Текст книги "Герда"

Глава 5
Инсекторцизм

– Может, еще капнуть? – спросила Алька. – Что-то медленно бегут. Капнуть каплю?

– Я те капну.

Я отобрал у Альки пузырек и прочитал:

– «Одну каплю на десять килограмм веса». Капнули уже три. Я думаю…

Я поглядел на собаку.

Она послушно сидела на полу и смотрела на нас. Терпеливо и внимательно, улавливая каждое движение; так могут смотреть только псы.

– А вдруг она больше весит?

– Может быть.

Наверное, больше. Вон какая здоровенная. А после трех капель на самом деле бегут не очень шибко, с прохладцей.

– Ладно, еще три капли добавим, – сказал я. – Для эффекта.

– Ты на спину еще капни, – посоветовала Алька.

– На спину нельзя. Со спины она слизнуть может, только на затылок можно.

Я скрутил с пузырька крышку, капнул на собачью голову три зеленые капли. Ну, и четвертую для верности.

Стали ждать.

Я ждал молча, размышлял о прогрессе. Прогресс все-таки благо. Вот в девятнадцатом веке с блохами была сплошная засада, везде они были. На лошадях, на людях, на собаках, так и скакали, как бешеные. И кусали всех подряд, и какого-нибудь занюханного извозчика под Костромой, и государя императора в Гатчине, и все были перед ними равны и беззащитны. Ну, разве что государь надевал под золоченый камзол серебряную блохоловку, а извозчик дышал на насекомых чесночным духом, от которого те несколько соловели.

А еще клопы, кажется. Чичиков страдал от клопов, и чтобы они не очень сильно его терзали, мылся особым мылом.

– Хорошая собака, – Алька потрепала псину за шею. – Очень хорошая собака. Вообще-то, я, конечно, хотела тойтерьера, чтобы в карман умещался. Но сейчас я думаю, хорошо, что мы его не купили. Вон у Надьки этот тойтерьер есть, так она с ним намучилась. Он ей то ноутбук сгрызет, то в тапки нагадит. И все время у него то понос, то дисплазия. А у этой зверюги никакой дисплазии не будет, да?

Алька постучала собаку по голове.

Забавно. Никогда не думал, что у нас будет собака. Что у меня будет собака. Собака – это что-то…

Трудно передать, странное ощущение. Всю жизнь жил сам по себе, а тут собака. Да еще такая. Ходит, смотрит, чешется. Блохи на ней живут, оказывается, а мы их травим с Алькой.

Странно. Неожиданно. И вчера, на концерте, тоже… То есть после концерта. К чему бы это?

Вокруг собаки Алька положила веревку, пропитанную керосином – она где-то прочитала, что ни одно вменяемое насекомое не может перебраться через веревку, пропитанную керосином и свернутую кольцом. Пока Алька была права. Блохи, в изобилии спрыгивающие с собаки, действительно через веревку перебраться не могли. Влезали на нее и, одурманенные керосиновыми парами, обрушивались вниз, на пол. А я собирал их мыльницей. Довольно много их скопилось, мерзкие такие, жирные, шевелятся. Трудно быть собакой, жрут тебя такие твари, а ты терпи, терпи, ну, зубами можешь поскрежетать.

Я предложил блох просто давить, но Алька не согласилась – во-первых, блохи неприятно щелкали, во-вторых, Альке их было жаль. Я ей сказал, что блохи все равно сдохнут, мы же их травим, Алька возразила, сказала, что она отнесет их к забору и выпустит там, они полежат на воздухе, очухаются и расползутся, и никакого кровопролития. Я не стал переубеждать, пусть. Алька хитрая, и всегда ведет себя как ей удобно. Иногда как первоклашка, иногда как пэтэушница, а иногда как взрослая тетенька, театральная студия, одним словом. Иногда я сам забываю, сколько ей лет. Наверное, поэтому, мне с ней интересно. Зачем ей эти блохи?

– Надо еще глистов выгнать, – с авторитетным видом заявила Алька. – Мы и специальные таблетки купили, от всех самых известных и от некоторых неизвестных.

Интересно, собирается ли Алька проявлять гуманизм в отношении бычьих цепней?

– Лови. Вон побежала.

– Ловлю.

