Текст книги "Властелин времени"

– Я повторяю, мои заработки столь же чисты, как заработки любого купца: он грабит покупателей, продавая им товар подороже, и грабит производителей, покупая у них товар подешевле. Но эти грабители наживаются для себя, а я хочу построить царство свободы. Для тех людей, которых лишили родины или для которых она стала невыносимой… Мы не сможем устоять в этом мире, если не позаботимся о богатствах. Богатство создает власть. Когда наши богатства станут несметны, мир преклонится перед нами, потому что необозримой и бесспорной станет и наша власть.

– Чья же это власть? Власть народа? Власть благородного сословия? Власть законных наследников?

«Напрасно она дразнит негодяя, – подумал Иосиф. – Все авантюристы вспыльчивы и коварны: способны тотчас отнять то, что только что дали…»

– Я утверждаю власть племени пиратов, – горделиво сказал Барбаросса. – Если вы назовете их бандой разбойников и убийц, что ж, я не стану протестовать: в гнусном мире разбоя и насилия нельзя утвердиться иначе.

– Для праведного добро мира – опора, для неправедного зло его – оправдание.

Графиня, конечно, рисковала. Но она сбивала с самозванца спесь, заставляя его лишний раз убедиться в мерзости своей рожи. Наивная, как всякий, принявший чужую веру за истинный свет своей правды, она надеялась, видно, посеять сомнение в душе негодяя.

– Пираты ничего не созидают, только разрушают. Повсюду несут ненависть и бессердечие, разврат и наживу любой ценой, – продолжала она кротко. – Даже говорить об их царстве смешно. Царства возникают по воле бога…

– Или по воле сатаны! – раздраженно перебил Барбаросса. – Я не просто разбойник, я великий разбойник – разбойник из принципа! Я мститель, не знающий пощады!

– Разве это что-либо меняет?

– Я бы никогда не занимался пиратством, если бы мог достичь своих целей иным путем!

– Но они постыдны, ваши цели, если не могут быть достигнуты иначе.

– Да, пока эти цели не могут быть достигнуты иначе: мир не хочет покориться авторитету наиболее мудрых и просвещенных, созданных для того, чтобы управлять, осуждая одних и поощряя других… Знайте, мои пираты непобедимы, потому что во главе их стоят самые выдающиеся люди мира!

– И вы – среди них?

– Да, я среди них!.. Мы хотим объединить весь пиратствующий сброд на морях и всех разбойников на суше, дать им свою власть и утвердить самый справедливый, самый демократический принцип: власть и богатства повсюду должны принадлежать не тем, кто присвоил себе громкие титулы, власть и богатства должны принадлежать самым мудрым! Знания и ум – вот настоящие короны! Все умные люди кругом разделяют наши смелые призывы!

– Они заблуждаются, – молвила Анна, не отрываясь от рукоделия. – Они, верно, обманулись. Вы и ваши сторонники, используя энергию бездельников и негодяев, хотите лишить власти тех, кто достиг привилегий в течение столетий благодаря беззаветному служению трону, и при этом совершенно не принимаете во внимание, что именно эти люди наиболее образованны и умны. Они родились и выросли среди своего народа, знают, что стоят на его спинах, и потому никогда не допустят его разорения, между тем как пришельцы…

– Все титулованные лица – грабители! – злобно заорал эмир, уже не владея собой. Оттопыренные уши его покраснели, как петушиный гребень. – Они не признают нашей власти!

– Но тогда грабители и те, кто желает занять место старинной знати. Какая разница между тем, кого объявляют королем, или тем, кого провозглашают великим умником? В любом случае народ не имеет к этому никакого отношения…

«Негодяй сел в калошу… Ни ссылками на благородство происхождения, ни ссылками на особое предназначение нельзя оправдать привилегии… Самое справедливое – вовсе без привилегий. Богатства и власть должны принадлежать поровну всем трудящимся, иначе говоря, созидаться ими и исходить непосредственно от них. Как в общине, которую я видел… Любая привилегия – насилие, несправедливость, потому что преимущества одних перед другими пока достигаются только за счет использования преимуществ. Разве все ученики моего класса имеют отдельные комнаты, хорошее питание, блат среди преподавателей?..»

