Текст книги "Почему я отвлекаюсь. Как распознать синдром дефицита внимания у взрослых и детей и что с ним делать"

– И уходит обратно в подсознание?

– Нет. Пропадает навсегда. Я наклоняюсь над лодкой, встаю на колени и чувствую, что избавилась от груза. Он исчез навеки. Я видела, как он тонул, уходил от меня. Непередаваемое ощущение. Я могу избавиться от него в моих фантазиях. Почему же это не получается наяву?

– Возможно, вы в буквальном смысле не можете. Может быть, разум не отпускает вас, потому что так запрограммирован.

Мы провели ряд тестов. Хотя решающего «анализа на СДВ» не существует, имеющиеся варианты помогают подтвердить диагноз, прояснить сопутствующие нарушения обучаемости и другие скрытые эмоциональные проблемы. Тестирование письменное и занимает несколько часов: проверяются когнитивный и организационный стили, устойчивость внимания, память, специфические способности, настроение, проводится нейробиологическое обследование. Хотя тестирование не всегда рекомендовано, оно, как правило, дает много полезной информации и в неоднозначных случаях упрощает диагностику.

Анамнез Лоры и результаты тестов показали, что у нее действительно взрослая форма СДВ. «Мне кажется, Лора, большую часть жизни вы тяжело трудились над преодолением хаоса, и из-за этого у вас сформировалась привычка волноваться. Одним токсичным состоянием вы боретесь с другим. Вы правы, когда говорите, что не можете избавиться от волнения, от груза. В каком-то смысле это страховочный трос вашей жизни, и мозг не хочет его отпускать».

Благодаря терапии Лора постепенно обрела большую уверенность. Исчезло ощущение, что она проснется на балу, появились определенная последовательность и логика в том, кто она и какое место занимает. Лечение, включавшее лекарства и психотерапию, не устранило проблему полностью, но Лора научилась лучше контролировать свои эмоции.

Мы поработали и над избавлением от тяжести. Во время сеансов психотерапии Лора мысленно наклонялась за борт, отпускала груз и смотрела, как он погружается в воду, а потом описывала, как он становится все меньше и, наконец, исчезает. Поначалу во время этих тренировок ей было страшно, но мы десятки раз анализировали этот образ, и постепенно груз уменьшился.

* * *

Следующий пример – о человеке, который не подозревал, что ему помогут. Дуглас и его жена Мелани пришли на прием показать сына, первоклассника с изумительным воображением, который в прошлом году серьезно заболел. Я пришел к выводу, что с их сыном все в порядке, но во время оценки проявились некоторые проблемы в браке Дугласа и Мелани, и мы решили о них поговорить.

Большинство семейных проблем, по крайней мере как мне сказали вначале, начиналось с Дугласа. Ему были свойственны неприятные колебания настроения. Мужчина много выпивал – около бутылки вина ежедневно. Он был очень активным биржевым брокером и добился значительных финансовых успехов, каждый год выходя на шестизначные суммы. В своем деле он был настолько хорош, что ему давали большую свободу действий, несмотря на разногласия с руководством. Перед тем как стать брокером, Дуглас был джазовым музыкантом и до сих пор с удовольствием сочинял музыку. Еще он любил готовить и при любой возможности устраивал обеды, а также пытался много заниматься с детьми. В общем, времени на Мелани у него оставалось немного, но, по ее словам, хватило бы и этого, если бы он действительно был с ней, а не исчезал, когда ему захочется. Если Дугласа увлекал какой-то новый проект, идея, более сильный стимул, он мог пропасть в любую минуту.

Мелани полагала, что у Дугласа проблема в интимной сфере и алкоголем он пытается ее лечить. Мужчина же считал, что ему просто нужно немного свободы и личного пространства, чтобы быть самим собой, сочинять музыку, пить вино, готовить и думать о своем. Он признавал, что с ним бывает нелегко, но утверждал, что над этим работает.