Я ловил блох, Алька разбирала вчерашние покупки. Покупок много, большая коробка, которую Алька притащила из гаража чуть ли не волоком, я не очень удивился; мама полумерами не ограничивалась, покупала так покупала. С запасом.

Алька извлекла толстый ошейник с кармашками, в которых торчали квадратные свинцовые гирьки.

– Это зачем? – не понял я.

– Как зачем? Утяжелители. Ну, чтобы мускулатуру качать.

– Понятно…

Алька вытащила коробочку с зажимом на липучке.

– А это что? – спросил я.

– Маяк.

Алька ткнула пальцем в потолок. Собака тоже поглядела в потолок.

– Джипиэс маяк, – сказала она. – С независимыми аккумуляторами, они могут год работать. Если собака потеряется, ее можно по обычному телефону проследить. Незаменимая штука. В случае чего, ее можно будет вернуть.

Точно. Как мать не додумалась раньше приобрести такие ошейники для нас? А что, очень удобно, всегда на поводке.

– Попонка, – Алька извлекла из коробки собачий жилет. – На случай плохой погоды.

Я подумал, что следующим собачьим аксессуаром достанутся калоши, но это оказался электроповодок. Длинный шнур, который втягивался сам с помощью моторчика.

Свисток, бесшумно-ультразвуковой, его звук должна различать каждая собака. Алька тут же приняла дуть в свисток, барабанные перепонки у меня тотчас заболели, а собака даже ухом не повела.

– Наверное, для китайских собак предназначено, – заключила Алька.

А еще были никелированные миски, которые не скользили по полу. Неизгрызаемые кости. Мячи-дразнилки. Автопоилка. Несколько чесалок. Все, что нужно для счастья, так и есть.

– Вы, я смотрю, уже разобрались?

Мать потихонечку спустилась со второго этажа, выглядела заспанно, сиеста после фруктового ленча.

– Как успехи? – спросила она.

– Бегут, – ответила Алька.

– Это хорошо, что бегут. А то как-то мне не хочется, чтобы в диване завелись какие-нибудь клещи.

– Они там и так есть, – заверила Алька. – Просто невидимые.

– Видимых нам еще не хватало. Мерзость какая….

Алька пожала плечами.

– В среднем человеке живет до полукилограмма паразитов, – сообщила она. – Если с нас паразиты побегут, тоже мало не покажется.

– Ну да, – согласилась мать. – Долго вы еще?

– Еще мыть будем. Потом ногти надо подстричь, а то они длинные, как у орла, и уже кое-где расслаиваться начали. Потом выгулять…

– К двум часам заканчивайте, – велела мать.

– А что? Почему к двум? Я хотела еще расчесать…

Алька заканючила. Что она хотела расчесать, и уже приготовила массажную расческу, и вообще за собакой требуется уход, у нее проблемы с шерстью, нужен специальный корм для блестящести.

– К двум, – сказала мать. – Времени еще целый вагон. А у меня сегодня мероприятие, вы же знаете.

– Я не могу, – тут же ответила Алька. – У меня доктор же. Мозголог.

Мать поглядела на Альку с прищуром.

– Но мы же договаривались, – настойчиво напомнила мать.

– Так и с доктором я тоже договаривалась, – возразила Алька. – Нет, если вы хотите, я могу от него отказаться, мне он самой не нравится…

Мать стала нервничать щекой.

– Ладно, я поеду, – сказал я.

Мать кивнула молча и удалилась.

– Зачем я ей каждый раз нужна, – не пойму, – вздохнула Алька. – Ну, ты, понятно, таскать коробки, они тяжелые. А я? Хожу как дурочка, стою, улыбаюсь…

– У тебя очень красивая улыбка, – сказал я. – Она вселяет надежду.

– Ага, три раза и всё невзирая. Надежда в канаве зебру доедает, сам знаешь…

Минут через двадцать блохи перестали сыпаться, Алька сказала, что все, можно идти мыться, она только ванну наберет. Ушлепала. А я остался один. То есть с собакой. Та продолжала сидеть в веревке, послушно, не смея переступить через круг. Меня это снова удивило. Тогда, в Горюново, это была просто Ракша-Сатана, а здесь…

Глаза. У нее были странные, какие-то не собачьи. Нет, я в собачьих глазах особо не разбирался вообще-то, но здесь совсем другое… Синие-синие. И смотрела она ими тоже странно, точно ощупывала помещение, точно стараясь увидеть то, чего нет.

