Текст книги "Акулы из стали. Последний поход (сборник)"

Кроме всего прочего, у Вовы вечно были заняты все карманы и руки: он постоянно носил с собой все свои блокноты, записные книжки, тетради, ручки, карандаши и прочее барахло, потому как простому народу не из профессорских семей не доверял и полагал, что обязательно что-нибудь да украдут. И чтоб вы понимали уровень воспитания Вовы, именно так и отвечал, когда его спрашивали, на кой хер он это всё с собой таскает.

И вот представьте себе эту картину: стоишь ты в отсеке, каким-то важным делом занимаешься, а тут открывается люк, в него просовывается нога, щупает, потом жопа заходит, потом остальная тушка. Из кармана обязательно что-то падает, тушка это собирает, кладёт обратно в карман, проходит мимо тебя дальше (не всегда даже и поздоровавшись) и перед следующим люком проделывает в точности всё то же самое. Ну как после такой картины можно продолжать важное дело?

Когда наш механик первый раз увидел, как Вова ползёт в корму, он немедленно подозвал его к себе:

– Ты сколько служишь уже?

– Четыре месяца!

– Офигеть. Знаешь что, друг, я похож на доброго дедячку, только честно?

– Нет, совсем нет.

– Это хорошо: значит, и угрожать мне тебе не придётся. Запомни, друг: я тебе запрещаю ходить в корму. Ни разу чтоб я тебя больше здесь не видел.

– А как же я сдам зачёты?

– А никак. Ты мне их не сдашь ни-ког-да.

И как в воду ведь глядел, чорт!

И старпом тоже очень удивлялся на Вову:

– Четвёртый – центральному!

– Есть!

– Что есть?

– Есть четвёртый!

– Габриэль, ты?

– Я.

– Бегом в центральный!

И тут же поворачивается к переборочному люку, потому как от четвёртого до восемнадцатого если бегом, то две минуты максимум. А Вовы всё нет и нет.

– Четвёртый – центральному!

– Есть четвёртый!

– Михалыч, а где Габриэль ваш?

– Так к вам… убежал.

– Когда убежал?

– А вот как только вы позвали, так он сразу и… побежал.

– Не понимаю… – бормочет старпом, – я бы уже в дивизию и обратно сбегать успел.

– И пообедать.

– Что?

– И пообедать там ещё успели бы.

– Это да, Антоныч, это да… жрать-то хочется.

И тут открывается переборочная дверь, и старпом наш первый раз видит, как Вова в них проходит. Отчего-то краснеет, смущается и, дождавшись, пока Вова весь вползёт в центральный, говорит ему:

– Владимир. Я не знаю, чему вас там обучали в вашем, без сомнения, престижном вузе. Но заходить к начальнику жопой вперёд – это, конечно, с одной стороны, приятно для начальника… Но с другой – есть такие вещи, как метафоры и аллегории, и абсолютно непонятно, как вы собираетесь выжить на флоте без понимания их сути.

Вова стоит белый и ничего не понимает. Молчит, насупившись.

– Ладно, Владимир, ступайте.

– Вы же меня вызывали.

– Вызывал. Но так обескуражен твоим появлением, что уж и забыл зачем. Ступайте, пока я не вспомнил.

– Антоныч! – говорит старпом, когда Вова таким же макаром вылазит обратно. – Ну вот зачем вы так?

– Сей Саныч, меня, конечно, радует такая высокая оценка моих способностей унижать младших офицеров, но тут вынужден признать: на такое даже я не способен!

Командир двести восьмой оказался менее тактичен, чем наш старпом. Он вообще был слабо тактичен в отношении бесполезных и малограмотных людей. Став командиром атомной подводной лодки в тридцать с небольшим лет, что само по себе уже нонсенс, он обладал уникальной памятью, крутым нравом и презирал абсолютно все условности. Вот если, например, человек был мудаком, то он так и звал его: «Мудак». С ним-то как раз и служил мой тёзка Лёша Баранов и рассказал мне историю Габриэля дальше.

– Габриэль! – рявкнул командир на ошарашенного криком Вову, когда тот вполз в центральный. – Ещё раз так войдёшь – выкину за борт!

Тот от тупости своей принял это за шутку и продолжил. Командир предупредил его второй раз.

На третий вышла вот какая история: застряла наша ласточка с экипажем двести восьмой в море и бесполезно в нём болталась, а командир их не выносил бесполезности ещё пуще, чем тупости. И вот мечется он по центральному (худой, чёрный и весь сжатый, как пружина), и сетует вслух на судьбу, и даже приличными словами тоже: ну типа там «жопа», «пидарасы» и так далее.