Между тем наглому самозванцу показалось, будто он победил в споре, самодовольный, он пошел напролом к своей главной цели.

– Ну вот, теперь, когда я исполнил третье ваше желание, графиня, ничто уже не может помешать тому, чтобы вы стали моей женой! Ваше сопротивление только распаляет меня, о прекраснейшая из прекраснейших женщин!

– Не торопитесь, – сухо сказала Анна. – Искренность ваших комплиментов еще требует доказательств. Третье желание только обещано, но не исполнено. Кроме того, мне известно, что вы содержите уже не один десяток так называемых жен.

– Да, мусульманский закон, который я принял, это не возбраняет.

– Но христианский закон, которому я верна, считает это мерзостью. Если вы будете добиваться моей руки, вам необходимо будет упразднить нынешний гарем…

И самозванцу пришлось сбросить маску. Речь его стала грубой и вызывающей:

– Но вы же не царского рода, графиня. Зачем ломаться? В конце концов, мы можем обойтись без празднеств и священников!..

В эту минуту в комнату стремительно вошел один из придворных и, приблизившись к эмиру, пошептал ему на ухо.

Тот поковырял в ухе пальцем и сказал:

– Если будете упрямиться, графиня, я перепродам вас как свою собственность одному из мужей, которые образуют сердцевину моего государства.

И – подал знак пригласить своих высоких покровителей.

У Иосифа, сидевшего на корточках возле кресла госпожи, перехватило дыхание, он быстро надвинул чалму на самые глаза – в покои вошли знакомые ему лица: рыжебородый, захвативший корабль, и юркий, черноволосый господинчик в куцей шапчонке – «князь тьмы».

Эмир-самозванец вскочил с кресла, сделал рукой приглашающий жест.

– Женщина, о которой мне говорили, и впрямь прекрасна, потомство от нее было бы способно обновить нашу кровь и укрепить наш род, – сказал «князь тьмы», бывший, видимо, одним из главных наставников эмира. – Но я чувствую здесь могучую постороннюю волю. Пожалуй, самым разумным было бы лишить эту женщину жизни. Даже в рабыни она не годится: волны ее влияния возбуждают непокорность.

Рыжебородый переглянулся с самозванцем. Иосиф вдруг приметил, как похожи эти люди. Впрочем, их родство тут же и подтвердилось.

– Брат мой, – сказал эмир, обращаясь к рыжебородому, – велю тебе обдумать слова великого учителя и через неделю дать мне добрый совет.

Все трое повернулись и вышли из покоев.

– Все пропало, – горько воскликнул Иосиф. – Милая госпожа, я виноват в том, что навлек на вас ненависть этих людей! Мне хорошо знакомы оба негодяя, особенно черноволосый. Я давно уже веду с ним борьбу не на жизнь, а на смерть!

Бледная графиня положила руку на плечо Иосифа. Она не поняла его порыва, поняла только, что он сочувствует ей и любит ее.

– Ничего не бойся. Теперь вполне прояснился день нашей жизни. Если несколько минут назад я еще колебалась, колебаний больше нет. Бежать, только бежать, чем бы ни кончилось… Для себя я решила твердо: лучше смерть, чем прислуживание шайке негодяев…

На следующий день к вечеру слуга привел графиню и Иосифа на берег озера в дворцовом парке. На берегу поджидал дюжий матрос с превосходной парусной лодкой.

Они сели, и матрос взялся за весла.

Лодка подошла к огромным железным воротам в крепостной стене, железные ворота медленно поднялись, пропустив лодку в залив.

В заливе матрос поднял парус и, ловко маневрируя, повел лодку к скалам, ограждавшим часть залива, тогда как другая его часть была закрыта огромной цепью, перекинутой от одной сторожевой башни, служившей маяком, до другой.