Когда мы обратились к прошлому Дугласа и собрали больше данных, стало ясно, что среди всего прочего он, несомненно, страдает СДВ. Налицо были все характеристики «искателя острых ощущений», оставшегося без структуры и рутины: он человек творческий, полный энергии, неутомимый, легко отвлекающийся, импульсивный, ищущий стимуляции разными способами, временами заинтересованный, временами «отключающийся», с переменчивым настроением, независимый и тревожный.

Когда я объяснил Дугласу и Мелани, что такое синдром дефицита внимания, в комнате повисла пауза. Пара переглянулась, а потом они расхохотались.

– Это про меня! – воскликнул Дуглас. – Прямо в точку!

Мелани наклонилась и похлопала мужа по коленке.

– То есть для всех твоих выходок есть название? Дорогой, есть надежда?

Потом она посмотрела на меня.

– А с этим можно что-то сделать?

– Я думаю, что можно. Но сначала давайте еще немного побеседуем.

Любопытство и восторг были такими сильными, что сеанс продолжался в два раза дольше обычного. После этого Дуглас написал мне письмо, отрывок из которого я привожу ниже.

«Должен сказать, что описание моей личности как “классической” для больного СДВ стало полезной метафорой. По сути, это одно из самых выдающихся открытий моей жизни. Когда я услышал эту метафору, внезапно понял, что же происходило со мной более тысячи с лишним раз».

Затем он описал некоторые из своих проблем.

«У меня всегда были хорошие оценки по английскому, но однажды стало ясно: я настолько не могу понять прочитанное на одном из уроков, что не в состоянии ответить ни на один вопрос к тексту. Снова и снова перечитывал этот отрывок, но в пятый раз понимал его не лучше, чем в первый. Единственный раз в жизни я схитрил и заглянул в ответы… До сих пор помню чувство стыда, и оно потом посещало меня много раз. Даже теперь чтение дается мне с трудом, особенно учитывая, что моя профессиональная деятельность связана с документами. За последние годы я как минимум трижды просил врача выписать новые очки и контактные линзы, чтобы “решить” проблему с чтением, хотя, в сущности, все сводится к тому, что я начинаю читать страницу, понимаю три строчки, а затем вдруг обнаруживаю, что прочел уже все, но не помню ни слова.

До конца одиннадцатого класса я ни разу не был в школьной библиотеке и подобных местах. Три класса подряд закончил на одни пятерки и рассуждал так: “Думаете, это называется хорошо учиться? Погодите, в выпускном классе я себя еще покажу”. Я стал ходить в библиотеку и приложил все силы, чтобы поступить в Гарвард. Правда, я старался как никогда, но, например, в конце семестра на экзамене по математике получил всего пятьдесят баллов, хотя прежде не опускался ниже девяноста. Еще я не сдал историю, потому что ничего не помнил, и в результате весь год у меня были проблемы по всем предметам, за исключением английского. Я мечтал о подготовительном курсе университета, и вдруг оказалось, что все пропало, и я не окончил даже среднюю школу.

Похожая ситуация была в музыкальном училище. Я много писал для других студентов, посвящал им свои произведения. Одна валторнистка попросила сочинить что-нибудь для ее выступления через семь-восемь месяцев. Прежде я занимался этим без определенного графика и писал произведения меньше чем за месяц. Но ее просьба подействовала на меня странным образом. Я не только не смог ничего закончить, но даже не начал.

Такие случаи я называл случайными поражениями. Они меня невероятно нервировали, и во многом из-за этого появилось чувство (наверное, я испытываю его до сих пор), что все предыдущие успехи однозначно были подделкой, фальшивкой, обманом и самообманом, и неизбежно возникал вопрос: “Почему ты просто не признаешься, что ум у тебя еще слабее, чем зрение? Может, лучше поддаться?” Но я почему-то не поддавался.

