Текст книги "Русское"

«Так чего ты боишься?» – спрашивал он себя. Он и сам не знал. Однако его не покидало всепоглощающее чувство опасности, ощущение измены, разлитое в воздухе.

Битва продолжалась недолго. Город занимал большую прямоугольную площадь, а окружали его невысокие стены из обожженной глины и земли. Войско, которое подошло к его укреплениям, вероятно, внушало его защитникам глубокий страх. Половцы поднялись на стены и храбро встретили врага; однако на них раз за разом, непрерывно, стал обрушиваться град русских стрел, разя всех направо и налево. Ближе к вечеру перед русскими, не потерявшими почти ни одного воина, отворили ворота; навстречу им вышли на переговоры парламентеры, неся приветственные дары – вино и рыбу.

В расположенных рядами низких глинобитных домишках русские нашли запасы тонких восточных шелков, золото и драгоценности, вино с побережья Черного моря и с Кавказа. Этим вечером они изрядно попировали – и в стенах завоеванного города, и в лагере, который разбили прямо у его стен.

Как раз на закате Иванушка вместе со Щеком и молодым хазаром выехали из лагеря, направившись вдоль русла небольшого ручья, и стали медленно объезжать половецкий город. Боярин ехал на Трояне, хазар – тоже на недурном вороном коне, а Щек довольствовался лошадкой поскромнее.

Иванушка остановился у половецкого кладбища, на дальнем конце города.

Могилы половецких воинов украшали странные изваяния – «каменные бабы»: высотой в четыре-шесть локтей, они имели облик людей – круглолицых, с высокими скулами, короткошеих, широкоротых, с длинными висящими усами, в плоских, приплюснутых шлемах. Их миндалевидные глаза по большей части казались закрытыми. Тела их были широкобедрыми, со слишком короткими ногами; руки же, наоборот, непомерно длинные, были согнуты в локтях, идолы либо держались за каменные пояса, либо прятали ладони в межножье. Эти массивные каменные фигуры, хоть и выглядели странно, были преисполнены удивительной жизненной силы – словно на миг замерли, предаваясь мечтам во время бесконечной скачки по степи.

Иванушка обернулся к хазарскому юнцу:

– Они умерли. А ты боишься смерти?

Молодой человек явно собрался с духом и промолвил:

– Нет, господин.

Иванушка улыбнулся:

– А ты, Щек?

– Не особенно. В эти дни бояться смерти не след, – мрачно ответил вдовец.

Иванушка вздохнул, но промолчал. Однако мысленно признался самому себе: «А я вот боюсь смерти».

Они поскакали дальше.

Это случилось глухой ночью. В небе светил месяц, однако поднялся он в самую высь, и его то и дело заслоняли длинные растрепанные облака, проплывающие мимо. Легкий ветерок покачивал камыши, обрамляющие ручей. В степи царило безмолвие. Весь лагерь, казалось, заснул.

Трое половцев осторожно перешли вброд мелкий ручей, почти не подняв шума. Лишь тихо плеснула вода да упала пара капель с оружия. Однако прибрежные заросли камышей заглушали и эти звуки. Лица лазутчиков были вычернены, малый отряд был вооружен мечами и кинжалами. Их могли бы и вовсе не заметить, если бы один из них, бывалый лазутчик, не подал сигнал остальным, квакнув по-лягушачьи.

Щек замер. Он спал вполглаза. Сердце у него тотчас же бешено забилось. Ни в лесу, ни в степи не было твари, чей голос был бы ему незнаком. Как бы ни был искусен половецкий соглядатай, а все же Щек сразу понял: это квакает человек. Он рывком сел, уставившись в камыши, мучительно вглядываясь в темноту.

Они следили за ним. Один из троих, их предводитель, уже преодолел ползком на животе от ручья по траве локтей двадцать, и от Щека его теперь отделяло всего-то с десяток шагов.

