Текст книги "Гарольд, последний король Англосаксонский"

XI. ГЕРЦОГ И КОНУНГ

ГЛАВА 1

Наступил январь – тот самый месяц, в котором король, согласно предсказанию Иоанна, явившегося под видом странника, должен был переселиться в лучший мир; действительно, Эдуард быстрыми шагами приближался к могиле.

Лондон был очень взволнован. Бесчисленное множество лодок сновало по реке перед дворцом, и остров Торней был переполнен боязливо шептавшимися людьми. Новый Вестминстерский храм был освящен несколько дней назад, и этим как будто окончилась жизненная задача Эдуарда. Подобно египетским королям, он живым выстроил себе гробницу.

Во дворце волнение было еще сильнее; ожидание более напряженным. В коридорах, залах, переходах теснились таны с унылыми лицами; их угнетала не мысль об умирающем короле, а о том, кто будет на его месте. Повсюду стало известно, что Вильгельм имеет притязания на английский престол, и всем поскорее хотелось узнать, осмелится ли Эдуард подтвердить свое прежнее обещание в предсмертном слове. Мы уж знаем, что престолонаследие зависело не от короля, но в исключительных обстоятельствах его последняя воля могла сильно повлиять на Витан; не было законных наследников, кроме слабого телом и душой мальчика. Эдуарда уважали за его благочестивую жизнь, но как было не бояться беспристрастным людям, что его воля будет исполнена! Одни передавали, бледнея, друг другу мрачные предсказания о будущем Англии; другие угрюмо молчали, но взгляды всех были обращены на входивших в спальню короля или на выходивших из нее.

У ног умиравшего стоял Гарольд; с одной стороны виднелась коленопреклонная фигура Эдит, супруги Эдуарда; с другой – Альреда; тут же возле изголовья стоял Стиганд, а за ним Моркар, Эдвин, Леофвайн и другие таны.

В стороне врач готовил какое-то успокоительное лекарство, а в глубоких оконных нишах жались друг к другу плачущие постельничие, искренно любившие его за кротость и доброту.

Эдуард лежал с полузакрытыми глазами, но дышал тихо и ритмично. Два предыдущих дня он был без сознания, но в этот день он пришел в себя. Рука его покоилась в руке королевы Эдит, которая истово молилась за него вполголоса. Он вдруг раскрыл широко глаза и взглянул на нее.

– Ах! – шепнул он. – Ты такая же кроткая... Не думай, что я тебя не любил... В горных обителях ты узнаешь все прошлое!

Королева подняла к нему прекрасное лицо, и он, благословляя, положил руку на ее голову. Потом Эдуард подозвал вестминстерского отшельника, снял заветный перстень и проговорил чуть слышно:

– Пусть эта вещь хранится в храме в память обо мне.

– Теперь он доступен нам, говори, что надо! – шептали Стиганду и Альреду таны. Стиганд, более смелый, наклонился над королем.

– О, король, – начал он, – ты теперь меняешь земную корону на небесный венец, вспомни же о нас и скажи нам, кого бы ты желал видеть своим наследником?

Король сделал нетерпеливое движение, и королева с упреком взглянула на Стиганда, нарушавшего покой умирающего. Но вопрос был слишком важен, чтобы оставить его неразрешенным; таны стали роптать, слышалось имя Гарольда.

– Подумай, мой сын, – увещевал Альред дрожащим голосом, – молодой Этелинг едва ли способен править Англией в опасную минуту.

Эдуард утвердительно кивнул головой.

– Ну, в таком случае, – раздался вдруг голос лондонского правителя Вильгельма Нормандца, который, хоть и стоял позади всех, но внимательно всматривался и чутко вслушивался во все происходившее, – если у тебя, государь, нет законных наследников, кто достоин быть твоим преемником как не твой родственник, герцог Вильгельм Нормандский?

– Нет, нет, мы не хотим и слышать о нормандцах! – заговорили таны.

Лицо Гарольда пылало, и он схватился за меч, но ничем не выказал, как был заинтересован в решавшемся вопросе.

Король, очевидно, старался собраться с мыслями, а Альред и Стиганд все еще наклонялись над ним: первый – с выражением нежности и глубокой душевной скорби, второй – с напряженным любопытством. Эдуард наконец приподнялся немного и, указывая на Гарольда, промолвил:

– Я вижу, что вам дорог Гарольд – будь по-вашему... je l'octroie! – С этими словами он снова опустился на подушки... Эдит громко вскрикнула: ей показалось, что король уже умер.