После этого было много случаев, когда из-за внешнего давления я на какое-то время совершенно терял способность сосредоточиться и впадал в серьезную депрессию, которая характеризовалась прежде всего самобичеванием. Мелани считает, что это – мой самый главный “таракан в голове”. Она не может придумать, как вывести меня из такого состояния. Я всегда считал, что описать ощущения и мысли о себе слишком сложно. Как будто заранее слышу весь разговор, знаю все его повороты и зигзаги. Так зачем разговаривать? Оно того не стоит. Именно поэтому, когда Мелани пробовала помочь мне и поддержать, сталкивалась с нетерпеливым “Спасибо, не надо” и в результате подолгу чувствовала себя одинокой. В такие периоды я приходил домой, садился у телевизора и смотрел новости или слушал музыку до поздней ночи, не в состоянии произнести ничего, кроме односложных реплик. Я всегда считал, что смотрел телевизор прежде всего из-за интереса к текущим событиям, но теперь очевидно, что в моменты перегрузки любимое кресло в обычном уголке гостиной благотворно влияло на мой разум. Независимо от содержания вечерних новостей, это помогало разорвать негативную сверхсосредоточенность, в которую я впадал.

Если в такие периоды не было депрессии, я становился похож на гончую, ищущую стимулы. Когда я скверно себя чувствовал, снова начинал курить, несколько вечеров в неделю ходил на концерты громкого электроблюза, больше пил. Мелани считала, что все это просто признак деградации и что я в каком-то смысле сошел с ума. Но мне было ясно, что с помощью “погони за удовольствиями” я пытаюсь добиться хоть какой-то концентрации.

Последнее время я работал в Нью-Йорке аналитиком у особенно сложного руководителя. Однажды в пятницу после обеда мы с Мелани и детьми должны были поехать отдохнуть на выходные, но я сильно поссорился с этим человеком, Бобом. Это была последняя капля. Меня наш разговор так возбудил, что я всю дорогу и остаток вечера был просто не в состоянии разговаривать. Мелани это, конечно, очень не понравилось: она считала, что надо просто “взять себя в руки”. На следующий день мы с друзьями собирались кататься на лыжах. Но едва я подошел к подъемнику, как повернулся к Мелани и заявил, что мне надо домой. Я не просто хотел уехать: я должен был уехать. Не мог объяснить ни ей, ни себе, зачем мне это было надо, но знал, что не могу задержаться ни на минуту. Как обычно, мое поведение показалось ей совершенно неприемлемым, но Мелани прекрасно понимала, что меня не остановить. В пятидесяти километрах от нашего места нашел пункт проката машин, а в отеле сказал, что мне по медицинским соображениям нужно срочно вернуться в Бостон. Они выделили одного из младших сотрудников, чтобы тот довез меня до заправки, где была оставлена машина. Я добрался до Бостона, прослушал сводки о нападении Ирака на Кувейт и тут же направился в офис, где было все, что нужно для возвращения в “свежее”, “ясное” умонастроение: компьютеры, картотека, входящие документы, календарь и все остальное. В результате я смог успокоиться и поразмышлять о том, о чем не мог думать в окружении жены, детей и друзей.

Добравшись до офиса, понял: это именно то, что нужно. Однако выразить свои мысли не мог. По сути, я просто стеснялся говорить на эту тему, потому что и друзья, и Мелани позволяли себе пренебрежительные замечания о моей привычке работать по выходным. С тех пор как я стал самостоятельным человеком – сначала композитором, а теперь профессиональным финансистом, – всегда нуждался в том, чтобы ежедневно быть, так сказать, на посту, хотя бы часть дня. Это помогало сосредоточиться и включиться в работу. Тем не менее ни один из моих друзей, ни жена, ни дети такой потребности не испытывали и давно для себя решили, что подобное поведение можно изменить, если я чуть-чуть расслаблюсь. Мне не надо будет ходить в офис, освободится время для детей, и все будет прекрасно. Хотя я обожал проводить время с семьей, быть таким же отцом, как человек без СДВ, я просто не в состоянии. Совершенно очевидно, что без строгого расписания и времени наедине с собой – обязательно в одиночестве – я впадаю в панику».