– Смотри, кругом стража, – прошептала графиня. – Однако же выхода нет, учись управлять парусами…

Конечно, матрос был приставлен, чтобы следить за госпожой. Он мог быть опытным шпионом, но Иосиф вскоре установил, что матрос слабо говорит по-испански и вовсе не понимает, когда графиня переходит на итальянский.

Хотя матрос усердно исполнял порученное дело, все же он был достаточно общителен. Попросив воды для графини, Иосиф убедил его в том, что прогуливаться в заливе, не имея на борту ни кувшина пресной воды, никак не годится.

– Запасы пресной воды и пищи запрещены, – признался матрос. – Однако, я думаю, мои начальники позволят брать хотя бы немного воды. В самом деле, я тоже испытываю жажду, а ведь сегодня еще не так жарко, как вчера…

Это было великолепным отдыхом – скользить по спокойным водам залива, любуясь старинным дворцом. Он был окружен высокими зубчатыми стенами, по которым, говорят, легко проезжала четверка запряженных лошадей.

Город поднимался на холмы, утопая в садах, – так, по крайней мере, казалось.

В оранжевых лучах заката зрелище свободной жизни навевало тоску и надежду.

Графиня глядела по сторонам, Иосиф следил за действиями матроса, но, чтобы не возбуждать подозрений, не просил никаких объяснений…

Прогулки совершались ежедневно. Возвращаясь во дворец, графиня всякий раз благодарила матроса и всякий раз дарила ему какую-либо безделушку.

Скорее всего, матрос сообщал о подарках, но могло быть и так, что он утаивал их для себя. Однако подарки не расхолаживали матроса, он вел себя ровно и сдержанно, как и в первый день знакомства.

В последнюю перед побегом ночь Иосиф не спал. Увы, он не достиг еще той степени совершенства, когда человек вовсе не беспокоится о том, что произойдет, потому что заранее делает все возможное, чтобы будущие события сложились наиболее благоприятно.

Иосиф научился неплохо управлять собою (спасибо доктору Шубову!) и, конечно, заставил бы себя уснуть, чтобы освежить к утру силы, но его угнетала неясность многих обстоятельств. Разве можно было получить подлинную свободу, убежав от пиратов?

Вспомнились слова рыжебородого о том, что «люди не умнеют и никогда не поумнеют, над ними стояла и стоять будет иная воля», стало быть, воля шайки, сплотившейся ради узурпации власти над людьми, ради их эксплуатации и духовной кабалы.

«Лжешь, лжешь, – возмущенно шептал Иосиф, следя за огромной луной, заглядывавшей в крошечное оконце его жалкой конуры. – Дело не в уме, – дело в любви к родине, в совести, в нравственной высоте мысли и чувства. Ум, стремящийся не к истине, а к выгоде, бесполезен или вреден. Вся сила человека – в том, чтобы усвоить как можно больше опыта предков, опыт не передается по наследству и, увы, до сих пор не наращивается ни школьным, ни институтским образованием. Странное дело, самое важное, самое главное для человека остается в стороне: как сберечь здоровье народа, как лучше всего развить его созидательные силы, как разумнее жить среди людей, к чему стремиться, что ценить… Насильники и эксплуататоры столетиями мешают людям овладеть горьким опытом своей жизни, понять, какие роковые ошибки допустили их предшественники, чтобы не повторять ошибок в будущем. Придуманы коварные способы замалчивания и извращения правды, разрушения накопленных ценностей, отрыва человека от истории своего народа, от нравственных, стало быть, социальных и национальных корней. „Все нравоучения старины устарели, опротивели, – назойливо твердят эксплуататоры или их пособники, повсюду выставляющие друг дружку как самых толковых и сведущих людей. – Да здравствует свобода и полная самостоятельность мысли! Долой бюрократизм и глупость отцов!..“ И люди, увы, подобно глупым рыбам, чаще всего клюют на эту наглую демагогию, которая повторяется из поколения в поколение. Изнывающим от бесперспективности своей жизни кажется, что они сами с усами. Но „усы“ – ничто. Оставь новорожденного в джунглях, он вырастет зверем – вот что такое опыт предшествующих поколений. А торгаши и захребетники натравливают детей на отцов, отцов ссорят с детьми, а всех людей – сталкивают между собою…»

