Текст книги "Без оглядки на богов. Взлет современной Индии"

* * *

Индия, как любят при случае напомнить индийцы, страна уникальная. Но крайне необычной делает Индию не что иное, как характер ее экономики, особенно в сравнении с Китаем. Несмотря на показное раскаяние Запада, Китай развивается в той же самой последовательности, что и большинство западных экономик. Китай начал с реформы в сельском хозяйстве, потом освоил производство дешевого ширпотреба, а теперь взбирается вверх по цепочке добавленной стоимости и, видимо, лет через десять или двадцать станет заметным игроком на международном рынке услуг. Индия же прирастает с другого конца.

В Индии в 2006 г. сектор услуг составлял значительно больше половины экономики, а остальное пришлось примерно поровну на сельское хозяйство и промышленность. Такое распределение напоминает любую другую страну со средним уровнем дохода, скажем, Грецию или Португалию. Но Греции и Португалии не приходится беспокоиться об огромной резервной армии труда в 470 млн занятых в сельском хозяйстве. Это самая большая проблема Индии. Решение может быть экономическим. Но головная боль – социальная.

Когда в 1991 г. Индия приступила к либерализации экономики, в стране был всего один телевизионный канал Doordarshan, государственный телеканал, название которого, как и само слово «телевидение», означает «видеть издалека». К 2006 г. в стране насчитывалось уже более 150 каналов, и каждый месяц появлялось три или четыре новых. В 1991 г. Doordarshan можно было принимать лишь в немногих домах. В сельских районах Индии ситуация с электроснабжением такова, что качественную картинку удается получить далеко не всегда даже в зоне приема телесигнала. Впервые большинство избирателей могло наблюдать за происходящим на своих экранах только на всеобщих выборах 2004 г. Примерно треть зрителей, т. е. более 150 млн человек, имеют доступ к многоканальному кабельному телевидению.

Жителям деревень и малых городов Индии на экранах телевизоров демонстрируются соблазнительные вещи, которых в ближайшем будущем им большинству из них скорее всего не видать: автомобили, заграничные поездки, высокотехнологичная медицина и всевозможные электронные гаджеты, которые правят бал в телерекламе. Большая часть этих вещей не для них, а для таких, как Алок, которые зачастую и занимаются производством этого телевизионного великолепия. Все это недоступно большинству населения страны, где в 2006 г. средний доход на душу населения все еще был ниже 1000 долл. в год. Если тебе твердят, что ты должен хотеть то и это, получить чего ты не в состоянии, рано или поздно что-нибудь должно случиться. Самые дальновидные политики Индии часто напоминают: чтобы не допустить в стране социального взрыва, предотвратить рост преступности и беззакония, которые отравляют жизнь во многих беднейших штатах, следует ускорить экономический рост. Всякий раз, когда я интервьюировал Манмохана Сингха, спокойного сикха в очках (он был министром финансов Индии в 1991 г., когда страна приступила к дерегулированию экономики, а в 2004 г. стал премьер-министром), он подчеркивал один и тот аргумент: «Экономический рост – лучшее лекарство от бедности». С этим не поспоришь.

Начиная с 1991 г. экономика Индии растет в среднем на 6 % в год, т. е. примерно вдвое быстрее, чем в первые сорок лет независимости. Резкое ускорение экономического роста совпало с заметным падением темпов роста населения, поэтому относительный рост личных доходов оказывается даже больше, чем можно судить по темпам экономического роста. Для наглядности посмотрим на дело так: разница между худшим десятилетием Индии, которое началось в 1972 г., и ее лучшим десятилетием, начавшимся в 1995 г., – это разница между сотрясавшими всю страну беспорядками, волной общенациональных забастовок, протестов и насилия, которые побудили Индиру Ганди ввести чрезвычайное положение, и сравнительно нормальным функционированием демократии, имевшим место после начала экономических реформ Манмохана Сингха. В первое десятилетие экономика Индии росла на 3,5 % в год, а численность населения на 2,3 %, т. е. за год средние личные доходы увеличивались всего на 1,2 %. Во второе десятилетие экономика Индии росла на 6 % в год, а численность населения на 2 %, т. е. душевые доходы увеличивались за год на 4 %. Если бы все осталось как при Индире Ганди, для удвоения дохода средней индийской семье потребовалось бы пятьдесят семь лет. Под руководством Сингха это заняло бы всего пятнадцать лет[31]31
  Многие из этих аргументов я позаимствовал у Виджайа Келкара, который до выхода на пенсию в 2004 г. работал советником министра финансов.