Щек вскочил. Он осторожно потряс за плечо молодого хазара, чтобы разбудить, а потом, взяв в одну руку копье, а в другую – длинный нож, осторожно пополз по направлению к камышам. Хазарский юнец хотел было двинуться за ним, но Щек нетерпеливо отмахнулся, веля тому оставаться на месте:

– Не отходи от господина Ивана! – шепнул он.

Этот шепот и прогнал сон боярина.

Иванушка увидел, как смерд ползет в камыши. Он рывком сел, быстро соображая.

– Щек, назад! – прошипел он и потянулся за мечом. Но Щек отполз уже шагов на десять, решив во что бы то ни стало довершить задуманное.

Щек даже не успел заметить половца. Ослепительно вспыхнула жгучая боль в животе, словно гигантская змея внезапно подстерегла его и нанесла смертельный удар, впившись прямо под сердце.

Он громко вскрикнул, к своему удивлению поняв, что руки его неожиданно утратили силу, а звезды непостижимым образом понеслись вниз с небес, захватив и его с собою. Потом все затопила кровь. Потом, как ни странно, ей на смену пришел бесконечный белый холод, сияющий, подобно утреннему туману.

Двое других половцев ринулись вперед, а первый, сразив Щека, бросился, точно серый волк, к Ивану и к хазарскому юноше.

Хазар ударил его мечом, однако половец с легкостью уклонился и замахнулся на Иванушку кривым клинком. Иван отбил нападение. Половец проворно стал обходить его кругом, метя по ногам.

Хазар позвал на помощь. Его голос громко разнесся по лагерю. Один из половцев обрушил на него удар, но юноше чудом удалось отвести его меч. Он снова крикнул.

И тут, как ни странно, половец замешкался.

Хазар яростно ударил его мечом, почувствовал, как клинок оцарапал противнику плечо, ударил снова. Но враг уже исчез. Заслышав шум в пробуждающемся лагере, половец и его собрат стремительно бросились назад, в камыши.

Хазар обернулся. В лунном свете он увидел боярина, сошедшегося в смертельном поединке с первым половцем. Невозможно было понять, кто одерживает верх.

«Наконец-то, – подумал он, – я всем покажу, на что способен». И, стиснув рукоять меча, кинулся на нападающего.

И тут, к его изумлению, этот половец тоже обратился в бегство, не довершив начатого.

Хазар бросился на него, схватил за рукав, а когда тот споткнулся, влетел в него всем телом, стремясь сбить с ног.

Но тотчас же понял, что кто-то обхватил его сзади, точно клещами, и сжимает медвежьей хваткой, не давая броситься в погоню за половцем.

Как ни странно, удерживал его боярин Иван.

– Я же его поймал, господин, – возопил он, – поймал! Скорее в погоню, мы их возьмем! – взмолился он.

– Что, в темноте? – Иван по-прежнему не отпускал его. – Да они тебе горло перережут. Пусть бегут. Половцев завтра поубиваешь вволю.

Юноша умолк, признавая правоту боярина Ивана. Тот медленно разжал руки.

– Какие же трусы эти половцы! – пробормотал хазар.

– Может быть, – сухо откликнулся Иванушка, поворачиваясь к лагерю. – А моего бедного Щека они все-таки убили, – печально прибавил он.

Воистину, так и было. Юноша поглядел на крепкого старого крестьянина, лежащего неподвижно в луже крови, черным пятном растекающейся по залитой лунным светом траве.

Но ни тогда, ни позднее он так и не понял, почему Иван отпустил последнего половца. Да и Иван умолчал о том, кто был этот нападавший.

На главные силы половецкого войска они вышли несколько дней спустя. Те выстроились у реки. Иванушка и Владимир окинули взором длинную, темную, грозную линию. Половцы выстроили свои полки разумно, расположив на небольшом склоне, а это давало им некоторое преимущество. Справа двумя огромными кругами они поставили повозки и легкие колесницы, на которых в случае необходимости могли отступить.

Это было самое большое войско, которое когда-либо доводилось видеть Иванушке, шеренга за шеренгой конных воинов: облаченные в кожаные или легкие стальные доспехи, вооруженные копьями и луками, они могли нестись в атаку, бросаться на врага и лететь по степи, подобно соколам.

