Текст книги "Мертвец"

Упырь глупо улыбался.

– Шучу, шучу, собачатину можно не есть, – успокоил Вырвиглаз. – Да и вообще, пошли эти баторцы!

Вырвиглаз отпустил неприличный жест в сторону карьера и поковылял в лес. Мы за ним. В этот раз Вырвиглаз не хитрял, и мы быстро вышли на тропинку и направились к дому.

Я шагал последним и думал, что мне делать сегодня. От Упыря отвязаться не получилось, вряд ли он отвяжется добровольно, вторая половина дня будет испорчена. А я мог бы к Катьке сходить. Или поспать, не знаю, чего-нибудь сделать хорошее. Но вместо этого всего будет только Упырь. А вчера мать допытывалась, почему я не сходил к отцу, я ничего не ответил. Сегодня тоже наверняка поинтересуется. Вот так – я должен и с этим дружить, и в больницу ходить, и, что самое позорное, при всём при этом я ещё должен делать нормальное лицо, будто у меня всё в порядке, будто ничего не происходит…

– Так какие тебе нравятся? – продолжал допытываться Вырвиглаз. – Некоторым такие пухленькие нравятся, но в баторе пухленьких нету, одни такие чурчхеллы…

– Мне та девочка понравилась, – сказал Упырь, – ну, которая в музее работает.

Вырвиглаз счастливо хлопнул в ладоши.

– Какая-какая девочка? – переспросил он.

– Ну, из музея. Кажется, её Катя зовут.

– Катя! – провыл Вырвиглаз. – Катя!

Идиот. Этот Упырь идиот. Просто все идиотические рекорды побивает, никогда таких не видел. Точно, в прошлой жизни я был редким гадом. Распространял поддельные пилюли для похудения. Оттого мне и воздаяние.

– А знаешь ли ты, Денис, что эта самая Катя – это не просто Катя? – вкрадчиво прошептал Вырвиглаз. – Эта самая Катя – она ведь…

Я вот что подумал. Что, если сейчас Вырвиглаз перегнёт, то я ему добавлю. Рожа у него разбита, но зубы ещё некоторые целы. А зачем такой сволочи зубы? Пусть кашей питается.

Но мне всё-таки повезло – нам навстречу из-за поворота тропки выскочил синего цвета парень лет десяти. В шлёпанцах, в плавках, на голове заклеенная во многих местах камера. Он увидел нас и всё понял, у них понятливость повышенная, у баторцев. Но отступать было нельзя, нельзя, он не отступил.

– Идём ровно, чтоб не спугнуть! – прошипел Вырвиглаз. – Не дёргаемся!

И уже громко сказал:

– Белые, они в Оленьем бору растут. Я туда завтра пойду. А вы пойдёте?

– Пойдём, – ответил я. – А потом засушим.

Баторец шагал нам навстречу и осторожно оглядывался одними глазами. Мы поравнялись, и Вырвиглаз сдвинулся баторцу наперерез.

– Какая встреча! – рявкнул Вырвиглаз. – Какие люди в нашем стойле!

И драматическим жестом снял очки.

Баторец испугался. Он увидел Вырвиглаза без очков и, наверное, всё понял.

Что по-хорошему не уйти.

– Провиденье лишило врагов моих разума и послало их в руки мои! – Вырвиглаз облизнулся. – Ну, привет, жаба!

Баторец бросил камеру и попытался удрать. Но Вырвиглаз с неожиданной ловкостью его догнал, повалил, заломил руку за спину. Сильно так заломил, но баторец не закричал, крепкий был.

– Вяжите его! – Вырвиглаз повернулся к нам. – Дайте верёвку!

– Сам вяжи, – ответил я.

– Ладно, жабы, без вас справлюсь…

Вырвиглаз попытался снять с плеча верёвку, но не получилось, и он выдернул из штанов ремень, уткнул баторца рожей в мох, связал ему руки. Баторец молчал. Немой, что ли, попался?

– Сейчас мы тебя, жабу, судить будем, – довольно промурлыкал Вырвиглаз. – По всей строгости.

– За что?! – значит, не немой.

– За это! – Вырвиглаз ткнул пальцем себе в лицо.

– Это ведь не я! Это старшаки, наверное…

– Старшаки… – Вырвиглаз злобно сощурился. – Ты вот тоже через пару лет станешь…

Вырвиглаз задумался, а потом визгливо крикнул:

– А потом, значит, мне в морду?! Да?!

