Не слетало слово даже с губ
………………………
А свечи вдруг венчальные
Стали погребальные
И вокруг мадонны-девы
Проститутки справа-слева
Плачут и поют
Свечи продают
 
 
Чёрные и белые
Проститутки смелые
Страшные в своей беде
И забыли думать о еде
 
 
Вся восьмая авеню
Шепчет тихо «Схороню
Схороню младенца моего
Только вот не знаю от кого»
 
 
Умер Ирод уж давно
И солдатам всё равно
На живых охотиться не в мочь
Если же охотится солдат
Предпочтёт не сына он а дочь
Дочери он больше будет рад…
 

«Кровавая луна над городами…»

 
Кровавая луна над городами
Бактериями станем. станем вшами
 
 
А я люблю кровавую луну
В развалинах и впадинах страну
 
 
С диктатором – интеллигентом строгим
Хорошим – только сбившимся с дороги
 
 
Прекрасным – но имевшим жизнь плохую
Поэтому и льющим кровь людскую
 
 
Под пальмами вся та ж тоска и скука
И смерть скушна как каменная бука
 
 
Ребёнок увидал из лимузина
Большая бука села как корзина
 
 
На возвышенной северной скале
Диктатора ребёнок на Земле
 
 
Имеет нерешённые вопросы
Вокруг него солдаты красноносы
 
 
И ветер с моря шевелит бананы
А жители глядятся как цыганы
 
 
И верхний свет. И вспененное море
И бука – знак войны что будет вскоре
 

«В тёмном саду лежал апельсин…»

 
В тёмном саду лежал апельсин
На деревянном столе
(Руки и ноги были во мгле
у женщин и у мужчин)
 
 
Сплетаясь с моей прихотливой судьбой
Шар возлежал тугой
Сзади судьба моя как сатин
Оттеняла собой апельсин
 
 
Когда-то я молод был. И у вокзала
Вместе со мною она стояла
Держа в руке столь забавный плод
Выпуклым был живот
 
 
«Довольно выпуклы вы и манерны
Так я сказал с придыханием серным
И высоки и совсем худы
Пьёте много воды…»
 
 
«Животик всегда выступает вперёд
У тех кто игриво живёт
У тех кто играется всякий день
Часто под глазом тень»
 
 
Это так мне она отвечала
Та чудесная дама вокзала
Проживавшая в прошлые века
Для судьбы и забав человека
 

Приглашение к балету

 
– Пойдём посмотрим на балет
Один лишь раз за много лет
 
 
Хоть я и не люблю балета
В одной из секций туалета
Любимый встречу мне назначил
Где джентльмен себя разрачил
Там где всегда вода журчит
В антракт свиданье предстоит
 
 
– А я иду из-за буфета
Шампанское и шок. конфета
Пойдём посмотрим на балет
Один лишь раз за много лет
 
 
Пойдём пойдём чего упрямиться
Там Чайковский ниткой тянется
Там музыка грохочет громыхает
И некрасивая красавица летает
 
 
У ней черты напряжены
Как бы при чтеньи «Мира и войны»
 
 
Балета бездна поглощает зрителей
Как звери поглощают укротителей
 
 
Пойдём посмотрим на балет
Один лишь раз за много лет
 
 
Там и ничтожному и ложному
Во фраке юноше тревожному
 
 
Наполненному шёпотом и криками
Исколотому внутренними пиками
Откроется какая-то педаль
И ничего и никого не жаль
Резиновая грязная педаль
заполнила у юношества даль
 
 
Глядя балет я вспомню есть Уайльд
Оскар и иллюстрации Бёрдслея
Как после грубо пошло Саломея,
В Америке заплёвывать асфальт
 
 
Пойдём ей богу, поглядим балет
Пойдём вдвоём чего же нет
 

«Осень. Холодно. Капают листья…»

 
Осень. Холодно. Капают листья
В рощах ходят холодные старики
Я чувствую меня гимназистом средней руки
И у рук ветер дёргает кисти
А ближние вершины гор далеки
 
 
Тёплое дыхание твоё. Где оно?
Вы разлюбили меня на пустой белый свет
А глупый слепой белый свет без демона
Страшного и прекрасного волосистого облика нет
 
 
Не сияют очи. Не бегут напрасно
Очей лиловые – его ручьи
Жизнь не прошла но стало беспощадно ясно
Что мы ничьи и Вы ничьи
 
 
Так чего же Вы голову клоните к чаю
Я делаю вид что я не замечаю
Как грустней от встречи к встрече твои черты
Что уже видела когда-то гордая ты
 
 
Мир тебя заставил искалечиться
Ну что передо мной ты говоришь
Куда ни едешь а нигде не лечится
Милан ли то. Нью-Йорк. Париж.
 
 
Везде ты чувствуешь что грудь тесна и солнца мало
И говоришь внезапно «Все пропало!»
Не плачешь но сидишь в очках
Стеклом скрывая тёмным страх
Скрывая глаз во что попало
 
 
Поникли серые твои жемчужины
Сейчас в них боль и стыд кусками
Какими были юными и нужными
Но мы копаем ямы сами
 

«Я изменился. душа изменилась…»

 
Я изменился. душа изменилась
Что-то прошло. Словно только приснилось
 
 
Помню в зимний морозный день
Было учиться стихам не лень
 
 
Помню в такие же зимние ночи
Носил на руках я жену свою очень
 
 
Вносил на далёкий пятый этаж
Какой был здоровый. отважный. Наш
 
 
Но время идёт и люди живут
И год равносилен пригоршне минут
 
 
И день как десяток тягучих лет
И жизнь нам не скажет ни «да» ни «нет»
 
 
Перетянут и папочка был портупеей
Были люди талантливей. Парни умнее
 
 
Были собаки и были ежи
Деда Чепигу. по краю межи
 
 
Помню идущего. дедовы ноги.
Так бы расплакаться к Богу с дороги
 
 
Я тоже ребёнок у Божьих ног
Я тоже хочу целовать порог
 
 
Дело не в том чтобы не умереть
А чтоб не страдать бы. а чтоб не болеть
 
 
А так бы возвышенно к Богу вспорхнуть
И не испугаться его ничуть
 
 
Ничуть. ничуть. Совершенно нет
Ещё ведь и рад он. Что я поэт
 

Эпоха бессознания

 
Из эпохи бессознания
Миража и речки Леты – Яузы
Завёрнутый в одно одеяло
Вместе с мёртвым Геркой Туревичем
и художником Ворошиловым
Я спускаюсь зимой семидесятого года
Вблизи екатерининского акведука
по скользкому насту бредовых воспоминаний
падая и хохоча
в алкогольном прозрении
встречи девочки и собаки
всего лишь через год-полтора
 
 
Милые!
Мы часто собирались там где Маша шила рубашки
А Андрей ковырял свою грудь ножом
Мы часто собирались
чтобы развеяться после
снеговою пылью над Москвой
медленно оседающей в семидесятые годы
простирающей своё крыло в восьмидесятые
За обугленное здание на первом авеню в Нью-Йорке
 
 
Все та же одна жизнь
и тот же бред
настойки боярышника
«это против сердца»
сказал художник-горбун из подвала
впиваясь в узкое горлышко пятидесятиграммовой
бутылочки
 
 
Против сердца –
против Смоленской площади
где троллейбус шёл во вселенную
где встречались грустные Окуджавы
резко очерченные бачурины похожие на отцов
где на снегу валялись кружки колбасы
и стихи и спички
и пел Алейников
И подпевал ему Слава Лён