– Среди них я могу насчитать не менее двадцати князей, – заметил Владимир, хорошо знавший половцев.

– А Боняк?

Боняк Шелудивый считался самым ужасным, самым безжалостным врагом.

– Да как же без него! – весело откликнулся Мономах.

Войска безмолвно стояли друг против друга.

Именно тогда Иванушка что-то заметил. Происходила это перемена постепенно, неуловимо, так что даже зоркий Мономах поначалу не различил ее.

Ветер стал меняться.

Он протянул руку, дотронувшись до рукава великого князя, и кивнул, глядя на колышущиеся травы:

– Смотри.

Мономах проследил взглядом, на что указывает Иванушка.

– Ну, Богу слава.

Ветер понесет их стрелы на вражий стан. Сам Господь велит им наказать поганых.

Битва, разыгравшаяся в тот день, запечатлелась в памяти людей русских.

«Стрелы наши плыли по ветру, – поведал потом Иванушка Эмме, – они парили в воздухе, точно ласточки». Войско половцев ожидало полное истребление, ведь Мономах, хотя и способный к великодушию в мирное время, на поле брани не знал жалости. Его презрение к половцам, которых часто обвинял он в нарушении клятв, не имело границ. Ни один половец, попавшийся ему под руку, не мог рассчитывать даже на тень милосердия. «Они на какие только уловки ни шли, – рассказывал впоследствии Иванушка об этом дне. – Они даже притворно обратились в бегство. Но мы стояли насмерть и в конце концов прижали их к реке». Русские разбили половцев наголову.

Однако об одном событии, случившемся в этот день, Иванушка никому не говорил. Оно произошло незадолго до окончания боя, и свидетелей ему не нашлось.

Во время битвы он почти не вспоминал о брате – не до того ему было. Однако внезапно, покосившись налево, он увидел одинокого русского боярина, окруженного троими половцами, которые раз за разом рубили его кривыми мечами, и тотчас же узнал Святополка.

Не задумываясь, пришпорил он коня и, оставив сыновей, поскакал на помощь брату. Половцы успели оттеснить Святополка к реке, и его скакун уже судорожно впивался задними ногами в осыпающуюся прибрежную землю. Поравнявшись с ними, Иван храбро бросился вперед, выбив из седла одного из нападавших. Но один из половцев мечом ударил коня Святополка по носу, тот встал на дыбы, и Святополк упал в бурлящую воду под отвесным берегом, с высоты примерно полутора саженей.

Иванушка нанес удар одному из половцев сзади, убив на месте; еще один обратился в бегство. Однако, бросив взгляд на реку, он увидел, что Святополка уже отнесло течением от берега. Вода быстро увлекала его прочь. На какой-то миг оглушенный падением, Святополк теперь пытался доплыть до берега, но кольчуга тянула его вниз. Он беспомощно взглянул наверх, на крутой берег, а потом, увидев брата, отвел глаза. В следующий миг он ушел на дно.

На мгновение Иванушка заколебался. Река в этом месте была глубокая. Святополк скрылся из глаз. Если он бросится за ним, его может постигнуть братняя участь. Внезапно на память ему пришли слова Каина из Ветхого Завета: «Разве я сторож брату моему?» – прошептал он. И, глядя на воду, впервые за много лет ощутил страх.

«Неужели я должен отдать жизнь за брата, который пытался убить меня?» – вопрошал он самого себя. Он огляделся. Самый жаркий бой переместился сейчас ближе к половецким кибиткам. На берегу же воцарилась странная тишина. Потом он снял с себя шлем и нырнул в воду.

Никто более не узнал, как близок он был в тот день к смерти.

Когда холодная вода сомкнулась над его головой, он почувствовал, как его одновременно влекут вниз мощное речное течение и тяжесть кольчуги. Ему понадобились все его силы, чтобы с трудом всплыть на поверхность, глотнуть воздуха и снова нырнуть.