Баторец съёжился.

– Я тебя на сто лет отучу меня по морде бить! – заорал Вырвиглаз. – На тысячу лет!

Скрипнул громко зубами.

– Кто такие эти баторцы? – прошептал Упырь.

– Санаторно-лесная школа. Для детей-сирот. Батор.

– Лесная?

– Лесная.

– А почему «батор»?

– А кто его знает…

– А где баторцы учатся?

Какой любознательный попался Упырь.

– В школе?

– Какая им школа, – усмехнулся я. – Они же туберкулёзники. Заразные многие – открытая форма. У них свои учителя, они в противогазах им преподают.

– В противогазах?

– В противогазах.

Что-то меня перекосило, я взял и прямо в лесу на тропинке рассказал Упырю сразу несколько наиболее популярных среди населения баек. Рассказал про мертвецкую в баторском подвале, про бродячий баторский тополь, про ихнюю столовую, про кролика, само собой, про случай с бухгалтером Серембаевым. Упырь слушал.

А пока я рассказывал, Вырвиглаз придумывал экзекуцию, это по его роже читалось. Можно было просто отлупить этого попавшегося дурачка, но Вырвиглаз алкал (красивое слово!) большего, душа его беспокоилась. И баторец поглядывал на него со страхом. И на нас со страхом.

Я рассказывал.

– Не так! – вдруг остановил меня Вырвиглаз. – Что ты гонишь, жаба! Они Серембаеву не ногти вырвали! Они его постригли, а на голову углей насыпали!

И безо всякого перехода:

– Его надо посадить на муравейник!

И указал на баторца.

– Пойдём домой лучше, – предложил я.

Ну спереть одежду – куда ни шло, но в муравейник сажать… Не люблю перегибов.

– Вы что, мне не друзья? – Вырвиглаз принялся раздуваться. – Я на вас понадеялся, а вы меня кидаете…

– И что? Нам теперь по всему лесу муравейник разыскивать?

Упырь с интересом смотрел на баторца.

– Ну давайте хоть немного поищем! – стал упрашивать Вырвиглаз. – Ну немного!

Мы согласились.

Не знаю, что уж такое, но с муравейниками в лесу оказалась засада. Болтались туда, болтались сюда, ничего. Один раз, правда, Упырь крикнул, что он видит муравейник, но это был не муравейник, это была чага.

Вырвиглаз злился и ругал матушку-природу, которая не позаботилась о том, чтобы разместить на нашем пути надлежащее количество муравейников и, напротив, раскидала под ногами несметное количество коряг и трухлявин. К тому же ему передвигаться в штанах без ремня было не очень удобно, приходилось поддерживать.

Упырь глядел на всё это с наивным блеском в глазах, в подобных забавах он явно раньше не участвовал. Жил себе где-нибудь в Лондоне, а теперь вот у нас. В лесу, в поисках муравейника, в который мы собираемся посадить несчастного туберкулёзника.

Контраст, однако. А что он хотел?! Это тебе не Пикадилли, это Нечерноземье, край суровых мужчин и верных женщин.

Баторец безропотно таскался за нами. То ли с участью своей смирился, то ли привык в муравейники садиться. А скорее всего просто здорово испугался. Лицо у него покраснело, вот-вот захнычет, даже жалко его стало.

Муравейник нашли почти у дороги. Большой, небоскрёбный, наверное, год строили, с мухомором на верхушке.

– Красота! – обрадовался Вырвиглаз. – Жаба, вот он – твой трон!

И захихикал.

– Не надо, – пронюнил баторец.

Так жалобно пронюнил, что даже самое суровое сердце, сердце Вырвиглаза, дрогнуло.

– Да не ной ты, – сказал он, – чего как жаба в самом деле? Ну, посидишь пять минут, ну покусают. Больно, но зато потом пороть будут – совсем не больно. Вас ведь в баторе по пятницам порют?

– Не-ет… – Баторец расклеился.

– Ну всё равно полезно. Давай, чего тянуть, садись.

Вырвиглаз подобрал корявую палку, плюнул на неё и воткнул в самую макушку хвойной горы. Муравьи взбесились, всё как полагается. Забегали, засуетились.

– Готово, – удовлетворённо сказал Вырвиглаз. – Давай, жаба, садись.

– Не-е… – помотал головой баторец.

– Как это «нет»? – Вырвиглаз забыл про штаны, они упали.