[Закрыть]. В эпоху, когда по телевизору можно увидеть, как живет другая половина населения, это различие есть не что иное как различие между анархией и стабильностью.

Но самого по себе экономического роста недостаточно: как говорят экономисты, экономический рост – это необходимое, но недостаточное условие устранения бедности. Имеет значение еще и качество роста. Он может достигаться за счет развития капиталоемких отраслей, как это было в Индии, когда создавалось сравнительно немного новых рабочих мест, или, как это происходит в Китае, за счет развития трудоемких отраслей, когда свою долю выгоды от экономического роста, соблазнительно мерцающей на голубом экране, получает куда большая часть зрителей. До того как Манмохан Сингх стал премьер-министром, я довольно регулярно общался с ним. Поскольку он занимает выдающееся место в истории индийской политики – с конца 1960-х годов он занимал решительно все экономически значимые посты в Дели, – стоит рассказать о его понимании экономической ситуации в Индии. Заняв пост премьер-министра, он стал более осторожно выбирать слова.

«В течение первых 40–50 лет независимости Индии мы страдали от двух дефицитов: дефицита продовольствия и дефицита иностранной валюты. Эти две проблемы затмевали все остальные, – очень тихо говорил Сингх. – На сегодняшний день мы справились с обеими: с первой – с помощью «зеленой революции», а со второй – благодаря повышению экспортных доходов и либерализации внешней торговли. Сейчас у нас нет недостатка в продовольствии и иностранной валюте. Теперь перед нами стоят совсем другие ключевые проблемы. Но в силу инерции сознания некоторые продолжают жить вчерашним днем и вести вчерашние битвы. Наша самая большая проблема – нехватка рабочих мест для простых людей. Нам нужно занять множество малоквалифицированных работников, и в этом мы еще не добились ничего сравнимого с тем, что видим в Китае. Необходима индустриализация, чтобы предоставить рабочие места тем, кто не имеет надлежащей квалификации. Почему этого не происходит в требуемом масштабе? Потому что нам не хватает целеустремленности, чтобы добиваться своих целей с той же последовательностью, как это делают в Китае».

Манмохан Сингх рассказал о стоящих перед Индией экономических задачах: необходимо провести модернизацию сельского хозяйства, создав рабочие места в промышленности для крестьян, высвобождаемых из сельскохозяйственного производства. Со свойственной ему деликатностью Сингх упомянул о «стереотипах сознания», мешающих достижению этих целей. Больше всего, пожалуй, мешает сохраняющаяся у индийской элиты сентиментальная любовь к деревне. Среди индийских журналистов и ученых теперь принято говорить о философии Ганди, как о покойнике, – только хорошее. И в самом деле, как политическая идеология гандизм сегодня сирота. Ни одна из крупных политических партий Индии не поддерживает его философию деревни. Но как социальная установка, как феномен сознания взгляды Ганди на деревню активно живут в среде государственных служащих, их можно услышать из уст высокопоставленных судей и дипломатов, они составляют основу идеологии неправительственных организаций Индии, десятков тысяч благотворительных учреждений, которые оказывают поддержку сельским школам во многих районах, снабжают деревни основными лекарствами, помогают выживать сельским художникам и ремесленникам, не получающим достаточной помощи от государства.