Многие из симптомов Дугласа можно было бы объяснить и другими диагнозами: алкоголизмом, фобиями, тревожным, депрессивным или обсессивно-компульсивным расстройством, но ни один из этих вариантов не объяснял его симптомов так хорошо, как синдром дефицита внимания. Проблемы с чтением в школе довольно типичны для СДВ. У него могла быть и дислексия, но то, что он «выключался» через несколько строчек, – очень характерный признак. Его независимость, потребность делать все по собственному графику, в удобное время тоже свойственна больным СДВ, равно как и его плохая переносимость фрустраций и ощущение нереальности происходящего. Когнитивные нарушения обесценивали в его глазах любые успехи и больно били по самооценке.

Мы видим, как сложно было Дугласу вытерпеть напряжение в отношениях, в том числе выразить свои ощущения Мелани. «Я всегда считал, что описать ощущения и мысли о себе слишком сложно. Как будто заранее слышу весь разговор, знаю все его повороты и зигзаги. Так зачем разговаривать? Оно того не стоит». Это не значит, что он не мог запланировать разговор. Мог, конечно. Но именно неизбежное напряжение, связанное с выражением собственных ощущений, вызывало тревогу. Построить объяснение от А до Я – несложное на первый взгляд задание – многих людей с СДВ раздражает. Они способны удержать в уме информацию, но им не хватает терпения последовательно ее изложить. Это слишком нудно. Куда лучше сказать все сразу. Иначе, как говорит Дуглас, оно того не стоит. Скучно.

Стоит отметить и другие симптомы. Дуглас лечил депрессивное настроение с помощью насыщенной жизни и алкоголя, а тревожность снимал благодаря структурированию. Побег с горнолыжного курорта домой, в порядок любимого офиса, у кого-то мог указать на проблему в интимной сфере, а у кого-то – на своего рода агорафобию[22]22
  Агорафобия – навязчивый страх, боязнь открытых пространств. Прим. ред.


[Закрыть], но для Дугласа это был способ справиться с тревожностью, которую порождала неупорядоченная жизнь в горном отеле.

В восьмой главе, посвященной лечению синдрома дефицита внимания, мы увидим, как бывает важен порядок, а его отсутствие нервирует детей и взрослых с этим заболеванием. Дуглас искал структуру регулярно. Ему отчаянно не хватало ее в той поездке на курорт. Хотя нам всем в жизни нужен внешний каркас – немного предсказуемости, рутины, организации, – больные СДВ нуждаются в нем гораздо больше, чем большинство из нас, потому что им не хватает внутренней структуры. Их охватывает страх, что их мир в любой момент может рухнуть, и часто они живут на грани катастрофы, как жонглеры, которым бросили слишком много шариков. Их внутренний мир страстно жаждет уверенности, указателей, инструкций. Они нуждаются в опорах, к которым Дуглас тянулся в трудную минуту – компьютерам, картотеке, входящим документам, календарю, – потому что они убеждены: без этого их захлестнет хаос. Они нуждаются в порядке часто и очень сильно. Броситься с горнолыжного курорта домой, чтобы принять лекарство или уложиться в дедлайн, может и здоровый человек, но Дуглас вернулся, потому что там были его компьютеры и календари – созданные им опоры, чтобы обрести организованность и контроль над ситуацией. Без этих структур он чувствовал, как почва уходит из-под ног. Отчаянно, интуитивно искал он удовлетворение своих потребностей, и нашел лучшее лекарство. Можно живо представить, как он устраивается в кресле, протягивает руку к календарю, включает компьютер, проверяет входящие сообщения и облегченно вздыхает. Тревога отступает, а порядок успокаивает, как старый добрый друг.

Дуглас показал нам, как пользоваться структурой для «самолечения». Но как психотерапевту превратить структуру в метод терапии?

Специалист обязан вести себя активно и указывать пациенту, как реорганизовать свою жизнь. В отличие от методик, применяемых в психоаналитике, врач, занимающийся СДВ, должен предлагать конкретные варианты, способы организации, поддержания сосредоточенности, планирования, соблюдения графиков, расстановки приоритетов в предстоящих задачах и в целом борьбы с хаосом повседневности. Психотерапевт должен делать это не за пациента, а вместе с ним, чтобы тот мог научиться заниматься этим самостоятельно.