– Я сам боюсь…

– Тебя что, сажать прикажешь? – разнервничался Вырвиглаз.

Баторец дрожал. Наверное, от холода. Хотя было жарко.

– Может, его отпустим? – робко предложил Упырь.

– Что значит «отпустим»?! – заорал Вырвиглаз. – Они меня искалечили! Его надо в муравейник!

Со стороны военного городка пэвэошников послышался вой. Полуденная сирена.

– Уже двенадцать! – возмутился Вырвиглаз. – А мы тут! Давай, быстро!

Он сжал кулаки и шагнул к баторцу.

– Но я не могу сам… – пронюнил тот.

Время пришло.

– Ну, давай. – Я кивнул Упырю.

– Что «давай»? – не понял тот.

– Давай, сажай его.

Баторец заскулил.

– Да я сам его посажу… – влез Вырвиглаз.

– Нет, – я оттолкнул Вырвиглаза. – Это он должен. Пусть он посадит!

– Я не хочу… – Упырь помотал головой.

– Ты сам согласился, – напомнил я. – Ты же хочешь в нашу компанию? Это твоё испытание, это традиция. Так что давай.

Упырь поглядел на Вырвиглаза. Тот пожал плечами.

– Я никогда не пробовал… – с сомнением сказал Упырь.

Мы дружно хихикнули.

– Отпустите меня! – попросил баторец.

Он был… Я вдруг поглядел на его сандалии. Сандалии были древними, такими же, как камера. И так же, как на камере, на этих сандалиях пестрела целая куча заплаток.

– Отпустите…

Но отпускать уже нельзя. Если бы мы его отпустили, то всё вообще было бы тупо. Тупейше. Видимо, Вырвиглаз это тоже понимал.

– Давай! – Я подтолкнул Упыря.

Он шагнул к баторцу. Они были почти одного роста, Упырь чуть повыше и чуть, может, покрепче, всё-таки он был старше. Упырь обхватил баторца за плечи и неловко толкнул.

Баторец опустился в муравейник.

– Отлично! – Вырвиглаз подскочил с другой стороны, надавил пленнику на плечи. – Сейчас прочувствуешь! Будете знать, как меня по морде!

Баторец сидел спокойно. Несколько секунд. Потом муравьи взялись за дело.

И он заорал.

– Ничего, – хищно улыбался Вырвиглаз, – ничего, всю жизнь мне потом спасибо говорить будешь! Муравьиный яд полезен!

Баторец стонал и пытался вырваться. Но Вырвиглаз и Упырь держали крепко, и все эти виляния и дерганья приводили лишь к одному – муравьи ярились ещё шибче. На это неприятно было смотреть, но я не отворачивался.

Вырвиглаз отпустил его только тогда, когда баторец обмяк и съехал вбок, перестал сопротивляться, лишь подвывал и корчился. Вырвиглаз стоял над ним и отряхивал муравьев, которые успели на него забраться. Упырь выглядел испуганно. Он присел над баторцем и тупо тыкал его в бицепс. Баторец вздрагивал, по голым плечам и ногам носились озверевшие красные насекомые.

– С ним всё в порядке будет? – спросил Упырь.

– Да конечно, – заверил Вырвиглаз. – Эй, батор, ты живой?

Баторец пискнул.

– Ну, тогда поднимайся, а то дожрут тебя.

Пленник с трудом поднялся. Он покачивался, ноги и спина были красными и распухшими.

– Ходить можешь?

Баторец пискнул громче.

– Передавай привет своим подружкам. – Вырвиглаз подтолкнул его в спину. – Батор там.

Пленник, покачиваясь, побрёл в лес. По спине его ещё ползали муравьи.

– Ну что? – спросил я Вырвиглаза. – Полегчало?

– Ага. Очень. Жрать только охота. У вас ничего нет?

Я не ответил, а Упырь сказал:

– У меня есть. Пельмени. Дома…

– Пельмени – это хорошо. Я их жарю с салом. Пойдёмте скорее.

И довольный Вырвиглаз пошёл скорее.

Через полкилометра тропинка свернула вправо и приблизилась к дороге. Вырвиглаз пребывал в прекрасном настроении, достал сигареты и принялся жизнерадостно курить и предлагать приобщиться к этому пороку Упырю.

– Зря отказываешься, – разглагольствовал он, – в курении нет никакого вреда, одна сплошная польза. Мой дядя страдал шпорой и головными болями одновременно, а как начал курить, так и всё прошло. Как рукой сняло. К тому же это ускоряет дренаж.

