Текст книги "Властелин времени"

14

За Балеарскими островами галера три дня шла на веслах – держался полный штиль.

При палящем солнце и команда, и гребцы-висельники, и немногочисленные пассажиры постоянно испытывали жажду, так что капитан забеспокоился, хватит ли до Чивиты-Веккии запасов пресной воды.

Духота была нестерпимой, особенно под верхней палубой, где работали гребцы, – оттуда исходило зловоние.

«Сколько же их там?» Иосиф заглянул в синеватую полутьму: каждое весло обслуживало два человека, восемь весельных пар требовали тридцати двух человек. Плюс старший гребной команды и надсмотрщик.

Мерцали глаза, мерно раскачивались голые торсы, звенели цепи…

Иосиф был слугою юной дочери графа Учелло, целый год прогостившего у короля Фердинанда. Граф приходился королю родственником по жене, король сулил хорошую должность, но внезапно скончался при самых загадочных обстоятельствах. Новый король, взошедший на престол после кровопролитных волнений, не пожелал видеть при своем дворе венецианца, все богатство которого составляла очаровательная дочь.

Иосифа служба не обременяла: к юной графине была приставлена еще одна служанка – она заботилась о ее платье и столе, – Иосифа держали на побегушках, но ему доставляло удовольствие оказывать услуги доброй и кроткой 14-летней девушке.

Сознавая временность своей службы, Иосиф забавлялся, вел подчас раскованные разговоры с графом и держался весьма смело по отношению к юной графине.

Час назад он написал ей записку, в которой признавался в искренней любви. И как было не любить это очаровательное, добрейшее создание, высоко и трепетно верившее в божий промысел и божью защиту?

Иосиф слонялся по палубе, когда его окликнула старая служанка Умберта.

– Зовет госпожа!

Иосиф вошел в крохотную каюту.

Юная графиня сидела на койке, держа на коленях книгу, и обмахивалась веером. На ней было голубое платье со множеством складок. Она старалась придать своему лицу строгое выражение, но получалось плохо: глаза графини смеялись. Иосиф видел это, но не подавал вида: знал, что госпожа считает долг высшей заповедью благородного человека. Долг и еще достоинство, которое должно во всякий час оттенять долг.

– Удивительно, как много мух на этом корабле.

– Не заметил, госпожа, – Иосиф пожал плечами.

– Кто не гребует, тот не боится бога, – подняв брови, сказала графиня.

– Чего же гребовать? На корабле обычно много протухшей солонины, – ею кормят гребцов. А мухи любят порченое. Они ничего не понимают в поварском искусстве.

– Ты держишься со мною недопустимо вольно. Запомни, гордыня до добра не доводит… Я получила твою записку. За дерзость тебя, конечно, следует крепко высечь… Но я простила, приняв во внимание хороший слог твоего письма… У какого монаха ты учился грамоте?

– Меня учило, моя госпожа, множество учителей. Я окончил девять полных классов средней школы в одном из столичных городов Европы…

Графиня закрыла лицо веером.

– Да ты настоящий шут! Твои слова и поступки порой просто забавны. Ты говоришь, тебя учило несколько учителей, отчего же ты столь невежественен? Ты не умеешь толково отвечать на вопросы, застегиваешься не на все пуговицы и ходишь, запустив руки в карманы. А порою и насвистываешь. Так не держат себя грамотные люди… – Тут она, сколько ни крепилась, не выдержала и расхохоталась… – Вот тебе, шут, шутовской вопрос: много ли чертей могут сесть на кончик иголки, которой вышивают икону?

– Я не верю в силу иконы, моя госпожа. Я не верю в бога. Его нет. Мы хотим, чтобы он был. И было бы, пожалуй, хорошо, если бы он был. Но его нет. Человек сам отвечает за все, что происходит на земле. И ему не на что опереться, кроме как на правду.

Графиня нахмурилась. В серых глазах сверкнули лучики неподдельного гнева.