Психотерапевт может, например, предложить больному купить ежедневник, а потом поработать над его ведением или найти специалиста по финансовому планированию и напоминать о составлении плана. Такие действия – табу в большинстве видов традиционной психотерапии, но для больных СДВ они очень важны. Им нужны указания. Им нужна структура. Психотерапевт не должен говорить пациенту, на ком жениться, но он, несомненно, должен натренировать устраивать свидания.

Дуглас интуитивно чувствовал важность структуры. Я могу привести в пример самого себя как человека, который интуитивно понимал, что нуждается в структуре больше, чем кто бы то ни было. Задолго до того, как я узнал о своем диагнозе, понял, что без особого рода организационной поддержки не обойтись. На медицинском факультете я, например, во многом полагался на карточки, которые все четыре года помогали мне усваивать огромный объем информации. Карточки особенно выручали на первых двух курсах, когда студентов знакомят с базовыми медицинскими дисциплинами. Я разбивал предмет на сотни фрагментов и записывал на каждом листке один-два факта. Одну карточку запомнить было несложно, а поскольку я сосредоточивался на них последовательно, уже не приходилось бороться с непосильным на вид предметом целиком. Такая методика структурирования – разбивать большие задания на маленькие (в моем случае большой курс на небольшие карточки) – очень пригодится любому студенту, но в особенности больным СДВ, потому что крупные проекты и сложные дела быстро их подавляют. Узнав, что такое СДВ, я понял, что на протяжении всей учебы эффективно «лечил» у себя эту болезнь с помощью различных методик структурирования.

Когда Дуглас ближе познакомился с СДВ, смог доходчиво описать чувства, связанные с этим заболеванием. Одним из лучших оказалось изложение одного из снов.

«Я, Мелани и еще примерно двенадцать студентов сидим на лекции по химии. Преподаватель пятидесяти шести лет яростно выводит мелом на доске длинные ряды уравнений, определяет константы – x, y и z, а затем задумывается.

Через несколько минут он поворачивается к аудитории и пытается нас заинтересовать. По его словам, все написанное касается разработки цизимара, но он не поясняет ни что из себя этот цизимар представляет, ни для чего используется, ни почему нам должно быть интересно узнать, как его “разработать”.

Потом он решает уравнения, погружается то в одну, то в другую константу, очень скоро получает ответ – ноль и гордо оборачивается. Все присутствующие тоже переполняются гордостью.

Когда преподаватель начинает объяснять решение, я – видимо, единственный, кто не понял, ради чего все это было, – не очень громко спрашиваю: “Скажите, пожалуйста, что такое цизимар и почему мы хотим его разработать?” Но он не слышит, так как возбужденно рассказывает, что вышло в результате решения уравнения. Я спрашиваю еще раз, на этот раз громче, и привлекаю внимание. Он замолкает, смотрит на меня, и все тоже оборачиваются. “Цизимар используют для балансировки щебня”, – говорит он и возвращается к теме. Я делаю секундную паузу, полагая, что теперь все остальное прояснится. И я осознаю, что хорошо представляю себе щебенку и при этом понятия не имею, зачем кому-то может понадобиться ее балансировать. Поэтому я спрашиваю: “А зачем балансировать щебень и в каких случаях вы хотите это делать?”

Тут становится ясно: я сбил с мысли и преподавателя, и студентов. Но мне все равно надо знать, что происходит, потому что неприятно слушать рассуждения, не имея представления, о чем они. Преподаватель берет со стола похожий на ложку предмет, наполненный какой-то маслянистой черной солью, явно точно отмеренной, нависает надо мной и начинает напористо говорить. Оказывается, эта ложка цизимара – результат всего, что он только что объяснил, и в определенных обстоятельствах она используется для балансировки щебня. Все это время я пытаюсь понять, что он имеет в виду, но это безнадежно. И он, и все остальные понимают, а я нет. Поэтому я встаю, поднимаю руки к небу, говорю: “Это какая-то чушь! Я пошел!” – и выхожу из аудитории, зная, что все оставшиеся (возможно, за исключением Мелани) считают меня тупым.