При этом Вырвиглаз довольно часто кашлял и плевался жёлтой слюной, что в пользу курения не свидетельствовало. И продолжал врать:

– Между прочим, табак это растение из семейства пасленовых, что картошка, что помидоры, что табак. Поэтому есть салат из помидор – это всё равно что курить. Ты ешь помидоры?

– Да, – отвечал Упырь.

– А картошку ешь?

Натиск Вырвиглаза был так сокрушителен, что я даже подумал, что Упырь закурит. Но он удержался.

– Зря, – прохрипел Вырвиглаз. – Зря. Многое теряешь. Девчонкам нравится, когда пацаны курят, уж поверь мне. Вот ты сказал, что тебе эта девчонка нравится, Катька…

Вырвиглаз покровительственно похлопал меня по плечу, я начал в очередной раз злиться.

– Так вот, чтобы произвести впечатление на эту дуру, ты должен…

Тут мне повезло в очередной раз. Нет, Вырвиглаз не споткнулся и не сломал берцовую кость, не подавился сигаретой, нет, просто Упырь остановился.

– Решил подымить? – обрадовался Вырвиглаз.

Я давно заметил – стоит кому-то пристраститься к курению, как он начинает всех вокруг тоже пристращать к своему пороку. Одному травиться всегда скучно.

– Решил подымить? – спросил Вырвиглаз с надеждой.

– Нет, я слышу просто… – Упырь оглянулся в сторону дороги. – Что это там…

– Лесовоз, наверное, – отмахнулся Вырвиглаз. – Слушай, а у тебя точно есть пельмени?

– Это собаки…

Я прислушался.

Кусты со стороны дороги трещали, кто-то орал и свистел, и лай слышался. Лай мне меньше всего понравился. По слухам, опять же непроверенным, баторцы разводили на продажу служебных и бойцовых собак. Питбультерьеров. Это вполне могли они лаять.

– Баторцы! – прошептал Вырвиглаз. – Идут! Все!

– Что теперь делать? – растерянно спросил Упырь.

Его рожица дёргалась, судя по частоте этих дёрганий, он вот-вот должен был пустить слезу.

– Бежать, – сказал я.

И побежал.

Глава 11
Вечер

Сидели на чердаке. Неприятно на душе, угрюмо. Дождь бы пошёл, что ли, в дождь легче. Но осадков не предвиделось, погода была хорошая. Я смотрел на закат, слушал Вырвиглаза. Он как раз вдвигал очередное враньё.

– Это очень популярно на Западе, – рассказывал Вырвиглаз. – Пары, у которых нет детей, они усыновляют мертвецов. Все законно. Помирает в Сьерра-Леоне какой-нибудь пацан, все документы оформляют, хоронят, всё по правилам. А потом ночью выкапывают и на специальном самолёте в Штаты. Главное, в течение двадцати часов успеть доставить в лабораторию. А там труп специальным оживлятором обрабатывают, закачивают в вены мастырку спецовую, потом током бьют, память новую вставляют, ну и готов. Андроид. Тут куча преимуществ. Во-первых, мертвецы покладистые, во-вторых, спокойные, в-третьих, мало жрут. Правда, и недостаток есть – они все редкие мутанты. Уроды настоящие. Вот как этот твой Денис. Могу поспорить, он где-нибудь в Сербии сдох, его откачали и к нам…

– Он на своего отца похож, – остановил я Вырвиглаза.

– Всё равно зомби. Мертвяк. Трупер. Знаешь, как в песне – «Супер-трупер, ты-ны-ны-ны-ны-на…»

Что-то много вокруг меня мертвечины в последнее время. К Сеньке-то я привык, наверное, и к остальному тоже привыкну. Трупный дух витает надо мной, дует в чёрную трубу. Тьфу, гадость какая.

Может, не стоило его бросать одного, всё-таки он здесь новенький… А, ладно, дойдёт. Там дорога рядом. Да и баторцы, они не звери, поколотят слегка, пару зубов выбьют, ну и всё.

– А я думаю, что за пацан? А, оказывается, это Чеков. Тот самый. Ты молодец, Леденец, вовремя прилип. Этот Денис может быть полезен.

– В смысле?

– В смысле, бабла у него, наверное, много.

Вырвиглаз мечтательно сощурился.

– А я, дурак, про пельмени ему… – и без всякого перехода, – ему твоя Катька нравится, между прочим. Ты бы обеспокоился.