Я разомкнул кольцо. Веревку скомкал и выбросил в мусор. Собака сделала шаг, подошла ко мне и положила голову на колени.

Тяжелая башка. То есть очень тяжелая. Как гиря. Я погладил ее по лбу, а собака издала неодобрительное урчание. Тогда я догадался и почесал за ушами. Урчание тут же приобрело другую окраску, я принялся чесать псину. За ушами, за шеей, по бокам, со смехом отмечая, что когда я скреб ее за бок, задняя лапа начинала дергаться.

У меня никогда не было собаки. И морской свинки тоже не было. Даже хомячка, даже самого паршивенького, джунгарского, который умещается в кулаке. Не то чтобы любовь к животным не поощрялась в нашей семье, просто у меня никакой тяги к живой природе не обнаруживалось, однажды завел двух бойцовских рыбок, но они друг друга убили, а аквариум засох, правильно отец говорил. Было мне, кажется, пять лет, и эта жестокость мира природы произвела на меня неприятное впечатление, желание и дальше с ней знакомиться отпало.

А тут вдруг целая собака. Собственная. Ни с того ни с сего.

Из ванной показалась Алька.

– Пену пускать? – спросила она. – Мы вчера шампунь специальный купили, можно пену сделать.

– Пускай пену.

– Ты не перечеши, – посоветовала Алька. – За ушами нельзя долго чесать, могут воспалиться. И вообще, пойдем купаться…

При слове «купаться» собака вздернула уши и с грохотом рванула в сторону ванны.

Завизжала Алька, я сорвался, пробежал через коридор, толкнул дверь.

Картина была выдающаяся. То есть совсем. Ванна у нас большая. Чугунная, старинная, широкая и длинная, рассчитанная на бегемота средних размеров, кажется, еще и антикварная. Когда-то в ней мылся статский советник Теляев, теперь в ней плескалась собака. Ванна была на треть заполнена водой и розовой пеной, в которой плавали уточки. Кораблики, ковшики, куклы. Кроме того, пена была и вокруг, на полу, на стенах и на Альке.

– Она отряхнулась, – сообщила Алька. – Я не думала…

– Не думала… – передразнил я. – А надо было! Ладно, давай мыть. Купаться.

Собака перебрала лапами.

Опыта в собачьей купке ни у меня, ни у Альки не имелось, поэтому мытье у нас растянулось почти на час. Сначала мы мылили собаку особым противоблошиным мылом и чесали щеткой из кабаньей щетины, и не зря, пару десятков полудохлых блох вычесали. После этого Алька объявила, что теперь пришла пора отмыть собаку уже начисто. С благовониями.

Я заметил, что собак с благовониями мыть вообще-то не принято, на что Алька ответила, что она совсем немного наблаговонит, чуть-чуть. И бухнула в воду полфлакона жидкого французского мыла.

Купание продолжилось.

Собака мурчала, как кошка, хлебала воду из-под крана, отряхивалась, хватала пластмассовых уток и начинала их жевать, одним словом, радовалась жизни. Алька вела себя деловито, как самый заправский кинолог, руководила мной, руководила собакой, рассуждала на тему гигиены и выгула, указывая, что шерсть у собак должна матово блестеть, иначе все будут думать, что собака больная…

А в конце водных процедур Алька решила почистить зубы.

– Надо почистить зубы, – сказала она.

Я удивился – с чего это нам вдруг сейчас чистить зубы?

– Да не себе, – Алька постучала себя по голове. – Ей.

– Разве собакам чистят зубы?

– Конечно! А ты что думаешь, они сами себе, что ли, чистят? Нет, собаке нужно мыть лапы после каждой прогулки и чистить зубы хотя бы раз в день. Конечно, щетку мы купить забыли, так что будем чистить зубы моей старой. Правда, она уже недостаточно эластична, как ты думаешь, пойдет?

– Щетка? Щетка пойдет. Просто я думаю, что чистить зубы собаке… – я покачал головой. – Короче, если бы я был собакой, мне вряд ли бы понравилось.

– Ты ничего в собаках не понимаешь, – тут же заключила Алька. – Все собаки мечтают, у них просто рук нету… Как ты думаешь, какую пасту, со фтором или лучше лесную?

