Текст книги "Почему я отвлекаюсь. Как распознать синдром дефицита внимания у взрослых и детей и что с ним делать"

Глава 2
Скованные болезнью
Ребенок с СДВ

Первую информацию о синдроме дефицита внимания дали наблюдения за детьми – и еще до того, как стало ясно, что проблема сохраняется во взрослом возрасте. Сегодня СДВ – одно из наиболее полно изученных нарушений развития. По приблизительным оценкам, им страдают 5 % детей школьного возраста, однако общественность понимает ситуацию плохо, синдром часто не распознают и неправильно диагностируют. Классические симптомы СДВ – отвлекаемость, импульсивность и повышенная активность – так часто ассоциируются с детским поведением как таковым, что возможность медицинского диагноза даже не рассматривается. Детей с недиагностированным СДВ считают «просто такими», полагают, что в них сильнее, чем в сверстниках, выражены «детские качества». Если человек не слышал об этом синдроме, ему вряд ли придет в голову, что это самое «сильнее» – намек на наличие заболевания.

Где заканчивается нормальное детское поведение и начинается неврологический синдром дефицита внимания? Как отличить непослушного ребенка от ребенка с СДВ? Как не спутать эту болезнь с эмоциональными нарушениями? А нужно всего лишь внимательно присмотреться к истории ребенка: в основе диагностики лежит главным образом сбор анамнеза.

Дополнительные данные врачу могут дать и психологические тесты. Результаты некоторых субтестов теста Векслера[15]15
  Тест Векслера (или Шкала Векслера) – один из самых известных тестов для измерения уровня интеллектуального развития, разработан Дэвидом Векслером в 1939 г. Состоит из 11 отдельных субтестов, каждый оценивается в баллах. Низкий балл по одному или нескольким субтестам свидетельствует об определенном типе нарушений. Прим. ред.


[Закрыть] (Wechsler Intelligence Scale for Children – WISC) – стандартного инструмента для исследования интеллекта у детей – могут указывать на наличие СДВ: как правило, это низкий балл в тестах на цифровые ряды, арифметические задания и на шифровку. Кроме того, у таких детей часто наблюдается большой разрыв между так называемым вербальным и невербальным промежуточным итогом. Есть и другие тесты, оценивающие внимательность и импульсивность, но следует подчеркнуть, что ни один не может быть решающим при постановке диагноза. Самым надежным диагностическим инструментом продолжает оставаться сбор анамнеза путем опроса ребенка, родителей и, что очень важно, изучения отчетов учителей.

Четкой грани между СДВ и нормальным поведением не существует: делать выводы надо скорее на основе сравнения конкретного ребенка с группой его сверстников. Если он заметно выделяется большей отвлекаемостью, импульсивностью и беспокойством и для такого поведения нет очевидной причины, например разрыва в семье, злоупотребления алкоголем или наркотиками, депрессии либо других заболеваний, целесообразно рассматривать возможность СДВ. Однако лишь профессионал, имеющий опыт работы с этим синдромом, может поставить такой диагноз.

Две самые распространенные ошибки – недостаточная или слишком частая диагностика.

Самой распространенной причиной пропущенного диагноза становится, прежде всего, незнание о существовании синдрома. Об этой болезни знает не каждый учитель, психолог и даже врач.

Осведомленные об СДВ профессионалы тоже не застрахованы от этой ошибки, если слишком сильно полагаются на психологические тесты – конечно, они реально способны помочь, но их результаты не должны быть решающими. Во время тестирования дети могут как проявлять, так и подавлять симптомы: упорядоченность, новизна и мотивация, связанные с процедурой тестирования, способны эффективно, хотя и ненадолго, «вылечить» ребенка. Он может сосредоточиться на структуре индивидуального тестирования, собраться в новой для него обстановке или так сильно стремиться «справиться», что СДВ отойдет на второй план. По всем этим причинам клинические данные, собранные живыми людьми – свидетельства учителей и родителей, – важнее результатов тестов.