– Замолчи, несчастный! Тебя надо распять на кресте!.. Кто дает нам правду, если не высшая воля?.. Поднимая руку на бога, еретики хотят сокрушить святое и праведное: священность семейных уз, почтение к отцу, уважение к матери. Они соблазняют на ложь и вероотступничество, зовут губить ближнего, отнимать у бедного и наслаждаться слезою несчастного. Ступай же прочь с глаз, и доколе не прояснится твой разум, затемненный твоими безнравственными учителями, не являйся!

Она поднялась и топнула ножкой.

Раскаиваясь за свой неосмотрительный поступок, Иосиф вышел на шкафут и присел за бухтой аварийного каната. Паруса были безжизненны, море пустынно. Мерно ударяли весла, кокотали куры в клетках, в нос били запахи корабельной кухни – там кок стучал ножом и ругался на всех языках мира.

Казалось, вместе с ветром замерло и остановилось время, – странный уют ощущала душа.

Иосиф подремывал, когда возле него встали два пассажира. Один – массивный, рыжебородый, другой – низенький и щуплый, с длинным носом, торчавшим из-под берета. Они разговаривали вполголоса по-гречески, но Иосиф великолепно понимал их.

– Не трусь, – сказал рыжебородый, отирая лицо шарфом. – Неуч, что дремлет в тени, – слуга венецианской семьи. Он кое-как говорит даже на своем языке. И вообще, все тайные разговоры лучше всего вести на виду у возможных шпионов.

– Зачем ты позвал меня?

– Затем, что ты, дорогой сородич, можешь заработать целое состояние, едва пошевелив пальцем… Что ваши лекарские ухищрения в сравнении с этим умением – заставлять золото течь струйкой, поковыривая в носу!

– Короче!

– Слыхал ли ты что-нибудь про людей, которые покупают место на корабле для того, чтобы корабль никогда не пришел в порт назначения?

– Что ты имеешь в виду? И отчего столь многозначительно рассмеялся? Уж не хочешь ли ты сказать, что наш корабль обречен? – обеспокоился носатый.

– Есть замечательное изречение, господин эскулап: «Мир желает быть обманутым. Что ж, пусть его обманывают!» Слова слетели с уст Ромула Августула, последнего римского императора, когда он узнал, что его окружение подкуплено и готово предаться врагам. Император невзначай выразил великую тайну: нельзя строить храм из дерева, если оно источено червями.

– Ты слишком обстоятелен, – сказал носатый. – Давай же, говори о сути, не тяни!

– Успеется. Видишь, корабль снова дрейфует? Гребцы выбились из сил и требуют отдыха. Скотина должна получать отдых, иначе с нее ни шерсти, ни мяса… Так вот, дружище, корабль на рассвете станет добычей пиратов. Это так же верно, как то, что ты следуешь в Калабрию, везя рекомендательное письмо от известного проходимца, и надеешься получить место княжеского лекаря.

Носатый покачал головой.

– Доносчики тебе не солгали. Если корабль захватят пираты, я никуда не попаду!

– Испугался. Зря. Как раз только тогда ты и попадешь прямиком к своему князю…

Иосиф внимательно прислушивался к беседе заговорщиков. Он догадывался, что оба этих человека – недобрые, корыстолюбивые, лживые, и все различия между ними – один побаивается идти на преступление, а другой – подбивает на него.

– Что я должен сделать?

– Почти ничего, и куча денег – твоя. Клянусь самой страшной клятвой… Сейчас мы оба пойдем к капитану, и я стану говорить. При этом временами буду обращаться к тебе. Твоя задача – важно кивать, полагаясь во всем на меня. Понял?.. Смотри же, не подведи, я умею мстить не менее щедро, чем благодарить за услуги!..

Они пошли на ют. Иосиф незаметно последовал за ними. Окно капитанской каюты было растворено настежь, он подобрался к окну, спрятавшись под трап, который вел к гафелю бизань-мачты.

– Что угодно господам? – послышался голос капитана, человека довольно пожилого, опытного, участвовавшего, говорят, даже в кругосветном плавании.

– Господин капитан, – нагло сказал рыжебородый, – беседа у нас очень важная, и ставка в беседе – наши жизни. Ваша жизнь и наши жизни.

– Что это значит? Вы, кажется, угрожаете?