Мне что-то не очень верилось, что собака позволит чистить себе зубы пастой со фтором.

– Лучше пока без пасты вообще попробуй, – посоветовал я.

– Ты думаешь?

– Угу, – кивнул я.

– Значит, «Лесной бальзам», – сделала вывод Алька. – Он как раз для профилактики десен. Сейчас…

Алька выдавила пасту на старую щетку. Собака покосилась на эти приготовления, вздохнула.

– Сейчас почищу.

Я оказался прав. Все попытки Альки начистить собаке зубы оказались решительно безуспешными. Собака ловко вертела мордой, стискивала челюсти, наклоняла голову, а когда Альке все же удавалось вставить ей в зубы щетку, псина быстро съедала пасту или так сжимала зубы, что сдвинуть щетку у Альки не получалось совсем. Одним словом, хитрила по полной программе.

Закончилось все это фантастически – собаке надоело мыться, она снова вздохнула, после чего легко перекусила душевой шланг. А затем, подумав немного, выворотила смеситель.

Вот просто так, взяла зубами и выдернула с мясом, из стены потянулись пластиковые трубы, посыпался кафель.

– Опа, – сказала Алька.

В сторону ударила вода, сначала горячая, а затем с небольшим замедлением и холодная. Я глупо попробовал заткнуть трубу пальцем, бесполезно.

– Потоп! – взвизгнула Алька и выбежала из ванной.

Собака последовала за ней. А я с этим потопом остался один на один.

Попробовал заткнуть воду полотенцем, эффекту было еще меньше, чем от пальца. Вода уже залила ванную комнату и растекалась по дому веселым потоком. Я стоял посреди всего этого половодья и не знал, что предпринять. Впал в ступор, который продолжался, наверное, минуты три, во всяком случае, вода успела добраться уже до кухни.

И только когда меня начало подергивать током, причем довольно неприятно и сильно подергивать, я понял, что надо делать. Вспомнил, что на каждой трубе есть свой кран, это такой общий закон мироздания. Вспомнил про кран и рванул вниз, в подвал, дверь плечом выдавил…

Было уже поздно, конечно, паркет из гавайской сосны пострадал.

Потом Алька сидела с собакой в гостиной. Собака сосредоточенно лопала козинаки, Алька напевала что-то и одновременно сушила тапки феном. И собаку тоже феном сушила, так, заодно.

– Уши ей сушу, – сказала Алька. – Вода могла в уши попасть, от этого оглохнуть можно. Или воспаление пойдет, потом намучаемся. Может, даже операцию надо будет делать.

– Сладким тоже не перекармливай, – посоветовал я. – Зубы испортишь и диабет.

– Ерунда, – отмахнулась Алька. – Это на меду козинаки, от них диабета не бывает. И вообще орехи полезны, семечки тоже. У собаки дефицит веса, между прочим, а тебе козинаков ей жалко.

Алька раскрыла еще одну пачку. Собака раскрыла пасть.

– Герда кушает. Герда кушает, Герда любит козинаки.

– Ты просто дрессировщица, – заметил я. – Укротительница тигров.

– А, ерунда, – отмахнулась Алька. – Все просто. Пряник – кнут – пряник. Ну, еще резиновый мячик, может, некоторые любят поиграть.

Это Алька сказала как-то чересчур по-взрослому, так что мне даже неприятно стало. Как чужая. В последнее время это с ней часто. Я, конечно, виноват. Да, да, виноват. Аделина тоже виновата, но ее почти не ругали.

– А люди? – спросил я. – Как их дрессировать?

– А что люди? – Алька забросила в пасть собаки козинак. – Люди то же самое. Пожрать, поиграть, ну и это… ласковое слово и кошке приятно. Конечно, я утрирую, но в принципе так. Глупость, тщеславие, алчность – три камня, на которых строятся империи.

Это она уже как-то изрекла, видимо, из исторической книги была фраза или великий кто сказал.

– А почему Герда? – не понял я. – У нее что, татуировка с именем?

– Сам ты татуировка. Какая татуировка у собаки, Гоша, ты что? Она мне сама сказала.

– Сама? – не удивился я. – Разве собаки говорят?

– Герда говорит.