Ганди можно воспринимать и как символ еще более глубоко укорененной установки, распространенной среди индусов из высших каст, которые бурно растущий новый мир больших городов воспринимают как угрозу своему традиционному господству в культуре и обществе. Эта установка представляет собой эхо давней борьбы с колониальным владычеством Британии, когда деревня и дом рассматривались как часть индийской культуры, менее всего затронутая влиянием колонизаторов. Даже те, кто не согласен со значительной частью философии Ганди, как, например, великий бенгальский писатель, поэт и просветитель Рабиндранат Тагор, приписывают индийской деревне статус святыни. Но это отношение куда менее свойственно индийцам, живущим в деревнях. «Мы в Индии начали работу по переустройству деревни. Наша задача – замедлить процесс самоубийства нашей расы», – заявил Тагор. И вновь: «Деревни – колыбель [индийской] жизни, и, не отдавая им должного, мы тем самым совершаем самоубийство»[32]32
  Uma Das Gupta, Rabindranath Tagore, A Biography (New Delhi: Oxford University Press, 2004), p. 32.


[Закрыть].

Девдунгри – крошечная деревушка в засушливом углу Раджастана, штата на северо-западе Индии, граничащего с Пакистаном и штатом Гуджарат. Поскольку значительная его часть занята пустыней, Раджастан является самым большим по площади из двадцати девяти штатов Индии. Но его население, большая часть которого зависит от непредсказуемых ежегодных муссонов, необходимых для нормального урожая, относительно невелико – всего 52 млн человек. Некоторые районы, особенно на востоке штата, ближе к Дели, орошаются довольно хорошо. Но на западе, где близ поразительно красивой гряды высушенных солнцем холмов Аравалли расположена деревня Девдунгри, обильные дожди выпадают в лучшем случае раз в три года. Правительство мало что делает, чтобы помочь жителям этих мест. Когда я побывал там в июле 2005 г., исстрадавшиеся от засухи деревни молились о хороших дождях. В тот раз их молитвы были услышаны.

Я приехал к одной из самых уважаемых и успешных общественных активисток Аруне Рой, которая в конце 1980-х годов поселилась в Девдунгри. Рой происходит из высокопоставленной англоязычной семьи, принадлежавшей к высшей касте. И хотя в 1969 г. она устроилась на работу в Индийскую административную службу, в конце концов бросила все это ради того, чтобы жить среди народа. Рой – сторонница Ганди до кончиков ногтей. Она носит только хлопковые сари. Она вегетарианка. Она ведет аскетический образ жизни среди крестьян. Для давления на власти она прибегает порой к голодовкам, но чаще использует дхаму, т. е. сидячий протест – использовать две эти тактики против британцев впервые начал сам Ганди. Хотя Рой признает, что в деревне труднее обходить требования своей касты, чем в городе, именно с деревней она связывает будущее Индии.

Жизнь в оборудованной кондиционером квартире в Дели – не лучшая подготовка к пребыванию в гостях у Рой. Ее жилище – несколько маленьких глинобитных хижин, которые еще недавно были покрыты соломой. Солому пришлось заменить на заводскую черепицу, потому что, как она объяснила полушутя, по ночам время от времени на землю падают кобры, охотящиеся в соломе на крыс. Но поскольку стояла удушающая жара, которая перед муссонными дождями особенно невыносима, мы все укладывались на ночь под открытым небом на традиционные деревянные лежанки чарпой, скрепленные джутовыми веревками, – на таких лежанках крестьяне любят проводить послеполуденный отдых. Мое появление было настоящим подарком для москитов. Трапеза всякий раз представляла собой питательную вегетарианскую смесь из риса, роти (индийский хлеб), чечевицы и баклажанов, запиваемую кружкой пахты. После еды мы мыли руки и тарелки под тоненькой струйкой воды, которую в этих краях приходится расходовать очень бережно. Мы сидели на земле, скрестив ноги, и ели руками.

