Текст книги "Заклятие дома с химерами"

9
Акушерские щипцы

Из медицинского журнала доктора Аливера Айрмонгера

Среда, 9 ноября 1875

Пациентка Розамуть Пурлер Айрмонгер, возраст 57 лет, тяжелое недомогание. Желтизна в глазах. Любое положение вызывает дискомфорт. Пациентка говорит о болях во всем теле. Она все время пытается что-то нащупать, но, какие бы предметы ей ни давали, ее это не успокаивает. Я клал перед ней другие медные дверные ручки, но это лишь приводило ее в еще больший ужас. Она считает, что скоро во что-то превратится. Ее не успокаивает ничего, кроме лекарств.

Четверг, 10 ноября 1875, 10 часов утра

Крайний упадок сил. Пациентка вообще не встает. Боится, что может стать чем-то в любую минуту. Она причитает о возвращении Старой Болезни. Говорит, что ее брат заболел ею в семилетнем возрасте и превратился в вантуз. Она не успокаивается, хотя ее страхи, несомненно, преувеличены. Если бы она только успокоилась! Но пациентка вбила себе в голову, что ужасный недуг вернулся, и ничто не убедит ее в обратном.

Четверг, 10 ноября 1875, 11 часов вечера

Симптомы сильно изменились. Холод по всей поверхности тела. Глаза впали. Тело меняет цвет, становясь иссиня-черным, чего раньше не наблюдалось. За прошедшие пять часов она не произнесла ни слова. Пациентка смогла заснуть, и, похоже, ей стало легче. Пульс не прощупывается.

10
Медная дверная ручка

Повествование Люси Пеннант продолжается

Угрюмая тучная Айрмонгерша средних лет, с ногами, покрытыми следами от укусов насекомых, толкала меня вверх по лестницам. Она двигалась быстро, и мне было сложно запомнить обратный путь. Все лестницы были разными: одна – каменная, другая – из ржавого железа, третья – деревянная, с избитыми и выщербленными ступенями. Четвертая тоже была сделана из дерева, но ее покрывал толстый слой пыли, а поверх него лежала ковровая дорожка с прижимными прутьями.

– Это бессмысленно, – сказала я.

– Для тебя, – сказала Айрмонгерша.

– Почему он так построен? – спросила я.

– Потому что им так нравится. – Айрмонгерша вытерла нос рукавом. – Это их дом. Многих тошнит в первые несколько раз, когда они поднимаются на верхние этажи. А некоторых тошнит всегда, сколько бы они туда ни ходили. Их тошнит, даже если они работают в дневное время. У тебя есть ведерко, Айрмонгер, и ты всегда можешь им воспользоваться.

– Нет, не думаю, что меня затошнит, – сказала я. – Я бы хотела осмотреть дом.

– Ни в коем случае! Оставайся в тех комнатах, в которые я тебя отведу. Тебе не следует шататься по дому. Не следует. Если ты заблудишься, ни в коем случае не иди наверх. Если ты пойдешь туда, то в конце концов окажешься на чердаке, понимаешь? А на чердаке живут летучие мыши. Они кусачие и очень опасные. Так что не заблудись. Ни в коем случае. Миссис Пиггот!

– Сколько их там?

– Много.

– Должно быть, Айрмонгеры очень богаты. И, должно быть, их довольно мало, – сказала я, вспомнив, сколько пустых комнат нам попалось по дороге.

– Миссис Пиггот!

– И, похоже, они немного застенчивые.

– Пиггот! – рявкнула она и, остановившись, обернулась ко мне. – Ты когда-нибудь видела кого-нибудь из Семьи, настоящего ее члена? – спросила она меня.

– Да, – сказала я. – Каспера Айрмонгера.

– А! Но он не живет в доме, так что он не считается.

– А вы видели кого-нибудь, кто считается?

– Издалека, – сказала она. – Я видела одного из них с большого расстояния. Он шел прямо на меня и очень напугал. Я сумела спрятаться под диваном, где просидела несколько часов, пока не убедилась в том, что он ушел.

– Зачем? Что бы случилось, если бы вы не спрятались?

– Я не хочу об этом думать.

– Почему?

– Они странные!

– И что бы это значило?

– И быстрые!

– Ну, и я тоже.

– И злые!

– Правда? И что они делают?

– Забирают. Они забирают.

– Хотела бы я увидеть одного из них.

– Миссис Пиггот!

