Текст книги "Акулы из стали. Последний поход (сборник)"

Намотать на винт

Это знатная традиция в подводном флоте. Конечно, вас может удивить – мол, не девятнадцатый же век и всё такое… Конечно, средства защиты и уклонения развиты до невозможности, но есть одно «но». Всё это с успехом разбивается об алчность, отчаянность и наплевательское отношение рыбаков к строгим предупреждениям.

То ли у рыбаков есть такое негласное соревнование, кто больше словит подводных лодок в свои сети, то ли по их какому-то рыбацкому поверью, если траулер будет утащен в морскую пучину подводной лодкой, то весь экипаж попадает автоматом в рыбацкую Вальхаллу, где много сёмги, водки и женщин… Но все предупреждения о том, что в районе работает «единица» (подводная лодка), ими упорно игнорируются, и они с упорством Сизифа всё время пытаются нас словить.

– Тащ командир, рыбак!

Все эти истории обычно начинаются с такого доклада акустика.

– Да ну на!!! Опять?! Где он?

– На траверсе, но активно движется в нос на пересечение курса!

– Активно можешь работать?

– Никак нет, «Сталворт» (корабль разведки НАТО) в районе работает!

– Бля. Штурман! Можем покидать квадрат?

– Никак нет, тащ командир. Полтора часа ещё в нём находиться.

– Ну, ебжешь! Записать в вахтенный журнал: обнаружено рыболовецкое судно, начинаю манёвр уклонения, хода и курсы переменные! Ну как так-то? Ну, блядь, так хорошо всё шло!

– Сан Сеич, – шепчет зам, – система записи включена, а вы матом ругаетесь, что потомки подумают?

– Это не мат! – наклоняется командир к микрофону. – Это грубый военно-морской юмор! Так потомкам и передайте!

– Кодив три, ДУК[2]2
  ДУК – дистанционное удаление контейнеров.


[Закрыть] к стрельбе изготовить! Антоныч, дров там каких напихайте, масла налейте, хуй знает, может, поможет!

– Внимание в отсеках! – командует командир в «Лиственницу». – Начинаю манёвр уклонения от рыбака!

И девятиэтажный дом длиной в два футбольных поля начинает маневрировать на глубине шестьдесят метров обеими турбинами, обеими САУ[3]3
  САУ – система активного управления.


[Закрыть] и обоими рулями, пытаясь не походить на эхолокаторе на косяк трески и уклониться от утлого ржавого кораблика размером с три спичечных коробка. Не знаю, если честно, как выглядит на эхолокатаре косяк трески и как он там маневрирует, но нам ни разу не удалось обмануть рыбаков. Они всё время были уверены, что мы и есть тот самый заветный косяк рыбы.

– У него сейчас дизеля лопнут, похоже, – докладывает акустик, – не отстаёт и пытается пересечь курс!

– Да йобаный же папуас! ДУК, пли!

Трюмные жахают на поверхность пятно из досок и масла, а рыбаки, видимо, в это время радостно кричат на борту своего Боливара:

– Шпроты!!! Ребзя!! Ату их, ату!!!

Ну а иначе я не могу объяснить, как можно не понять пузырь из масла на поверхности в полигоне, в котором, по переданным им данным, находится подводная лодка?

– Скорость по лагу не соответствует оборотам турбин! – штурман.

– Лодку ведёт вправо по курсу! – боцман.

– Центральный! Растёт температура ГУП правого борта, обороты турбины самопроизвольно снижаются! – пульт ГЭУ.

– Да йобаный жешь ты нахуй! Акустик, где эти пидоры унылые?

– Правый борт, расходимся!

– Боцман! Пятнадцать градусов на всплытие! Товсь дуть среднюю!

– По местам стоять к всплытию! – объявляет механик по громкоговорящей связи, и лодка, припадая на правый борт, ползёт на перископную глубину.

На тридцати метрах командир уже кричит с перископной площадки:

– Поднять перископ!!!

На тридцати метрах поднимать его строго запрещено, поэтому тяну два-три метра и поднимаю.