«Левая рука» Аруны – Никхил Дей, интеллигентный и человек с четким выговором, слегка за сорок, присоединившийся к ней с первого дня переезда в Девдунгри, выходец из столь же высокопоставленной городской семьи. Отец Никхила был вторым человеком в командном составе Индийских ВВС. Вместе с ними жило много других людей, и все они казались одной большой сплоченной семьей. Последователи Аруны приветствуют друг друга, поднимая сжатый кулак и произнося Zindabad!, что означает «Здравствуй!», вместо Namaste или Salaam Mekum, как принято у индийцев (соответственно индуистов и мусульман). Я обнаружил, что, несмотря на угнетающую жару, пребывание среди них бодрит. Группа Аруны Mazdoor Kisan Shakti Sangathan или MKSS («Организация [борьбы] за расширение возможностей рабочих и крестьян») агитирует за защиту основных прав простых деревенских жителей от глухой к их нуждам бюрократии.

Мне хотелось понять, что движет Аруной: я считал, что это объяснит ее отношение к деревне. «Мы с друзьями много обсуждали, кто больше коррумпирован – политики или чиновники», – ответила Аруна, энергичная и живая, как совсем молодая женщина, хотя ей уже за пятьдесят. Временами строгое выражение лица, делающее ее похожей на школьную директрису, сменяется заразительным смехом. Один из ее последователей зачитал вслух льстивое письмо от ученого из небольшого городка, в котором тот подобострастно просит у нее разрешения написать ее биографию. «Ох уж эти chamcha [прихлебатели], – сказала она. – И откуда только они берутся?» Аруна сказала, что, по ее мнению, чиновники виноваты в коррупции больше, потому что обычно они происходят из более привилегированных семей, чем политики. «Вот почему я бросила службу, – объяснила она. – Я больше не могла это выносить. Я хотела жить и работать среди деревенских жителей, чтобы вместе с ними бороться за перемены».

Никхил привез меня в типичную раджастанскую деревню Сохангарх, расположенную в том же районе, что и Девдунгри. MKSS провел обследование доходов и уровня жизни восьмисот жителей деревни и собрал информацию, дающую достаточно точную картину жизни среднего крестьянина в Северной Индии. В центре Сохангарха, как и во множестве таких деревень, расположена небольшая пыльная площадь, по которой иногда бродят священные коровы. Деревня пестрит скромными храмами индуистских богов. В редких домах зажиточных крестьян есть электричество, но напряжение в сети бывает в лучшем случае три-четыре часа в день. Большинство крестьян обходится керосиновыми лампами. С водой, конечно, очень плохо, поэтому люди по нескольку дней не меняют одежды.

Как и везде в Индии, мы могли увидеть здесь омовения: взрослые чинно моются полностью одетыми – в белых туниках (мужчины) и в цветастых сари (женщины). Средний земельный надел составляет всего пол-акра, что позволяет кое-как прокормить семью и очень редко произвести что-нибудь на продажу. Величина среднего земельного надела постепенно уменьшается, потому что землю приходится делить между сыновьями следующего поколения. Не стоит рассчитывать, что крохотные участки смогут обеспечить не то что зажиточность, но хотя бы простую материальных обеспеченность растущего сельского населения. Если не произойдет оттока значительной части сельского населения в города, что позволило бы увеличить размер наделов путем добровольной продажи, дальнейшее дробление земли лишь ухудшит ситуацию.

Небольшие деньги сельчанам удается зарабатывать случайными услугами и заработками в ближайшем городке Беаваре, в столице Раджастана Джайпуре, или в крупных городах за пределами штата. Вопреки распространенному представлению, что деревенские индийцы связывают свое выживание исключительно с землей, мужчины бегут из деревень, потому что не могут прокормить свои семьи. К 2001 г. более трети семей в сельской местности жили за счет отхожих промыслов[33]33
  Я благодарен Омкару Госвами, главе консультационной фирмы Corporate and Economic Research Group и бывшему главному экономисту Конфедерации индийской промышленности, за предоставленные им данные об экономике деревни и структуре расходов сельских жителей.