– Что случится, если я повстречаю одного из них, когда буду чистить камины?

– Ты должна будешь спрятаться.

– А если я не успею спрятаться?

– Такого быть не может.

– Почему?

– Потому что они сейчас спят, иначе бы нас сюда не пустили, – сказала она. – Ты не должна задумываться о них даже на минуту. Просто сделай свое дело как можно быстрее – и бегом вниз. Когда ты это сделаешь, ночь уже закончится. А если ты что-то увидишь, если что-то приблизится к тебе – прячься. Как можно скорее. Не попадайся никому на глаза и держи свое ведерко наготове. Если что-то подойдет к тебе совсем близко, бей его, девочка моя, бей его.

– Но что может подойти ко мне?

Однако она лишь снова позвала миссис Пиггот.

Вскоре я осталась в одиночестве. Поначалу меня это ничуть не смутило. Вокруг меня было лишь пустое пространство. Но вскоре я поняла, что я здесь не одна. Кроме меня был еще и Дом.

По дороге я видела маленькую столовую, комнату для завтраков, гостиную с единственным красным диваном и комнату, прозванную Солнечной из-за того, что в ней было больше окон, чем в большинстве других комнат. Но она производила гнетущее впечатление, потому что оконные стекла были покрыты толстым слоем грязи. Ничего больше я понять не сумела, потому что шедшая рядом со мной старая Айрмонгерша громко пыхтела и все время меня поторапливала. Но и теперь, когда я осталась на верхних этажах одна, вокруг меня отнюдь не было тихо. Водопровод сердито шумел, из всех углов дома доносилась возня животных. Они ползали между стенами, все время что-то жуя. Мне стал понятен смысл совета всегда держать совок под рукой, но бить им только при реальной необходимости, в целях самозащиты. Ведь если я убью крысу или чайку, я сама должна буду убрать за собой. К тому же их тушки нельзя было выбрасывать – шкурка могла бы пойти на пальто, перьями можно было писать или набивать подушки. Мясо тоже можно было использовать, а из скелетов варить клей. Ничего не должно было пропасть зря.

Гораздо хуже животных были другие звуки – звуки, издаваемые спящими Верхними Айрмонгерами. Их дыхание неслось по дымоходам прямо мне в лицо. В доме, вне всяких сомнений, должно было быть много привидений. Я бы не удивилась, если бы здесь собрались все привидения Лондона, превратив поместье в одну большую игровую комнату. Я старалась об этом не думать. Но когда чистишь камин, повернувшись к комнате спиной и не имея возможности сбежать, трудновато отделаться от ощущения, что за тобой кто-то наблюдает. Я держала голову низко, а в руке у меня был совок для угля. Зажигая свечи, я убеждала себя, что их свет создает маленькие островки безопасности. Еще я пыталась напевать песенки, которые знала:

 
Я подняла монетку,
Себе ее взяла,
А та была волшебной,
Жизнь из меня пила.
 

Это не слишком помогло.

 
Сплюнь мокроту
И гной. Ходить-то можешь
В Форличингемских кучах?
О, как я невезуча!
 
 
Треснут ребра,
И кто тебе поможет?
Расколется твой череп, и в тишине унылой
Вся Филчингская Свалка, как братская могила.
 

Эта песня тоже не помогла. Больше я не пела. «Миссис Пиггот», – сказала я себе, и мне полегчало.

Наверху было огромное количество вещей. Названий многих из них я даже не знала. Мне нравилось брать в руки странные предметы, стоявшие на каминных полках, столиках. Эти безымянные вещи были очень приятными на ощупь. Небольшие портреты несчастного вида людей, заключенные в рамы силуэты нескладных мужчин и женщин. В уголке каждой картины была черная лента, прижимавшая срезанный локон. Резные табакерки, миниатюрные дома из зубочисток, серебряные компасы, жезл из слоновой кости, маленькие книжки с позолоченными корешками…

На верхних этажах было множество вещей, навевавших как печаль, так и радость. Мне было очень жаль оставлять их. Пару раз я даже клала кое-что в карман, чтобы почувствовать, каково это – иметь такое при себе. Ощущение веса этих предметов было очень приятным и утешающим. Но самым сильным было желание ощутить в руке что-то, похожее на маленькую коробочку, которая тарахтит, если ее встряхнуть. Мне очень хотелось иметь такую вещь.