– Не угрожаем, почтеннейший, вы сами угрожаете себе слишком громким голосом. Если в каюту постучат люди, я тотчас разобью здесь эту колбу. Вот она. В колбе экскременты человека, в муках скончавшегося от черной чумы. Видите?.. Завтра, на рассвете, корабль будет захвачен пиратами алжирского эмира Барбароссы. Я уполномочен сообщить, что вы окружены… Человек храбрый, верный долгу, вы постараетесь сражаться, не зная, что половина команды уже вам изменила…

– Не может быть! – вскричал потрясенный капитан. – Барбаросса – жалкий самозванец, негодяй, которого терпит господь только в наказание за наши грехи! Его место на виселице! Если он посмеет напасть на меня даже тремя кораблями, я сумею отбиться!.. Он и его челядь, разбойники из бывших ростовщиков и лавочников, погубили десятки тысяч европейцев. Они топили в море и резали на части самых благородных испанцев, мстя за изгнание гнусного племени обманщиков и фарисеев из пределов нашей земли. Барбаросса собственноручно задушил Салима, законного алжирского эмира. И я ему уступлю? О нет, господа! Вы пришли с негодной миссией, и вам придется оправдать себя по суду за угрозы!

Капитан, видимо, вскочил со своего места и схватился за оружие.

– Остановитесь, безумец! – испугался рыжебородый. – Я не сомневаюсь в вашем личном благородстве. Но вот здесь мой товарищ – он подтвердит каждое мое слово… В славном городе Толедо живет ваша единственная дочь-вдова с двумя очаровательными внуками. Так вот, если вы сейчас же не дадите слово сдать корабль, к тому же почти не приспособленный к битве, – что значит дюжина солдат и три пушки, которыми вы располагаете? – если решитесь на сумасбродное сражение, донья Тереза и ее крошки будут зарезаны, как каплуны, и ни один ангел не спасет их…

– Негодяй! – взорвался капитан, но следом застонал, как раненый, получивший удар кинжалом.

Сердце у Иосифа забилось, будто он сам в эти минуты выбирал между честью и жизнью близких людей. Не устрашенный черной чумой, старый капитан содрогнулся, подумав о судьбе невинных младенцев.

Иосиф догадывался, что рыжебородый блефует, иначе говоря, беспардонно лжет, запугивает вымышленной опасностью. Но ему было легко так думать, потому что речь шла не о его близких и еще потому, что он не представлял себе реально жизни людей, которых на каждом шагу подкарауливали несправедливость и предательство.

– И все же я буду сражаться, – помолчав, твердо сказал капитан. – Я жил честно и хочу умереть, не замарав чести. И если господу будет угодно отнять у меня дочь и внуков, что ж, я готов принести на алтарь любви к нему и эту великую жертву!

– Никаких жертв не надо, – вкрадчиво сказал рыжебородый. – Мы объявим о вашей болезни и отпустим вас домой без всякого выкупа! Вы столько лет безупречно служили испанской короне и своей чести, что имеете право пожалеть тех немногих, кто непременно погибнет в неравной борьбе с пиратами!.. А чтобы совесть не мучила ваше сердце, мы теперь – до утра – закроем вас в вашей каюте, дав честное слово исполнить все по уговору…

Бедный капитан сломился, когда рыжебородый огласил по бумажке длинный список заговорщиков.

Они быстро закрыли каюту на замок, который предусмотрительно захватили с собой, а затем захлопнули и железные ставни единственного окна.

– Плачет дурачок… А мы положили начало делу, – потирая руки, довольно сказал рыжебородый. – Он перепугался, услыхав о своей дочери. Старик напрочь забыл, что сам же рассказывал о ней венецианскому графу, надутому индюку, которому еще предстоит заплатить нам за себя и свой выводок!.. Ненавижу, всех ненавижу!.. Да, они знатны и богаты, но я умнее и хитрее их, их титулы и денежки должны перекочевать ко мне – это будет высшей справедливостью! Свобода и равенство – наш лозунг!

– Скажи, где ты взял список заговорщиков? – спросил носатый.

– Купил у юнги за горсть медяков!..