[Закрыть]. Это означает, что существует скрытый запрос за миграцию в города. По данным Аруны, в предыдущий год деревня Сохангарх в целом заработала 5,1 млн рупий (примерно 120 000 долл.), т. е. в среднем по 150 долл. на человека. Получается, что в среднем на продукты питания приходится ежедневно по 6 рупий (примерно 10 центов) и еще 3 рупии на порицаемые гандистами излишества вроде чая и bidi, дешевых самокруток для бедняков.

Никхил собрал группу местных жителей, чтобы те рассказали нам о своей жизни. Деревенским женщинам было интересно послушать, но они держались на почтительном расстоянии. Мужчины были в ярких красных тюрбанах и с роскошными усами, обязательной принадлежностью крестьян Раджастана. По просьбе Никхила они вставали один за другим и рассказывали о своих занятиях. Получилась повесть о крахе сельскохозяйственной экономики. Один зарабатывал копаньем колодцев, бродя от деревни к деревне. Другой работал в Дели охранником в одной из крупнейших фирм Индии Reliance Industries. Третий был ткачом, потерявшим работу в городе. Четвертый годами безуспешно пытался пробиться в армию. Двое следующих подрабатывали разными услугами в отеле в Ахмедабаде, что в соседнем штате Гуджарат. И так далее. Практически никто из них не остается в деревне, потому что крестьянский труд не позволяет свести концы с концами. Пока они находились на заработках, их жены и дети жили тем, что дает корова и маленький участок земли. Очень немногим удалось найти в городе постоянную работу. А раз не удается найти в городе постоянный источник приличного дохода, они не рискуют продать землю и покинуть деревню насовсем. Десятки миллионов жителей деревни держатся за свой надел, потому что это единственная имеющаяся у них гарантия выживания.

Я спросил Никхила, верит ли он в то, что деревня – эта или любая другая – может обеспечить будущее всем своим жителям. Никхил, как и Аруна, принадлежит к числу самоотверженных активистов, которых все еще порождают города Индии. Приверженцы Ганди придерживаются принципа ненасилия, но среди них попадаются люди, твердые как кремень. «Занятно, – сказал Никхил, – но даже когда я был подростком и жил в доме своих родителей в Дели, ведя потребительский образ жизни со всеми этими современными удобствами, я хотел жить в деревне и заниматься чем-то таким. Для меня переезд в деревню оказался совсем простым и легким. На самом деле, мне гораздо труднее приспособиться, когда я возвращаюсь в город, чтобы побыть с моими родителями. Мне не нужны ни электричество, ни кондиционер, ничего», – сказал он. Ну а если деревенские решат двинуться в город, спросил я, будет ли это означать, что они пожертвуют своей культурой? Никхил задумался. «Говорить так означает упрощать, – ответил он. – Но я убежден, что мы не рискуем потерять все это [он повел рукой, указывая на деревню]. Если улучшить обработку земли и надомные работы, деревня сможет выжить. А если люди бросят свои деревни, они утратят корни, возникающие только на родине, они лишатся силы, которую дает естественное окружение».

Чем больше я разговаривал с Аруной и Никхилом, тем определеннее становилось ощущение, что хотя они искренне мечтают о благополучии сельских жителей и много делают для того, чтобы морально поддержать их в борьбе за свои права, за всем этим стоит нечто большее. Они мечтают об обществе, в котором земля будет кормить большинство населения, но при условии глубоких социальных реформ. По-видимому, их действительной позицией является свадеши – самодостаточность. Они хотят, чтобы Индия избежала общего пути, на котором общество по мере развития постепенно урбанизируется. «В одних отношениях мы гандисты, а в других – марксисты, – сказал Никхил. – Хотя мы предпочитаем избегать ярлыков». Трудно вообразить, чтобы кто-нибудь из этих крестьян по доброй воле отказался от возможности иметь электричество и все остальные удобства «потребительского стиля жизни». Столь же трудно вообразить экономическую модель, которая обеспечит экономическое благополучие и просвещенный образ жизни 700 млн сельских жителей Индии, за что борются Аруна и Никхил. Индийцы будут продолжать перебираться в города. Многие сделали бы это немедленно, если бы смогли найти постоянную работу.