Вторая распространенная ошибка в процессе диагностики противоположна первой: синдром дефицита внимания начинают видеть повсюду. Оценка должна быть осторожной и учитывать целый ряд расстройств, которые могут выглядеть в точности как СДВ. Некоторые из них, например гипертиреоз, врач должен проверить и исключить.

Необходимо не просто убедиться в отсутствии других заболеваний, вызывающих схожую симптоматику, но и понять, что СДВ – диагноз сравнительный. Он зависит не только от наличия симптомов как таковых, но и от их интенсивности и продолжительности. Большинство детей легко отвлечь, они иногда импульсивны и беспокойны, но СДВ болеют далеко не все, и при постановке диагноза надо быть очень осмотрительным, иначе он войдет в моду и потеряет содержательность.

Детям, действительно страдающим от синдрома дефицита внимания, невероятно важно поставить диагноз как можно раньше, чтобы свести к минимуму ущерб для самооценки, ведь их обычно неправильно понимают, обзывают ленивыми, непослушными, чудными, плохими. При недиагностированном СДВ жизнь ребенка и его семьи связана с ненужной борьбой, обвинениями, чувством вины, взаимными упреками, огорчениями, упущенными возможностями. Чем раньше будет поставлен диагноз, тем быстрее прекратится боль. Правильное лечение не положит конец сложностям в жизни ребенка, но, по крайней мере, поможет в них разобраться.

Все мы хотим, чтобы у детей сформировались уверенность в себе, правильная самооценка, которые помогут им выдержать житейские бури. Этот невидимый, но крайне важный процесс длится всю жизнь: самооценка каждый день сплетается из нитей опыта. Если нити свиты из унижения, поражений и смущения, ткань из них будет неудобно носить. Поэтому надо сделать все, что в наших силах, чтобы нити состояли из успеха, уверенности и ощущения справедливости происходящего. Один из путей к этой цели – как можно раньше выявить у ребенка нарушение обучаемости, в частности СДВ.

В истории было много великих людей, которые смогли преодолеть проблемы с учебой. Хотя это и не доказано, Моцарт – хороший пример человека с синдромом дефицита внимания: нетерпеливый, импульсивный, легко отвлекающийся, энергичный, нуждающийся в эмоциях, творческий, дерзкий и независимый. Структурирование – одна из классических форм лечения СДВ, и строгие музыкальные формы, над которыми работал композитор, показывают, как упорядоченность прекрасно помогает успокоиться. На самом деле и СДВ, и нарушения обучаемости имеют положительные стороны, которые пока еще плохо изучены. У многих больных можно найти «изюминку»; трудновыразимый, но несомненный потенциал. Когда этот потенциал получается реализовать, результаты бывают блистательными. Альберт Эйнштейн, Эдгар По, Бернард Шоу и Сальвадор Дали были отчислены из школы, а Томас Эдисон считался одним из худших учеников в классе. Авраама Линкольна и Генри Форда учителя называли безнадежными. Джона Ирвинга из-за недиагностированного нарушения обучаемости чуть не отчислили из вуза. Можно составить очень длинный список людей, которые во взрослой жизни добились больших высот, хотя в школе учились очень плохо из-за незамеченных нарушений. К сожалению, перечень людей, которых школа сломала и которые так и не получили шанса самореализации, намного длиннее.

Завершим на этом вступление. Позвольте познакомить вас с миром Максвелла Маккарти.

* * *

Когда Максвелл появился на свет, мама взяла его на руки и заплакала от счастья. Он был долгожданным сыном Сильвии и Патрика Маккарти, в семье которых уже росли две дочери. Максвелл смотрел на маму, а папа протянул руку и начал выводить пальцем на сморщенном лобике сына маленькие кружочки.

– Он похож на моего отца, – сказал Патрик.

– Дурачок, пока еще рано говорить.

– Я сердцем чувствую.