Только присел в кресло своё на краешек, как невыносимо громко щёлкает кремальера и в центральном появляется Вовина нога. Нога нащупывает палубу – командир за ней наблюдает. Нога нащупала палубу и начала тащить за собой жопу – командир вскакивает с кресла и пинает эту жопу в самый что ни на есть копчик: Вова летит в девятнадцатый, из Вовы летят ручки, карандаши, блокноты, записные книжки, ластики, линейки, корректоры, скрепки и надкусанный пряник. Командир орёт в девятнадцатый:

– Я тебя, блять, два раза предупредил! Два! Раза!

Из девятнадцатого орёт командир девятнадцатого:

– Блядь! Только приборку сделали! На хрен мне здесь весь этот срач и Габриэль!

Командир захлопывает занавес, ну в данном случае – переборку.

Если вы думаете, что после этого Вова перестал так ходить, то я вам не сумел его правильно описать. Вова, повинуясь вновь приобретённому условному рефлексу (а он же был животным, несмотря на то, что из профессуры), заглядывал в отсек, и если там не было командира, то лез, а если был, то просто закрывал переборку, стоял минут десять перед ней и повторял манёвр. Командир это быстро просёк и частенько стоял с другой стороны, ласково улыбаясь на Вовины заглядывания, до тех пор, пока Вова не выдерживал и шёл, куда ему надо было, вокруг. Вот что бы он делал на однокорпусной лодке? А в центральный Вова начал ходить кругами: обходил поверху девятнадцатый и восемнадцатый отсеки и спускался в центральный через перископную площадку.

После того выхода в море командир двести восьмой пошёл в штаб определять Вову на службу именно туда: остальные экипажи от него категорически отказывались. Говорят, даже на колени пытался встать перед командиром дивизии – так умолял уберечь его от греха смертоубийства. Тот, конечно, сдался и забрал Вову в штаб.

Вот тут-то Вова и раскрыл весь потенциал своей научной души: начал с помощника флагманского ракетчика и стал в этой должности ещё более жалким, хотя, казалось бы, куда ещё?

Он приходил с проверками на корабль, и проверяемые офицеры смотрели на него как на говно. Офицеры штаба смотрели на него так же, и служил он у них в основном мальчиком на побегушках. Кого хочешь бы сломали такой режим и всеобщая молчаливая брезгливость, но только не Вову в его желании продвинуться по карьерной лестнице. Закончил он преподавателем в звании капитана первого ранга – рассказывает теперь о своих боевых подвигах студентам. Ну пусть, конечно, рассказывает, кто же ему запретит? Да и я не командир двести восьмой. Я не настолько крут нравом, чтоб писать в ответ Вовиным студентам, что Вова на самом-то деле мудак, ребята, каких поискать. Такой мудак, что даже Питер Лоуренс, необычайно точный в выведении своих законов, ошибся, когда утверждал, что кто может делать – делает, кто не может делать – учит, а кто не может учить – управляет. Есть такие, которые не могут вообще ничего. Но на то и правила, чтоб из них были исключения, правда? Вот в исключения мы Вову и запишем.

Опыт, сын ошибок трудных…

Если вы когда-нибудь бывали в отпусках, то поймёте меня наверняка. В конце каждого из них вас одолевают крайне противоречивые чувства. С одной стороны, сосёт грусть, что он кончился и уезжать из приветливой Хосты прямо вот ноги не несут, а с другой – окрыляет интерес: что же там на работе, в коллективе? В конце концов, может, там без вас всё наконец уже рухнуло и все облегчённо вздохнут при вашем появлении: «Ох, как хорошо, что ты вернулся! Туго тут без тебя пришлось!» А кто-то, может быть, будет даже рад. И начальство. Начальство наверняка обрадуется, что такой ценный кадр снова в строю.

– Миша, блядь! Что за натуральные попрания служебных обязанностей в виде променадов?! Что за демарш на священной земле самой первой флотилии?! – Старпом ещё не догнал Мишу, но уже на подходе прервал его размышления о дуализме послеотпускного настроения.

– Сей Саныч! – обрадовался Миша. – Рад вас видеть!

– А вот зря! Зря рад! Где страх и виноватое выражение лица, когда такая хуйня происходит?!

– Да что случилось-то?

– И вот наглости ещё хватает спрашивать!

– Сей Саныч, да я же час как из отпуска. Вот, думал, кофе куплю и на пароход.

– Ах, мы ещё и в отпуске побывали?

– Ну вы же сами меня на десять суток отпустили.

– Я отпустил? Ну и что, что отпустил! Знал бы, что до такого дойдёт, ни в жисть бы! Никогда больше!