Где-то в глубине души я догадываюсь, что не совсем глуп, хотя действительно так себя чувствую. Предполагаю, что надо немного отвлечься от этой ситуации, подышать свежим воздухом, и тогда проблема решится сама собой.

На самом деле в моей жизни часто все так и было».

Для меня сон Дугласа – один из самых ярких примеров непонимания, которое терзает многих больных СДВ. На самом деле мой пациент очень хорошо успевал по математике и химии, но бывали моменты, как в этом сне, когда из-за своей болезни он совершенно ничего не понимал. Чувство нарастающей паники; ощущение, что какую-то чушь выдают за связный разговор; боязнь, что мир погряз в бессмысленных рассуждениях, выдаваемых за содержательный обмен мнениями, – с этим неясным состоянием больные СДВ должны бороться изо дня в день.

Хотя Дуглас по-прежнему нуждался в индивидуальной терапии – лечение СДВ не сняло боли и всех его психологических конфликтов, – они с Мелани вышли из тупика. Применяя сочетание парной психотерапии, лекарственных средств и структурирования, Дуглас научился отчасти выносить напряжение; рассказывать жене о своих чувствах и слышать, что она ему говорит; научился планировать и предвидеть свои эмоциональные потребности, а не просто импульсивно на них реагировать. Многое в поведении этой пары стало понятно в контексте СДВ, и теперь Мелани меньше обижается на мужа. Когда Дуглас стал лучше слушать и общаться, реже «отключаться» во время разговора, то заметил, что его меньше тянет к алкоголю. Сначала он просто хотел сделать жене приятное, вознаградив ее за трудности, которые она из-за него испытывала, но позже ослабело и само желание выпить. В этой семье сейчас все хорошо.

* * *

Следующий случай познакомит нас с жизнью Сары, женщины, которой отец с малых лет говорил, что «у нее соображения, как у сойки», и главная ее проблема в том, что она «лентяйка». Хотя в душе она восставала против таких замечаний, что-то в ней принимало, впитывало эти колкости, встраивало их в образ самой себя. Теперь Саре пятьдесят, она замужем, дети выросли, и она занимается гончарным ремеслом. На консультацию женщина приехала из другого города: ее муж Джефф обнаружил у себя СДВ, и Сара пришла к выводу, что на многие из ее симптомов можно посмотреть так же.

Когда они вдвоем вошли в кабинет и сели, Сара быстро улыбнулась, чтобы сдержать слезы.

– Я не хочу плакать. Я говорила себе, что не буду плакать, – произнесла она.

– Если вы здесь расплачетесь – ничего страшного. Может быть, попробуете объяснить, чем вызваны эти слезы?

– Я очень долго, много лет считала себя глупой, хотя знала, что это не так. Вот, я принесла с собой список, – добавила она, доставая какие-то бумаги. – Записала все, что могла. Прочитайте, пожалуйста.

Она вручила мне помятые листы.

В первом пункте говорилось о леденцах от кашля. Я спросил Сару, что имеется в виду.

– Это история с леденцами, которые кто-то забыл в нашей машине. На следующий день я их заметила и подумала, что надо бы выкинуть. На первой остановке я уже забыла о них. Потом села в машину, снова увидела их и подумала, что выброшу на заправке. После заправки обнаружила, что леденцы так и лежат. Я весь день ездила, а леденцы все лежали и лежали в машине. Возвращаясь домой, я решила захватить их и выбросить, но, пока открывала дверь, снова благополучно об этом забыла. Когда же на следующее утро садилась в машину, меня приветствовали леденцы. Со мной был Джефф. Я посмотрела на конфеты и расплакалась. Муж спросил, в чем дело, и я сказала – в леденцах от кашля. Он решил, что я схожу с ума. «Но ты не понимаешь! Со мной всю жизнь так. Я что-то вижу и собираюсь сделать, а потом не делаю. Это не только с банальными вещами вроде этих леденцов. С серьезными делами то же самое». Вот почему я заплакала.