Врач протиснулся сквозь заволновавшуюся толпу.

– Воздуха, воздуха, дайте ему воздуха! – крикнул он бесцеремонно, поднося лекарство к губам короля.

Толпа отступила, но ничто не помогало: Эдуард не дышал, и пульс его перестал биться. Альред и Стиганд встали на колени, чтобы помолиться за упокой души усопшего; остальные поспешили уйти, кроме Гарольда, который подошел к изголовью постели.

Уходившие почти уже достигли дверей, когда вдруг какой-то звук заставил их оглянуться: король сидел на постели и ясным, спокойным взором окидывал все собрание.

– Да, – проговорил он звучным, сильным голосом, – я не знаю, сон ли то был или видение, но я должен рассказать это и молю Бога укрепить меня, чтобы я мог выразить то, что давно смущало меня. – Он замолк на минуту и затем продолжил: – Тридцать два года тому назад, в этот самый день, я встретил у Сены двух отшельников, наделенных даром пророчества; они сказали мне, что Англию постигнет большое горе... Вот их слова: «После твоей смерти Бог предаст твою родину ее врагу». Я спросил у них, нельзя ли избежать этой горькой участи, нельзя ли моему народу избегнуть этого бедствия покаянием и молитвой, но пророки ответили: «Нет! Бедствие только тогда прекратится, проклятие только тогда будет снято с твоего народа, когда от одного молодого дерева будет сорвана зеленая ветвь, которая потом опять срастется с деревом и даст цветы и плод»... Перед тем, как вам рассказать все теперь, я видел этих отшельников у моей постели со смертельно бледными лицами.

Он говорил так твердо и так убедительно, что все оцепенели от ужаса. Но вот голос его дрогнул, глаза неестественно расширились, седые волосы как будто встали дыбом, он начал корчиться в предсмертных судорогах, страшно метался и произносил отрывистые фразы.

– Сангелак! Сангелак! – хрипел он. – Кровавое озеро... Он спустился с неба, чтобы сражаться с нечестивыми... и гнев его сверкает в мече и огне... Горы преклоняются перед ним, а под ним сплошной мрак.

Тело его вытянулось, взор стал неподвижным, и Гарольд закрыл ему глаза.

Из всех присутствующих улыбался скептически только один Стиганд.

– Неужели вы пугаетесь бреда умирающего старика? – сказал он присутствующим с презрительной усмешкой.

ГЛАВА 2

Витан, который должен был решить вопрос о выборе нового короля, немедленно созвали, так как все члены его заранее съехались в Лондон по случаю болезни короля, освящения Вестминстерского храма, а также потому, что Витан ежегодно собирался в это время для обсуждения государственных дел.

Гарольд женился на Альдите, прекратив противодействие со стороны Моркара, Эдвина и их единомышленников графов, и поэтому его выбор был единодушно утвержден Витаном. На следующие день после погребения Эдуарда происходила коронация Гарольда, чтобы предупредить нормандские козни.

В собор Вестминстерского монастыря, выстроенного в немецком или в римском стиле, были приглашены все именитые люди государства, чтобы отдать величайшую честь своему избраннику. Гарольд был, за исключением Сердика, единственным подданным, избранным на царство.

Альред и Стиганд повели Гарольда на помост.

– Итак, – воскликнул Альред, – мы избираем королем Гарольда сына Годвина!

Таны окружили Гарольда, положили ему руки на колени и громко проговорили:

– Избираем тебя, Гарольда, нашим повелителем и королем!

Эти слова повторили все присутствующие.

Спокойно, величественно стоял на возвышении король Английский. А в толпе стояла, прислонясь к одной из громадных колонн, женщина, закрытая плотным покрывалом, которое она на мгновение приподняла, чтобы лучше видеть гордое лицо избранного короля, лицо ее не было печально, но по щекам текли слезы.

– Не показывай народу своих слез, – шепнула ей Хильда, стоявшая перед девушкой такая же величественная, как Гарольд, – он будет презирать тебя за слезы, тебя, которая ничуть не ниже его, кем ты отвергнута.