– Да что вы орёте всё? Вон, смотрите, воспитатели детей в садик обратно загонять начали от страха.

– Я ору? Это ты ещё у «нэмса»[9]9
  НЭМС – начальник электромеханической службы.


[Закрыть] не был! Вот он будет орать! А я так, по звезде ладошкой глажу!

– Да что такое-то? Ну в конце-то концов?

– Ладно, некогда мне с тобой тут!

И пыльные облачка встревоженно заметались вокруг следов убегающего старпома.

НЭМСом дивизии в то время служил человек по кличке «Испанец». Кличку эту он получил не за то, что был родом из Испании, а за то, что заводился, как хороший немецкий дизель, с пол-оборота.

– А-а-а-а! Явился, не запылился! («Или даже не с пол-оборота, а вообще с одного тычка», – подумал Миша.) Что за хуйня, а?!

– Здравия желаю!

– Да где? Где набраться того здравия с вашими косяками? На словах желаете, а на деле в гроб вгоняете!

– Чо орёте? – спросил флагманский химик, заглянув в кабинет НЭМСа в надежде, что раз орут, то что-нибудь интересное происходит.

НЭМС засопел ноздрями в сторону двери.

– Понял, не дурак. Был бы дурак – не понял бы, – и флагманский химик прикрыл дверь.

– А между тем вопрос актуален. Чего вы все на меня орёте? – уточнил Миша. – А ты не знаешь, да? Дурачка включаешь, да?

– Тащ, я из отпуска два часа как вернулся.

– Ах ты ещё и в отпуске был! Как отдохнулось?

– Да я же у вас отпрашивался на десять дней. Я же по делам ездил.

– По делам, да? Дела у него, да? А службу нести дядя будет, да?

Миша с интересом поглядел в окно. Ну как с интересом: надо же было куда-то глядеть, пока задаёшь себе мысленный вопрос, на кой хер ты попёрся в комдивы три и чего тебе не сиделось в уютных спецтрюмных. НЭМС продолжал что-то орать.

– Так, – и Миша твёрдо положил ладони на стол, – или вы мне объясняете, что происходит, или одно из двух!

– Фига ты дерзкий! – НЭМС плюхнулся в кресло и закурил.

– Других не берут в космонавты.

– Да блядь, как раз про космонавтов твоих я и хочу тебе рассказать!

– Не может быть, что хоть кто-то хочет мне хоть что-то рассказать.

– Гляньте на него – он ещё сарказмит!

– Иронизирую.

– Тем более!

НЭМС ударил бычком в пепельницу, обжёг пальцы, грязно выругался и, схватив какую-то бумагу со стола, потряс ею в воздухе.

– Вот! Бумага! А в ней рассказ про то, как патрульный наряд заозёрского ОВД позавчера в два часа тридцать минут ночи предотвратил панику и хаос в рядах мирного населения города путём задержания трёх офицеров, бегущих по городу в аппаратах ИДА-59М[10]10
  ИДА – индивидуальный дыхательный аппарат.


[Закрыть], причём двое из троих были в них включены!

– Вот пьянь, ну ты погляди, – озвучил Миша своё негативное отношение к алкоголю.

– Нет! Как ни странно, но все трое были абсолютно трезвыми! Как стёкла!

– Это возмутительно, конечно, гулять по городу трезвым в полтретьего ночи! Тут я с вами полностью согласен!

– Прекратить ёрничать над заместителем командира дивизии!

– Так, а я не понимаю, в чём проблема-то? Чего так орать-то? Старпом орёт, вы орёте, а повод-то пустячный: офицеры в ИДА-59М гуляли ночью по городу. В чём проблема-то?

– Действительно! – буркнул из-за двери флагманский химик.

НЭМС схватил сигарету из пачки, но, вспомнив, что только что курил, запихал её обратно.

– Так. Михаил. Выяснить, во-первых, откуда они взяли ИДА-59М в посёлке. А во-вторых, почему они нарушили директиву ГШ ВМФ о запрещении ведения борьбы за живучесть в аппаратах ИДА-59М. Двое – это твои летёхи, а третий – штурманёнок, каким-то хером к ним прибившийся. И ладно бы люксы бегали, но трюмные субстраты!

– Вполне даже логично, я считаю! Люксы всему приучены верить на слово, думать-то им на службе не положено. А механики, наоборот, пытливым своим умом любят до всего доходить сами и всё проверять на практике! Опыт – он сын ошибок трудных!

– Пошёл вон, – неожиданно спокойно сказал НЭМС и всё-таки схватил очередную сигарету.