– Он урод, чего мне обеспокаиваться.

Вырвиглаз хихикнул.

– Родионова – дура, – сказал он. – Книжки читает, наукой занимается, стишата, наверное, пишет. Знаешь, такие девки обожают всяких страдальцев и недоносков, их это будоражит. Типа красавица любит калеку, у которого доброе сердце и богатый внутренний мир. Как в «Соборе Парижской Богоматери».

– Ты что, читал «Собор Парижской Богоматери»? – спросил я.

– Кино видал, – вывернулся Вырвиглаз. – И мультик. А у тебя внутренний мир богатый?

– Нормальный.

– Нормальный… – передразнил Вырвиглаз. – С нормальными никто не хочет дружить, сегодня рулит ненормальность. Ты хоть телик-то смотришь?

– Иногда.

– Иногда… – снова передразнил Вырвиглаз. – Смотри чаще, поумнеешь немного. Внутренний мир должен быть или богатый, или должен отсутствовать. Вот у её братана Пятака внутренний мир богатый, он на гитарке умеет. И папка у неё тоже мужик непростой. Ты понимаешь, к чему я клоню?

Я не понимал.

– Она ведь как рассуждает? Все мужики должны быть примерно как Пятак и её папашка. А ты не как, ты нормальный. Вот если бы ты мог стоять на голове и при этом играть задницей на банджо – ты был бы личностью. А так…

– А он что, умеет?

– Он похож на вампира. Это раз. А девки от вампиров тащятся, западают на них, как мухи на силос. К тому же он богатенький. Я думаю, что в нашей Пердяевке это самый завидный жених.

– Катька на него не запала, – поправил я.

– Ну да, это он на Катьку запал. Ты у него дома был?

– Нет.

– Он живёт в директорском особняке, за мостом. В том самом. Папаша его на «икс пятом» рассекает. И каждую пятницу в Кострому.

– Зачем?

– В ресторан. Хорошую кухню уважает. Чухломские караси по-имперски. Пробовал?

– Нет.

– И никогда не попробуешь, – довольно сказал Вырвиглаз. – Сдохнешь в канаве, а карасей не попробуешь, будешь всю жизнь жрать макароны. А Чеков их каждую пятницу…

– Заткнулся бы ты, а?

Когда Вырвиглаз начинает рассуждать про то, что одни жрут макароны, а другие карасей по-имперски и как всё надо сделать по-правильному, мне становится тяжело. Не, я не против, чтобы было так – мы хорошие и правильные, карасей по-имперски нам, а они поганые-распоганые – им в пятачину и правым боковым, даже макарон недостойны. Это всё правильно. Но, порассуждав о макаронах, Вырвиглаз всегда перескакивает на мироустройство. Как бы он всё правильно забабахал, а сам поселился бы в небоскрёбе пирамидальной формы. Ну и, конечно, был бы строгим, но справедливым, это уж как водится. Я всё это уже много раз слышал, так что, как дело доходит до макарон, я говорю:

– Заткнись, а?

Это сбивает Вырвиглаза, и он затыкается.

– Его папашу в Москву переведут… – задумчиво сказал Вырвиглаз. – Через пару лет. Не исключено, что возглавлять энергетику. А тут пока держат для того, чтобы компромата никто не нарыл, типа пережидает, чтобы появиться в последний момент…

– И откуда ты, Вырвиглаз, всё знаешь?

– Это не важно. Важно то, что он запал на Родиониху. Этим надо воспользоваться. Или у тебя есть планы по этому поводу?

– Отвали, Вырвиглаз, прикладывайся к аккумулятору. Слушай, чего ты припёрся, а? Шагай домой.

– Сам, прикладывайся, жаба.

Хлопнула калитка. Несильно. Но и не слабо. Значит, мать. Сенька хлопает сильно, отец средне, бабушка не хлопает вовсе, а я через калитку стараюсь не ходить – у меня есть в заборе заветная доска, мне так ближе.

Это была мать. Мне её не хотелось видеть, но она зашла.

Она меня вообще редко навещает, а на чердак и вообще никогда не поднимается, а тут вот появилась. Ступеньки проскрипели, крышка откинулась.

Я догадывался, для чего она пришла.

– Илья, – обратилась она к Вырвиглазу, – иди домой.

Вот так, не теряя зря времени.