Сто лет назад Франция была преимущественно сельской страной. Теперь она преимущественно городская. Но французская культура жива, как живы и французские деревни. В представлениях Аруны и Никхила современный мир состоит из транснациональных компаний, стремящихся эксплуатировать индийский народ и ресурсы страны, чтобы нахапать прибылей и вывезти их из страны. В сущности, эти корпорации представляют собой современную версию Ост-Индской компании, британской организации, которая на основании королевской хартии занималась колонизацией Индии в XVIII в. Они видят мир как неолиберальную антиутопию, где прибыли извлекаются из обмана и грабежа развивающихся стран, где индийцы перебираются из деревень в города не добровольно, а потому что новые технологии и погоня за прибылью жестоко отрывают их от корней. Новая глобальная форма капитализма заменяет людей машинами, делает их труд и умения ненужными и вынуждает переселяться в города. Попав в город, они превращаются в крохотные винтики и шестеренки гигантского аппарата глобализации. Словом, в их представлении о мире экономическая либерализация и урбанизация вызывает гораздо больше страхов, чем надежд.

* * *

В официальной, «белой» экономике, которую индийцы именуют «организованным сектором», занято менее 10 % устрашающе многочисленной индийской армии труда. Это означает, что из 470 млн трудящихся менее 40 млн человек имеют рабочее место, обеспечивающее хотя бы минимальные гарантии занятости. Это означает, что подоходный налог платят всего лишь около 35 млн индийцев, что мало даже по стандартам развивающихся стран. Остальные заняты в «неорганизованной экономике», причем «неорганизованной» во многих смыслах этого слова. Они доят семейную корову, составляют армию сезонных сельскохозяйственных работников, ведут мелочную торговлю в крохотных уличных магазинчиках и ларьках, изготовляют благовония, работают рикшами, домашней прислугой, садовниками и сторожами, слесарят в ремонтных мастерских малых городов.

Из приблизительно 35 млн индийцев, имеющих легальную работу, т. е. так или иначе зарегистрированных, учтенных, зафиксированных и контролируемых, 21 млн работают непосредственно на государство. Это служащие административного аппарата, учителя, почтовые работники, уборщики и повара, работники нефтяного сектора, солдаты, шахтеры, билетеры и ревизоры громоздкой правительственной сети учреждений, железнодорожных станций, заводов и школ.

Еще 14 млн человек заняты в частном «организованном» секторе. Из них менее 1 млн, т. е. менее четверти процента от общего числа занятых, работают в области информационных технологий, разработки программного обеспечения, обработки информации и в центрах обработки телефонных звонков. Понятно, что программирование помогает Индии поверить в себя и поддерживать равновесие платежного баланса. Но индийский сектор информационных технологий не отвечает, да и не сможет ответить упованиям подавляющего большинства индийцев, которым остро нужны рабочие места. К тому же иностранные компании предоставляют работу совсем небольшому числу индийцев – одному или двум миллионам человек в зависимости от того, что считать иностранной компанией. Остальная часть организованного сектора трудится на индийские частные компании.