На полдороге к кораблю Мише встретился озабоченно бегущий штурман.

– О, Миша! Привет! Как отдохнул?

– В смысле «отдохнул»?

– Так ты же в отпуске был!

– О, точно, а я уже и забыл. Слушай, ты этих фантомасов уже драл?

– Не, старпом сказал, что раз в преступной группировке двое трюмных и один из штурманских, то он уверен до умопомрачения, что это именно трюмные склонили штурмана к клоунаде. Потому что штурману самому такое в голову прийти не может, а трюмным наоборот, ничего, кроме этого, в голову и не приходит. Так что раз они виноваты и их больше, то и ятаган тебе в руки! Он уже звонил на корабль – ждут они тебя всем трио!

«Вот надо же как бывает, – думал Миша, шагая на корабль, – всего пара часов прошла, а как будто и не уезжал никуда! Это же каким педагогическим талантом обладают наши начальники, что прямо вот так вот запросто и быстро обратно в струю вводят? Макаренки, мать их! В кого ни плюнь – кристальный педагогический талант. А с летёхами всё понятно: ну вот где им взять место для подвига в такой отвратительно мирной обстановке и стремительно увядающей армии? А они же не пожарные какие-то, они же в воины пошли, им же, наоборот, доблесть надо свою где-то демонстрировать и желательно регулярно совершать подвиги во славу, так сказать, Отечества. А они уже месяц как старлеи, а подвигов всё нет, как не было и не предвидится до самых горизонтов. Даже в море уже почти не ходим, торчат тут, тухнут медленно, а внутри-то кипит… Сам знаю, по себе помню ещё, как тлел порох в пороховницах, по молодости-то».

На пирсе курил инженер группы штурманской боевой части и всем видом показывал, как он рад видеть Мишу. «Только хвостом не машет, шельмец», – подумал Миша.

– Михаил Юрьевич! Здравия желаю! Рррад, что вы вернулись!

– Ты, человек-косяк, думаешь имитацией бурной радости ослабить мою эрекцию?

Штурманёнок сник.

– Ну чего сразу «косяк»-то?

– Следствие покажет. Бросай бычок, бери вазелин и ко мне в каюту с остальными через пять минут.

Холодно проигнорировав радостно машущих ему из центрального трюмных интрудеров, Миша стрельнул у механика ложку кофе, заварил себе напиток с пенкой (военно-морской капучино, рецепт секретен), уселся в своей каюте, надел строгое лицо и начал себя заводить для более кровавой расправы, так как был не Испанцем и злился тяжело.

«Вот же молодёжь пошла дерзкая, – думал Миша, который был всего-то года на четыре старше своих лейтенантов. – Ну я понимаю – напиться, ну подраться там в ресторане, ну бакланов на живца половить, ну в море на спор поплавать, ну к дружкам в Видяево, в конце концов, на лыжах сгонять… Но трезвым бегать по посёлку ночью в аппарате ИДА-59М? Ох, не тот нынче офицер пошёл, ох не тот. Ага, отмазки даже заранее придумать не могли: ну что за люди? Богатыри – не вы!»

(«Не те офицеры» в это время шептались под дверями каюты.)

– Да заходите уже! – крикнул Миша.

Протиснулись бочком по одному. Встали в диагональный ряд, вперёд вытолкали штурманёнка. Миша отхлебнул кофе, лейтенанты мялись.

– На тонкость фраз не претендуя, спрошу я просто: какого хуя?

– Ну, мы решили идашки перенести, мне место на антресоли понадобилось, а они же тяжёлые, ну как их ещё нести… – затараторил первый трюмный лейтенант.

– Стоп дуть! – прервал Миша. – Я очень люблю вот эти вот все приёмы с флэшбэками, но вот конкретно сейчас давайте начнём сначала: откуда у тебя дома взялись три идашки?

– А. Так мы сдавали их в том году, ну до вас ещё, меняли на новые. Ну и три штучки решили оставить…

– С целью?

– На всякий случай!

– Отличная цель. Чего на корабль не принесли?

– Да как-то в голову не пришло. Ну мы собирались сначала, а потом забыли, а потом вот – нашли.

– И решили перенести?

– Да. А они тяжёлые же, ну их неудобно нести. В общем, на шее-то удобнее, нагрузка распределена, позвоночник не гнётся, ну и вот…

– А включились зачем?

– Не, ну как клоуны идём, маски эти спереди вихляются…

– А открутить?

– Не додумались. Ну вот и надели их…

– И сразу стали не как клоуны?

– Поначалу нет, а потом подумали, ну что правда что ли, ну вот умрём натуральным образом, если БЗЖ в них сымитируем?