Негодяи удалились к нижней палубе, где, сложив весла, отдыхали гребцы. Надсмотрщик с коробом обходил ряды, давая каждому по лепешке и куску солонины. Старший гребной команды наливал из ведра по ковшу воды.

Рыжебородый кликнул старшего.

– Эй ты, слушай внимательно, если дорожишь своей шкурой! Корабль окружен пиратами. Здесь, на корабле, повсюду их люди! Капитан сдался, его заперли в каюте…

Не давая опомниться, рыжебородый добавил, что сейчас будет отдан приказ расковать гребцов, и они, конечно же, прежде всего расправятся со старшим команды и надсмотрщиком.

– Если не хочешь повиснуть на рее, тотчас, но тихо, не поднимая шума, возьми двух-трех человек, в которых уверен, спускайте шлюпку и убирайтесь с корабля. Вот вам на расходы, и поминайте мое благочестие! – Рыжебородый сунул ошеломленному человеку кошелек с деньгами.

– Верных людей нет, я поплыву вдвоем с надсмотрщиком, – заикаясь, промолвил старший гребной команды. – Собачья должность всегда предполагает одинокую конуру.

– Освободи трех-четырех гребцов, которые помогут со шлюпкой, – подмигнув, сказал рыжебородый. – Да живей-живей, пока я не передумал!

Четверо наиболее покладистых каторжников были немедленно раскованы. Они и составили затем главную силу заговорщиков, которые до той минуты, кроме наглости и нахальства, вообще никакой реальной силой не располагали.

– Эй вы, живая дохлятина, – рыжебородый пальцем подозвал к себе каторжников. – Бог с моей помощью дарует вам свободу. Поклянитесь же, что не упустите ее, повинуясь моим приказам! Завтра каждый из вас получит за дело свою долю! Жизнь улыбнулась вам, к черту сомненья!

И приказал спускать шлюпку. Вахтенный матрос, видя вопиющее нарушение, подскочил и поднял крик, но рыжебородый велел немедленно связать его и бросить за борт, что и было исполнено. Другие матросы, увидев жуткую смерть своего товарища и узнав от рыжебородого, что капитан уже сдал пиратам корабль, растерянно и недоуменно созерцали происходящее.

– Не вмешивайтесь, все вы получите свободу и свою долю серебра, достаточную, чтобы провести остаток жизни без всякой заботы!..

Шлюпка была спущена, старший и надсмотрщик перебрались в нее.

– Эй, – приглушенно закричал старший рыжебородому уже из шлюпки. – Передайте бочонок пресной воды! И кошелек, черт возьми, где кошелек, который вы мне дали? Он исчез из моего кармана!

– Отваливай поскорее, сукин сын! – перегнувшись через борт, зарычал рыжебородый. – Еще минута, и тебе придется разделить участь вахтенного!

Испуганные люди взялись за весла. Над морем уже витала вечерняя заря.

Рыжебородый приказал освободить еще несколько гребцов и тут же приобрел их доверие, «разрешив» воспользоваться припасами корабельной кухни. Заартачившийся кок получил удар ножом в живот и скончался на месте.

– Двух человек приставить к каюте капитана! – уверенно гремел уже рыжебородый. – Остальные за мной! Разоружим офицерскую сволочь, главных врагов нашей общей свободы!..

Перепуганный не на шутку, Иосиф понесся к своему патрону.

На настойчивый стук дверь каюты открыл слуга графа, человек ленивый и мрачный.

– Чего тебе?

– Пропусти к хозяину!

– Хозяин помолился и уже лег почивать. Приходи завтра!

– Мне надо немедля!..

– Кто там вопит? – раздался из каюты ворчливый голос графа. – Это ты, что ли? Приплелся, чтобы морочить мне голову подцепленными где-то историями?

– Хозяин, на корабле бунт! Если не принять меры, к утру все мы станем пленниками пиратов!..

Иосиф был допущен к койке – настолько короткой, что граф вынужден был поджимать ноги. Стеснения явно выводили его из себя.

Иосиф рассказал все, что подслушал.