– А мы тут как раз про культуру говорили, – улыбнулся Вырвиглаз. – Культура в опасности, вы-то должны быть в курсе! Они хотят, чтобы мы писали «заяц» как «заец»…

– Илья! – Мать поглядела на Вырвиглаза выразительно.

– Всем плевать на культуру. – Вырвиглаз вывалился из кресла. – А вы сами говорили…

Мать топнула ногой.

– Завтра зайду в пять. – И Вырвиглаз скатился по лестнице.

Мать поглядела в окно, проверила, не подслушивает ли.

– Что вы там устроили? – спросила она.

– Где?

– Где… Не знаю где. В лесу. Денис не может сидеть. Что вы там с ним сделали?

– Это не мы, – спокойно ответил я. – Это баторцы. Мы тут ни при чём совсем. С чего это вдруг мы-то виноваты?

– Это ты! Это ты устроил! Ты, я знаю.

Мать была явно не в духе, это по глазам видно. Когда мать зла, глаза у неё маленькими делаются, как у японки.

– Совсем нет, не так всё было, не я. – Я зевнул. – Мы гуляли, по лесу, искали можжевеловые ягоды, потом баторцы за нами погнались, и мы разделились. Это же понятно, что лучше было разделиться – так шансов меньше, что поймают… Я же не виноват, что он бегать не умеет! Они его и поймали. И посадили в муравейник. Поэтому он сидеть и не может. Баторцы – мстительные ребята.

Сам виноват.

– Сам виноват, – добавил я. – Денис сам во всём виноват…

– Чем же он виноват?

– Как это чем? Он сам… Мы пошли купаться, а навстречу баторец…

– Я тебя прошу! – занервничала мать. – Я тебя прошу этого мерзкого слова не употреблять!

– А как же тогда? Как же… Ну ладно, не баторец. Воспитанник санаторно-лесной школы. Мы идём, а этот… воспитанник… навстречу. А Денис что-то озверел вдруг ни с того ни с сего, как прыгнет, схватил его – и на муравейник. Ну, а потом они ему отомстили. Догнали – и тоже в муравейник.

– Врёшь, – устало сказала мать. – Ты всё врёшь.

Она уселась на потолочную балку, вытерла лоб. На платке остались синие разводы. Спешила с работы, значит.

– Почему так? – спросил она. – Он же хороший парень, а у тебя друзья… Хуже не придумаешь. Этот Илья. Как там его зовут, Вырвиглаз?

– А что?

– А ты знаешь, почему его так называют? Ты знаешь, что однажды он наловил полевых мышей, а потом выковыривал им глаза ножичком? Он же мелкий садист, неизвестно, откуда они вообще приехали.

– Наговоры. Если человек не такой, как все, на него любой может наболтать. А Вырвиглазом его не из-за этого назвали.

Мать меня не услышала, разумеется.

– Ты всегда находишь каких-то ненормальных друзей, – сказала она. – Ты помнишь Таратыгина?

Ещё бы. Я помнил Таратыгина. Таратыгин был моим первым другом. Мы познакомились ещё в детском саду, потом дружили до третьего класса, когда Таратыгина отправили в психушку, потому что он оказался долбанутым. Меня тогда изрядно потрясли, думали, что я тоже чокнутый. Но обошлось.

Тогда вся эта история произвела на меня надлежащее впечатление, я тогда много думал, да, начнёшь с кем дружить, а окажется, что он какой-нибудь параноик и жрёт червяков…

– Таратыгин, Вырвиглаз, – мать покачала головой, – это же шоу! Компания уродов каких-то… Ты совершенно не разбираешься в людях!

– А зачем мне разбираться? За меня вы хорошо разбираетесь. Вы всё знаете, всё понимаете, мне и делать больше нечего. Теперь всё хорошо, теперь я дружу с Денисом, всё образовалось, ты можешь спать спокойно. И я могу спать спокойно.

Я демонстративно и громко, и очень широко зевнул ещё раз.

– Что зеваешь? Стыдно?

Мне ничуть не было стыдно.

– Стыдно… – констатировала мать. – Он же больной, а вы над ним как?

– Все больные, – зевнул я ещё, буду зевать, зевать и зевать.

– Ты понимаешь, чем это может кончиться? – напряжённым шёпотом спросила мать. – Ты понимаешь, что наш отец сейчас в очень сложном положении?

Я прибёг к приему Вырвиглаза, резко сменил тему разговора.

– А профессор Блэксворт опять замучил выхухоль, – сказал я. – Так грустно.