Понимание разницы между «организованной» и «неорганизованной» Индией – ключ к пониманию того, почему экономика Индии так специфична: имея одновременно столь твердую уверенность в будущем и столь высокие темпы экономического роста, она не в состоянии обеспечить нормальные рабочие места большинству трудящихся. Вопреки расхожим представлениям западной публики, которая совершенно ошибочно убеждена, что местные работники транснациональных корпораций заняты потогонным трудом, те 14 млн индийцев, которые работают на индийские или иностранные частные компании, составляют привилегированное меньшинство, рабочую аристократию Индии. В 1983 г., когда начался закат политики свадеши, средняя производительность труда работника в частном организованном секторе была в шесть раз выше, чем в неорганизованном секторе. К 2000 г. этот разрыв увеличился до девяти раз[34]34
  Tim Dyson, Robert Cassen, and Leela Visaria, eds., Twenty-first Century India, Population, Economy, Human Development and the Environment (New Delhi: Oxford University Press, 2004), p. 168.


[Закрыть]. Примерно также различаются и заработки. Это мир контрастов. Чтобы перебраться из одного мира в другой, нужны хорошее образование и мастерство, либо огромное везение. А это случается нечасто.

Способность Индии навести мосты из старого мира в новый в значительной мере зависит от решения проблемы увеличения занятости неквалифицированных и полуквалифицированных работников в промышленности. По своим масштабам Индия сравнима только с Китаем. В 2005 г. в официальном производственном секторе Индии работали всего 7 млн человек, а в Китае более 100 млн. Через шестьдесят лет после получения независимости промышленный сектор Индии не в состоянии предоставить достаточное число рабочих мест, и это озадачивает, если вспомнить огромные потоки инвестиций и приоритетность политики индустриализации при Неру. Все дело в том, что Неру – и отец и дочь – заботились преимущественно о капиталоемких отраслях: приоритетным было развитие технологических возможностей страны, а не создание максимального числа рабочих мест. Но это не значит, что промышленность Индии слаба или неконкурентоспособна. Многие индийские частные производители существенно превосходят своих китайских конкурентов если не по количеству, то по качеству. На этой лестнице Индия, вопреки ожиданиям, занимает куда более высокое место. Проблема в том, что большинство населения страны все еще находится в самом низу.

Этот индийский парадокс бросается в глаза повсюду. Лучше всего он виден в безупречно чистом и ухоженном заводском городе Джамшедпуре расположенном в восточном штате Бихар, по соседству с изолированным гималайским королевством Непал. Джамшедпур – почти музей истории промышленности Индии, начиная с ее зарождения в конце XIX в., задолго до ухода британцев, до Индии XXI в., которая экспортирует оцинкованную сталь в Китай и автокомпоненты в Америку и Японию.

Город в 1902 г. основал сэр Джамшед Тата, учредитель крупнейшей частной компании Индии Tata Group. В прекрасно ухоженном парке в центре города четвертое и пятое поколения рядовых работников компании оставляют рис, цветы или возносят короткие молитвы у внушительной статуи бородатого Джамшеджи[35]35
  Суффикс «-джи» выражает уважение. Если вам в Индии нужно чего-то добиться, а все средства уже испробованы и не дали результата, добавление к имени человека суффикса «-джи» может сработать как заклинание «Сезам, отворись».


[Закрыть], как его называют в этих краях. Это зрелище напомнило мне рассказ Редьярда Киплинга о том, как мусульмане и индусы из низших каст «с восхитительной невозмутимостью возносят молитвы в придорожных храмах чужой религии». Но сэр Джамшед заслужил эти молитвы. Для бедняка работа в компании Tata – это что-то вроде исполнения всех желаний. С этой работой приходят доступ к высококачественной медицинской помощи, к качественному жилью с чистой водой, которую можно пить, и к хорошим школам для детей. Но рабочих мест здесь все меньше и меньше.