Отец Патрика, Максвелл Маккарти, в честь которого назвали новорожденного, был известным бостонским адвокатом, главным человеком в жизни Патрика, его героем и путеводной звездой. Интеллектуальные достижения и незыблемая порядочность в сочетании с дружелюбием и страстью к еде и выпивке делали Максвелла-старшего почти легендарной личностью. Когда Патрик смотрел на сына, он видел в нем что-то от собственного родителя. Большая голова, сделал он вывод, – признак ума. Искорки в глазах ребенка означают жизнерадостность, а порядочность и солидность ему даст строгое воспитание. Агукающего и укутанного в пеленки Максвелла Маккарти ждали великие свершения.

Мысли Сильвии были переполнены простой, безграничной радостью от того, что она прижимает к сердцу маленького мальчика. Она думала о его будущем еще до родов и желала ему того же, чего и другим детям: пусть у него будет то, чего не хватало в детстве ей самой. Психические заболевания, депрессия и алкоголизм были бичом ее семьи. Сильвии удалось окончить юридическую школу, где она познакомились с будущим мужем, и теперь женщина работала на неполную ставку юристом и была матерью уже троих детей. Она потеряла все контакты с родней, но нисколько об этом не жалела. Она смотрела на сына и думала: «Мы будем тебя любить, ты наш красавец».

В младенчестве и раннем детстве Макс не любил оставаться в одиночестве. Он был компанейским и активным. Когда он научился ходить, спрятать что-то от него стало просто невозможно: Макс оказался очень шустрым. Мальчик был славным, но уход за ним отнимал все силы. Как немного мстительно сказала одна из сиделок после долгой ночи с Максом: «У вас очень трудный ребенок».

Когда мальчику исполнилось четыре, у него появилась кличка: «Безумный Макс».

– Как бы это вам сказать? – директор детского садика пыталась тактично объяснить Сильвии и Патрику. – Он чересчур восторженный.

– Можете ничего не приукрашивать, – серьезно сказал Патрик, на секунду забыв, что его окружают плюшевые мишки, зайцы и книги со сказками, а не тома в кожаном переплете.

– Дело в том, что он любит делать так много всего, что оказывается сразу повсюду. Не успеет начать одно, как тут же берется за другое. Он просто олицетворение радости, но в группе из-за него нарушается весь порядок.

В машине по дороге домой Патрик сказал:

– Мисс Ребекка пыталась нам намекнуть, что Макс невоспитанный.

– Нет, она не это имела в виду, – возразила Сильвия. – Он просто сорванец, как ты когда-то.

– Нет, я таким не был. У меня была дисциплина. Стандарты. А у Макса никаких стандартов нет.

– Слушай, ему всего четыре года! Может, позволишь ему побыть просто маленьким мальчиком?

– Разумеется. Но я не позволю ему быть испорченным маленьким мальчиком.

– Вон оно что! И в его поведении, конечно, виновата я одна? – рассердилась Сильвия.

– Я этого не говорил.

– Ты этого не говорил, но раз я нахожусь дома в два раза дольше тебя, ты мне прозрачно указал, кто отвечает за детей. Пэт, мальчикам нужны папы.

– Ага, теперь виноват я. Ловко ты все повернула.

Дальше они ехали молча.

В шестилетнем возрасте Макс пошел в первый класс частной школы. Поначалу все было нормально, но однажды, когда ученики парами сидели на полу и работали над заданием, Макс вдруг схватил баночку с краской, швырнул ее на пол, со всей силы пнул проект, который делал с одноклассником, и начал бить себя по лицу. Учительница оставила с классом ассистентку и вывела Макса в коридор, чтобы успокоить.

– Что с тобой случилось? – спросила она.

– Я сделал плохой проект, – сказал он, и по щекам потекли слезы.

– Но это же неправда! У тебя был очень хороший проект!

– Нет! Полный отстой!

– Макс, ты же знаешь, что в школе нельзя так выражаться!

– Знаю, – печально сказал Макс. – Мне не хватает дисциплины и высоких стандартов.

По заявке учителя малыш прошел несколько тестов, но, как оказалось, они проверяли только уровень интеллекта. IQ Макса был 145, но между вербальными и невербальными навыками было десять пунктов разрыва. «Видите? Он очень умен, – сказал тогда папа. – Ему надо как следует работать».