Алька поглядела на меня с излишней серьезностью, и я в очередной раз не понял, врет она или не врет.

– Вообще-то, я ее хотела Бангой назвать, но она мне сказала, что она Герда.

Глава 6
Белинский и Феофан

– Вот у тети Нины, маминой офлайн-френдессы, имелся чихуахуа. Инфарктник такой, мелкий вырожденец с кривыми лапками. Инфаркт он получил от удара газетой по голове, и с тех пор стал принципиально ходить под себя по всем нуждам. А еще пристрастился к чесанию, как кот к валерьянке, ляжет на подушку и расчесывается, и скулит от удовольствия. Каждый день до крови расчесывался, а потом за ночь коростой покрывался, его так и звали, Короста. Так вот, этот Короста однажды зачесал себя до смерти. Тетя Нина забыла перед уходом дать ему успокоительные таблетки, а когда вечером вернулась, Короста лежал на подушке. Весь расчесанный, но с выражением неземного блаженства на морде.

Огонек дрогнул и не погас. Он застыл на середине спички, сошелся почти в точку и вдруг разгорелся снова. Почти две минуты, отметила я. Спичка, которая горит две минуты. Умели раньше делать.

Доктор дунул. Огонек исчез.

– Очень интересная история, – сказал доктор. – Очень. Вы говорите, что собирались сегодня на прогулку, кажется?

– Меня не пустили. Потоп, знаете ли.

– Потоп?

– Нет, не в том смысле, – объяснила я. – Не в библейском. Обычный, бытовой, сорвало краны, вода пошла, обвинили, конечно, меня. А потом, это не прогулка, это благотворительный бросок.

– Благотворительный бросок? – подивился доктор.

– Ага. Филантропическая бойня. Терзания в июле. Унылое зрелище, вы уж мне поверьте.

Действительно, унылое. Нас с Гошей на такие мероприятия берут в воспитательных целях. У моей мамы, разумеется, имеется собственная точка зрения на вопросы педагогики, моя мама считает, что детей надо воспитывать личным родительским примером. Так завещал великий Корчак, Майк Тайсон педагогики. Поэтому она нас таскает за собой. Ну, в фитнес-центр и в бассейн, конечно, не таскает, там никакой педагогики, а по остальным делам почти непременно.

В больницу, чтобы мы знали, что на свете есть боль, икни, икни, Сиддхартха.

В администрацию города, чтобы мы знали, что на свете есть бюрократы.

На филфак, там еще теплится настоящая наука, у всех студенток под подушкой пожелтевшая фотокарточка Бахтина, а у всех трех студентов набит профиль Проппа под мышкой.

В газету «Областное знамя» – дети, посмотрите, как выглядят лгуны.

Завод «Гидростроймонтажтехника» – вот это, дети, называется физический труд.

Следственный изолятор «Овраги» – а это, дети, бывает с теми, кто не хочет хорошо учиться и слушаться родителей.

На мероприятиях «Материнского Рубежа» мы, разумеется, тоже присутствуем. Это чтобы мы с детства приучались не быть общественно пассивными, чтобы помнили о том, что ближним надо помогать. Ежегодный визит в детский дом № 16 тоже из этой оперы. Милосердие на марше.

– Почему же унылое зрелище? – спросил доктор, потрогал под очками глаз.

– Очень унылое, – сказала я. – Оркестр, байкеры, представитель парашютного завода, активистки «Мружа»…

– «Мружа»?

– Ну да, «Мружа». «Материнский Рубеж», не слышали разве?

Доктор опять потрогал глаз.

Темный доктор. Хотя, может, это такие психотерапевтические штучки. Вытягивает меня на разговор. Расслабишься, проникнешься, а он уже тебе в душу прыгнул. И излечил.

– «Мруж», значит.