Однако он нашел Святополка. Лицо брата уже посерело, он запутался в речных водорослях, которые обвились вокруг его тела, словно упрямые, дерзкие русалки. Иванушка и сам не знал, как сумел его освободить, однако непостижимым образом ему это удалось, и он поплыл вместе со Святополком по течению, пока не вытащил его на берег. Потом перевернул его и помог освободиться от воды, попавшей в легкие.

Братья лежали рядом на речном берегу в изнеможении. Несколько минут ни один не произносил ни слова. Солнце высоко стояло на небе. Вкруг них над высокими травами, с любопытством разглядывая их, порхали птицы. Шум битвы совершенно смолк.

– Почему ты меня спас?

– Ты же мой брат.

Они на какое-то время замолчали снова. Иванушка чувствовал, что Святополк неминуемо заставит себя задать следующий вопрос.

– Но… вчера ночью… ты же знал?

– Знал.

– Значит, теперь мне еще всю жизнь нести бремя твоего милосердия, – простонал он. Промолвил он это беззлобно. Голос его был преисполнен невыразимой слабости.

– Ты забыл, – тихо напомнил ему Иванушка, – что я тоже не без греха. А бродяжничая да воруя, может быть, еще и больше твоего согрешил. Я вернулся наг и гол, но батюшка наш простил и вновь принял меня. А теперь поведай мне, братец, что подвигло тебя на вероломство?

Святополку показалось, что вся его ненависть к Иванушке внезапно прошла, ведь эта ненависть, подтачивавшая его год за годом, понукавшая и подгонявшая его, словно жестокий всадник – коня, эта ненависть и страдания полностью истощили его силы. Медленно, то и дело надолго замолкая, вперив взор в голубое небо в вышине, он поведал брату все, как есть.

– Тебе стоило только попросить меня о помощи, – мягко попенял ему Иванушка.

– Но просить – значит унижаться.

– Ты гордец, – с улыбкой заметил Иванушка.

– Моя гордыня ввергла меня в отчаяние и чуть было не погубила, – вздохнул его брат.

– Так проповедники и говорят, – сухо ответил Иванушка.

Этим летом, увидев наконец вожделенную реку Дон, он заплатил долги своего брата.

Они вернулись с победой. Однако долгими теплыми осенними днями в этот же год мудрый советник великого Мономаха впервые за много лет вновь дал всей Руси повод именовать его Иванушкой-дурачком.

Он решил построить церковь.

Для богатого боярина в этом не было ничего удивительного. Однако Иванушка намеревался возвести церковь каменную. Но даже этот выбор, сколь бы расточительным он ни показался, сочли бы разумным, если бы он стал строить храм в Переяславле или хотя бы в крепости Русское.

Но он принял другое решение. Он задумал возвести церковь за стенами крепости, на маленьком холме, выходящем на реку и на деревню на восточном берегу.

«А поелику я понял теперь, что без помощи всех людей ожидает погибель, – объявил он, – то поставлю церковь сию во имя Богоматери, которая молит Господа снизойти к нам и простить нам грехи наши».

Так началось строительство маленькой церкви, освященной во имя Богоматери Заступницы.

Здание это было весьма скромное.

Четыре стены его были возведены из кирпича, камня и щебня и образовывали почти правильный куб. Над серединой этого куба помещался маленький, приземистый восьмиугольный барабан, поверх него лежал плоский купол, лишь чуть более глубокий по форме, чем перевернутое блюдце, а окаймлял его тоненький краешек крыши. Вот и все, всего-то куб с дырой сверху.

Если бы можно было заглянуть с неба внутрь этого маленького здания до того, как его покрыли крышей, то в его стенах обнаружились бы четыре колонны, составляющие площадь поменьше в середине и таким образом делящие внутреннее пространство на девять равных квадратов. Барабан с куполом покоились на четырех колоннах в центре.