И другое тревожило Иосифа: прошел он по разным народам и землям и понял, что все технические ухищрения не связаны напрямую ни со справедливостью, ни с мудростью жизни, ни с пониманием, что продвигает к идеалу и что отдаляет от него. Демагоги внушают, что прогресс техники и есть прогресс человечества. Но это никакой не прогресс, пока втуне остаются накопления правды, наполняющей душу светом смысла и радости. Вся мудрость сводится в конечном счете к совершенной нравственности, и если техника и технология современны, а нравственность на уровне самоедов и циников, никакого движения вперед нет – техника и технология помогают кабале и неправде. Чем больше мы открываем своим личным опытом, тем значительнее предстает перед нами опыт предшественников, так называемые вечные нравственные истины: сияют они, как звезды на небе; кто гасит эти звезды, остается в полном мраке…

Но росла и надежда – Иосиф вспоминал о мужественных людях общины, которые поняли освободительную суть нравственности, впервые построили жизнь так, что человек получил постоянный доступ к сокровищам человечества, и богатства не испортили его души, не помешали непрерывному улучшению материального фона жизни.

Седая шведка как-то сказала:

– Допустим, я поверила. Допустим, в общине разрешены социальные, национальные и духовные проблемы жизни, происходит синтез новой, более высокой культуры, не теряющей, однако, обретения народных традиций… Как доказать, что этот новый механизм жизни не утопичен, что он будет работать и тогда, когда исчерпается энтузиазм его сторонников?

Иосиф хорошо запомнил ответ Люси:

– Энтузиазм не исчерпается до тех пор, пока люди будут находить свою жизнь достойной жизни. Сердце общины – это стремление к личному совершенству, к получению все большей свободы, иначе говоря, все большего свободного времени. Этот аппетит не насытить никогда… Если вы внимательнее приглядитесь к структуре общинной жизни, вы увидите, что за всеми задачами стоит главная – удержать благородный порыв к совершенству. Нищий и ущемленный в правах не могут быть объективными и потому не могут быть мудрыми. Не могут быть объективными и мудрыми также и эксплуататоры. Вот отчего мы настойчиво ставим на человека, который может быть объективным. Мы не допустим ни бедности, ни излишеств, ни фальшивых монахов, ни паразитирующих наглецов. Люди не должны пресытиться до равнодушия или отчаяться на пути к совершенству… История – равнодействующая всех сил, и наша задача – позаботиться, чтобы вектор усилий указывал в одну сторону…

– Опять в одну сторону! – перебил коротышка-американец. – Опять «единая воля», которая натворила в России столько тупиков!

Люся улыбнулась.

– Я понимаю вашу логику и вашу трогательную заботу. Вас, видимо, всегда очень пугали «тупики» в России, в то время как других они только радовали… Я не политический стратег, но знаю: все достигает совершенства, когда есть непрерывное движение к совершенству. Община – оркестр, играющий по нотам все более совершенных понятий. Кто в лес, кто по дрова – как раз это и есть тупик, выгодный для врагов нашей общины… Никто не смеет угрожать свободе другого. Свобода каждого предполагает ответственность всех. Мы отвечаем перед народом и человечеством. Нас и без того упрекают со всех сторон: «Вы проповедуете идеал, который для людей невыносим!..» Невыносим для тех, кто хочет жить за чужой счет, кто хочет обманом и насилием утвердить свое особое положение, а для тружеников – единственно спасителен. Наш идеал – сретенье братства и любви, когда защищены и природа, и человек, и мечта человека. Мы еще у подножия совершенства, но мы каждодневно движемся вперед. Совершенная мечта, совершенное желание, совершенная фантазия непременно исходят из общего блага, и это источник нашего нарастающего творчества…

Нет-нет, недаром эти Люсины слова вызвали восторг у молодого ученого из Владивостока.