– Осмотрен горизонт и воздух! Горизонт и воздух чист! Продуть среднюю!

В это время, я так понимаю, рыбаки уже отрубили свой трал, подозревая, что что-то пошло не так. А тут из воды на их изумлённых глазах выскакивает Моби Дик, только чёрный.

– Еба-а-а-ать! – кричат, видимо, в это время на рыбаке. – Ребзя, бегим!

– Стоп турбины! – командует командир и бежит наверх.

В обычном режиме сначала выравнивают давление перед тем, как открыть рубочный люк, но сейчас, судя по отсутствию свиста и удару по ушам, командир посчитал это лишним и открыл люк сразу.

– Што! Штобля!!! Штобля вы делаете, бакланы!!! – орёт командир, свесившись с мостика по пояс, в сторону ржавой коробочки, которая старательно отворачивается от нас и пытается удрать.

– Аркадий! – командует командир помощнику. – Ну-ка, блядь, раздвижной упор пусть кто-нибудь вынесет на мостик!

С раздвижным упором на мостик бежит Борисыч, командир седьмого отсека.

– Борисыч! Ну-ка, Борисыч, сделай вид, что это ПЗРК[4]4
  ПЗРК – переносной зенитный ракетный комплекс.


[Закрыть], и прицелься в этих корсаров!!! Хоть обосрутся, может, козлы!!

Раздвижной упор сильно издалека вполне себе похож на ПЗРК. Борисыч вскидывает упор на плечо, наводит его на рыбака и орёт дурным голосом:

– Тащ командир!!! К стрельбе готов!!! Цель на мушке!!!

«Ну что за клоуны», – думают чайки, которые в это время пытаются присесть на ракетную палубу.

Фиг его знает, какая там у рыбака крейсерская скорость, но улепётывал он от нас тогда знатно. Аж труба красная была. А на винт мы намотали, да. Знатная борода тогда на правом винте болталась. Два дня потом в базе сматывали её.

Пока суть да дело, Борисыч решил на мостике перекурить.

– Тащ командир, – докладывает в это время помощник, – «Орион»!

– Ну а как же? – даже не удивляется командир. – Ну а как же, блядь, по-другому-то?!

«Орион» (разведывательный самолёт НАТО) уже видят все даже невооружёнными глазами. На низкой скорости над самой водой он заходит на нас, сейчас будет рисовать акустический портрет.

– Центральный, акустический портрет искажайте – командир уже устал и ничего не хочет.

Мы начинаем запускать насосы, помпы и прочие механизмы по заранее отработанной схеме.

– Тащ командир!!! К стрельбе готов!!! Цель на мушке!!! – это Борисыч от избытка воинской доблести вскинул раздвижной упор на плечо и целится им в «Ориона», распугав своей неожиданной отвагой весь ходовой мостик.

– Борисыч! – Командир уже спокоен и расслаблен. – Что ты делаешь?

– Пугану его, тащ командир!!!

– Борисыч, у него минимум две ядерные торпеды на борту, если он тебя сейчас в ответ пуганёт, то ты даже усраться не успеешь. Вот же трюмная простота.

– Не, всё норм, тащ командир, – докладывает старпом, который следит за «Орионом» в бинокль, – лётчики ржут и хлопают Борисычу в ладоши.

И все начинают на мостике тоже ржать, в основном над Борисычем.

– Сами дураки, – бубнит Борисыч, спуская много килограмм своего железа в люк. – Хуй я вам больше упор свой понесу! Пусть люксы ваши любимые вам упоры носят свои!

А в базу передали: «Намотал на винт, ограничен в маневрировании. Прошу дальнейших указаний». Само собой, нас завернули в базу, куда мы ковыляли на одной турбине долго-предолго. А в базе оказалось, что ПДСС[5]5
  ПДСС – подводные диверсионные силы и средства.


[Закрыть] (боевые водолазы осматривали нам корпуса и проводили работы всякие под водой) чем-то занят, и смотать трос нам надо самим и «срочнобля!!!».

И мы искали плотик, плавали на этом плотике в акватории губы Нерпичья, вызывая дружный хохот всех экипажей, спускали с него своих водолазов и два дня сматывали этот трал со своего винта.