Это случилось в Солнечной комнате. Сейчас я не могу вспомнить все детали. Я тогда стояла у камина. Я не слышала ни удара, ни грохота. Видимо, я каким-то образом ее сшибла. Другого объяснения нет, потому что она появилась там на ровном месте. Что-то лязгнуло о пол и покатилось ко мне. Я перепугалась так, как не пугалась еще ни разу в жизни. Я чуть не вскрикнула и едва не ударила ее. Она остановилась прямо передо мной так, словно искала меня. Или же я искала ее.

Дверная ручка. Медная, с торчащим из нее стержнем. Я поняла, что это та самая ручка, которую все ищут, та самая, что принадлежала кому-то по имени Розамуть, и подумала, что эта Розамуть была бы рада получить ее обратно. Но тут мне пришло в голову, что я могла бы взять ее себе ненадолго. Я скоро отдам ее, просто поношу с собой несколько дней. Ее не хотелось выпускать из рук. Хотя это была дверная ручка, просто дверная ручка – она была блестящая, и за нее можно было держаться. А человек чувствует себя гораздо лучше, когда ему есть за что держаться. Я скоро ее верну, подумала я, обязательно верну. Но не сейчас.

Она мне понравилась. В этом было что-то личное.

И я продолжила свой путь на пару с дверной ручкой. Я завернула ее в свои густые волосы и заколола их заколкой. Я много раз делала так в Филчинге. Сверху я надела чепчик. Под ним ее точно не увидят – да и без него тоже. Моя голова выглядела лишь чуть более бугристой, нежели обычно, совсем чуть-чуть. Ненадолго, сказала я себе, а затем я ее отдам. Я вернулась к своей работе. С дверной ручкой я чувствовала себя гораздо лучше.

Я как раз чистила очень грязный камин в учительской, когда внезапно почувствовала, что на меня кто-то смотрит. Я повернулась к двери и увидела кого-то, кого-то ужасного.

Это был призрак.

Призрак мальчика болезненного вида. Я была уверена, что он пришел за мной. Он стоял в дверном проеме, ужасный мальчик с аккуратным пробором и огромными кругами под глазами. Его рот был очень широким, а голова казалась слишком большой для его плеч. И я подумала: нет, я не буду стоять здесь столбом. Я так долго боялась увидеть призрака, что увидеть его в реальности оказалось не так страшно. Я не позволю этому несчастному существу подкрадываться ко мне каждый раз, когда я буду подниматься наверх. Мне нужно сказать ему, чтобы он убирался, что я этого не потерплю. Я схватила совок для угля. Мои руки дрожали. Подойдя к призраку, я ударила его. Ударила совком. И совок действительно во что-то врезался. Во что-то материальное. И это был не дверной косяк. Я попала мальчику по уху. На нем даже выступило немного крови.

Возможно, это был не призрак.

Да, возможно.

Да.

Это не призрак. А раз не призрак, то один из членов семьи. Я только что ударила Верхнего Айрмонгера. Крови было совсем немного, но этот Верхний Айрмонгер поднял невероятный шум, а я без остановки говорила, как мне жаль, пока он держался за свое ухо так, словно я его отрубила.

Когда он немного утихомирился, я стала умолять его не говорить никому о происшедшем. «Пообещай, что не выдашь меня», – повторяла я.

Продолжая держаться руками за ухо, он сказал:

– Меня зовут Клод. Думаю, ты обо мне слышала. Я сын Айрис.

– А меня зовут…

– Я знаю, как тебя зовут, – сказал он нетерпеливо. – Тебя, конечно же, зовут Айрмонгер.

– Меня зовут Люси Пеннант.

– Правда? Тебя правда так зовут? Ты в этом уверена? Я не знал, что у слуг внизу есть имена, не считая дворецкого и ему подобных.

– Есть. И мое имя – Люси Пеннант. Лучше тебе об этом не забывать.

– Для тебя это важно, не так ли?

– Да, важно!

– Не нужно так сердиться.

Сначала я подумала, что это было очень разумно с моей стороны – сказать ему свое имя, ведь голова одного из Верхних Айрмонгеров – это идеальное хранилище. Но затем мне пришло на ум, что я поступила чрезвычайно глупо. А если он скажет миссис Пиггот, что служанка по имени Люси Пеннант не только заговорила с ним, что было строго запрещено, но и назвалась ему своим запрещенным именем, да еще и ударила его совком для угля?!