– Ваша община – жизнь, о которой мечтал наш народ, мир, ключ к которому был преступно украден!

– Мы не волшебники, мы реалисты. Мы создаем такие условия жизни, которые ограничивают в нас злое и поощряют доброе. Мы убедились, что равенство перед законом, как и перед богом, – насквозь лукавое, а вот равенство во всех материальных возможностях, исключающее борьбу и махинации, как раз и создает простор для индивидуального творчества… Я чувствую душевный уют только здесь, в общине, где вся структура жизни компенсирует мои личные недостатки, уравнивая в лучшем, а не выделяя среди худших. Исключительность – опасна. Именно идея исключительности разжигает ненависть среди народов, маскирует стремления олигархических групп к неограниченной власти. Основное противоречие жизни вовсе не в том, что одни люди плохие, а другие хорошие, – в том, что расистское меньшинство стремится к монополизму собственности и власти и жестоко подавляет народы, отвергая с порога всякую мысль о равенстве. Лишь на границе такой общины, как наша, кончается их господство. И это бесит расистов…

Наступило утро. Время шло ужасно медленно. Графиня Анна очень волновалась, опасаясь оплошностей и провала.

После полудня слуга отвел графиню и Иосифа к озеру. Матрос встретил без обычной радости.

– Видите флаг над башней? Это значит, скоро ожидается сильный ветер. Нет никакого смысла выходить в залив. Покружим здесь.

«Случайность или что-нибудь заподозрили?» – Иосиф был близок к отчаянию.

Голос Анны чуть дрогнул:

– Поедем, поедем! Мне все здесь опротивело. А небольшая волна – даже интересно.

Матрос поворчал, пропуская графиню и Иосифа в лодку, а потом неторопливо взялся за весла.

– Ладно, будь по-вашему, – сказал он. – Но я не советую. Здесь, в заливе, набегает неожиданный шквал и переворачивает даже крупные суда.

– Но ведь нет полной уверенности, что будет буря?

Иосиф понимал всю важность ответа на вопрос графини.

– Уверенности, что последует буря, нет. Но тем более нет уверенности, что не переменится погода. Старые люди, которые наблюдают залив в течение многих лет, знают свои приметы: если отроги гор в тумане, жди перемены погоды.

Иосиф почувствовал беспокойство графини. Он понимал, что и ее нервы на пределе.

«Будь что будет, – решил Иосиф. – Может, это даже хорошо, что поднимутся волны и ухудшится видимость…»

Едва вышли из-за стен крепости в залив, ударил свежий ветер.

– Хорошо, – громко смеясь, прокричала Анна. – Давай быстро, как на крыльях!

Матрос кивнул, потянул за фал, поднял парус: над головой хлопнуло, лодка клюнула носом, но потом выровнялась и понеслась по волнам – к восточной части города. Почти у самого берега развернулась и пошла, по желанию графини, к скалам, прикрывавшим залив со стороны открытого моря.

План побега заключался именно в том, чтобы подойти поближе к этим скалам – тогда дозорные на сторожевых башнях у западного берега залива теряли лодку из виду. Берег у скал был обрывистый, нежилой, так что именно там удобнее всего было постараться как-либо избавиться от матроса и протащить лодку через узкую протоку; корабль не мог пройти через нее, но небольшая лодка, вероятно, могла: Иосиф не раз убеждался, что за скалами плавают рыбаки.

– Подойдем к скалам, как вчера, – попросила графиня.

– Дойти туда мы, пожалуй, дойдем, если не зачерпнем бортом, – хмуро ответил матрос, – но как возвратиться обратно? Мы не осилим встречного ветра.

«Он будет попутным», – Иосиф взглянул на Анну.