Это настолько классическая для СДВ история, что я стал называть постоянные сложности с выполнением только что составленных планов «признаком леденцов». Подобные ситуации возникают не столько из-за прокрастинации, сколько из-за того, что сиюминутная занятость отвлекает или мешает запоминанию. Человек может встать со стула и пойти на кухню за стаканом воды, а по пути забыть, зачем шел. То же самое проявляется и в большем масштабе: например, самое важное дело в расписании на день – сделать определенный звонок. Скажем, это имеет серьезные последствия для бизнеса. Вы собираетесь позвонить, вы хотите позвонить, вы не боитесь этого и даже настроились и чувствуете уверенность в своих силах. И тем не менее день идет, а вы так и не звоните. Невидимый щит прокрастинации словно отделяет вас от решения задачи. Вместо этого вы затачиваете карандаши, говорите с коллегами, оплачиваете какие-то счета, обедаете, отвлекаетесь на мелкие проблемы, перезваниваете куда-то, чтобы освободить время для важного звонка, и обнаруживаете, что день прошел, а вы так и не позвонили. Или другой пример: вы решили подарить супруге цветы, весь день держите это в уме, по-настоящему хотите купить букет и даже в метро представляете, в какой магазин зайдете, но в итоге жена открывает дверь, вы говорите: «Здравствуй, дорогая», – а цветов в руке нет. Иногда это происходит из-за подсознательного нежелания дарить цветы, но иногда, и намного чаще, чем думает большинство, виноват синдром дефицита внимания. Человек хочет и собирается что-то сделать, но просто не делает: этот «признак леденцов» весьма распространен у взрослых больных СДВ.

Остальное в перечне симптомов Сары было как будто взято из статьи о синдроме дефицита внимания.

• В детстве я любила помечтать на уроке.

• Папа называл меня «лентяйкой» и говорил, что у меня «соображение, как у сойки».

• Я получила 730 баллов на устных экзаменах в колледж, но не сдала работу вовремя и получила тройку по английскому.

• Люблю новизну, часто меняю интересы.

• У меня много идей, но мне сложно упорядочить их, чтобы воплотить.

• Рабочий стол завален.

• Я все забываю.

• Часто мне сложно подобрать слово, поэтому я могу сказать, что придет в голову, или просто молчу и глупо себя чувствую.

• Лучше всего мне работается в рамках: все должно вписываться в общую картину. По-моему, я всегда ищу структуру.

• Сложно идти по прямой. Я обычно сворачиваю к чему-то или кому-то.

• Считаю, что думаю не так, как большинство.

• Если на лекции не очень интересно, я обычно засыпаю.

• Проблемы с письмом. Иногда я пишу не то, что хочу, пропускаю буквы или они выходят неправильной формы.

• Уборка в ванной в субботу: смотрю на работу и чувствую, что ее слишком много. Включаю радио, чтобы развлечься. Потом музыка начинает меня раздражать, и я ее выключаю. Вспоминаю о работе и берусь за нее. Все идет нормально. Часто я чувствую, что мне надо пробить стену, чтобы заняться делом.

• Как бы я ни старалась быть организованной, меня всегда окружает беспорядок!

• Работа по дому напоминает какой-то поток сознания: перескакиваю от одного к другому без всякой логики, просто по расписанию.

• Всегда пытаюсь все организовать, но это дается нелегко. Если организовать не получается, не могу вспомнить, где что лежит.

• Легко теряю мысль.

• Жизнь кристаллизируется вокруг проектов. Они дают мне пищу для размышлений.

• Чувствую, что надо постоянно подталкивать себя, особенно чтобы начать чем-то заниматься.

• Люблю простые вещи, старинную музыку, не романтическую.

• Пропалываю сад, навожу порядок. Мне нравится этим заниматься.