«Дуст»

Не сочтите за гендерный шовинизм (ну или сочтите, как вам будет угодно), но мне абсолютно понятны любые профессии, которые выбирают себе женщины, и не совсем понятны две профессии, которые выбирают себе мужчины. Например, гинеколог. Ну вот какая детская мечта приводит мальчика к выбору профессии «гинеколог»? Вот я могу понять, как мальчик, почитав «Капитана Блада» и посмотрев «Секретный фарватер», захотел стать моряком. А что он прочитал или посмотрел, после чего захотел стать гинекологом? Вторая непонятная для меня профессия – это химик на подводной лодке.

Мне лично вообще непонятно, как можно настолько любить химию, чтоб выбрать её своей профессией, но я могу это представить ещё. Но вот химик на подводной лодке – он же не химик вообще. Никакой химией он там не занимается от слова «вообще». Он, безусловно, незаменим, и в его заведовании находится наиценнейший ресурс – воздух. Он отвечает за производство кислорода и удаление углекислого газа (грубо говоря), но никаких там пробирок, реакций, формальдегидов (или как они там называются) и ковалентных связей! Ну стоит установка гидролизная и компрессор с баллонами, и в каждом отсеке приборы для раздачи кислорода – но, позвольте, при чём тут химия? И ещё для меня всегда было загадкой, почему это – отдельная служба, а не четвёртый дивизион в БЧ-5? От этого получается некоторый диссонанс: химик – он вроде как и не люкс, но и не механик же. И «пассажиром» его не назовёшь, и «маслопупым» тоже. Поэтому называют их «дустами».

Почему «дустами»? А потому что – нехуй! Именно так и ответил мне старшина роты, когда я у него спросил, почему именно «дустами», а не каким-нибудь более благородным словом. Логики в данном объяснении я не уловил, конечно, но наш старшина вообще был специалистом по переплавке логических цепей в прямоточные штыри длиной не более пяти сантиметров. Химический факультет был самым разношёрстным по составу, и вообще непонятно было, что они там учат и чем занимаются в то время, когда не бегают в самоходы и не разлагаются в своём общежитии. Это вот было для нас, как чердак в старом заброшенном доме: наверняка там что-то есть и даже происходят какие-то события, может даже живут крысы и привидения, но на самом деле – хрен его знает что там творится. Часть поступивших туда были идейными химиками (загадка природы), а другие просто не смогли поступить на нормальные факультеты и вовремя воспылали любовью к химии. Они и выглядели самым разношёрстным сборищем: от откровенных фриков до красавцев-качков. Один, помню, учился там нерусский – здоровый, как шкаф. Ну как учился – как ни заглянешь в спортзал, он там качается. Мы с ним разговаривали даже четыре года почти каждый день.

– Привет, братан! – басил он, сжимая мою руку чуть не по локоть своей лапищей. – Обижает кто?

– Да не, – отвечал я ему. – Вообще никто не обижает.

– Ну ты это… Говори, если что.

И так вот четыре года без изменений даже в интонациях. Поэтому, понимаете, от них держались как-то особняком несколько, но чего у них было не отнять – ребята были весёлые. Для меня всё представление о химиках ограничивалось этим вот качком, ещё одним длиннющим, рыжим и ужасно нескладным парнем и двумя земляками-спортсменами моего друга Вовы. А потом я попал на флот и познакомился с нашим корабельным химиком Димой, с самой настоящей залихватски-пиратской фамилией… Не скажу какой.

И знаете, что я вам скажу про Диму? Дима был охуенным. На этом, в общем-то, можно было и закончить рассказ о нём. Для себя, во всяком случае, я уже всё рассказал, но для вас напишу ещё несколько букв.

Дима был на год (или на два, точно не помню) старше меня и, естественно, пришёл служить сразу начальником химической службы, так как других офицерских должностей химиков на корабле просто не было. Вот пришёл ты лейтенантом и сразу занял верхнюю ступеньку иерархии своей служебной лестницы на корабле. Круто же? А вот и нет. Спрос с тебя сразу же как с начальника службы, а ты ещё совсем неоперившийся юнец. На некоторых юных химиков смотреть было даже жалко из-за этого, но только не на Диму.