В начальных классах у ребенка были хорошие оценки, однако беспокоили замечания в отчетах. «Несмотря на все усилия, у меня не получается убедить Макса быть внимательным». «Макс, сам того не желая, постоянно отвлекает класс». «Макс отстает по социальной адаптации». «Макс, несомненно, умный ребенок, но прирожденный фантазер».

Сам мальчик не понимал, что происходит. Он пытался делать так, как ему говорили, например сидеть смирно. Но несмотря на искренние старания, у него ничего не выходило. Поэтому продолжал попадать в неприятности. Он терпеть не мог домашнюю кличку – этого «Безумного Макса», но каждый раз, когда на нее жаловался, сестры начинали его дразнить еще больше. Они дразнили – он начинал драку. Он не знал, как быть.

– Я не знаю, что с тобой делать, – сказал отец.

– Давай ты вернешь меня продавцу, как тот «фиат»? Может, на детей тоже распространяется гарантия?

(О праве возврата автомобиля родители много говорили.)

– Макс, Макс, – попытался обнять его отец. – Мы тебя ни на кого не променяем. Мы тебя любим.

– Так почему же, – сказал он, отстраняясь, – почему ты сказал маме, что все проблемы в нашей семье из-за меня?

– Я такого не говорил, Макс.

– Нет, папа. Говорил, – сказал Макс мягко.

– В таком случае ты меня не так понял. Нам просто нужно придумать какой-то план. Помнишь, мы смотрели американский футбол и я тебе говорил о плане игры? Какой план придумать, чтобы ты не попадал в неприятности?

– Пап, ты тогда сказал, что разработать хороший план – дело тренера, а если он на это не способен, то его надо уволить. У нас в семье тренеры вы с мамой, разве нет?

– Да, сынок. Мы. Но нас уволить нельзя. И нам нужна твоя помощь.

– Я буду больше стараться…

Максу было всего девять лет. Той ночью он написал на листке бумаги: «Лучше бы я умер». Потом скомкал бумажку и бросил в мусорное ведро.

Однако его жизнь не была безрадостной. Как выразилась его учительница во втором классе, «из него ключом била энергия». И, как сказала та же учительница, он был очаровательный, как бутон. Ребенок был умен и обожал быть в центре событий. Он мог превратить телефонную будку в игровую площадку, а телефонную книгу – в роман. Отец говорил, что таких креативных, как Макс, еще не встречал. Ему просто хотелось помочь сыну научиться сдерживаться.

Чего Макс не умел делать, так это как следует себя вести, соблюдать правила, сидеть спокойно, поднимать руку. Он сам не знал, почему не может, а поскольку объяснений не было, начал верить в худшее: что он никудышный, несобранный, психованный, функционально отсталый и т. п. Когда он спросил маму, что такое функциональная отсталость, та сразу насторожилась и спросила, где он это услышал.

– Прочитал в книге, – соврал Макс.

– В какой книге? – уточнила мама.

– Просто в обычной книге. Какая вообще разница? Я их что, записываю?

– Нет, Макс. Я просто подумала, что тебя кто-то так назвал и ты не хочешь сказать кто, – она поняла свою ошибку, но слово не воробей. – Сынок, я не хотела тебя обидеть, – поспешила добавить мама и обняла мальчика.

– Пусти!

– Милый, это ничего не значит. Кто бы это ни сказал, он дурак.

– Папа тоже? – спросил Макс, сквозь слезы глядя маме в глаза.

К шестому классу оценки мальчика стали варьироваться от лучших в классе до едва проходных.

– Как же так? – недоумевал один учитель. – То ты один из лучших учеников, которых я только видел, то через неделю ведешь себя так, как будто тебя вообще нет на уроке?

– Понятия не имею, – мрачно ответил Макс. К тому времени он привык к подобным вопросам. – Наверное, у меня мозги так чудно устроены.

– С мозгами у тебя все в полном порядке.

– Мозг – это мозг, – философски произнес мальчик. – А вот хорошего человека найти сложно.