Эдит покорно склонила голову и опустила покрывало. В это время Гарольд сошел с возвышения и снова подошел к алтарю, перед которым он твердым голосом дал троекратное обещание:

– Дарую мир королевству! Запрещаю грабежи и несправедливость! Обещаю быть беспристрастным, милостивым судьей с помощью всемогущего Бога!

– Да будет так! – произнесли члены собрания.

Церковнослужители один за другим прочли короткую молитву, после которой подняли корону над головой Гарольда. Альред тихим голосом сказал обычную речь, которую закончил такими словами:

– Дай Бог, чтобы он царствовал мудро, чтобы он берег Англию от всех врагов, видимых и невидимых!

После этого началась церемония, которая окончилась здравницей: «Да здравствует король!», эти слова были повторены всем народом. Корона уже сияла на голове Гарольда, а в руках его блестел скипетр, который был дан ему «на страх злым, а добрым на утешение». Была произнесена еще одна речь Альредом, она закончилась так:

– Благослови, о, Господи, этого короля и принеси ему успех во всех его делах! Благослови его и будь ему опорой до конца дней его!

Хильда хотела скорее увести Эдит, но девушка сказала решительно: «Я хочу еще раз видеть его!» и немного выдвинулась вперед. Толпа расступилась, чтобы дать проход участвовавшим в церемонии. За ними гордо выступал Гарольд с короной на голове и скипетром в руке. Эдит приложила руку к сердцу, как будто желая заглушить его биение, немного еще прошла вперед, чуть приподнимая покрывало, и нежно посмотрела на его прекрасное лицо и царскую осанку. Король прошел мимо, не замечая ее. Для него не существовало больше любви!

* * *

Лодка, в которой сидели Хильда и Эдит, скользила легкой птицей по волнам Темзы. С берегов неслись крики ликования, сотрясавшие, подобно буре, зимний морозный воздух. «Да здравствует король Гарольд!» – слышалось со всех сторон. Серьезное, злое лицо Хильды было обращено к дворцу, видневшемуся вдали; Эдит подняла голову и воскликнула страстно:

– О, бабушка, милая бабушка! Я не могу жить дольше в твоем доме, где даже стены напоминают мне о нем... Все на вилле приковывает мои глаза к земному, а я теперь должна думать только о небе... Королева предсказала, что мои надежды разобьются на части, почему я тогда не поверила ей? Нет, я не стану больше жалеть о прошлом! Я долго и искренне была любима им. Но я теперь уже связана с церковью.

– Неужели ты серьезно намерена похоронить в монастыре свою молодость и красоту? Несмотря на все, что теперь разделяет тебя с ним, несмотря даже на его брак, заключенный без любви, настанет день, когда вы будете навеки соединены. Многое из того, что я видела во время заклинаний, исчезло без следа, но сто раз подтвердилось, что ты будешь принадлежать Гарольду.

– О, не искушай, не обольщай меня несбыточными мечтами! – проговорила с отчаянием Эдит. – Ты хорошо знаешь, что это невозможно и что он муж другой! В твоих словах звучит злая насмешка, я не стану их слушать!

– Решения судьбы, не совпадающие с волей человека, не могут быть насмешкой, – ответила пророчица. – Жди дня рождения Гарольда, так как ты в этот день соединишься с ним.

Эдит сложила руки и вгляделась с необъяснимым чувством в неподвижное, точно мраморное лицо пророчицы.

Лодка причалила к берегу, и Эдит уверенно направилась к вельтемскому собору. Морозный воздух был как будто пропитан колючими иглами; обнаженные деревья были покрыты инеем, и на голове Гарольда сверкала английская корона. Вечером Эдит слушала пение, звучавшее под сводами храма, и в это время поднялась буря и неистовствовала над мирной обителью.

ГЛАВА 3

Тости сидел в замке в Брюгге рядом со своей женой. Они играли в шахматы, и Роза должна была выиграть, когда Тости швырнул фигурки наземь.

– Это довольно удобное средство, чтобы предупредить полное поражение, – заметила Роза полушутливо.

– Это средство мудрого и храброго, – возразил Тости, вставая, – когда не можешь выиграть правдиво, то прибегай к насилию... Прочь игру! Я не могу сосредоточиться на таких пустяках, когда мысли сосредоточены на предстоящей борьбе: последние сведения, полученные мною, отравляют мне жизнь. Говорят, что Эдуард не переживет эту зиму и что Гарольд будет избран на его место.