– Но в тебе есть еще кое-что необычное, не так ли? – спросил он.

– Надеюсь, – сказала я.

– У тебя есть предмет рождения.

– Да, – сказала я. – Да, это…

– Но у слуг нет предметов рождения.

– Есть. Их держат внизу, в комнате миссис Пиггот.

– Тогда, наверное, это совок, – сказал он, но через мгновение исправился. – Нет, не совок. И не ведро. Возможно, это твой чепец?

Он нахмурился. Каким-то образом он знал, что у меня под чепчиком лежит дверная ручка, но как? Правильно сказала старая Айрмонгерша: они странные.

– Как давно ты в Доме-на-Свалке, Люси Пеннант? Похоже, ты не знаешь правил.

– Со вчерашнего вечера.

– Значит, до вчерашнего вечера ты жила где-то еще?

– Я должна была где-то жить все это время, разве нет?

– Ну да.

– Каждый где-нибудь живет, не так ли?

– Каждый.

– Ты всегда где-нибудь находишься.

– Да, да, успокойся. Между прочим, не у тебя из уха течет кровь. И попытайся запомнить, что ты слуга, а я – нет. Но возвратимся к нашему разговору. Существует много разных мест, не так ли? Множество. Однако, понимаешь ли, я за всю жизнь никуда отсюда не выходил.

– Это место довольно большое. Очень большое.

– Пожалуй, соглашусь. Но я спрашивал о том месте, Люси Пеннант, где ты была вчера. На что оно похоже?

– Поменьше.

– Правда? Интересно. А можешь ли ты сказать о нем что-нибудь еще?

– Что ты хочешь узнать?

– Все.

– Это много, не правда ли?

– Ну да, – сказал он. – Если ты не против. Ты могла бы начать прямо сейчас.

– А мне-то что с этого?

– Не знаю. Возможно, я никому не скажу, что меня ударила служанка.

– Покажи мне дом. Я здесь новенькая, и я заблудилась. Покажи мне его.

– Ты бывала в Лондоне?

– Бывала.

– Ты знаешь Лондон?

– Конечно.

– Ты могла бы мне о нем рассказать?

– Значит, обмен? Ты покажешь мне дом, а я расскажу тебе все о Лондоне?

– Да-да, ладно. Не будем медлить. Это учительская.

– Это я уже знаю. Расскажи мне что-нибудь еще.

– Расскажу. У дома семь этажей. Точнее, восемь, если считать все. Шесть главных лестниц. Сколько задних, я точно не знаю. Четыре обеденных зала, три длинных галереи. В доме множество сокровищ, огромные коллекции.

– Покажи мне их.

– Скажи мне, каков твой предмет рождения, – сказал он.

– Спичечный коробок. Покажи мне какую-нибудь коллекцию.

– Что за коробок? Он большой или маленький? Сколько в нем спичек?

– Не знаю. Я их не видела. Он обмотан лентой, на которой написано: «Опечатано для вашего удобства».

Внизу позвонил колокол, и я поняла, что мне нужно спешить.

– Мне нужно идти. Мы заключили сделку, не так ли? Пришли к взаимовыгодному соглашению.

– Да, пришли.

– Хорошо. Мы выполним его следующей ночью. А сейчас мне нужно идти.

– Завтра ночью?

– Да, завтра, если ты этого хочешь.

– Я приду и разыщу тебя.

– Ладно, ладно, хорошо.

Я вдруг задумалась: что у него на той цепочке, которая свисает из кармана его халата?

– Спокойной ночи, – сказала я ему.

Он тоже сказал. Он сказал: «Спокойной ночи, Люси Пеннант».

Так я впервые повстречала Клода Айрмонгера.

11
Щипцы для носа

Повествование Клода Айрмонгера продолжается

Люси Пеннант у меня в голове

Ее зовут Люси Пеннант. Она чистит камины в некоторых комнатах после того, как мы ложимся спать. Со многими из суетящихся по дому, убирающих его, пахнущих мылом, полирующих мебель, отскребающих полы, отбеливающих простыни, чистящих обувь, гладящих одежду, крахмалящих воротнички и дезинфицирующих помещения от блох Айрмонгеров, со многими из тех, которые с наступлением дня скрывались вместе со своими щетками и совками где-то на подвальных этажах Дома-на-Свалке, я даже не имел возможности поговорить. Я думал, что они ведут ночной образ жизни. Нам не положено было спускаться на нижние этажи. Если кто-то пытался это сделать, дядюшка Тимфи дул в свой свисток, да и мистер Старридж тогда был очень недоволен. Поэтому я редко видел этих людей. У них не было имен, с помощью которых к ним можно было бы обратиться. Я мог не думать о них месяцами, словно это подвальные крысы стирали наше белье, убирали наш дворец и выносили из него весь мусор. Но теперь я увидел одну из них – чудесного мотылька, прилетевшего на свет свечи. В нашем доме, в двух шагах от моей собственной комнаты.