Во-первых, Дима был умён. Во-вторых, в меру нагл. И в-третьих, он всегда был по военно-морскому красив. Ни единого раза за всю нашу совместную службу я не видел его небритым, неглаженым, неопрятно одетым или неаккуратно причёсанным. Даже страдающим с бодуна я его не видел ни разу. Вот вчера (плавно переходящим в сегодня) вместе пили, сегодня все – как говно, а Дима – огурцом. Ну не в смысле, что зелёный и пупырчатый, а свежий и бодрый. А ещё у Димы был каллиграфический почерк. Вот, блядь, откуда у химика взялся каллиграфический почерк, скажите мне, люди добрые? Да, я ему завидую и не намерен даже этого скрывать, потому что когда я пишу, то в соседних деревнях молоко прямо в коровах киснет, а он когда пишет, то прямо «аххх!». И Дима всегда был готов помочь этим своим почерком. Например, он на весь экипаж рисовал тушью боевые номера, которые люди потом пришивали себе на грудь. На сто восемьдесят человек, на минуточку! Я до сих пор храню этот боевой номер и когда на него смотрю, то сразу Диму вспоминаю. А ещё я вспоминаю Диму, когда смотрю на вымпел, который мне, как и каждому члену экипажа, вручил командир к десятилетнему юбилею корабля, и на каждом вымпеле Диминым почерком написано.

Вот сидел человек и подписывал сто восемьдесят (примерно) таких вымпелов – ну не умничка ли?

Дима любил военно-морскую форму и носил её со вкусом и знанием дела. Это, конечно, даже служило поводом для некоторых подколок. На одном строевом смотре, например, офицеров неожиданно попросили предъявить платки и расчёски. И Дима предъявил, чем вызвал неподдельное удивление даже у проверяющего, а старпом спросил у него шёпотом: «Дима, так может у тебя и яйца на одном уровне висят даже?» А когда начали вводить новую форму одежды и нам её выдавать, то Дима был первым офицером (скорее всего, на всём флоте), который надел пилотку нового образца. После старых, родных и уютных военно-морских пилоток, которые были полукруглые и через три-четыре года ношения срастались с черепом настолько, что в них даже спать можно было ложиться, новые прямоугольные, откровенно похожие на фашистские и прозванные в народе «буйновками» от фамилии певца ртом Буйнова, вызывали дружное и стойкое отвращение, но только не у Димы.

– Это что у тебя на голове? – удивлённо спросил командир Диму утром на построении.

– Это – пилотка, тащ командир! – бодро ответил Дима.

– Точно-точно пилотка? А где ты её взял?

– А их всем выдают на складе, тащ командир!

Командир с интересом оглядел строй, не нашёл ни одной такой пилотки. Потом снял свою с головы, посмотрел, подумал, сказал «ну ладно» и пошёл дальше.

А какие нам пытались выдавать фуражки! Мать моя женщина! Штук пять бакланов легко могли свить себе гнёзда на их поле, а тулья была так высоко и круто задрана, что даже в руках держать их было как-то неудобно. От скромности, конечно. Раньше-то мы фуражки такого размера только на Грачёве видели, а тут нам предлагалось и самим приобщиться к прекрасному натуральным образом. Мы и старые фуражки-то не носили в задуманном их конструкторами виде, а делали из них прекрасные, практичные и чёткие военно-морские «грибы». И тут опять: все знают, какие пружины нужно выбросить, какие укоротить, сколько вытащить ваты и как и где подрезать. Но все бегают к Диме и ноют: «Ну Ди-и-и-имочка, ну пожалуйста, ну сделай мне гриб!» – потому что Дима делал форменную красоту и шик, а все остальные – как бы порнографию, но только без сисек.

И Диму все любили и уважали, без малейшего исключения, потому что Дима был добрым и справедливым.

– Сей Саныч, а почему вы мне «шила» налили меньше, чем Антонычу?