Однако изнутри церкви это простое сочетание девяти квадратов могло восприниматься иначе. Колонны разделяли пространство храма вдоль на три нефа. Вначале, входя с западной стороны, молящийся попадал в притвор. Затем вступал в центральный неф, наос, находящийся под куполом. Именно он был сердцем церкви, именно там собирались на молитву верующие. И наконец, на восточной стороне располагалась святая святых храма, с алтарем посередине. На алтаре были установлены распятие и семисвечник, наподобие иудейской меноры, а слева стоял жертвенник, на котором готовились хлеб и вино для евхаристии.

Чтобы как-то смягчить суровость убранства и обозначить стороны света в здании, на восточной стене были установлены три полукруглые апсиды.

Крышу составляла череда простых цилиндрических сводов, покоящихся на стенах и центральных колоннах, а над ее открытой срединной частью вздымался барабан с лежащей на нем главой. В стенах были прорезаны длинные, узкие окна, а в восьмиугольном барабане под куполом – окна поменьше.

Все внутреннее убранство напоминало обычную византийскую церковь. Все главные церкви и соборы Православной церкви, например Святая София Киевская, с их многочисленными аркадами, опирающимися на колонны, и столь же многочисленными куполами, представляли собой лишь усложненные вариации этого простого архитектурного типа.

Однако при строительстве надобно было решить трудную техническую задачу: как установить восьмиугольный барабан на квадрате, полученном из четырех центральных колонн.

Хотя искусные русские строители, привыкшие работать с деревом, с легкостью могли возвести сколь угодно высокую кирпичную кладку, им предстояло поломать голову над задачей иного рода. Решить ее можно было двумя способами, и оба они были заимствованы с Востока: прибегнуть к так называемому персидскому тромпу, сводчатой конструкции в виде части конуса, напоминающей ступенчатую нишу, или к парусу, или пандативу, сферическому треугольнику, вершиной опущенному вниз, – эта конструкция была изобретена в Сирии восемь веков тому назад.

Это была всего-навсего пазуха сводов, и возникала она, как если бы на внутренней стороне сферы вырезали фрагмент в форме буквы V или треугольника. Отходя кривой линией от несущей колонны, эта буква V своим острым углом могла поддерживать круг или восьмиугольник вверху.

Благодаря этому зодческому решению, столь же простому, сколь и изящному, купол вверху казался воздушным и словно парил над головами прихожан.

Выбирая внешнее убранство церкви, Иванушка взял за образец великие киевские храмы и велел чередовать кирпич и камень, соединяя их толстыми слоями строительного раствора, смешанного с кирпичной пылью, и оттого все здание приобрело мягкий розоватый оттенок.

Внешние края тройных, плавно изогнутых закомар он приказал дополнительно подчеркнуть изящными перекрытиями.

Вот какую маленькую русско-византийскую церковь построил странный, ни на кого не похожий боярин. Она была совсем крохотная – для малой паствы. Если бы в Русском все жители разом решили помолиться в ее стенах, храм оказался бы переполнен. Работы были начаты осенью 1111 года и под неусыпным контролем Иванушки продолжались весь следующий год.

1113

В 1113 году разразилось народное восстание. Поводы для недовольства имелись у народа вполне оправданные, и виной тому было тягостное сочетание повсеместной коррупции, сговоров, а еще тем, что властям словно и не было никакого дела, как живет простой народ. И во всем этом участвовали правящие князья.

Спекулятивная скупка и перепродажа товаров, из-за которой погряз в долгах Святополк, все усиливалась. И верховодил в этих сомнительных делах не кто иной, как князь киевский, который с возрастом сделался не мудрее, но ленивее и корыстнее.

От коррупции не было спасенья. Сильные мира сего обрекали крестьян на долговую кабалу, займы давались под несусветно высокие проценты. Мелких ремесленников и смердов повсеместно вынуждали переходить в закупы. В конце концов, раз обзаведясь закупом, заимодавец получал очень дешевую рабочую силу. А если где-то в отдаленных имениях друзья князя пренебрегали законами, регулирующими зависимое положение закупа, и продавали его в рабство, князь закрывал на это глаза. Из-за всех этих злоупотреблений чаша народного гнева переполнилась.