– Что? – оторопела мать. – Что ты говоришь? Какой профессор?

– Это он нажаловался? – усмехнулся я. – Ну, что мы вроде как его обидели?

– Это Кошагина рассказала. Он был привязан к муравейнику.

– Да что ты говоришь! Прямо к муравейнику? Какой ужас!

Мать смотрела на меня поражённо. Как выхухоль на профессора Блэксворта. Когда он её замучивал.

– Баторский беспредел, – продолжал я. – Совсем озверели, туберкулёзнички, житья от них нет. Куда смотрит муниципалитет?

И в манере скучающих магазинных бабок добавил:

– Скоро всех нас тут перезаражают. Эти баторцы. Говорят, у них коровье бешенство!

– Замолчи! – рявкнула мать. – Перестань кривляться! А если его отец позвонит?!

– Куда? – назло тупо спросил я.

– К нам!

– Зачем?

– Затем… Затем чтобы…

Мать захлебнулась.

Я пожал плечами, равнодушно промолчал.

– Завтра попросишь прощения. – Мать устало махнула рукой и отправилась вниз.

Ага. Попрошу прощения. Завтра. Два раза.

Я дождался, пока она уберётся в большой дом, и тоже спустился вниз. Достал тетрадку. Не то чтобы мне хотелось чего-то написать, нет, просто надо тренироваться, а я давно не тренировался.

Тетрадка была на месте. Я достал её и аккуратно распрямил на столе. Закрыл дверь, занавесил окна, приготовил самописец. Бумаги так и не купил, забыл. Завтра куплю. Две пачки.

Я устроился поудобнее на стуле и стал думать, о чём бы написать. По плану было описать сегодня мать, но я передумал её описывать. И решил про Таратыгина. Это вообще довольно интересная история. И странная. Я подышал на ручку и начал.

* * *

«Таратыгин был интересным. Шустрым таким и интересным, с ним не было скучно. С некоторыми ребятами, ну, со мной, например, скучно. Если пять таких, как я, соберутся вместе, они погибнут – кислород закиснет от тоски. А Таратыгин был другой. Он был как петарда. Искрил, подпрыгивал, готов был взорваться.

И всё время что-то придумывал. Он ещё в садике устраивал экспедиции по поиску метеорита, мы искали его во дворе и даже яму вырыли, и одна девочка сломала в ней руку.

Или ещё. Мы играли в спецназ. Таратыгин сказал, что скоро случится большая война с Японией и нам, чтобы выстоять в этой войне, обязательно надо стать спецназовцами. И мы стали тренироваться. Первое искусство спецназовца, по уверению Таратыгина, было стрельба. Стрелять нам было не из чего, разве что из плевалок, наш вождь сказал, что если мы не можем стрелять, то должны хотя бы выучиться метко кидать камни. Этим искусством мы не овладели, успели расколотить несколько окон в окрестных домах и немного подбить детсадовскую кошку. Мы бы и дальше, наверное, тренировались на спецназовцев, но на стадии изучения приёмов ножевого боя наша группа была раскрыта воспитательницей.

А однажды, когда воспитательница ушла к заведующей, он устроил свадьбу. Мы составили все столы в один длинный стол, расселись друг против друга и стали петь песни. А потом Таратыгин сказал, что надо начинать драться. Мы хорошенько подрались, многие зубов лишились, а Таратыгин забрался на подоконник и громко кричал и пел песню «Шёл отряд по бережку…». Но это было, в общем-то, в пределах нормы. То, что случилось потом…

Я вспоминаю эту историю со странными чувствами. Тогда мне казалось, что всё это продолжалось ужасно долго, но теперь я понимаю, что история с Ву продолжалась неделю, в понедельник Таратыгин рассказал про Ву, а в субботу уже всё и случилось…

Короче, в один прекрасный день Таратыгин рассказал про Ву. Не всем, избранному кругу детсадовских лиц, в котором состоял и я. Таратыгин не просто рассказал, он ещё и взял с нас клятву, скреплённую кровью, добытой из специально запущенных в группу комаров. Писать у нас никто, кроме самого Таратыгина, не умел, он составил клятвенную запись, а мы раздавили над ней кровососов.

Ву был инопланетянином, который прибыл к нам на корабле овальной формы. Он должен был переместиться в две тысячи двести седьмой год, однако из-за космических вспышек навигационные приборы корабля сбились, и бедный Ву попал к нам.