– Чё это меньше? Столько же и налил.

– Да как столько же? У него во-о-он какая бутылка, а у меня вот какая всего!

– Это потому, Дима, тебе кажется, – учил его Антоныч, – что в чужих руках всегда хуй толще!

Диме не очень везло с подчиненными – один из его мичманов был откровенным бездельником с помелом вместо языка, а второй – хроническим алкоголиком, которого Дима жалел, потому что двое детей, но которого всё-таки уволили после того, как он выбросил диван из окна пятого этажа, потому что в нём поселились марсиане. В общем-то, они ему и не мешали, но наотрез отказывались платить за проживание (ну марсиане, что с них взять?), чего и не выдержала в итоге справедливая мичманско-химическая душа. И даже после этого Дима продолжал его жалеть, хотя получил взамен нормального и избавился от части работы.

Дима был единственным человеком на корабле, который никогда не носил ПДА в море. Как ему это удавалось, я не знаю, стандартная его фраза «Я же химик, у меня встроенный» вряд ли помогла бы ему, так как за неношение ПДА жёстко драли всех без исключения и даже командир дивизии, выходя старшим на борту, всегда ходил с этой штуковиной. Но только не Дима. Представляете, какого обаяния был человек? Не представляете скорее всего. Но я вам подскажу – неизмеримого. У него всегда всё работало, всегда всё грузилось и выгружалось без ЧП и отрезанных пальцев, всегда всего хватало и даже было с избытком. Вот просто такой царь, а не начхим, создавалось впечатление.

Царь потому ещё, что у него были ключи от курилки, куда можно было втихаря сбегать покурить в базе, когда на улице сильный мороз или лень после сауны. Так-то, конечно, открытый огонь на подводной лодке категорически запрещён в любом виде, естественно, но если начхим в друзьях, то почему бы и нет? А ещё в курилке хранились кассеты с палладиевой шихтой в количестве нескольких десятков штук и ценой в один подержанный автомобиль каждая. Но ключи Дима оставлял не всем, конечно. Даже мне давал пару раз, от чего, не скрою, я очень гордился, потому что такая степень доверия, знаете ли, не так просто заслуживается.

Дима потом уехал учиться на свои химические классы и ушёл на повышение флагманским химиком дружественной дивизии в Гаджиево. Дима жив и здоров и, надеюсь, так же весел и обаятелен, каким и будет всегда в моей памяти.

Прозвище «дуст» для меня перестало носить какой-то некрасивый оттенок после знакомства с Димой. Потому что Дима был всем дустам дуст. Не слово, знаете ли, красит человека, а человек – слово. Что такое слово в отрыве от человека? Произвольный набор букв, случайно придуманный каким-то неизвестным науке человеком для обозначения какого-то объекта или события, а чаще всего для обмана другого человека. Поэтому, чтобы придать слову какой-то вес или окрас в собственных глазах, приложите его к знакомому вам человеку и потом уже окрашивайте. Как я, например, приложил слово «дуст» к Диме, и слово теперь это для меня почётное.

Но всё равно, хоть убейте меня, не понимаю, почему мужчины идут в гинекологи.

Книга о вкусной и здоровой пище

– Вот, Саша! – сказала Юля дрожащим от торжественности голосом и протянула Саше увесистый кирпич в целлофане. – Это тебе от нас с Костей подарок! Поздравляем!

Чмокнув Сашу в щёчку, Юля убежала в комнату к шумной ватаге гостей. У Саши сегодня был день рождения. К этому моменту он уже с благодарностью принял от друзей шесть пен для бритья, три лосьона после бритья и два бритвенных станка фирмы «Жиллет». У Саши, правда, не росли волосы на лице и он не брился, но эти детали мало кого волновали. Мало ли где он там побрить себя захочет, правильно? Причём одну из пен лично я даже знал в лицо – дарил её два месяца назад на Новый год Сергею и вот эти вот кривые шнурики на подвязках упаковки лично кучерявил ножницами.

– О! – подкинул Саша в руках увесистый кирпич. – Не пена же точно?