Вот так оно и получилося. Мама наша, как все приличные мамы, вела блог, такой, по общим вопросам, но больше с педагогическим уклоном, довольно популярный, кстати, блог, не тысячный, но на пути к этому. Под ником ubermomm74. За два года жэжэшной жизни у нее скопилось несколько сотен френдесс, и так получилось, что в этих френдессах обнаружилась некая isolDA, толковая девушка твердых гуманитарных взглядов. В офлайне isolDA оказалась сестрой мэра, и они с мамой подружились на почве шитья лоскутных юбок, плетения бижутерии и прочего хендмейда, а потом еще счастливо открылось, что и isolDA и ubermomm74, видимо, на почве удовлетворения остальных потребностей, переживают острое желание благодетельствовать. Короче, мама предложила организовать «Материнский Рубеж», isolDA пришла в восторг. Благодетельствовать было подано, а потом…

Потом все было легко. Вслед за Изольдой в проект широким потоком стали вливаться желающие. Парашютный завод, фабрика нетканых материалов, Шардомский мужской монастырь, полк быстрого реагирования ракетных войск стратегического назначения, расположенный в Лубенево, мотоклуб Plios Corcodiles, журнал «Наш Регион» и еще многие-многие-многие организации и частные лица, так что из благотворителей выстроилась даже очередь. Городская администрация выделила помещение, спонсоры пожертвовали компьютеры, создали сайт, и волонтерская добровольческая организация «Материнский Рубеж» начала работу. Изольда стала во главе организации, мама сделалась ведущим иерархом ордена… ну, то есть заместителем Изольды по общим вопросам. Кроме того, мама как филолог сочинила гимн. В гимне описывалась трудная, но благородная участь волонтера, который своей бескорыстной деятельностью способствует умножению добра в этом мире и попранию в нем же зла. Довольно пафосный такой гимн, но всем понравилось, гимн записали с помощью областного симфонического оркестра и капеллы мальчиков и прослушивали его на каждом заседании, одним словом, борьба бобра с ослом развернулась нешуточная.

Припев же в гимне был таков.

 
Крепись, волонтер. Держись, волонтер,
Твоя воля сильна. В твоем сердце костер.
 

Ну да, костер, это точно. Я почти сразу пересочинила «держись, волонтер, крепись волонтер, Ктулху уже здесь, Ктулху к нам припер», и меня за это три дня ненавидели.

Так вот, два раза в год «Материнский Рубеж» собирал заявки на подарки в детском доме № 16, после чего все жаждущие реализовать социальную ответственность перед обществом эти заявки чистосердечно выполняли. Ну а потом оставалось лишь отвезти подарки адресатам, что и делали мы с мамой. Ну и байкеры, разумеется.

Байкеры, кстати, это неотъемлемый элемент процедуры. Байкеров детишки любят.

Во-первых, у них мотоциклы, похожие на инопланетные корабли, прямотоки рычат, как ракетные двигатели, что неслучайно – отпугивает нечистую силу.

Во-вторых, сами они тоже похожи на пришельцев – лохматые, бородатые, в коже и в металле, в черных очках.

В-третьих, они всегда с конфетами и с орехами. Старшим ребятам на моциках посидеть интересно, младшие конфеты с орехами трескают. Но меня, если честно…

– А почему вы не поехали? – продолжал приставать доктор.

– Я же говорю, потоп. Наказана. А так я обычно в первых рядах, невзирая на прогноз.

– И что же вы там делаете?

– Да там все просто. Сироты, значит, в шеренгу по свистку выстраиваются, а мы вдоль нее идем. В одной руке у нас коробка с айфонами, в другой корзина с айпэдами, ну, байкер кричит: «А ну, робяты, кто тут хорошо себя вел?» Сироты поднимают руки, а я достаю девайс, вручаю, целую в щечку и говорю: «Помолись за нас, честный юноша». Или: «Блюди себя, достойная отроковица». Все счастливы.

– Как интересно, – покачал головой доктор.

– Очень интересно. Потом, как водится, обед, макароны по-флотски, компот, а после уж концерт песни и пляски, благодарные сироты пляшут ламбаду и играют на мандолинах.

Доктор, кстати, явился с фонарем. Не в диогеновском смысле, а с обычным, под глазом, из-под зеленых очков заметно. Хотя, может, с философской точки зрения это одно и то же, откуда нам знать?

За окном у нас дождь, слякоть какая-то, похожая на сопли, ползет по окнам, причем иногда непонятно, кверху она ползет или наоборот. Погода такая, кстати, мне очень и очень нравится, самая творческая, в такую погоду лучше всего сочиняется, особенно если зажечь печку и погасить свет. Атмосфера такая умиротворенная, так и хочется закутаться в плед, выпить какао с печеньем и немного посочинять про старого ревматика Ктулху, погрузиться в бездны отчаянья. А тут доктор со своим фонарем.