Учитель растерялся от умного не по годам замечания и замолчал, а Макс смиренно продолжил:

– Вы не пытайтесь во мне разобраться. Мне просто нужна дисциплина. Я буду больше стараться.

Позднее, на родительском собрании, один из учителей рассказывал: «Когда Макс сидит за партой, это похоже на какой-то балет. Поднимается нога, потом рука обвивается вокруг нее, потом появляется ступня, а голова пропадает из виду. После этого часто следует падение. Потом нередко ругань. Знаете, ему так сложно с самим собой, что даже неудобно делать ему замечания».

Родители слушали и виновато вздыхали. Хотя Макс к тому моменту уже был о себе невысокого мнения, смелость и гордость не позволяли никому в этом признаться. Иногда он разговаривал сам с собой. Даже бил себя. «Ты плохой, плохой, плохой, – твердил он. – Почему ты не изменишься?» Потом составлял списки решений. «Учиться усерднее. Сидеть спокойно. Делать домашнюю работу вовремя. Не огорчать маму с папой. Держать руки при себе».

Воспитанный в католической семье, он иногда разговаривал с богом. «Зачем ты сделал меня таким непохожим на других?» – спрашивал он.

А в другие моменты, самые отрадные, невозмутимо блуждал в своих мыслях, переходя от одного образа или идеи к другим. Время проплывало мимо, а он этого даже не замечал. Часто такое состояние возникало, когда Макс читал. Он начинал с первой страницы, а к середине третьей его уже уносила фантазия о воздушных замках и блестящей победе в чемпионате по американскому футболу. Мальчик мог мечтать так полчаса, сидеть и смотреть на третью страницу. Это было одно из величайших удовольствий, но делать домашнюю работу в срок мешало.

У Макса были друзья, но он нервировал их своими чертами характера, которые они воспринимали как эгоизм. Став взрослее, он понял, что ему сложно следить за разговором в группе, и ловил себя на том, что безучастно смотрит в пространство. «Эй, что с тобой, Маккарти?» – говорили друзья.

Только прирожденная жизнерадостность помогала ему общаться, а благодаря уму он не получал совсем низких оценок в школе. Макс избежал социальной и образовательной катастрофы.

К девятому классу семья привыкла к своему Безумному Максу. Он перестал огрызаться, стал спокойно относиться к подтруниванию и даже смеялся над собой, специально спотыкаясь или постукивая пальцем по голове со словами: «Псих». Ему сделали комнату в подвале: «Пусть беспорядок будет в одном месте, подальше от глаз моих. Раз ты не в состоянии держать свою комнату в чистоте, по крайней мере мы уберем тебя в самое незаметное место». Макс был совершенно не против.

Время, когда отец рисовал ему кружочки на лбу, было далеко в прошлом. Теперь Патрик только надеялся и молился, что сын сумеет выжить в жестоком мире, найдет для себя какую-то область, где его творческая жилка и доброта будут вознаграждены, а колоссальная безответственность и нерадивость не приведут к увольнению. В глазах же мамы Макс оставался обожаемым, гениальным растяпой. Иногда она чувствовала себя виноватой, что не сумела исправить его, но, воспитывая троих детей и оставив ради этого карьеру, женщина пыталась научиться не нервничать. Она даже чувствовала облегчение, что проблемы с Максом не разрушили семью.

Период относительного затишья и примирения закончился, когда Макс столкнулся с бурным миром высшего образования. Его внутреннее беспокойство можно было усмирить только вовлеченностью в какую-то внешнюю, заряженную энергией активность.

Выход нашелся в спорте. Макс стал фанатичным бегуном на длинные дистанции. Он говорил, что последние километры долгого забега дают ему «приятную боль», психическое облегчение, «абсолютную ясность мыслей». Еще он оказался превосходным рестлером[16]16
  Рестлер – участник реслинга (рестлинга, англ. wrestling), театрализованной постановочной борьбы с заранее предопределенным победителем. Прим. ред.