– Ну, или очень большая пена в квадратном флаконе! – Я на правах первого пришедшего товарища помогал Саше убирать верхнюю одежду и подарки в спальню, чтоб освободить их от посягательств большого чёрного ньюфаундленда Уксуса. Уксус был псом воспитанным и ничего такого с шубами и пуховиками не делал, конечно, но уж больно любил вить из них себе гнёзда, что не всеми гостями воспринималось с должной готовностью.

– Давай посмотрим, интересно же! – и Саша начал быстренько рвать упаковку подарка. – О! «Книга о вкусной и здоровой пище»! Судя по её размеру, в ней прямо и ингредиенты лежат! Та-а-ак, сейчас-сейчас! «Возьмите антрекот…» Ясно. «Возьмите свежую телячью вырезку…» Ясно. «Возьмите помидоры…» Ясно. «Возьмите чернослив и каре ягнёнка…» Ясно. «Возьмите рис басмати…» А что такое «рис басмати»? Короче, ясно. Эд! Хочешь книжку тебе подарю?

– Не-не-не! У меня дома уже есть четыре! На двух телевизор стоит, на одной диван и на одной – кактус умирает. Мне пятую деть некуда!

– Ну как хошь! Тогда на двадцать третье тебе её подарю! Пошли за стол!

С Сашей мы учились вместе и попали служить в одну флотилию, но в разные дивизии. Поэтому встречались не то чтобы очень часто, но контакт в виде совместных пьянок по поводам и без поддерживали регулярно. У Саши была одна удивительнейшая способность, а может, даже и талант: ему не было еще и тридцати лет, а он уже был трижды разведён. Но не это главное. Главное то, что все разводы у него проходили словно по книжке-методичке «Как быстро развестись с женой, не потеряв имущества и нервных клеток». То есть легко и непринуждённо, как балет в телевизоре. Жена просто подписывала документы, собирала вещи в чемодан, чмокала Сашу в щёчку и уезжала к маме. Или не к маме. Может, их Саша в сопках закапывал, искусно заметая следы, а всем говорил, что к маме. Посудите сами: ну какова вероятность того, что, разведясь три раза за шесть лет, ты по-прежнему останешься жизнерадостным оптимистом, у которого даже чайник, купленный ещё до первого брака, ни одна из трёх жён не забрала?

Стол ломился от разнообразной и, несомненно, сытной еды. Здесь были серые пайковые макароны с тушёнкой, котлеты из тушёнки, пельмени с тушёнкой, голубцы – вы и так уже поняли с чем. Царственно возлежала пицца из толстого дрожжевого теста, украшенная солёными огурцами, квашеной капустой и секретным соусом из майонеза и содержимого пакетиков от растворимой лапши. То есть по меркам девяносто шестого года это был очень богатый стол – на нём же был майонез! И десерт. Роль десерта в этой вакханалии вкуса и калорийности играл торт «Гробик» из батона, печенья и, опять же, пайковой сгущёнки. Если бы это меню увидел шеф-повар неважно какого, но дорогого ресторана, то он немедленно, я уверен, порвал бы свой диплом и постригся бы в монахи. А, ну там же был ещё и алкоголь в бутылках из-под дорогого алкоголя. На бутылки никто уже давно не вёлся, все знали, что там спирт, разбавленный водопроводной водой. Правда, Саша любил шикануть и добавить на литр ложку сахара и дольку лимона – никакого ощутимого послевкусия это не давало, но знатоки утверждали, что спирт после этих манипуляций становится «мягче» и пьётся, как нектар богов. Не знаю, спирт как спирт. Разливание его по красивым бутылкам начиналось как прикол, а потом переросло в традицию.