Размеры активов Tata, выглядевшие респектабельно уже в 1991 г., когда Манмохан Сингх ликвидировал систему лицензирования и открыл Индию миру, сегодня достигли мирового уровня, как и у других крупных индийских промышленных компаний. Но число занятых в компании все эти годы сокращалось. В 1991 г. сталелитейный завод в Джамшедпуре выпускал ровно 1 млн тонн стали в год и давал работу 85 000 человек. В 2005 г. он выпускает 5 млн тонн в год, но в компании работают всего 44 000 человек. За тот же период оборот Tata Steel вырос с 800 млн долл. до 4 млрд долл. «Возможно, нам удастся снизить численность персонала до 20 000 и увеличить производство до Юмлнтонн», – сообщил сопровождавший меня менеджер компании.

История других успешных индийских производителей похожа на историю Tata Steel, в ходе которой она из трудоемкого производства, в 1991 г. снабжавшего отечественный рынок низкокачественной сталью, превратилась в капиталоемкую компанию, поставляющую автомобильную сталь мирового уровня качества лучшим автомобилестроительным компаниям Японии. До 1991 г. Tata Steel сама производила почти все необходимое для производства, потому что в условиях политики «импортозамещения» для получения разрешения на импорт нового оборудования или запасных частей приходилось преодолевать массу препон. Естественно, этот процесс бюрократических разрешений и согласований отвлекал компанию от ее прямого дела и увеличивал число занятых. У тому же компания нанимала множество лоббистов и «порученцев», которые постоянно отирались в министерствах и обхаживали чиновников.

Это еще одно сомнительное наследие того общества благих намерений, которое хотел построить Неру. Он дал Индии чуть ли не самое строгое в мире трудовое законодательство, делающее увольнение наемного работника практически невозможным, даже если это отъявленный лентяй и прогульщик. Неру дал Индии систему лицензирования промышленности, в которой такие компании, как Tata, задумав даже самое ничтожное вложение капитала, должны согласовывать с бюрократами, что, когда и где они будут производить.

Некоторые части модели Неру, вроде оруэлловской системы лицензирования, были ликвидированы. Но остались другие, такие как абсурдно строгое трудовое законодательство (которое Индира Ганди в 1976 г. сделала еще строже). Это означает, что компании нанимают людей с неохотой даже в период расширения, потому что в ходе следующего спада на них повиснут обязательства по заработной плате периода бума, а в результате они обанкротятся, и без работы останутся все. Но это означает еще и то, что компании предпочитают передавать как можно больше своих функций малым, не состоящим на государственном учете предприятиям «неорганизованного сектора», которым не страшно трудовое законодательство, поскольку в лабиринтах внелегальной экономики оно не играет никакой роли. Есть и других пережитков прошлого, включая «всевластие инспекций», буквально душащих индийский бизнес. Гурчаран Дас, бывший глава индийского отделения корпорации Procter & Gamble, писал: «За тридцать лет активной жизни в индийском бизнесе я не встретил ни одного чиновника, который бы действительно разбирался в моем деле, но при этом любой из них мог легко его раздавить»[36]36
  Gurcharan Das, The Elephant Paradigm (New Delhi: Penguin Books India, 2002).


[Закрыть].

Следует упомянуть и непредвиденные последствия еще одного важнейшего направления политики Неру: решения вкладывать в развитие англоязычных университетов для средних классов столько же, сколько в систему начальных школ в деревнях. Инженеры, выпускаемые элитными технологическими институтами, добиваются значительного успеха в Кремниевой долине и Массачусетском технологическом институте, работают и на компании вроде Tata Steel и Reliance Industries. Благодаря обширной и мощной системе университетов, Индия по научному и техническому потенциалу занимает третье место в мире[37]37
  См.: Rudolph and Rudolph, In Pursuit of Lakshmi, p. 10; также можно заглянуть в любой из выпущенных в последние годы докладов американской разведки.


[Закрыть], уступая только США и Японии, но опережая Китай. В отличие от Индии, Китай расходует намного большую долю бюджета на начальные школы для тех, кто находится в самом низу социальной лестницы. Индийские университеты ежегодно выпускают около 1 млн технических специалистов, тогда как США и Европа – менее ста тысяч. При этом уровень грамотности в Индии составляет всего 65 %.