[Закрыть]. Макс был особенно хорош в движении, когда в начале матча врывался и делал захват. Здесь он мог безумствовать на законных основаниях, высвобождать всю накопленную энергию, разбивать вдребезги оковы хорошего поведения. Реслинг дарил Максу свободу. Еще он обожал сбрасывать вес, чтобы попасть в категорию. «Конечно, это не самая приятная процедура, – говорил он. – Но я все равно ее люблю. Это сосредоточивает меня на чем-то одном, на главной цели».

Но приспособиться к жизни парень старался не только с помощью спорта. Он начал заигрывать с опасностью и экспериментировать с наркотиками, особенно кокаином, который, как он заметил, помогал успокоиться и сосредоточиться. Он всегда находился в движении. У него было столько романов, что он едва справлялся. Из-за всего этого на учебу оставалось мало времени, и он начал приходить на экзамены совершенно неподготовленным и пытаться как-то это скрыть. К сожалению, вскоре он обнаружил, что в вузе этот номер проходит далеко не всегда.

Где-то в глубине души Макс понимал, что сам притягивает неприятности. Однажды, выходя из дома, буднично сказал маме: «Знаешь, я как ходячая бомба с часовым механизмом».

Женщина решила, что он шутит, и рассмеялась: «Хотя бы не холостой патрон». Семья давно научилась обращать самоуничижительные реплики Макса в шутку. Это была не черствость: они просто не знали, что еще можно сделать.

То, что произошло дальше, могло принять разные формы. Или вообще не произойти. В мире есть много взрослых максов, которым удалось избежать ловушки: они живут бурной жизнью, в круговороте сильных эмоций, а часто и больших достижений, с неизменным ощущением, что ходят по лезвию.

Макс, к счастью, не оступился. Он мог оставить учебу, подсесть на наркотики или алкоголь, совершить какой-нибудь опасный поступок. Но проблемой стал рестлинг. Пытаясь вогнать себя в правильный вес, он нарушил все меры предосторожности. Его нашли в той самой подвальной комнате, впавшим в кому из-за сильного обезвоживания. Во время госпитализации семейный врач оказался достаточно внимательным, чтобы увидеть в этом случае признак серьезных психологических проблем.

Тестирование показало, что, кроме высокого IQ, у Макса много проблем, в том числе серьезные признаки синдрома дефицита внимания. Кроме того, проективные тесты выявили крайне низкую самооценку, повторяющиеся депрессивные темы и образы. Внутренняя жизнь молодого человека оказалась резкой противоположностью его жизнерадостному облику: как выразился психолог, «полной хаоса и порывов в подогретом отчаянием тумане депрессии».

В кабинете психолога мать Макса расплакалась.

– Ты ни в чем не виновата, – мягко произнес молодой человек.

Отец покашлял, как бы защищаясь.

– И ты тоже не виноват, пап.

– Вообще никто не виноват, – прервала их психолог и начала объяснять Максу и его родителям, с чем они жили долгие годы.

– Но раз все дело в дефиците внимания, – спросила мама, – почему мы не поняли этого раньше? Я чувствую себя такой виноватой.

– Этот диагноз часто упускают, особенно у умных детей.

Для Макса все вставало на свои места и обретало смысл. То, что он и так о себе знал – давно, смутно, интуитивно, – наконец-то получило имя.

– Даже само название сильно помогает, – признался юноша.

– Да уж, это лучше, чем называть тебя Безумным Максом, – сказал папа. – По-моему, нам всем надо подумать над своим поведением.

– Главное, что теперь можно принять меры и скорректировать ситуацию, – резюмировала психолог. – Это будет нелегко, но жизнь станет намного лучше.

* * *

В истории с Максом я хотел бы выделить несколько аспектов. Прежде всего, он родился и вырос в относительно стабильной семье. Важно развеять любые представления, что в СДВ кто-то виноват. Недостаточное внимание со стороны родителей может усугубить ситуацию, но не вызвать ее. Причины этого заболевания точно не известны. Как уже говорилось выше, веские доказательства говорят в пользу генетики; плохое воспитание, несомненно, ни при чем.