– Я видел Люси Пеннант этой ночью. Она ударила меня своим ведерком. Она приехала из Лондона. Я слышал голос ее Предмета, но не мог разобрать его имя, – прошептал я.

Что еще я могу о ней рассказать? У нее зеленые глаза. Она чуть старше меня и чуть выше. Но я могу вырасти, так что это не имеет особого значения. Пайналиппи просила меня вырасти, но я больше не хотел думать о ней. Я хотел думать о Люси Пеннант. Она решила, что я призрак. Я напугал ее. Не припоминаю, чтобы мне когда-нибудь кого-нибудь удавалось напугать. Я должен узнать имя ее Предмета. Я начинаю понимать человека гораздо лучше, когда узнаю, чем является предмет его рождения и как его зовут.

Секрет от Туммиса

Ранним утром следующего дня кузен Туммис постучал ко мне в комнату.

– Туммис, – сказал я. – Туммис и Хилари, войдите и закройте дверь. У меня для тебя невероятные новости. Просто чудесные. Закрой дверь.

– Что такое, Клод?

– Хилари Эвелин Уорд-Джексон.

– У тебя течет из носу. Привет, Хилари.

Туммис вытер нос манжетой рубашки.

– Думаю, Лейка может вернуться этой ночью, – сказал он. – Ведь может же, правда? Я искал ее, ходил по всему дому, но не нашел и следа. Я не хочу, чтобы ее поймал Муркус, он дежурил прошлой ночью. Сегодня дежурит Дювит, и, возможно, мне повезет. Но я думаю, что Лейка сама вернется домой, когда устанет.

– Обязательно вернется, – сказал я.

– Расскажи мне свою новость, Клод. Я очень хочу ее узнать.

– Туммис, – спросил я, – у тебя когда-нибудь было такое, чтобы все твое тело зудело, чтобы ты раз за разом вытирал нос и смотрел на дверь, ожидая, что она вот-вот откроется и перед тобой появится кто-то невероятный. Это будет твоя собственная история, а не чья бы то ни было еще, и ты будешь играть в ней, будешь главным героем, а не эпизодическим персонажем в чужой опере. Твоя история. Твоя. Тебе когда-нибудь хотелось быть главным героем в своей собственной истории?

– Чего ты ко мне привязался, Клод? Да еще и с утра.

– Твоя история, Туммис, подумай об этом. Твоя собственная. Как бы это было?

– История Туммиса? Как такое возможно?

– Моя история пришла ко мне, Туммис. Я так думаю.

– О, Клод!

– О, Туммис!

– Ты должен мне все рассказать. Как она? Как прошло Сидение? Я знаю, что она выглядит довольно крупной и грубоватой, но ведь она не оказалась такой на самом деле, правда?

– Прекрати! Прекрати немедленно, Туммис Гердж Ойлим Мерк Айрмонгер. Пайналиппи – это не моя история. Я говорю не о Пайналиппи. Моя история о совершенно другом человеке.

– Не может быть.

– Может, Туммис. У тебя течет из носу.

– Спасибо. Так что это за история?

– Ну… – сказал я и засомневался. Я не хотел случайно все разрушить. Я вдруг подумал, что это очень новое и деликатное дело. И я не сказал Туммису правду. Обычно я рассказывал ему обо всем, но сейчас почувствовал, как между нами возникла пропасть. И она стремительно разрасталась. Я чувствовал это, но не пытался ее сократить. – Я еще не совсем разобрался. Не хочу наломать дров, пока не буду уверен. Но могу сказать, что в деле замешан рыжий цвет.

– Рыжий? Правда?

– Рыжий и зеленый.

– Грязновато-коричневый?

– Да нет же.

Снизу донесся гудок отправлявшегося в Лондон поезда.

– Скажи мне, Клод, пожалуйста, скажи.