– А вернет ли тебе твое графство Гарольд:

– Должен будет вернуть! Он сделает это, если я не прибегну к крутым мерам; он саксонец, и потому ему дороги сыновья его отца. Гюда заглушила во мне голос мести, уговорив терпеливо ждать и надеяться.

Только Тости проговорил эти слова, как к нему явился слуга с докладом, что прибыл гонец из Англии.

– Введи его сюда, я хочу его видеть, – приказал Тости.

Через несколько минут слуга ввел гонца, это был англодатчанин.

– Вижу по твоему лицу, что ты привез дурные вести... Говори скорее! – закричал нетерпеливый Тости, обращаясь к гонцу.

– Король Эдуард умер! – проговорил посланец.

– Умер, а кто наследовал трон?

– Твой брат Гарольд; теперь он уже коронован.

Граф то бледнел, то краснел. В нем заговорили зависть, униженная гордость и злоба, но над ними взяло верх сознание, что он стал братом короля; эта мысль поборола все неприятные ощущения, вызванные вестью об избрании Гарольда.

– Теперь мы уже больше не будем жить из милости у отца, – заметила радостно Роза. – А так как Гарольд холост, то жена твоя, Тости, будет иметь столько же слуг, сколько Матильда.

– Да, надеюсь, что так, – ответил мрачно граф. – Что с тобой, гонец? Почему ты качаешь головой?

– Мало вероятно, чтобы надежды графини исполнились или чтобы ты получил обратно свое графство: за несколько недель до коронования брат твой Гарольд женился на Альдите, сестре твоих соперников; этот союз отнял у тебя навсегда Нортумбрию.

Граф отшатнулся и стоял несколько минут как пораженный громом. Прекрасные черты его лица исказились от злобы, он бешено топнул ногой, произнес страшное проклятие и, отпустив гонца высокомерным движением руки, начал ходить из угла в угол.

Роза, достойная сестра надменной Матильды, все больше и больше разжигала злобу Тости.

В то время как он большими шагами ходил взад и вперед по комнате, скрежеща зубами и отыскивая способ мщения, она проговорила как будто про себя:

– Если бы герцог Вильгельм наследовал престол, на что он имел право, то моя сестра была бы королевой, а ты имел бы более справедливого брата, чем Гарольд. Вильгельм поддерживает своих вассалов мечом и предает мятежников огню и виселице.

– А! – воскликнул пылко Тости. – Ты указала мне на прекрасный путь. Бери пергамент и перо и пиши обо всем твоей сестре Матильде; через час я уже буду на пути ко двору нормандского герцога!

* * *

Герцог находился в парке и, окруженный своими рыцарями и баронами, испытывал несколько только что усовершенствованных им стрел. Он весело смеялся и оживленно разговаривал, пока оруженосцы привязывали к столбу живую птицу.

– Par Dieu! – воскликнул он. – Конан Бретонский и Филипп Французский настолько нелюбезны, что оставляют нас в покое, и я уже начинаю думать, что у моих стрел не будет другой цели, кроме этой несчастной птицы.

В эту минуту захрустели ветви, послышался топот коня, и на лужайку, где стоял герцог, выехал всадник, скакавший во весь опор.

– Отважный! – крикнул ему Вильгельм. – Как ты смеешь являться ко мне без позволения?

Всадник подскакал прямо к Вильгельму и одним прыжком очутился на земле. Он был одет роскошнее герцога, но весь в пыли. Не преклоняя колени, не снимая даже берета, он сильной рукой схватил изумленного Вильгельма и оттащил его в сторону.

– Ты знаешь меня, Вильгельм? – начал он. – Конечно, я не явился бы к тебе так небрежно одетым, каким ты сейчас видишь меня, если бы я не принес тебе надежду на корону.

– Здравствуй, храбрый Тости! – ответил герцог, все еще не правившийся от неожиданности. – Вижу по твоим словам и улыбке, что ты хочешь сообщить мне много хорошего.

– Эдуард Исповедник почил вечным сном, а Гарольд стал английским королем.

– Король?! Англии! Гарольд! – бормотал бессознательно Вильгельм. – Если Эдуард умер, то Англия моя! Гарольд поклялся мне... Все мои бароны и рыцари слышали его клятву.

– Да, я слышал об этом от графа Болдуина, но могу дать тебе слово воина и сакса, что никогда Гарольд не уступит нормандцу ни одного вершка английской земли.