Но более всего возмущали народ тайные сговоры, в которые вступали крупные купцы. Цель их была проста и цинична: получить монополию на торговлю жизненно важными товарами и поднять на них цены. Худшим из зол был соляной картель.

Князь киевский добился в торговле солью немалого успеха. Он намеревался взять под контроль весь ввоз соли из Польши, осуществил свой план, и цены на соль взлетели до небес.

«Нам что же, теперь гостей одним хлебом встречать?» – саркастически вопрошали его подданные, ведь всякий славянин с незапамятных времен приветствовал гостя у себя на пороге, поднося ему хлеб-соль.

Однако князю киевскому не было дела ни до чего, кроме корысти и наживы. Все оставалось по-прежнему.

А потом, 16 апреля 1113 года, он умер.

На следующий день произошло почти неслыханное событие.

За много лет до этого, после беспорядков 1068 года, князь киевский перенес место сбора веча с Подола на площадь у княжеского дворца, откуда легче было следить за ненадежным народом. Кроме того, вече теперь разрешалось созывать только митрополиту или боярам. Но сейчас все препятствия, установленные властями предержащими, были сметены. Ни у кого не спрашивая дозволения, народное вече собралось по своей собственной воле. И проходило оно одновременно бурно и решительно.

«Свободных людей делают рабами», – справедливо заявляли собравшиеся. «Сговоры творят, чтобы нас разорить!» – говорили доведенные до отчаяния о картелях.

«Давайте вернемся к законам Ярослава!» – требовали многие. И действительно, в «Русской правде», своде законов, некогда составленном Ярославом Мудрым и его сыновьями, особо упоминалось, что закупа в раба превращать было нельзя. «Не такой князь нам нужен, – кричали люди, – надобен князь справедливый, князь, который будет закон блюсти!»

Во всей земле Русской был только один такой человек, и потому киевское вече 1113 года пригласило на киевский престол Владимира Мономаха.

«Слава Богу!»

Иванушке казалось, что наконец-то в земле Русской наступит порядок. Когда пришла весть о смерти князя киевского, он находился в Переяславле и, не вызывая даже сыновей из имений, чтобы не терять времени, во весь опор поскакал в столицу.

То, как правил старый князь, уже давно вызывало у него отвращение. В Русском и его северо-восточных вотчинах крестьян не угнетали и соблюдали законы. Однако он знал, что таких вотчин немного. На братьев покойного князя Киевского Иван не очень полагался и думал, что ежели кому из князей и исправлять кривду на земле Русской, то лишь одному – Владимиру Мономаху. И еще думал Иван, что не потому он так считает, что люб ему его князь и покровитель, а потому, что воистину тот достоин его любви.

По прибытии в Киев он обнаружил, что народное вече выбрало того же правителя.

Не успев даже навестить брата, он немедленно отправил одного из слуг к Мономаху с посланием: «Иван Игоревич ждет тебя в Киеве. Приди, возьми то, что по праву предлагает тебе вече».

Потому-то и огорчился Иван, войдя в дом своего детства и обнаружив, что старший брат его чаяний не разделяет, а лишь угрюмо качает головой.

«Ничего не выйдет», – сказал ему Святополк.

Со времен похода против половцев между ними установились ровные, ничем не омрачаемые отношения, и оба были тем довольны. Они не сделались друзьями, но ненависть, снедавшая старшего брата на протяжении всей жизни, точно неугасимое пламя, наконец догорела, рассыпавшись угольками. Святополк чувствовал себя старым и усталым. Благодаря Иванушке он не знал недостатка в деньгах. Жил он в совершенном одиночестве. Сыновья его служили в других городах, он же предпочел остаться в Киеве, где его почитали и как боярина, и – увы, незаслуженно – как оборотистого разумного мужа, добившегося успеха. Но на мир Святополк взирал без особого восторга. «Говорю тебе, – повторял он, – не быть Мономаху князем киевским».

Два дня спустя оказалось, что он был прав, ибо Киева достигла весть, что Мономах отказывается сесть на столичный престол.