Своевременной постановке диагноза помешал высокий интеллект Макса. Когда ребенок явно умен и получает хорошие оценки, возможность СДВ часто даже не рассматривается. Это ошибка. СДВ болеют многие очень умные и одаренные дети. Если не поставить в таких случаях диагноз, их таланты и творческие способности могут уйти на интересные проказы, а в школе они не будут демонстрировать максимум.

Следствием этого пункта можно назвать то, что диагноз СДВ не стоит воспринимать как смертный приговор. После всех тестирований и бесед с психиатром многие родители выходят из кабинета с мыслью, что впервые услышанная аббревиатура СДВ – это такой деликатный способ назвать их ребенка глупым. Частым, хотя и скрытым элементом эмоциональных последствий СДВ оказывается чувство собственной ущербности и отсталости. Родителям и учителям крайне важно убедить ребенка в обратном. Конечно, такой диагноз никого не обрадует, но и отчаиваться тоже не нужно. Если детям с СДВ помогать, они смогут опереться на свои эмоциональные и интеллектуальные ресурсы.

История Макса также напоминает о важнейшем различии между первичными и вторичными симптомами СДВ. Первичные симптомы касаются самого синдрома: отвлекаемость, импульсивность, беспокойность и т. д. Вторичные симптомы хуже всего поддаются лечению и развиваются вслед за нераспознанными первичными симптомами. Это низкая самооценка, депрессия, скука и отчаяние в школе, боязнь учиться новому, испорченные отношения со сверстниками, иногда употребление алкоголя и наркотиков, воровство, даже агрессивное поведение из-за накапливающихся негативных эмоций. Чем позже будет поставлен диагноз, тем сильнее могут проявиться вторичные проблемы. В мире очень много взрослых с нераспознанным СДВ, которые видят самих себя в излишне негативном свете. У них может быть гиперкинетический тип личности, они бывают нетерпеливы, беспокойны, импульсивны, часто обладают развитой интуицией и творческими способностями, но не расположены к последовательной работе и часто не умеют достаточно долго прилагать усилия, чтобы создать стабильные близкие отношения. Обычно проблемы с самооценкой начинаются еще в детстве, поэтому чем раньше поставлен диагноз, тем легче справляться с этими вторичными проблемами.

История Макса хорошо иллюстрирует развитие синдрома дефицита внимания. Заболевание эволюционирует вместе с личностью и когнитивными способностями ребенка. Это не застойное, а динамичное явление, и его влияние со временем меняется. Если СДВ остается недиагностированным, задачи каждого этапа развития личности могут оказаться излишне сложными; при правильном диагнозе синдром тоже будет создавать проблемы, но их, по крайней мере, можно определить.

Хотя мы склонны сосредоточиваться на когнитивных аспектах СДВ, важно обращать внимание и на то, как заболевание влияет на межличностные отношения. Друзья считали Макса эгоцентричным и даже наркоманом, потому что это объясняло его «отключения» и недоступность. Многие взрослые тоже неправильно интерпретируют эмоциональный стиль ребенка с СДВ. Такие больные часто не улавливают тонких социальных нюансов и намеков, критически важных для выстраивания отношений с окружающими. Они могут казаться умудренными опытом, равнодушными, сосредоточенными на себе и даже недружелюбными, хотя на самом деле просто смущены или не осознают, что происходит вокруг. По мере того как смущение нарастает, они могут рассердиться или отступить, и обе реакции вредят межличностным связям. Имейте в виду, что ребенку может быть одинаково сложно сосредоточиться на задании по математике и на рассказе о том, чем их друг занимался летом. В долгосрочной перспективе для способности нормально жить в этом мире осложнения такого рода могут оказаться не менее разрушительными, чем когнитивные проблемы.

Семейные проблемы, упомянутые в истории Макса, действительно могут усугубиться и способствовать болезненному течению СДВ. Такие дети часто становятся источником разногласий между супругами. Родители начинают сердиться и отчаиваются настолько, что их эмоции выплескиваются не только на ребенка, но и на партнера. То же самое может произойти в школе. Два-три ученика с недиагностированным СДВ способны превратить замечательный класс в зону боевых действий, а квалифицированного учителя – в эмоционально выгоревшего неврастеника. Вред, наносимый синдромом дефицита внимания, почти никогда не ограничивается одним человеком: его жертвой становятся целые классы и семьи.