Вильгельм задрожал от сильного волнения; он был почти не в силах стоять на ногах и прислонился к дереву.

Рыцари и бароны перешептывались между собой и поглядывали с тревогой в ту сторону, где герцог так долго разговаривал с приехавшим, в котором некоторые узнали Тости.

Вильгельм приказал де-Танкарвилю проводить Тости в Руан, башни которого виднелись из-за леса.

– Отдохни и подкрепи свои силы, дорогой брат, – обратился потом герцог к гостю. – Повидайся с Матильдой, а я не заставлю долго ждать себя.

Граф сел на коня и скрылся из вида.

Вильгельм сел на траву и глубоко задумался, потом проговорил: «Хватит сегодня веселиться!», встал и пошел один в чащу парка. Верный Фиц-Осборн, заметив его уныние, последовал за ним. Герцог дошел до берега Сены, где стояла его лодка, вошел в нее и сел на скамейку, не обращая внимания на Фиц-Осборна, который молча последовал его примеру.

Они в молчании доехали до Руана. Как только они достигли дворца, Вильгельм пошел в палату совета и долго ходил взад и вперед, «беспрестанно меняя положение», говорит летописец, «то затягивая, то распуская шнурки своего плаща».

Фиц-Осборн в это время пошел к Тости, который сидел у Матильды; вернувшись от него, смело подошел к герцогу и сказал ему:

– Зачем ты хочешь скрывать то, о чем вечером будут говорить все? Тебя смущает смерть Эдуарда и вероломство Гарольда?

– Конечно, – ответил Вильгельм, – смерть моего любезного брата и предательство Гарольда огорчают меня.

Фиц-Осборн ответил полушутливо, полусерьезно:

– К чему печалиться, когда нельзя помочь делу? А если можно исправить зло, тогда уж и подавно нечего унывать. Эдуарда, разумеется, не воскресишь, а измену Гарольда можно поправить. Разве у тебя нет храброй дружины? Чего тебе недостает, чтобы разбить сакса и завоевать его царство? Одной решимости. Стоит только начать великое дело. Начни же его, герцог, а мы его докончим.

Вильгельму была нужна поддержка, но он в ней сомневался. Услышав слова своего любимца, он сбросил маску притворства и гордо поднял голову:

– Ты так думаешь? – произнес он со сверкающими глазами. – Если так, то клянусь честью, что мы совершим этот подвиг! Спеши же, Фиц-Осборн, разбуди отвагу воинов, обещай, грози, но убеди их! Обширны земли Англии, а щедротам победителя нет пределов. Иди, приготовь всех моих верных вассалов к совету; убеди их взяться с усердием за дело, которое будет славнее всех подвигов, совершенных когда-либо потомками Ролло!

ГЛАВА 4

Граф Тости пробыл недолго у Вильгельма: соглашение между честолюбивым герцогом и мстительным изменником состоялось немедленно. Все, что было обещано Вильгельмом Гарольду, теперь было обещано Тости за его помощь в завоевании трона.

Но эти обещания не радовали Тости, он понял из бесед с сильнейшими баронами, которые не верили в завоевание Англии, как сомнительно было, чтобы Вильгельм склонил своих вассалов на содействие из-за их лени. Во всяком случае, он предвидел проволочки, которых не терпел. Он принял предложенные ему герцогом два-три корабля, под предлогом наблюдения за берегами Нортумбрии. Ничтожность оказанного ему содействия со стороны Вильгельма, который по своей подозрительности не доверял ему, усиливала неудовольствие Тости.

– Пусть будет, что будет, – произнес он с угрозой, – но никакой иноземец не завладеет саксонской короной без моего содействия! Тебе первому я предлагаю ее, но ты должен явиться без долгих размышлений, иначе...

– Иначе что? – спросил с озлоблением Вильгельм.

– Конь мой бьет копытом. Прощай, герцог Нормандский! Точи свои мечи, снаряжай корабли и торопи своих неповоротливых баронов.

Когда Тости уехал, Вильгельм начал раскаиваться, что отпустил его в подобном настроении. Он призвал своего советника Ланфранка, который не замедлил успокоить его.