Я сам, помню, привёз из отпуска красивую бутылку водки из матового стекла с окошком, гербом «Погоня» и красно-белым шнурком на бутылочной шее. Водку выпили моментально, а бутылку выбрасывать было жалко из-за тяги к прекрасному. А ещё Борисыч подогнал мне для неё стеклянную пробку из химической лаборатории, аккурат по размеру, – ну как вот было такое выбросить? И я наливал в неё разбодяженный спирт и всем торжественно объявлял: вот, мол, привёз с Родины водки класса супер-экстра-два икс эль, откушайте гости дорогие, не побрезгуйте. И гости любовались корабельным спиртом на свет, медленно тянули его губами, полоскали во рту и, ловя послевкусия, восхищённо цокали языками, покорённые навечно недосягаемым качеством белорусской водки. Главное тут было не заржать – ну зачем людям портить удовольствие, правильно? Потом, правда, когда шнурок поменял цвет на серый темного и светлого оттенков, фокус этот стало проводить проблематично – водка-то по-прежнему была великолепна, но вот внешний вид угощения начал вызывать подозрения.

К этому моменту, пока я вам рассказывал про как бы водку, уже было выпито: спирт с водой (1:2) и сахаром из бутылки «Чёрная Смерть» – две штуки, спирт с водой (1:3 пропорция «для дам») и сгущёнкой из бутылки «Бэйлиз» – одна штука. Гости заметно расслабились и повеселели, до танцев дело ещё не дошло, но до разговоров – вполне себе.

– Как тебе подарок? – спросила Юля, перекрикивая «Зэй донт кэр эбаут ас».

– Какой из? – уточнил Саша, перебирая в уме всю эту кучу абсолютно бесполезного, но от этого не менее ценного хлама.

– Ну, наш с Костей! Книга рецептов! Я её из Питера привезла!

– Да… не знаю, круто, наверное, но только рецепты какие-то сложные!

– Да что там сложного? Вот какие рецепты ты знаешь несложные?

– Вот, например, пельмени! – торжественно объявил Саша, подняв над головой тощий пельмень, безжалостно проткнутый вилкой. – Мой рецепт такой: возьмите жену, фарш и муку…

– Саша-а-а! Фу-у! Ну что за сексизм! А если у тебя нет жены? – не выдержала простоты рецепта Юля.

– Чо, проблема жену найти? – искренне удивился Саша.

– Ну не для пельмений же!

– А для чего ещё? Юля, я тебя вообще не понимаю, а для чего ещё жена-то нужна?

– Костя! Скажи ему!

– Э-э… – замер Костя. – Любовь?

– Вот! Видишь, Саша! – Юля не заметила, как Костя облегчённо вздохнул, от радости, что разгадал этот ребус с первого раза.

– Не, Юля, как говорится в русской народной поговорке, любовь приходит и уходит, а пельменей хочется всегда! – и Саша ловко увернулся от брошенной в него Юлей котлеты.

Выпили за дам, ещё раз за дам и опять за них же. По старой, в общем, морской традиции: «Первую – за виновника, вторую – за родителей, третью – за тех, кто в море, и с четвёртой по тридцать восьмую – за дам».

– Пора с Уксусом гулять! – объявил Саша. – Может, кто хочет?

Хотели все. Уксус был огромным, чёрным и страшным, как апокалипсис, но добрейшей души псом, прямо как Владимир Ильич в книжке «Детям о Ленине» издательства «Малыш» 1973 года. Поэтому все и пошли сначала за Уксусом и верхней одеждой в спальню.

– Бля! – не выдержала Юля, распахнув дверь.

– Ура! – не выдержал я, заглянув в комнату через её плечо.

Уксус лежал посреди комнаты, зажав передними лапами «Книгу о вкусной и здоровой пище», и ел её. Кормил-то Саша Уксуса лучше, чем себя, но зубы у того чесались, а вещи в доме грызть ему было строго-настрого запрещено. Но книга была новой, пахла магазином, поездом, автобусом и Юлиными духами, но никак не домом, поэтому Уксус вполне логично решил, что на неё-то запрет уж точно не распространяется.

– Чему ты радуешься, дурак! – ткнула меня Юля локтем.

– Тому, Юлия Владимировна, что теперь он мне её точно не подарит!

– Облом, да, – вздохнул Саша, – тогда пену для бритья придётся. Уксус! Ты это, не чавкай хоть! Вдумчиво жуй-то! Из самого Питера угощение приехало, не абы что тебе!