Таратыгин сидел на песке и прояснял для себя вопрос – сможет ли выброшенная на берег раковина-жемчужница найти дорогу обратно, как вдруг из покрывающих пляж лопухов появилось странное существо в серебристом скафандре. Существо заявило, что оно Ву, и потребовало немедленной помощи. Таратыгин был немного удивлён, однако в помощи отказать постеснялся, и они с Ву направились к ближайшему картофельному полю. Там, среди свежей посечённой ботвы и взрыхлённой почвы, как раз и лежал аппарат со скруглёнными краями, размером примерно метра полтора на полтора. Ву сказал, что это звездолёт, его надо спрятать на ближайшее время, а сам Ву пока поживёт у Таратыгина, если тот не против.

Тот был не против.

Они отволокли космическую тарелку в безопасные кусты, после чего отправились к Таратыгину.

Ву оказался незаурядной личностью. Он умел не только сносно изъясняться на русском языке, он обладал широким набором разных достоинств. Например, он мог смешить. Мы спрашивали, как это он делает, Таратыгин не рассказывал, он показывал. Причём так здорово, что мы от хохота надрывались, а Тополев даже описался. Представляю, что было бы, если мы на самом деле увидели бы настоящего Ву.

Ещё Ву знал много усыпительных историй – это такие истории, от которых здорово хочется спать. В усыпительные истории мы не поверили и в доказательство Таратыгин рассказал одну, и мы тут же заснули (странно, но, сколько впоследствии я ни старался, вспомнить хотя бы одну из этих диковинных сказок я не мог).

Помимо этого, Ву мог исчезать на Луну, поскольку, помимо большого настоящего корабля, у него имелся ещё и малый телепортационный прибор ограниченного радиуса действия. На спутник Ву путешествовал в поисках особых окислов, необходимых для починки, причём Таратыгин рассказывал, что Ву и его тоже брал. И в доказательство демонстрировал красновато-жёлтый, по цвету точь-в-точь как Луна после заката, камень.

Один мальчик сказал, что на Луне нет воздуха и туда нельзя путешествовать, на что Таратыгин отвечал, что любой дурак знает, что на Луне нечем дышать, это ясно. Поэтому они с Ву посещали Луну в особом воздушном пузыре.

Кроме Луны они посетили Таити, Суэцкий канал и ещё несколько мест на планете Земля.

Мы страшно завидовали такой дружбе и до жути хотели познакомиться с Ву, однако Таратыгин говорил, что ещё не время. К тому же Ву сейчас чрезвычайно занят ремонтом своего корабля, а тут намечаются большие сложности. Потому что для починки нужен дюралюминий, а он стоит денег. Нам так хотелось познакомиться с Ву, что мы стали собирать деньги на покупку этого материала. Тащили кто сколько мог. Я пожертвовал сто рублей – половину своих сбережений, Таратыгин собирался уже идти в пункт приёма металлов, но тут вдруг всё закончилось самым драматическим образом.

В субботу Таратыгин пригласил нас на встречу с Ву и велел прихватить сухарей и овсяного печенья – это Ву больше всего уважает. Овсяного у меня не было, было простое очень вкусное самодельное, я его и взял.

В субботу мы отправились на контакт с внеземным разумом, Таратыгин ждал нас недалеко от своего дома, стриг какую-то зелёную травку. Он собрал дань в виде печенья, и мы двинулись к гаражу.

Ву оказался ничуть не инопланетянином, а обычной толстой серой крысой, папаша Таратыгина убил её совком для золы, и, когда мы вошли в калитку, он как раз выносил её, держа за хвост.

Правда, тогда мы ещё не знали, что это Ву. Но почти сразу узнали – Таратыгин пришёл в настоящее бешенство и бросился на отца. Он вопил, что это не крыса была, а замаскированный пришелец, что он умел не только разговаривать, но летать одним усилием воли…

Но отец его смеялся и вертел крысу над головой.

Если говорить короче, Тыратыгин схватил туристический топорик, и оттяпал своему отцу два пальца на левой руке. Скрутить его помог только укол со снотворным – пришлось вызывать настоящих санитаров. После этого Таратыгина увезли в область и никто его больше не видел.

История эта стала широко известна. И все родители, дети которых общались с Таратыгиным, стали присматриваться к своим отпрыскам повнимательнее, в опасении, что тот смог нас заразить вирусами безумия.

А я потом часто думал – а что, если на самом деле та крыса была инопланетянином? Мы ведь так и не смогли с ним поговорить».