– Не страшись соперника, сын мой и государь, – сказал он ему, – кости мертвых постоят за тебя! Тости может отвлечь силы Гарольда. Оставь его; пусть сперва докажет свою искренность, не для чего спешить! Туча должна собраться прежде, чем грянет гром. Пошли к Гарольду мирное посольство с напоминанием вспомнить о договоре, обещании и клятве, действуй по справедливости, а там...

– Что там?

– Бог не простит клятвопреступника!

* * *

Тости сел в это время на корабль в Гарфлере. Но вместо того, чтобы плыть к северным берегам Англии, он отправился в одну из фландрских гаваней, где под различными предлогами высадил нормандцев и заменил их фламандцами, финнами и скандинавами. Размышления его во время переезда побуждали его не доверять Вильгельму, и он решил посетить своего дядю, датского короля Свейна.

Приехав к датскому конунгу, он стал уговаривать его возвратить себе славный престол Кнута.

Свейн был старый воин, храбрый, но осторожный и проницательный. За несколько дней до приезда Тости, он получил письмо от своей сестры Гюды, верной последней воле Годвина, которая признавала мудрым и справедливым все действия Гарольда по поводу беспокойного Тости. Свейн был предупрежден этим письмом сестры, поэтому когда племянник объяснил ему цель своего посещения, он ответил с улыбкой:

– Видишь ли, Кнут был великим человеком, а я – ничто по сравнению с ним. Мне едва удается отстаивать Данию от норвежца, в то время как Кнут завоевал Норвегию, не пролив капли крови, но хоть он и был велик, ему было трудно покорить Англию и удержать ее. Так не лучше ли мне управлять своим королевством, чем гнаться за наследием великого Кнута, который все успевал именно потому, что был велик и славен.

– Не такой ответ ожидал я услышать, – проговорил Тости с горькой усмешкой. – Но найдутся другие, которые не испугаются трудностей для выполнения этой славной задачи!

Таким образом, говорят норвежские хроники, граф расстался с королем, очень им недовольный, и поспешил к королю норвежскому Харальду Суровому.

В ту дальнюю эпоху настоящим героем Севера, любимцем воинов и скальдов был король конунг Харальд! Во время страшного сражения при Стиклестаде, в котором пал его брат Олав, ему было не более пятнадцати лет, что не помешало ему получить столько же ран, как любому опытному воину. Уйдя с поля битвы, он скрывался в густом лесу до излечения ран.

Харальд много путешествовал. Побывав в Швеции и на Руси, он после многих удачных дел на Востоке, вступил в варяжскую дружину византийских императоров. Не поладив с одним из их предводителей Георгием Маниаком, Харальд уехал со своими варягами в сарацинскую Африку. Об удальстве этого викинга свидетельствуют восемьдесят крепостей, взятых им приступом, несметное количество золота и драгоценных камней, множество песен скальдов. В Сицилии он завоевал себе новые лавры и новые богатства, потом отправился в Палестину, уничтожив полчища неверных и грабителей.

По возвращении в Константинополь, он начал тосковать о покинутой родине. Он узнал, что племянник его Магнус, побочный сын Олава, стал конунгом, и невольно подумал, что недурно было бы и самому завладеть престолом. Харальд отказался от должности у императрицы Зои. Если верить скальдам, Зоя любила смелого викинга, сердце которого было отдано ее племяннице Марии. Чтобы удержать Харальда в Константинополе, против него возвели обвинение в присвоении добычи и заключили его в тюрьму. Но судьба хранит храбрых воинов и посылает им на выручку прекрасных женщин. Одна прелестная гречанка, вдохновленная сновидением, взобралась на вершину башни, в которой томился узник, и спустила ему оттуда веревку, с помощью которой викинг благополучно вышел из темницы. Разбудив своих варягов, которые окружили с восторгом любимого вождя, он отправился за своей возлюбленной Марией, посадил ее на корабль и поплыл в Черное море[33]33
  Здесь автор несколько грешит против истины – Харальд Суровый был верен Эллисив, княжне Елизавете, дочери Ярослава Мудрого, и отверг как притязания Зои, так и мольбы Марии.


[Закрыть]. Добравшись до Новгорода, он отдал свои несметные сокровища на хранение князю Новгородскому, который был ему верным союзником, а затем продолжил путь на Север. После множества подвигов, достойных морского короля, Харальд получил от Магнуса половину Норвегии, а после его смерти все королевство перешло к нему. На Севере не было до тех пор такого умного и богатого, смелого и могучего короля.