– Такие дела так не делаются, – досадуя, граф щипцами снимал нагар с походной свечи – она стояла на медной подставке, прикрытая сверху медным абажуром. – Зачем ты меня поднял с постели?.. Капитан должен понимать, что ему грозит за добровольную сдачу корабля, приписанного к армаде его величества. Да и офицеры на военных судах – опытный народ, сумеют утихомирить бунтовщиков.

– Вступив в переговоры с офицерами, рыжебородый напоил их всех вином. Они распевают песни, не соображая, что происходит!

– Пьянство офицеров – не наше дело!..

Старик гнал прочь Иосифа, но Иосиф не уходил, и тогда граф, осерчав, швырнул в него своим сапогом. Сапог попал в спину.

Подумав о кроткой Анне, дочери графа, Иосиф сдержал гнев.

– Хозяин, вы крепко пожалеете о том, что не послушались верного слуги!

Старик встал, проклиная подлый люд всего мира, велел себя одеть и только тогда направился к капитану.

Но уже было поздно: по палубе ходили вооруженные каторжники.

– Назад! – один из них замахнулся саблей. – Есть приказ: никому не выходить из кают!

– Гнусный сброд, – осерчал граф, – что вы здесь надумали? Мне нужно немедля к капитану!

– Послушай, ты, – прервал его бандит, сплевывая на сапоги графа. – Время твоей власти истекло! Корабль принадлежит пиратам! И если ты вздумаешь перечить, я отсеку твой самонадеянный кочан!

– Мерзавец! – вне себя вскричал граф. – Клянусь честью, я повешу того, кто забыл, что на божьей земле есть божьи законы!

– На божьей земле нет божьих законов, – грязно выругавшись, сказал другой каторжник. – О тех, что придуманы для бессильного человека, мы поговорим завтра!..

Граф сник и тотчас ретировался в свою каюту, а Иосиф вновь выскользнул на палубу.

«Власть рыжебородого уже обеспечена: люди сцепились друг с другом, позабыв, кто дергает их за веревочку, – подумал Иосиф. – Один и тот же спектакль разыгрывается повсюду и – странное дело – всегда с успехом…»

Возле сторожевого фонаря каторжники играли в кости. Не привыкшие к несению службы, они отвлекались, к тому же были сильно пьяны, так что пробраться мимо них не составило большого труда.

В камбузе горел свет. За столом сидели рыжебородый и его приятель. Перед ними горкой валялись кости.

– А хороша курица, – утирая жирные губы, по-гречески говорил рыжебородый. – Этот капитан – настоящий гурман. Но отныне мы с ним поменялись ролями, не правда ли?.. Слушай, ты мне понравился, эскулап, зачем тебе ехать в далекую провинцию, чтобы там, изнывая от скуки, очищать кошельки местной знати? Давай со мной!.. Не прометнешься. Будешь резать конечности пиратам, иногда – лечить атаманов.

– Я даю, в основном, психологические сеансы, резать я не умею, – уклончиво заметил носатый.

– Все шельмы называют себя психологами, – захохотал рыжебородый. – Но меня не проведешь, у меня нюх на шарлатанов!.. Черт с тобой, шарлатань себе на здоровье!.. Главное тут – не подавать виду, что чего-то не знаешь. Человек – бестия, где ничего заранее не предскажешь. Ты режь, и пусть кровь хлещет фонтаном. Подохнет, так подохнет, а выздоровеет – тебе слава… Конечно, ни я, ни другие из наших не будут пользоваться твоим ремеслом, а шантрапа – турки и прочие – какая разница, будут они жить или подохнут?.. Послушай меня, со временем ты станешь тоже великим человеком и прославишь наш род. Надо прославлять наш род, это копилка нашего духа. Прославлять наш и топтать чужие. Чем ниже они, тем выше мы. Запомни: враги – все, кто не стоит перед нами на коленях. Но и тот, кто стоит, но может встать, – тоже враг!

– Ты владеешь тончайшей наукой, о которой я только кое-что слыхал, да и то краем уха, – похвалил носатый.