В каком-то смысле у него не было выбора. По правилам престолонаследия власть должна была перейти не к нему, ведь существовали старшие ветви его рода, которые и должны были княжить по праву первородства. И потом, разве сам он всю свою жизнь не делал все возможное, чтобы престолонаследие совершалось по закону и никто не нарушал мира? Негоже ему отказываться от собственного обычая, тем более по призыву черни, которую ему, князю, надобно держать в узде? Он не пришел.

А потом началось восстание.

В то роковое утро Иванушка ездил в Киево-Печерский монастырь, проскакав верхом по лесу туда и обратно. Он не догадывался, что город объят смутой, пока, добравшись до Подола, не увидел внезапно несколько столбов дыма, поднимавшегося кверху. Он пришпорил коня и опрометью поскакал к княжескому дворцу. И повстречал торговца, удирающего на телеге из города. Вспотевший и запыхавшийся, тот знай нахлестывал лошадей.

– Что в городе творится? – крикнул Иванушка.

– Убивают нас, боярин, – откликнулся тот, – не щадят ни купцов, ни знать. Поворачивай назад, господин, – добавил он, – туда разве что дурак полезет.

Иван мрачно улыбнулся в усы и продолжил путь, теперь уже по Подолу. На улицы высыпали толпы, люди носились туда-сюда. Возмущение, казалось, возникло стихийно и охватило весь город. Попадались мелкие торговцы, которые закрывали ставнями свои дома и лавки, в то время как другие сбивались в маленькие вооруженные отряды прямо на улицах. Несколько раз он на коне с трудом протискивался сквозь густую толпу.

На какой-то узенькой улочке он столкнулся с двумя десятками мятежников.

– Гляди-ка, – завопил один из них, – боярин! – И они бросились на него с такой яростью, что он едва сумел вырваться и ускакать.

Людские толпы устремились в центр города. Он уже видел пламя, вздымающееся над Ярославовым двором. Им овладела одна-единственная мысль – разыскать и спасти Святополка.

А когда он доскакал до Жидовских ворот, глазам его предстало зрелище, от которого он похолодел и на миг забыл даже о брате.

Впереди запрудила улицу толпа числом не менее двухсот человек. Они плотным кольцом окружили дом. И если все, кого он встречал до сих пор, показались ему либо раздраженными, либо взволнованными, то на лицах этих мятежников застыло выражение жестокости. Некоторые даже злорадно улыбались, предвкушая безнаказанные убийства и мучения тех, кто попадется им в руки.

Окруженный восставшими дом принадлежал старому Жидовину Хазару.

По толпе разнесся радостный гул.

– Подпалим-ка их, – крикнул кто-то.

Толпа одобрительно загудела.

– Жареное порося вертела просит! – весело прокричал какой-то высокий, тучный мятежник.

Иванушка заметил, что некоторые держат в руках горящие факелы.

Злодеи уже готовились поджечь дом, однако было понятно, что они жаждут не столько спалить постройку, сколько выкурить обитателей.

– Мерзавцы! – завопил один мятежник.

– Жиды! – крикнула какая-то старуха.

И тотчас же еще несколько в толпе подхватили этот крик.

– Выходите, жиды, давить вас будем!

Иванушке все было ясно с этими людьми. Многие еврейско-хазарские купцы были небогаты, более того, почти все главы картелей, разоряющих и притесняющих бедняков, были христианами славянского или варяжского происхождения, но кому сейчас до того было дело? Разгоряченная мгновением кажущегося всевластия, разъяренная толпа, жаждавшая крови и мщения, припомнила, что враги их – чужеземцы. А чужеземца можно бить и гнать с полным правом – никто за него не вступится.

Именно в эту минуту, окидывая взглядом дом, Иванушка заметил в окне одно-единственное лицо.

Это был Жидовин. Он отрешенно смотрел на улицу, не зная, что и поделать.

Один из мятежников протиснулся сквозь толпу с длинной, тонкой пикой в руках.

– А ну, кликни-ка своих мужиков! – прокричал он.

– Откуда там мужики – у жидов-то? – откликнулся кто-то, и по толпе прокатился взрыв хохота.