К нему-то явился Тости с предложением овладеть английским престолом.

В один из прекраснейших северных вечеров, когда зима начинала уже уступать место ранней весне, два человека сидели под грубым навесом, сложенным из необтесанных бревен перед задней дверью, прорубленной в конце длинного, низкого, неправильной формы здания, занимавшего громадное пространство. Выход этот был устроен для того, чтобы сходить к морю, потому что скала, на которой возвышался грубый дом, нависла над берегом, и на ней были высечены ступени, которые вели к самому берету фьорда, где стояло на якоре семь драккаров, высоких и красивых, богато позолоченные носы и кормы которых сияли, озаренные взошедшей луной. Это грубое строение было дворцом норвежского конунга; настоящими его дворцами были палубы военных судов.

Сквозь узкие прорези окон деревянного дома был виден слабый огонь; над крышей вился дым; из пиршественного зала долетали нестройные звуки шумного пира. Глубокая тишина и спокойное небо, усеянное яркими звездами, нарушались буйным ликованием. Эта северная ночь была почти так же светла, как полдень золотого юга, но гораздо величественнее в своем безмятежном спокойствии.

На столе под широким навесом стояла громадная чаша из березового дерева, оправленная в серебро и наполненная крепким медом, и два рога, объем которых соответствовал силе людей того времени.

Харальд встал со скамьи и вышел на скалу, освещенную серебристыми лучами месяца; в эти минуты он напоминал героев давно минувших веков. Он был очень высок и сложен удивительно пропорционально. Единственный его недостаток заключался в том, что его руки и ноги были слишком велики, но красивой формы.

Лицо его могло быть образцом красоты скандинавского типа; волосы, обрамлявшие умный лоб, ниспадали на плечи густыми, шелковистыми, светло-русыми кудрями; короткая борода и длинные усы, тщательно расчесанные, придавали лицу особое выражение величия и мужества. Одна бровь была несколько выше другой, что добавляло лукавства улыбке и делала воина особенно суровым в серьезную минуту.

Харальд стоял и смотрел на необъятное море, Тости наблюдал за ним молча из-под навеса, потом встал и подошел к нему.

– Почему слова мои взволновали тебя, конунг? – спросил он его.

– Разве слова должны усыплять человека? – возразил Харальд.

– Мне люб такой ответ, мне приятно видеть, как ты теперь любуешься своими кораблями. Да и странно было бы, если бы человек, потративший столько лет на покорение маленького датского королевства, стал бы вдруг колебаться, когда дело идет о власти над всей Англией.

– А я, видишь, колеблюсь именно потому, что любимец судьбы не должен искушать ее долготерпения, я выдержал восемнадцать кровопролитных битв на сарацинской земле, но еще никогда не встречал неудачи! Ветер не может дуть все с одной стороны, а счастье – тот же ветер!

– Стыдись! – воскликнул пылко Тости. – Хороший кормчий приведет корабль в бухту и не поддастся буре; и бесстрашное сердце привлекает счастье. Все народы твердят, что на Севере не было подобного тебе; неужели же ты довольствуешься подвигами юности?

– Тебе не обольстить меня подобными речами, – отвечал конунг, обладавший осторожным и острым умом, – докажи мне сначала надежность успеха, как ты сделал бы это с боязливым стариком; правитель должен быть рассудительным, как старик, когда думает делать важный шаг!

Тости невозмутимо перечислил ему все слабые стороны родного государства: казну, истощенную безрассудной расточительностью короля Эдуарда; полное отсутствие укреплений даже на главных пунктах; народ, успокоенный продолжительным миром и настолько привыкший признавать власть северных победителей, что при первой победе половина населения стала бы требовать примирения с врагом, как было и с Кнутом, которому Эдмунд вынужден был отдать, не протестуя, половину Англии. Тости старался преувеличить существовавший еще в Англии страх к скандинавам и подчеркнуть родство нортумбрийцев и восточных англичан с норвежцами. Наконец, ему удалось вызвать неудовольствие конунга замечанием, что герцог Нормандский непременно захватит эту богатую добычу, если только Харальд не опередит его.

Эти доводы Тости и честолюбие убедили конунга и, когда граф замолк, король протянул руку, указывая на военные корабли, и произнес:

– Довольно! Ты сумел разрешить все сомнения: мои морские драконы полетят по волнам!