– Перси Хочкис.

– Это Аливер, – прошептал я. – Он пришел за мной.

– Расскажи мне, Клод. Скорее, прошу тебя.

Раздался стук в дверь.

– Клодиус, – послышался голос. – Я могу войти?

– Вот черт, – прошептал Туммис нервно. – Черт.

Дверь открылась. Перед нами стоял дядюшка Аливер.

– Мне показалось, что я слышал голоса, – сказал он. – Разве ты должен быть здесь, Туммис?

– Нет, дядя.

– Ты утомляешь его, Туммис. Он легко устает.

– Я сегодня вполне хорошо себя чувствую, дядя, – сказал я.

– Бедный Клод, ты не крепче одуванчика.

– Что такое одуванчик? – спросил я.

– Это не должно тебя волновать. Некоторые из нас, Туммис, были рождены не такими крепкими, как ты, колокольня.

– Он похож на Монумент, дядя? – спросил я. – На статую, возведенную в 1677 году в память о Великом лондонском пожаре? Ту, что двести два фута в высоту? Ту, что стоит на пересечении Монумент-стрит и Фиш-стрит?

– Да, – сказал он. – Очень похож. А ты много читал, Клод.

– Да, дядя, много книг о Лондоне.

– Прости, дядя, – сказал Туммис. – У него было Сидение, понимаешь, и я…

– Больше мне здесь не попадайся.

– Не попадусь, дядюшка.

– Вот и иди.

И несчастный аист ушел, обиженный и весь в соплях.

Дядюшка по имени Аливер

Мой дядюшка Аливер снабжал нас сиропами, микстурами и пилюлями, которые выглядели как помет животных и пахли так же. Дядюшка Аливер был врачом, водопроводчиком человеческих внутренностей, и все его мысли были направлены внутрь. Смотря на человека, он видел лишь то, что находится у него внутри, его выделения и особенности коагуляции, его почернения и синюшность. В его воображении были лишь ожоги и сыпь, его заботили лишь боли и опухоли, ноющие суставы, простуды и грибок, язвы и перекрученные яички, гнилые зубы, ноги и кишки, желудочные спазмы, вросшие ногти и кожные наросты. Вся его общительность распространялась только на больных. Ему были небезразличны лишь они, и лишь к ним он относился с любовью. Он решительно не понимал молодых, здоровых и жизнерадостных людей с крепким сном. Они были ему не интересны. Он познавал людей лишь по их болезням. Он дружил лишь с теми, у кого были простуда, костная мозоль, катаракта, рак, сибирская язва, киста, каталепсия[6]6
  Патологически длительное сохранение приданной позы, часто именуемое психиатрами «восковой гибкостью». Наблюдается при некоторых формах шизофрении. (Примеч. ред.)


[Закрыть] или кретинизм. Лишь ими он восхищался и лишь о них беспокоился. С больными он был любящим, заботливым и терпеливым, со здоровыми – грубым, слепым, глухим и ужасным. Когда его больные выздоравливали, он сразу поворачивался к ним спиной. В такие минуты он был совершенно несчастным, он уже тосковал по болезни, которую скрепя сердце помог вылечить. Дядюшка Аливер когда-то был женат на тетушке Джоклан. Их брак не был счастливым до тех пор, пока бедная тетушка Джоклан не подхватила антракоз[7]7
  Заболевание легких, возникающее вследствие оседания в них большого количества угольной пыли. (Примеч. ред.)


[Закрыть]. С тех пор он ни на минуту не покидал тетушку до самой ее смерти.

Со мной дядюшка Аливер обычно был очень внимательным и чутким. Он за меня очень волновался и так заботился о моей голове, что мне хотелось, чтобы его внимание к ней ослабло. В те же дни, когда он говорил со мной коротко и резко, я понимал, что мне лучше. Он был первоклассным медиком, знавшим все о работе человеческой единицы.

– Похоже, ты не выспался, – сказал дядюшка Аливер. Он потрогал мой лоб и послушал мое сердце, а затем выложил недельный запас пилюль. После этого, не считая нескольких коротких вопросов, его визит обычно заканчивался. – Бедная Розамуть, Клод. Она так страдает. У нее выпадают волосы, а кожа темнеет.

– Да, бедная тетушка.