То было правдой: кроме нескольких слуг и старика-хозяина, мужчин в доме не осталось.

– Значит, баб пошли! – проревел все тот же мятежник.

Иванушка собрался с духом и двинул коня вперед, сквозь толпу. Тотчас раздались злобные выкрики:

– Это еще что такое?

– Боярин, чтоб его!

– Еще один душегуб-кровопийца!

– Долой его с коня!

Кто-то вцепился ему в ноги; мимо его лица, чуть было не задев, пролетело копье. Иван хотел ударить ближайших нападавших кнутом, но осознал: одно резкое движение – и ему конец. Медленно, невозмутимо, терпеливо он направлял своего коня вперед, осторожно прокладывая путь, раздвигая толпу. Потом обернулся.

Иван глядел на толпу, а мятежники глядели на него.

И, к своему собственному удивлению, он ощутил новый, неведомый прежде страх.

Никогда раньше не приходилось ему сталкиваться с разъяренной толпой. Он грудью встречал половецкую орду, он неоднократно смотрел в лицо смерти. Но ни разу не обступала его стеной ненависть. Это зрелище вселяло ужас. Еще того хуже, он словно окаменел. Ненависть толпы поразила его, точно целенаправленная, неудержимая сила. Он чувствовал собственную наготу, робость и, как ни странно, стыд. Но чего ему стыдиться? Не было причин для стыда. Да, он боярин, но не сделал этим людям ничего дурного. Так отчего тогда он пред ними словно виноватый? Сила их общей яростной ненависти обрушилась на Ивана, словно мощный удар в грудь.

И тут толпа затихла.

Иванушка схватил удила и ласково потрепал коня по шее, чтобы подбодрить и успокоить. «Как странно, – подумал он, – неужто половцы меня не убили, а от киевлян смерть приму?»

Человек с пикой указывал на него. Как и большинство в толпе, он был одет в грязную льняную рубаху, перехваченную кожаным поясом; лицо его почти полностью скрывала черная борода, волосы падали на плечи.

– Что ж, боярин, говори что хочешь – перед смертью! – воскликнул он.

Иванушка попытался бестрепетно выдержать его злобный взгляд.

– Я – Иван Игоревич, – ответил он громко и уверенно. – Я служу Владимиру Мономаху, которого хотите вы посадить в Киеве. Я отправил ему гонца, от своего имени и от вашего, моля его поспешить на киевское вече.

По толпе прокатился слабый гул. Мятежники явно не могли решить, верить ему или нет. Человек с пикой прищурился. Иванушке показалось, что еще миг – и мятежник ринется на него. И тут откуда-то донесся голос:

– Это правда. Я его видел. Он служит Мономаху.

Человек с пикой обернулся к говорящему, а затем снова к Иванушке. Иванушке показалось, что смутьян разочарован.

Волна ненависти отхлынула от толпы.

– Добро пожаловать, слуга Мономахов, – мрачно приветствовал его мятежник с пикой. – Тебе-то что за дело до наших жидов?

– Они под моей защитой. И под защитой Мономаха тоже, – добавил Иванушка. – Они не причинили вам никакого зла.

Мятежник пожал плечами:

– Может, оно и так. – И тут, почувствовав, что настал миг упрочить свое нынешнее положение уличного главаря, он обернулся к толпе и заревел: – За Мономаха! Пойдем искать других жидов!

Толпа повалила за ним.

Иванушка вошел в дом. Там оставался только старый Хазар да две женщины-служанки. Он пробыл с ними в доме до вечера, когда шум и возмущение в городе несколько стихли. Только после этого отправился в дом брата.

Все случилось, как он и опасался. Мятежники добрались до высокого деревянного терема еще днем. Насколько он мог судить, Святополк не пытался бежать. Предполагая, что боярин куда богаче, чем он был на самом деле, разъяренная толпа убила его, разграбила дом и сожгла дотла.

Иванушка нашел обугленные останки брата, произнес молитву, а потом в спускающихся сумерках вернулся, как и много лет тому назад, искать приют в доме Хазара.