– Это великая наука, и я приобщу тебя к ней!.. Усердный единомышленник – для него мы ничего не пожалеем! Но он должен отработать, отблагодарить… Хороша была курица с сушеною грушей, ай, хороша!.. Запомни, главное – убедить всех в том, что ты хочешь того же, что и они, навязать им свою опеку, тогда из них можно вить веревки… Еще несколько часов назад мы были с тобой зачуханными пассажирами зачуханной посудины, а теперь! Теперь мы ее полновластные хозяева, и те, кто вообще-то сильнее нас, кланяются нам и заискивают перед нами. Вот доказательство возможностей нашей науки… Да здравствует наука! Пей и не грусти. Все будет так, как начертано на скрижалях. Надо уметь брать за горло. С испанцами надо быть испанцем, с турками – турком, оставаясь самим собой… Дураки убеждены: кто говорит на их языке, тот выражает их интересы. Это одно из замечательнейших заблуждений каждого племени, особенно племени бедного, униженного, раздираемого противоречиями. Мы должны сеять противоречия. Чем гуще, тем лучше… Видишь, мы тут попиваем самое сладкое винцо, а они караулят друг друга и убивают друг друга, чтобы услужить нам, не имеющим пока другого оружия, кроме ловкости своего ума. Мы платим им их же имуществом – вот мудрость!

Потирая руки, рыжебородый вновь наполнил медные кружки.

– Так и надо: их руками – наши дела. Но тут многое нужно знать и над многим работать. Нужно вкладывать мозги и деньги, чтобы получить с прибылью и то и другое… Главное – поощрять, умножать между остолопами неравенство, это создает напряженность в отношениях между ними, а она для нас выгодна, ее можно использовать. Опираться надо на тех, кто не хочет работать.

– Люди трудолюбивы, – сказал носатый. – Они прекрасно знают, что только труд уберегает их от голодной смерти и полной нищеты.

– Э-э, – запротестовал рыжебородый, – все делается просто, если знаешь свойства этих бестий. Самый прилежный пахарь, если его дважды накормить и напоить досыта за участие в самой обыкновенной драке, уже никогда не возьмется за соху… Важно вовремя соблазнить. Обывателя – позволив ему оскорблять власть и красть чужое, раба – пообещав свободу, ученого и поэта – наградив незаслуженным венком славы, женщину – дорогим подарком… Отчего все красотки гарема продажны? Оттого, что отвыкли работать и радостью считают не хлопоты по дому, не детей, а благоволение самодовольного петуха, который может посыпать золотые зернышки, а может и не посыпать… Вера в бога сильна там, где человек каждодневно трудится, а где не трудится, ловит более слабого, чтобы нажиться на нем, вера никому не интересна. – Рыжебородый опять захохотал. Он нравился себе и не скрывал этого.

В камбуз заглянул один из каторжников.

– Господин старший, – сказал он по-испански, смущаясь оттого, что босоног, грязен, одет в рвань и вынужден тревожить своих освободителей. – Там капитан просит выпустить его для отправления нужды. И наши товарищи-гребцы спрашивают, когда с них снимут цепи.

– Бездельник, – по-испански отвечал рыжебородый, принимая важную позу, – разве ты ослеп и не видишь, что твои командиры совещаются? Передай ребятам: не робеть! Эту последнюю ночь пусть поспят у своих весел. Так надо. А завтра мы постелем для них в хозяйских опочивальнях. Капитану же велите помалкивать. Чтоб ни единого звука, не то лишится головы еще до восхода солнца! Понял, малыш?

И «малыш», верзила под два метра, вытянулся перед проходимцем, униженно ощерив гнилые зубы.

– Понял, господин старший!

– Постой, не уходи! Ответь-ка мне, дружок, за что ты угодил на галеры?

– Угодил – это уж верно… Отряд королевских войск пришел в нашу деревню на постой. Ну, солдаты испортили мою дочь. Защищая ее, я невольно убил одного служивого.

– Молодец! Отныне назначаю тебя моим телохранителем. Будем вместе мстить испанской короне за надругательство над достоинством маленьких людей. Завтра, с утра, будь рядом возле меня и прилежно исполняй свое дело. Понял?

– Понял, господин!

Довольный тем, что его как-то выделили из массы сотоварищей, каторжник ушел, счастливо улыбаясь.