– Переждем. Ты сам говорил, что ветер меняется каждые полчаса. А если не переменится, вернемся на веслах вдоль берега. Мой слуга поможет грести.

– Нет, госпожа, – сказал матрос. – Я отвечаю за вас и не хочу рисковать собственной головой. Да и дождь собирается, а в дождь прогулки запрещены.

И он стал убирать парус, намереваясь развернуть лодку, потому что волны укрупнились.

Это была критическая минута. Иосиф взглянул на берег. Вчера и позавчера он был пустынным. А теперь козы ходили по крутому склону, выбирая травку погуще да повкуснее. Впрочем, и пастух таскался следом, по-видимому, старик. Дворец и порт остались на противоположной стороне залива, и город был далеко, но все же и здесь торчали на берегу рыбацкие фелуки.

Иосиф нащупал в кармане тяжелый булыжник. Этим булыжником нужно было оглушить матроса. Но матрос взглянул озабоченно, и Иосиф понял, что не сможет ударить его, служившего во дворце еще при прежнем эмире, стало быть, никак не повинного в кознях пиратов.

– Помоги матросу! – громко сказала графиня.

Это были условленные слова. Они вывели Иосифа из замешательства. Отшвырнув прочь камень, он быстро шагнул к матросу и столкнул его за борт, тут же перехватил фал, побежавший вслед за хлопавшим беспомощно парусом, выбрал, закрепил на крючке и только тогда оглянулся на барахтавшегося в воде матроса.

Сообразив тотчас, что происходит, матрос и не пытался приблизиться к лодке. Он, конечно, понимал, что побег невольников грозит ему смертью и в том случае, если удастся, и в том, если не удастся.

– Послушай, друг, – крикнул Иосиф. – Если и доплывешь до берега, тебе не поздоровится. Берись-ка за этот конец, мы дотащим тебя до скал, там свяжем и вместе с тобою попытаемся добраться до испанской крепости… Ну, выбирай!

Матрос тотчас ухватился за брошенную веревку. Иосиф развернул лодку на прежний курс. Черпая бортом, лодка запрыгала по волнам.

Свесившись за борт, графиня помогала сохранять ее устойчивость.

– Потонете, – прокричал матрос, – убавьте парус и возьмите руль правее!..

С помощью добрых советов дошли до скал. Иосиф взмок, он и не представлял себе, сколько физических сил нужно, чтобы управлять парусами, когда нет ни навыков, ни сноровки.

Анна только и говорила что о матросе. Казалось, его жизнь беспокоит ее больше, чем собственная.

Но матрос, выбравшись на скалы, сказал, чтобы беглецы не заботились о его дальнейшей судьбе и действовали, как им заблагорассудится. Через несколько минут он был уже на берегу и, помахав рукою, стал подниматься в горы.

– По всей видимости, этот человек и сам ненавидит пиратов, – предположила графиня. – Во всяком случае, я слышала от своей служанки, что пастухи в горах не признали бандитскую власть Барбароссы и взялись за оружие. Да поможет им бог…

С трудом преодолели протоку. Это только издалека казалось, что протока широка – нагромождение скал было таково, что пришлось снять мачту и тащить лодку волоком.

Когда же скалы остались позади, долго не удавалось закрепить мачту. Нужен был крепкий помощник, юная Анна для этой роли не годилась. Она старалась изо всех сил, и все же потеряли целый час времени – тот час, который мог все переменить.

Наконец подняли парус и по наитию пустились в открытое море, потому что дали были закрыты густой пеленой дождя. Но вот дождь стал стихать, и тогда беглецы увидели впереди два корабля.

– Пираты, – тотчас определила графиня. – Боже мой, как же нам не повезло! Что же, у меня нет страха…

Да, это были пиратские многовесельные галеры. Они заметили лодку и развернулись, отрезая путь к бегству.

Галеры медленно приближались. И когда беглецы различили на одном из кораблей Барбароссу в окружении своей свиты, графиня сняла с пальца кольцо.