Честно, с фонарем, такой классический фонарь, синий, большой, расплывчатый, он его, конечно, заклеил накрест пластырем, но разве такое море заклеишь? Я сначала задумалась, конечно, настоящий ли фонарь – или он его пририсовал с психотерапевтическими целями? Но потом решила, что все-таки настоящий, слишком уж здорово сделан, не видна работа мастера, что, в свою очередь, свидетельствует о высочайшем уровне.

Я засмеялась. Такого от др. не ожидала, поэтому как увидела фонарь, так удержаться не смогла. Доктор, конечно, смутился, но тоже заулыбался.

– Это я на коньках катался, – сказал он. – На роликовых. Ударился об лестницу.

– О веревочную? – уточнила я.

– Почему о веревочную? Об обычную. Впрочем, мы не будем об этом разговаривать, мы поговорим о…

Я представила, как доктор на заседании ассоциации психологов не сошелся во мнении по вопросам терапии ранних деменций с доктором Кучеренко, и они побили друг другу личности. При большом стечении народа.

– Мы поговорим… – доктор потрогал глаз.

Он потянулся к спичкам, чиркнул, но тут же задул.

– Очень успокаивает, – сказал он. – Дурная привычка, не могу отказаться. Так давайте о том, что…

– Да-да-да, о том, что я пережила в тот роковой день у роковой горы. Вам не надоело, доктор?

– Это моя работа.

Упорен. Фонарь получил, а ничего, бодрится, философствует, Карл Густав Юнг в юности, во какая я умная, а что, бывает.

Доктор опять потрогал синяк.

– Вот я и спрашиваю – вам такая работа не надоела? – переспросила я. – Без конца копаться в чужих нервах? Вы, наверное, хотели стать первопроходцем каким, Хабаровым, Лаперузом, а тут… Мозговед-дефектолог, ментальный тараканщик. Можно сказать, психоассенизатор.

– Бывает и хуже, поверьте, – ответил доктор. – Я такого навидался…

Он уселся на диванчик, вытянул ноги, вытащил уже пирамиду. Кажется, пирамиды наполняют пространство правильными энергиями. Вот если у чела пирамида, то он психолог, а если хрустальный шар, то уже парапсихолог. Матушка Веденея.

– Знаете, сегодня я не хочу слушать про ваши приключения…

– А что так? – перебила я.

– Ну, вам же не хочется про это рассказывать. Пойдем другим путем…

Док поежился.

– Расскажите мне лучше про свои произведения. Мне интересно. В прошлый раз мы так и не закончили, кстати. А я подготовился, даже узнал, кто такой Ктулху.

– И как? – спросила я.

– Очень интересно, знаете ли. Конечно, это все на самом деле искаженная шумерская мифология, но все равно… С этой точки зрения ваши работы, безусловно, новы – как своеобразное преломление древнего мифа о Тиамат…

Интересно. Я вот сама так думала, между прочим. Он что, мысли читает?

Вошла Герда. Доктор замолчал.

– Мне кажется, что Ктулху все-таки не совсем Тиамат, – заметила я. – Вы не находите? Тиамат девочка, а Ктулху мальчик, тут явное онтологическое противоречие.

– Да? – неприязненно посмотрел на Герду. – Возможно…

Герда, конечно же, направилась к нему. Облизываясь. Утопая лапами в ковре. Поблескивая глазами и ошейником. Перебирая мускулами. Умело и весьма угрожающе встопорщивая шерсть на загривке.

Она, как и в прошлый раз, приблизилась к нему и стала смотреть. Смотрела, и все. Доктор напрягся.

Я устроилась на подоконнике. Как я раньше жила без собаки? Оказывается, это так удобно.

– Мне кажется, что это не способствует, – сказал доктор. – Как-то…

Он покосился на Герду.

– Понимаете, Аглая, терапия – сложный процесс. Я хочу вам помочь, а эта собака… Почему она на меня опять так смотрит?

– Кто знает?

– Да… – Доктор огляделся. – Я не очень люблю собак, если честно…

Герда заурчала животом. Доктор одеревенел.

– Не бойтесь, она не укусит, – успокоила я доктора.