Когда Тереза – медсестра отделения педиатрии больницы в Провиденс – познакомилась с близнецами Дэвидом и Дэнни, они с мужем были бездетной парой. «Впервые я увидела Дэвида и Дэнни, когда им было три года, – вспоминает Тереза. – Они поступили в наше отделение по социальным показаниям. У них действительно присутствовали серьезные проблемы со здоровьем, но главная проблема – семья.

В кабинете неотложной помощи стало совершенно очевидно, что мать психически неспособна о них заботиться. Они пробыли в больнице три с половиной месяца. Я видела их каждый день – они постоянно бегали по отделению. Они просто жаждали внимания и обожали всех, кто им это внимание давал. Я каждый день отмечала, что они были как будто сразу везде: бегали кругами, чем-то кидались, залезали на меня. Так мы познакомились».

У приемных детей заболеваемость СДВ выше. Была выдвинута гипотеза, что это связано с повышенной распространенностью факторов риска, связанных с СДВ (например, наркомании и психических заболеваний) у родителей, отдающих детей на усыновление или лишенных родительских прав. Так или иначе, штат отдал Дэнни и Дэвида на воспитание Терезе и Мэтту. После нескольких бесед в Управлении социального обеспечения (УСО) семейной паре разрешили усыновить близнецов. Правда, их ждало много проблем. Дэнни и Дэвид были буйными, неконтролируемыми ребятами. Они находились в постоянном движении, бессистемно питались, не могли нормально разговаривать. С момента знакомства Терезе стало понятно, что с ними что-то не так, но неясно, что именно. Несомненно, отчасти проблема заключалась в том, что в первые три года жизни у них не было стабильного, надежного дома и хорошего питания, и можно только догадываться, какой вред это нанесло их нервной системе.

Но даже когда дети поселились в доме Терезы и Мэтта, серьезные осложнения не исчезли. Тереза рассказывает: «Были проблемы с поведением. В детском саду их постоянно хотели отчислить, потому что не справлялись с их активностью и импульсивностью: они не могли лечь и уснуть в тихий час, как остальные дети, брали вещи без спроса. Если им чего-то хотелось, они просто хватали, и все. Когда что-то приходило в голову, они без раздумий это делали. На улице они могли спокойно вскарабкаться на двухметровый столб и спрыгнуть оттуда – и это в четыре года! Они совершенно себя не контролировали. Поэтому, когда мы показали братьев психиатру, тот рекомендовал отдать их в спецшколу, где умеют справляться с “эмоциональными проблемами”».

Следующие пару лет мальчики ходили в специальный детский сад. Его сотрудники пришли к выводу, что причиной плохого поведения были неосознанные подавленные эмоции, связанные с усыновлением и тем, что биологическая мать их бросила. Тереза была не согласна с такой оценкой, но послушно следовала плану лечения, потому что этого требовало Управление социального обеспечения. На тот момент она еще не оформила опеку над детьми и была обязана слушаться под угрозой неполучения опекунства.

Лечение ничего не дало. «И у Дэнни, и у Дэвида в группе было несколько воспитателей, но пришлось нанимать также репетитора: выяснилось, что их там вообще ничему не учат. Детям было уже семь лет, почти восемь, а они не знали цифр и ничего не умели. Мне казалось, что в школе им что-то преподают, но у них толком не было ни чтения, ни письма, ни математики. Занятия длились от силы пятнадцать минут в день, а оставшееся время занимала терапия: дети сидели в группе и обсуждали свои проблемы. А если они отказывались об этом говорить, их наказывали. Не говоришь – наказывают. Наказание означает, что ты садишься кому-нибудь на колени. Тебя как бы исключают из группы. Если ты не хочешь сидеть на коленях и сопротивляешься, двое прижимают тебя к полу и держат до тех пор, пока ты не “начнешь себя контролировать”.