– Из-за нее весь дом вверх дном. Мой брат Ричид считает, что видел, как по его спальне бегала деревянная резьба, но я думаю, что виной всему выпитый им бокал бордо. Мистер Грум сообщил о внезапном свертывании продуктов, начиная с молока и заканчивая марципанами, а висевшая в кладовке свиная туша будто бы внезапно пошла странными синими полосами. Не говоря уже о том, что ребенок кузины Лолли, которого она назвала Кеннифом в честь своего отца, родился очень слабым. А тетушка Оммебол Олиф, твоя многоуважаемая бабушка, постоянно пребывающая в отвратительном настроении, дала несчастному ребенку в качестве предмета рождения кусок стружки от карандаша. Не думаю, что он доживет до следующего утра. И конечно же, проснувшаяся Свалка. Этого достаточно, чтобы заставить нервничать любого. Не припомню таких неприятностей со времени пропажи Риппита. Впрочем, ты не меняешься. Неизменный Клод.

– Я прислушивался к дверной ручке, но так и не сумел ее обнаружить.

– Она должна где-нибудь быть. Клод, возможно, мы могли бы побегать по дому и посмотреть, что ты сможешь услышать. Только тихо, Тимфи не нужно об этом знать. Да, думаю, мы могли бы. Ты не против, Клод? Тебе не нужно будет идти на уроки.

– Конечно, дядя.

– Кстати, как прошло твое Сидение? Я забыл спросить. Хорошая девушка?

– Думаю, все прошло нормально. И, дядя, во время Сидения…

– Думаю, ты говоришь о салфетке.

– Да, салфетка. И, дядя, кое-что еще. Диван в гостиной – он говорил. Очень тихо. Он сказал, что его имя – Виктория Холлест.

– Виктория Холлест, неужели? – сказал дядя рассеянно.

– Да, – сказал я. – Больше мне нечего сказать, за исключением того факта, что он произносил кое-что еще, кроме своего имени. Он спрашивал о ком-то по имени Маргарет. Я совершенно уверен, что слышал это. Если хочешь, я могу пойти и послушать еще раз.

– Клод-обормот! – сказал дядя с жаром. – Ты должен был сразу мне об этом сказать. Дай-ка мне взглянуть на твой Предмет.

Такое случалось раз или два в год, и дядюшка Аливер ясно давал понять, что ему это не нравится – для предметов рождения существовали свои доктора. Я вынул свою затычку и положил на его ладонь. Цепочка натянулась. Он достал из кармана увеличительное стекло и внимательно осмотрел ее. Затем дядя Аливер отложил лупу, достал пинцет и перевернул затычку вверх ногами.

– Вдохни, – сказал он.

Я послушался.

– Теперь выдохни.

Я вновь выполнил его указание.

Он слегка постучал по затычке пальцами. Я очень забеспокоился.

– Что-то не так с моим Джеймсом Генри? – спросил я.

– Не думаю. Но, похоже, тебе нужно увидеться кое с кем еще.

Он вернул мне мою затычку.

– Как ты себя чувствуешь?

– Неплохо, дядя.

– Я хочу услышать то, что слышишь в доме ты, Клод.

Говорящий дом

Мы поднялись по мраморной лестнице и спустились по железной. Мы заходили в маленькие чуланы и большие залы, пытаясь найти дверную ручку по имени Элис Хиггс, хотя совершенно не представляли, где ее искать. Мы пытались услышать ее имя в общей какофонии дома. Как же разобрать его среди всего этого грохота? Дом говорил, болтал, шептал, ревел, пел, выводил трели, каркал, трещал, плевался, хихикал, хлопал, тяжело вздыхал, трубил и стонал. Голоса были молодыми – высокими и полными жизни, старческими – надтреснутыми и дрожащими, женскими, мужскими – их было множество, и ни один из них не принадлежал человеку. Это все были предметы говорящего дома – карниз для штор, птичья клетка, пресс-папье, чернильница, половица, балясина перил, абажур, шнурок колокольчика, чайный поднос, расческа, дверь, тумбочка, пиала, помазок, гильотина для сигар, гриб для штопанья, половик, ковер. Я нашел говорящую дверную ручку, но это была ручка из уитбийского гагата, которая вела в Траурную комнату – туда, где мыли и обряжали умерших Айрмонгеров. Изначально эта комната была частью дома гробовщика из Уайтчепела. Ручка произносила имя Марджори Кларк. Мы наведались и к Виктории Холлест – туда, где я вчера встречался с Пайналиппи. Теперь там был только диван, который действительно спрашивал шепотом:

– Где Маргарет?