– И?

– И решили проверить натуральным экспериментом. В строго научных целях!

– То есть решили потерять сознание?

– Ну как получится! Эксперимент же. Если знать, чем он закончится, то зачем его проводить?

– Так. С тобой всё ясно. Номер два, доложите мне, почему в аппаратах ИДА-59М запрещено вести борьбу за живучесть?

– Из-за устройства кислородного автомата! В отличие от прежних, пятьдесят девятых, в этих кислород подаётся на всплытии с шестидесяти метров и выше, а при погружении наоборот, он не срабатывает и из-за малого парциального давления в азотно-гелиево-кислородной смеси при интенсивных нагрузках может привести к потере сознания и прочим последствиям. Поэтому и запрещено.

– Боже, это прекрасно! Это лучше, чем когда соловьи у нас в Курске поют. Отчего же вы, такие грамотные, бежали тогда в них?

– А скучно было идти, вот мы и решили штурманёнку показать, кто тут папы!

– А ты чего не включился? В сознание потом этих приводить? Страховка? Мозг? Воспитание?

– Э… в моём аппарате маски просто не оказалось. Я клапан в рот прямо взял и из него дышал. А потом выплюнул, чтоб крикнуть: «Атас! Менты!», вот они и не заметили. А что мешок дыхательный был надут, так они не разбираются ведь, мыши сухопутные!

– Не то, что вы, морские волки, да?

– Ну как-то так, да…

– И чего менты?

– Ну чего. Спрашивают – а чего это вы тут делаете? Я отвечаю, что очевидно же, что бегаем. А эти в масках так и стоят, прямо как Склодовская с Кюри: продолжают эксперимент любой ценой!

– Может, как Гей с Люссаком?

– Да не, у них же девушки есть, при чём тут Гей с Люссаком?

– Ясно, штурмана издалека видать, да. И чего там дальше?

– Ну, они говорят – а чего мы в аппаратах спасательных бежим? А я отвечаю, что довольно странно спрашивать в демократической стране, отчего люди делают то, что законом не запрещено, и сами они-то вот с противогазами в руках стоят, а как военный – так уже и в идашке невозможно пробежаться, чтоб к тебе кто-то не пристал с глупыми вопросами! А они отвечают, что противогазы схватили, когда нас, бегущих по площади в идашках, увидели. В чём их вполне можно понять, потому как если военный бежит по городу в изолирующем дыхательном аппарате, то вряд ли это признак того, что наступает праздник Первомай, а, скорее, какая-то жопа нависла и «а ну-ка дыхните, тащ лейтенант!».

– Я думаю, – вступился первый трюмный, – что если мы были бы пьяными, то нас просто отпустили бы, а тут они прямо глазами захлопали: мол, всякого повидали, но такое у них в жизни в первый раз.

– На что я им, – опять взял партию штурманёнок, – вполне резонно заметил, что всё в жизни когда-нибудь случается в первый раз.

– Да, – согласился Миша, – тут вы кого хочешь в тупик поставили бы…

– Ну и они нас на освидетельствование – мол, наркоманы. А мы им – да вы чё, кукушками поехали? Мы же офицеры!

– Дрались?

– Не-е-е, так только, пообзывались немножко. Ну, они потом вот. Телегу накатали. Одно слово – сатрапы!

– Ясно. Телегу куда прислали?

– В дивизию.

– Что командир?

– Приказал старпому разобраться и наказать.

– Что старпом?

– Сказал, что механик пусть разбирается, и наказал.

– Что механик?

– Сказал, что вы разберётесь, и тоже наказал.

– То есть вас уже все наказали, а мне осталось только разобраться, за что они это сделали?

– Ну как-то так, да.

«Ну отлично, – подумал Миша, – проводить предварительные ласки после акта – это что-то новенькое в моей воспитательной практике». Но виду, что удивлён, не подал: какой же ты будешь воспитатель, если тебя удивляют приёмы воспитания, предпринятые твоими начальниками?

– Ступайте и никогда, слышите, никогда больше не бегайте трезвыми в аппаратах ИДА-59М по мирным городам!

– Есть! – радостно затроили лейтенанты и выдулись из каюты.

«Как всё-таки я люблю военных, – думал Миша, – вот всё у них вовремя происходит, даже когда задом наперёд».

В конце хочу сказать гражданской части населения, что не нужно сразу пугаться военных, если они ночью бегут по городу в средствах защиты дыхания: вполне возможно, что это просто научный опыт. Сын, как говорил Миша в кабинете у НЭМса, ошибок трудных, а вовсе никакая и не жопа.