А рыжебородый продолжал, но уже по-гречески:

– Вот как надо с этими детьми. Последний дурак не считает себя дураком. Его нужно ободрить, занять, сунуть ему цацку. Забавляясь, он не усомнится в твоих словах и тогда, когда все вокруг будут кричать, что это «чистейшая ложь»… Вот что значит, если на плечах не брюква, а селекционные мозги, которые надо заставлять упражняться каждый день… Миром повелевают не монархи. Отнюдь. Через монархов и свиту миром управляют немногие избранные мудрецы. Все прочие – работают и подчиняются. Так было и будет!

– Но почему ты не освобождаешь всех гребцов?

– Догадайся!.. Сброд крепок, пока вокруг сброд. А если объявится среди него хоть один так называемый честный христианин, каждое ничтожество будет готово почувствовать раскаяние… Ты уверен, что висельники не переметнутся, сообразив, как мы лихо обштопали все дело?..

Слушая бахвальство пьяного негодяя, Иосиф чувствовал смятение, новый переворот в своем сознании. Кажется, с чего бы? Или он прежде не видел самовлюбленных захребетников, или никогда не слыхал о том, что кроме выразителей народных интересов есть эксплуататоры этих интересов, паразиты, нагло выдающие себя за подлинных защитников народа? Нет, все это он видел и слышал, но он впервые воочию наблюдал, как из ничего, буквально из одного только подлейшего замысла, в результате несложных манипуляций возникли власть и влияние, сокрушившие и прежнюю власть и прежнее влияние, казалось бы, весьма устойчивые, защищенные законом и вооруженной силой.

Иосиф представил себе масштабы каждодневного обмана доверчивых людей, каждодневного отнятия у них суверенных прав и использования этих прав для закрепления чужой и чуждой власти: «Кто же может быть свободен в мире, где действуют такие ловкачи? Никто и никогда не может сказать с уверенностью, свободен ли он даже в тех поступках, о которых решает будто бы добровольно…»

Утром Иосиф с тоской убедился еще и в том, сколь призрачны установления, которые люди по большей части признают незыблемыми.

Перед рассветом были убраны все паруса и спущен испанский флаг. Иосиф не знал, какие переговоры провели заговорщики с матросами и младшими офицерами, но якобы половина команды не возразила против сдачи корабля пиратам при условии, что ей сохранят жизнь и свободу.

Дальнейшая трагедия разыгралась на юте, куда негодяи притащили капитана, немногих верных ему людей и пассажиров, предварительно отняв у них личные вещи и оружие.

Рыжебородый, возле которого неотлучно вертелся каторжник с секирой на плече, важно выступил вперед.

– Корабль сдан освободителям, – сказал он. – Все уступили преобладающей силе, и сейчас будет решена участь тех, кто не согласен с подавляющим большинством и цепляется за присягу, давно осужденную самими разумными людьми в цивилизованных странах…

«Какое подавляющее большинство? Какие разумные люди? – недоумевал Иосиф, стоя возле своей госпожи. Она держала под руку старого отца, пытаясь ободрить его. – Да и где эти самые пираты, стращая которыми были поодиночке сломлены все честные люди?..»

– Итак, капитан, если вы согласны сдать корабль, как о том объявили вчера, и приказать всем своим людям прекратить всякие помыслы о бессмысленном сопротивлении, подтвердите это немедля. В противном случае вас ожидает злая участь.

– Вы наглый лжец и подлейший бунтовщик, – сказал капитан, который буквально поседел за ночь. – Я не объявлял о своем согласии сдать корабль. Будучи обманут и заперт заговорщиками в каюте, я предоставил течение событий на волю Бога и вижу теперь, что заговорщики преуспели. Я заявляю, что все лица, которые спровоцировали беспорядки или поддержали их, будут осуждены королевским судом и пойдут на виселицу. Сохраняя верность данной мною присяге, я требую немедленного освобождения всех противящихся насилию.

Раздув ноздри, рыжебородый поглядел с ненавистью: он не ожидал встретить отпора со стороны человека, еще вчера, казалось, раздавленного угрозой убийства дочери и внуков.