• Опаздываю. Даже если у меня много времени, я всегда его чем-нибудь заполняю, а потом довожу все до последнего или теряю чувство времени. У меня нет ощущения проходящего времени.

• В душе я чувствую отчаяние. Подбадривания других людей не помогают. Я нуждаюсь в переменах.

• Двери и выдвижные ящики: никогда не закрываю за собой, потом возвращаюсь, замечаю и закрываю.

• Про себя я словно кричу: «Я не дура!»

• Меня легко обидеть и оттолкнуть.

• Плохо убираю за собой. Меня подавляет большой беспорядок.

• Есть общие проблемы с отвлекаемостью и неорганизованностью.

• Я спокойнее всего, когда делаю что-нибудь своими руками, например работаю в саду или на гончарном круге.

Познакомившись со списком Сары, я спросил, как она его составила.

– Я просто диктовала, а Джефф записывал. Что вы думаете по этому поводу?

– Думаю, ваш список можно использовать как листовку об СДВ у взрослых. Я просмотрел его, и почти все описывает клиническую картину. Но, конечно, не полностью.

Всегда есть что-то еще. Проблемы, особенно у взрослых, почти никогда не ограничиваются одним синдромом дефицита внимания. Трудности Сары – ее чувство отчаяния и непохожести, ощущение, что «внутри что-то нуждается в переменах», – были вызваны не только СДВ, однако успешное устранение этих проблем должно учитывать наличие синдрома. Саре необходимо было разобраться со своим чувством опасности, воспоминаниями о жестоком обращении со стороны отца, ощущением, что она не такая, как все. Занимаясь этими вопросами, она очень помогла бы себе, если бы поняла, как именно усложняет картину СДВ.

Мы начали медикаментозную терапию, но Саре она поначалу не помогала. Тем не менее большую пользу ей принесла уже постановка диагноза; понимание, что такое СДВ и как это заболевание объясняет многие ее симптомы. Ей также пригодились мои практические советы. Полный список я приведу в восьмой главе, а здесь упомяну лишь те, которые больше всего помогли Саре.

1. Вступить в группу взаимной поддержки или организовать ее.

2. Пытаться избавиться от негативных эмоций.

3. Часто пользоваться внешним структурированием: списками, напоминаниями, файлами, ежедневными ритуалами и т. д.

4. С бумажной работой следовать принципу «взялся – доведи до конца».

5. Устанавливать дедлайны.

6. Делать то, что получается хорошо, и не тратить время на попытки добиться успеха в том, что выходит плохо.

7. Понимать перемены настроения и уметь с ними справляться.

8. Предвидеть, что после успеха начнется депрессия.

9. Учиться стоять за себя. Взрослые с СДВ так привыкли к критике, что часто не могут отстаивать свои интересы.

10. Учиться подшучивать над своими симптомами – в душе и с окружающими. Если расслабленно подходить к синдрому в целом и уметь над ним посмеяться, другим будет намного проще вас понять.

В дополнение к поставленному диагнозу, обучению и практическим советам я направил Сару к психотерапевту в ее районе и согласился при необходимости консультировать по телефону. После того как она уехала, я корректировал ее лекарственную терапию, пытаясь подобрать правильный режим. Сначала назначил антидепрессант дезипрамин, потому что, в отличие от стимуляторов, его надо принимать всего раз в день и он часто дает более равномерный эффект. Я начал с очень низкой дозы – 20 мг в сутки, но это почти не дало результата. Нет единого мнения, сколько дезипрамина нужно назначать пациенту. Обычная дозировка при депрессии варьируется от 100 до 300 мг в сутки, однако я пришел к выводу, что при СДВ бывают эффективны значительно меньшие дозы. И так как они вызывают меньше побочных эффектов, обычно я начинаю с 10–20 мг в день. Для Сары я постепенно довел дозу до 40 мг в сутки, что привело к серьезным улучшениям, о которых она пишет ниже. После довольно длительного курса консультирования и правильного подбора лекарств я получил от Сары следующее письмо.