– Это все? – спросил Аливер.

– Да, дядя. И еще: «Виктория Холлест». Эти четыре слова.

– В таком случае, полагаю, последующие Сидения должны быть отложены. Я бы сказал, что нам следует заменить диван на другой, но на нем сидели уже более сотни лет. К тому же у нас нет никаких доказательств, кроме твоих слов.

И мы продолжили наши поиски. Мы даже вошли в дверь с надписью «ЭФА» (рядом имелась другая, с надписью «ОДОМ»). Мы использовали Айрмонгерские варианты имен несчастной пары, изгнанной из Эдемского сада, для обозначения того, куда должны входить женщины, а куда – мужчины. По правде говоря, классы для девочек не сильно отличались от тех, что были с одомской стороны, не считая того, что другие предметы произносили другие слова. В классе, предназначенном для старших учениц, я заметил Пайналиппи, смотревшую на меня странным взглядом. Другие девочки таращились то на нее, то на меня. Именно там случилось второе происшествие. Дядя шепотом поговорил с классной дамой, после чего она велела всем замолчать. Я прошелся по классу, внимательно прислушиваясь, но ничего не услышал. Я так бы и ушел ни с чем, если бы, встав на колени у парты кузины Тиби, не расслышал сквозь легкий шум ее чехла для грелки (Эми Эйкен) фарфоровую чернильницу по имени Джеремайя Харрис, которая, помимо своего имени, говорила:

– Я был бы очень обязан.

Дядя спросил меня, уверен ли я в этом на сто процентов. Я был уверен.

– Полагаю, ничего серьезного, – сказал дядя классной даме. – Но вам нужно отослать эту чернильницу вниз, предварительно наклеив на нее ярлык.

Ощущая на себе взгляды кузин, я чувствовал себя очень важным, пока не услышал бормотание кузины Хоррит: «Вот и отослали бы его вместе с ней».

Хоррит считалась самой красивой из кузин-Айрмонгеров. Ее шумный предмет рождения звали Валери Бортвик, но я не знал, чем конкретно он был. В следующем месяце Хоррит должна была выйти за Муркуса.

Мы продолжили свой путь. В длинной галерее, по которой мы шли, я заметил выбивалку, которая, помимо своего имени (Эстер Флеминг), произносила слово «коклюш». А в огромной дедушкиной столовой стоял графин по имени Александр Фитцджеральд, который говорил: «Я бы предпочел этого не делать». Но Элис Хиггс нигде не было слышно. И мы так и не спустились на подвальный этаж, где жили и работали слуги. Туда, где была Люси Пеннант. Наконец дядюшка Аливер сказал, что мы можем остановиться. Мы сели на мраморные ступени главной лестницы у площадки, с одной стороны которой торчал бабушкин полусонный швейцар, а с другой был вход в комнаты прадедушки.

– Что происходит с предметами, дядя? – спросил я.

– Не знаю, Клод. Возможно, нам нужно обратиться за помощью. Как ты себя чувствуешь? Я не слишком тебя утомил?

– Нет, сэр.

– Спасибо тебе, Клод.

И тогда я почувствовал, насколько устал за этот напряженный день от всех этих предметов, издававших совершенно незнакомые звуки.

Вздохнув, дядюшка Аливер заговорил снова:

– Клод, твой дедушка просил меня о тебе позаботиться.

– Дедушка? – спросил я. – Дедушка упоминал обо мне?

– Да, Клод, он часто говорит о тебе. Когда я осматриваю его, он всегда спрашивает: «А скажи-ка мне, Аливер, как сейчас дела у нашего Клода? У нас на него большие надежды».

– Правда? – спросил я. – Он правда так говорил? Я не видел дедушку уже больше года. Хотя я, конечно же, слышу, как приезжает и уезжает его поезд. А бабушка не собирается со мной видеться. Она сказала, что может пригласить меня летом, но кто знает, как все сложится? Я всегда думал, что дедушка любит меня больше, чем бабушка.

– Он не забыл о тебе. На днях он спросил меня: «Думаю, Клод скоро должен получить брюки?» Я сказал, что да. А твой дедушка ответил: «Я должен увидеться с ним до этого».

– Дедушка хочет увидеться со мной? Он на самом деле сказал так? – Дедушка посещал меня лишь во сне, и тогда я просыпался в поту.