– Хорошо, – сказал он, подмигивая каторжникам, не представлявшим, конечно, какое чудовище встало во главе их. – Первым мы освободим капитана, мучителя христиан, прикованных к веслам и вынужденных жрать тухлую солонину… Связать его!

Трое негодяев набросились на капитана и тотчас опутали руки и ноги его толстой веревкой.

«При чем здесь капитан? Разве он определял участь гребцов, осужденных на галеры?.. Как ловко науськивают на людей, мешающих осуществлять гнусные замыслы!..»

Иосиф не успел додумать свою горькую мысль: связанного капитана подтащили к борту и швырнули в воду. С тихим всплеском завершилась судьба мужественного человека.

Рыжебородый со злорадной усмешкой обернулся на остальных пленников, ожидая униженной мольбы о пощаде или согласия присоединиться к пиратам.

Все молчали, пораженные столь крутой расправой.

– Кто желает сохранить свою жизнь, пусть перейдет на эту сторону, – указал рыжебородый.

От горстки пленников отделился лишь один человек – слуга графа, плут и картежник, наверняка уже стянувший лучшие вещи из походного сундука своего хозяина.

– Выходит, только один человек дорожит своей шкурой? – продолжал рыжебородый. – Что ж, я позабочусь о том, чтобы остальные горько раскаялись за свое безрассудство…

И вдруг вперед выступил граф.

– Господа, – крикнул он, обращаясь к пленникам. – Негодяи не пощадят нас, вперед – за честь и свободу!

И первым бросился на рыжебородого, ударом кулака сшиб его с ног, и рыжебородый, только что сохранявший осанку победителя, с поросячьим визгом пополз на четвереньках, пытаясь выбраться из свалки, которая возникла.

Его телохранитель замахнулся секирой, но граф, опытный воин, видимо, не раз глядевший в лицо смерти, прыгнул на каторжника и повалил его.

– Испанцы! Бейте негодяев! – раздался его зычный голос.

Но связанные офицеры были беспомощны. Впрочем, одному из них удалось сбросить путы. Отбиваясь от каторжника, он обезоружил его и пинком послал за борт. Другой каторжник, спасаясь от увесистых кулаков, бросился наутек вверх по вантам.

Иосиф подхватил оброненную кем-то дубину, обломок весла, и, нанося удары направо и налево, стал пробираться к рыжебородому, который, прячась за спинами околпаченных бродяг, махал руками и истерически кричал по-гречески своему соплеменнику:

– Зови остальной сброд на помощь! Скорее!..

Тут выяснилось, что подавляющее большинство матросов и младших офицеров загнали в трюм. Стоило пробиться к ним и освободить, иго рыжебородого было бы свергнуто.

Но орава весельников, прибежавших на помощь своим сотоварищам, без малейших сомнений подавила отчаянное сопротивление горстки безоружных людей. Граф был зарублен саблей, два офицера изувечены ножами и выброшены в море. Оставшихся в живых посадили под замок в каюту капитана. Их ожидала, конечно, самая злая участь.

Молодая графиня держалась очень мужественно. Она была прекрасна даже в своем горе. Слезы бежали по ее бледному лицу, но она повторяла служанке:

– Я не плачу, не плачу, Умберта. Отец умер так, как и подобает настоящему рыцарю, я горжусь им. И нам, нам предстоит теперь, не дрогнув, испить ту же чашу!

– Что же делать? – спросил Иосиф.

– Я уже не могу защитить тебя, – сказала Анна, – спасайся на свой страх и риск. Нас ожидает рабская доля в хозяйстве какого-нибудь мавра или турка. Ни тебя, ни меня не выкупят, но каждый должен сражаться за свою жизнь до последнего, чтобы таким образом спасти свою душу.

– Нет, госпожа, – сказал Иосиф. – Теперь, когда случилась беда, я ни за что не расстанусь с вами по доброй воле и все свои силы употреблю на то, чтобы облегчить вашу судьбу.

Прекрасная Анна отвернулась, чтобы скрыть слезы.

– От тебя я этого не ожидала, – промолвила она. – Ты всегда был своенравен и себе на уме. Прости, я иногда думала о тебе хуже, чем ты есть…