– Дураки дурацкие! – надулась Юля.

Уксус водил из стороны в стороны глазами цвета перезрелой вишни. Он понимал, что что-то не так, но никто же на него не ругается, в чём тут тогда дело? А, подумал Уксус, это же крайне неинтеллигентно – есть одному! Он аккуратно (из Питера же привезли) взял книгу своими зубищами, поднёс её к Юле (видимо, потому что она выглядела самой огорчённой), положил к её ногам и махнул головой. Мол, угощайся, сестрёнка!

– Ты мой умница! – обхватила Юля собачью голову. – Одна пойду с тобой гулять! Пусть дураки эти пьют сидят!

– Дык эта, – не понял Костя, – мы тогда это… танцы начнём! Позажигаю тут без тебя!

– Мне пофиг! Я Уксуса одного теперь люблю! – и Юля захлопнула входную дверь.

– Не, ну в чём логика-то? – не понял Костя.

– В Юле, Костян, в Юле! Пошли танцевать!

Хороший вышел тогда день рождения. Хотя я плохого праздника в те времена и не помню. В чём тут дело, не сразу и поймёшь, но думается мне, что в простоте отношений и любви к жизни, не сочтите за высокопарность. Вот вы как живёте, например? Так, как будто жить будете вечно, – правильно? И друзья ваши будут жить вечно, и родственники… Поэтому обязательно нужно соблюдать все эти условности: пригласил меня друг (брат, дядя) на день рождения – надо идти. Но перед тем как идти, надо же ещё обязательно спросить: «А что же тебе подарить, дорогой мой друг (брат, дядя)?» Предположив тем самым, что именно за этим-то он вас и позвал, чтоб вы ему что-нибудь этакое подарили. А если не позвал? Тогда надо сидеть гордо дома и дуться, лишь написав ему смс или позвонив.

Мы эти условности в те годы отметали как несущественные погрешности в правилах хорошего тона. Да и до сих пор многие из нас их и не придерживаются. Вспомнил, что у друга день рождения, – положил банку тушёнки или бутылку спирта в карман и пошёл поздравлять. Нет тушёнки и спирта? Так пошёл ну или нашёл дома какую-нибудь абсолютно нужную (по твоему мнению) твоему другу вещь, вытер с неё пыль и понёс. Вот так и ходили – праздник, например, шестнадцатого числа, а с двенадцатого по двадцатое к тебе все ходят. Кто как вспомнил, так и пришёл, если ты заранее всех не оповестил о дате сбора. Поэтому приходилось объявлять, да, чтобы хотя бы сузить поток до пары дней. А ещё, помню, пытались мы договариваться, что ходим без подарков в гости. Принципиально, чтобы прекратить этот бессмысленный круговорот пен для бритья в природе северных морей.

– Шовкат, это что?

– Вот. Лосьон тебе после бритья принёс. В подарок!

– Шовкат, ну мы же договаривались!

– Не, ну не по-русски как-то с пустыми руками идти!

– Шовкат. На секундочку. Ты – узбек, блядь!

– Ну мы же в России!

– А логика-то где?

– Логика? А в Юле!

Сколько раз потом икалось этой Юле после того праздника – даже сложно представить! Хотя это всё было, конечно, безотносительно к её личности. Она на первый взгляд производила впечатление легкомысленной и ветреной стрекозы, но до того случая, как её мужа Костика обожгло паром и он лежал в барокамере в реанимации несколько суток, а она дежурила под дверями все эти дни с осунувшимся лицом и потухшими глазами. Как её ни уговаривали пойти и отдохнуть, как ни просили и врачи, и мы, её друзья, – она категорически отказывалась отходить от госпиталя. Один Саша, когда приводил ей Уксуса, мог заставить её пойти с ним погулять. Только после того, как Костик пошёл на поправку и ей разрешили с ним поговорить, только после того, как она сказала ему, что любит его и ни за что на свете не оставит, она просветлела лицом и убежала домой по своим легкомысленным делам. Вот такая вот на первый взгляд стрекоза с книгой о вкусной и здоровой пище из самого что ни на есть Петербурга.