– Я знаю, что не укусит, – самоуверенно сказал док. – Но она мне несколько… мешает. Мы так неплохо начали…

Герда урчала.

– У вас собакобоязнь? – уточнила я.

– Нет, не то чтобы. Она отвлекает.

– Герда! – позвала я.

Но Герда не шелохнулась, так и смотрела.

– Я же говорила – не слушается, – сказала я. – А я вам хотела про Ктулху как раз…

Доктор скрипнул зубами. И снова взялся за спички. В этот раз спичка горела как положено. Трюки со спичками меня действительно забавляли, наверное, доктор специальные изготовил, одни горят долго, другие нет, третьи… Прогрессивные методы современной психотерапии. Доктор непрост.

– Но вообще, в последнее время меня все меньше занимает этот Ктулху, – сказала я. – Ктулху – это пройденный этап, это мелко, я понимаю. Гимназически. Ну, разве что в ироничном смысле… Я другую пьесу сочинить хочу, я уже и название придумала. «Лакримоза и Феофан» называется. Вы знаете, что такое «Лакримоза»?

– Да… – неуверенно кивнул доктор. – В общих чертах. А Феофан?

– Феофан тут совсем ни при чем, он только для благозвучия, – отмахнулась я. – Я хочу выплеснуть свои эмоции на бумагу, это же правильно?

– Да, наверное…

Герда заурчала громче, доктор стал смещаться к окну.

– Вы у меня там тоже будете, – сообщила я. – Вы будете помогать героине выбраться из пасти безумия, но потерпите фиаско.

– Фиаско?

– Я не приемлю хеппи-эндов, – заявила я. – Только суровая правда жизни. Критический реализм, старик Белинский и все такое. Старик Белинский сжимает во гробе костлявые длани. Белинский и Феофан, короче. Знаете, я иду неведомыми доселе тропами…

– И что? – осторожно перебил меня доктор. – Каков же финал вашей пьесы?

– Лакримоза. Героиня, так и не сумев разобраться в своем внутреннем мире, поступает в школу прапорщиков. Доктор, разочарованный в своих врачебных возможностях, идет работать на рыбью ферму.

– Очень интересно… – доктор поежился. – Рыбья ферма, всегда мечтал, между прочим.

А то. Там тихо и все время вода журчит. Красота.

– Кроме того, у вас от нервного перенапряжения начинается псориаз, – добавила я.

– Так я и думал. Всегда псиориаз начинается…

Доктор хлюпнул носом.

– Он от нервов, – уточнила я. – Весь чешешься. Вот так.

Я немного нервно почесалась, немного интенсивно, доктор покривился.

– От нервов все, – повторила я. – Я очень нервная.

– Этому можно помочь… Просто эта собака…

Он поглядел на Герду. И она ему не нравилась. Взаимно.

– Знаете, я хочу все-таки прочитать вам свои наброски. – Я выбрала с полки тетрадку потолще. – Хочу услышать мнение специалиста. В конце концов, драма сродни психоанализу, так и классики говорят. Недаром Чехов в психушке работал, «Палата номер шесть», читали?

Доктор усмехнулся.

– Чехов был странным человеком, – сказал он. – Впрочем, в той или иной мере… Достоевский, Гоголь…

– Гоголь, это да.

– Ты, значит, любишь классику? – поинтересовался доктор.

– А кто ж ее не любит? Классика развивает мозг. Это как мышцы качать. Я «Мертвые души» еще в третьем классе осилила, между прочим. Так я почитаю?

– Но…

– У меня тут немного, – успокоила я. – Всего тридцать две страницы мелким почерком. В сущности, только экспозиция по сути. Не напрягайтесь вы так, литература обогащает. А то в прошлый раз вы отвертелись хитро. В этот раз не получится.

Я улыбнулась и открыла тетрадь.

– Но я же…

Герда предупредительно заурчала желудком, и др. понял, что придется слушать. А пусть слушает, за что ему папенька денюшку плотит?

Это понял и докторишка. Смирился, такая у него юдоль.

– Итак, действие первое, картина первая, явление первое, – провозгласила я. – Молодой психоаналитик Аполлон Сковорода встречает своего одноклассника Иеремию в вагоне поезда Петербург – Вытегра…

Др. закатил глаза, спичечный коробок заплясал между пальцами.