– Друг мой, – сказала она Иосифу. – Ты доказал преданность, и небо возблагодарит тебя. Сохрани кольцо как память о своей госпоже.

Не успел Иосиф вдуматься в слова, как графиня, перекрестясь, шагнула в воду. Он упустил момент, когда еще можно было спасти благородную девушку, более всего дорожившую своей честью. Нырять наудачу – было бессмысленно.

Иосиф заплакал от горя. Он плакал в голос, проклиная негодяев, обрекших на страдания тысячи людей по всему миру.

«Зачем, зачем ты это сделала, Анна? Разве возможно облегчить положение, оставляя борьбу? Негодяи только и ждут этого. Им выгодно, чтобы мы впадали в отчаяние и отступали!..»

Но он понимал: это было не слабостью и бегством, это было вершиной презрения к врагам, и все они, толпившиеся на палубах, отлично видели, что им брошен вызов, что истинно свободный человек не уступает своей свободы.

Пираты спешно спустили шлюпки, шлюпки закружили по темным волнам, а Иосиф все рыдал, целуя кольцо…

Убедившись, что море не отдаст беглянку, пираты окружили Иосифа и одновременно бросились на него.

Иосиф встретил их, держа в руках весло, и впервые весло показалось ему не слишком тяжелым. Он отбивался с яростью, так что ни одному из нападавших не удалось покуражиться на глазах атаманов.

Выбившегося из сил Иосифа связали и подняли на корабль эмира-самозванца. Десятки глаз уставились на него – ненавидящих и удивленных.

– А, старый знакомый, – услыхал он голос «князя тьмы». – Вот кого я ищу, вот с кем мне необходимо сквитаться!

– Развяжите раба, пусть никто не думает, что мы боимся, – сказал Барбаросса. – Мы будем судить его здесь и здесь свершим казнь.

– Не надо развязывать, – вмешался чернявый, но было поздно: пираты сдернули веревку. – Коли ты, великий эмир, проявил такое великодушие к этому упорнейшему из врагов, позволь задать ему несколько вопросов!

– Презренный трус и негодяй! – вскричал Иосиф. – Повсюду, где появляешься ты, исчадие ада, люди плачут от насилия и несправедливости, повсюду твой путь отмечен ложью и кровью невинных! Ты и пиратов превратил в банду, которая служит твоим гнусным интригам!

Он шагнул к «князю тьмы» и выхватил у него из-за пояса двуствольный пистолет.

Пираты ахнули. Барбаросса вскрикнул. Не давая опомниться врагам, Иосиф выстрелил в чернявого, тот отпрянул, но все же пуля начисто срезала его оттопыренное ухо.

В ту же секунду Иосиф не раздумывая прыгнул в открытый люк. Больно ударился о деревянную лестницу – скатился по ней в темноту трюма.

Бежать было некуда и прятаться негде. Да он и не хотел уже бежать и прятаться. Напротив, понял, что пришла пора отомстить за всех обесчещенных и поруганных людей.

Где-то здесь должны были стоять бочки с порохом, но вокруг было темно, нужно было ждать, пока нагрянут пираты.

Они не замедлили ввалиться в трюм всей всполошившейся шайкой. Впереди полуголый бородач тащил медный фонарь, сзади блестели лица в чалмах, сверкали обнаженные ятаганы.

– Осторожно, не стрелять! Не трогать беглеца, пусть сам выйдет на палубу, эмир обещал ему свободу!..

Иосиф понимал: враги врут от страха. Прячась за какими-то тюками, он разглядел впереди ровные ряды пороховых бочек и прицелился в ближайшую.

Чиркнули кремни – осечка. «Осечка? Или второй ствол вовсе не заряжен?..»

А пираты, заметив Иосифа, подбирались, крича, чтобы он сдавался на милость эмира Барбароссы Первого…

Иосиф снова взвел курок.

Прогрохотавший выстрел вызвал вспышку огня чудовищной силы…