Книга: Солнце мертвых. Пути небесные - Иван Шмелев

Безусловно, в книге тоже это есть, равно как и ненависть главного героя к большевикам с гротескностью всего описываемого. Но это, тем не менее, задний план. А в центре - сознание умирающего человека. И это сильно. Как будто я смотрю последнюю сцену фильма «Белые росы» или слушаю песню Rammstein «Sonne». Die Sonne scheint mir aus den Augen. Тишина, неизбежность, время, безмолвность и стойкое ощущение себя живым в этом умирании. Чем дольше я читала этот поток авторского сознания, чем больше смертей встречала, тем больше успокаивалась. Это естественный цикл, пусть он зачастую и преждевременный.

В целом, читать, конечно, тяжело. Не настолько, что страшно перелистывать страницы от накатывающего ужаса, как у меня всегда бывает с чернухой и жёсткими триллерами, но настолько, что с каждой страницей погружаешься в собственную самость и боль, её сопровождающую. И конечно, не добавляет простоты чтению стиль написания текста - угасающее сознание, ослабевающий человек, обилие троеточий, обрывков слов, памяти, причём, это у всех, с кем общается главный герой. Потому что умирают все вокруг. Читать ли? Нет. Всему своё время и нечего такое заранее переживать.

Для Ивана Шмелева Крым в книге – это уже не рай, а скорее апокалиптическая природа. Вместо изобилия царят голод и нищета, беззаконие, пытки и массовые убийства. Горы, море и палящее солнце, мирная многонациональная идиллия, разрушенная большевиками, расстрелявшими здесь и единственного сына писателя.

Эпопея об утрате веры, души и человечности. Потрясающая, но тяжелая и страшная книга.

Далее могут быть спойлеры.

В отличие от некоторых рецензентов, меня не смутила логика действия героя-рассказчика, например где он закопал курицу вместо того, чтобы съесть или поделиться с детьми. Также мне непонятны претензии к тому, что он не смог совершить те или иные поступки для спасения себя или других. Ужас произведения состоит в том, что люди в нем уже не совсем люди, не совсем живы и не совсем в себе. Герои пережили острый период террора (когда были массовые убийства, пытки и грабежи), вступили в период установившейся власти с более редкими убийствами, пытками и грабежами, но уже на регулярной основе и смирились с неизбежностью такого расклада (помощи ждать неоткуда), испытали травму свидетеля (видят регулярно беды соседей, но ничем не могут помочь) и наконец длительный изматывающий голод. В этом состоянии естественно (!) у людей начинаются необратимые изменения в сознании. Буквально все герои повествования медленно сходят с ума, включая самого рассказчика. Причем автор совершенно не скрывает, что герой сходит с ума, и более того, иногда есть ощущение, что герой это тоже понимает. Война и насилие всегда приносят в конечном счете деградацию всего общества в целом и каждого отдельного человека в частности, а голод завершает ее.

Теперь за что я снижаю оценку. Мне не понравилось, как описываются автором крымские татары. Это считывается, как очень пренебрежительный, какой-то даже империалистский подход. (Сама я русская). Причем дело даже не в эпизоде, где описываются дети, продающие себя богатым татарам за еду, хотя казалось бы в этом эпизоде должна заключаться основная претензия ("татары - плохие, а остальные хорошие"). Этот эпизод еще можно как-то объяснить логикой: на их месте могли оказаться любые другие зажиточные люди независимо от национальности, и просто так сложилось, что запасами обладали именно татары. Но дело не только в этой истории. Просто все описания татар идут вместе с какой-то их второстепенностью и будто более низкой субъектностью, чем у остальных. У всех героев, когда автор их называет, есть имена либо профессия, но только татары - татары. Вроде бы безобидные, но самом деле режущие слух определения вроде "татарчата", "бежит маленький татарин" и подобные завершают это ощущение. В данном случае для меня это не просто характеристика героя, это во многом и характеристика автора.

«О смерти русского человека и русской земли. О смерти русских трав и зверей, русских садов и русского неба. О смерти русского солнца. О смерти всей вселенной, когда умерла Россия, – о мертвом солнце мертвых…»

Кто-то писал, что «Солнце Мертвых» не стоит читать, если вы в отчаянии или депрессии, но для меня эта книга стала зеркалом - отражающим другую действительность, действительность в которой у человека все гораздо хуже, чем у меня.
Вечный голод и в той же степени нескончаемая жара, и все чем остаётся тешить себя - это окружающающими пейзажами, которой сам Шмелев посвятил не мало строк в книге.

«Только отпахнешь дверь – и хлынет в защуренные глаза, в обмятое, увядающее лицо солнцем пронизанная ночная свежесть горных лесов, долин горных, налитая особенной, крымской, горечью, настоявшейся в лесных щелях, сорвавшейся с лугов, от Яйлы. Это – последние волны ночного ветра: скоро потянет с моря.»

Если вы потерялись в жизни или ищете ответ на вопрос беспокоящий вашу душу, возможно эта книга поможет в этом, а если и не поможет, то хотя бы подтолкнет на нужные мысли.    «Солнце мертвых» и впрямь пропитано русской смертью - не лучший вариант для обычного читателя, тут нет невероятных приключений и сюжетных поворотов, лишь нескончаемая жара, смерть, голод, безысходность.

В процессе чтения меня не покидал образ немого кино, в то время как раз переживавшего свой расцвет. Актеров напомаживают гримом в три слоя, чтобы, за неимением звука, передавать эмоции через пантомиму. На сеансе синематографа аккомпанирует пианино. Третий звонок, гасят свет... И  разыгрывается нечто кафкианское, в духе немецкого экспрессионизма: лица неестественного цвета надрываются, переигрывают, срываясь почти на истерику; пианино расстроено, от перенапряжения пианист не играет, а просто колотит кулаками по клавишам, и всплывающие на экране реплики персонажей повторяют одно: УЖАС, УЖАС, УЖАС. Наконец, сеанс заканчивается. Но не потому что идут титры: некачественную плёнку зажевывает проектор, струны пианино рвутся. Зрители встают с мест. Кто-то осыпает проклятиями владельца синематографа. А кто-то молча, закуривая, выходит, пережив нечто иное чем катарсис из учения Аристотеля о трагедии, зазубренного в европейском университете.

Это очень модернистская литература, написанная на грани потока сознания, бессюжетная, бессобытийная, в которой главным героем выступает даже не безымянный рассказчик, свидетель красного террора, а его распадающееся сознание. При этом Шмелёв не какой-то известный модернист, напротив, до "Солнца мёртвых" это просто крепкий писатель второго-третьего ряда, пишущий очень традиционно на типичные для русской литературы темы. Но пережитая трагедия позволяет нащупать ему, скорее всего бессознательно, новый творческий метод. И "Солнце мёртвых" оказывается большим, чем просто свидетельством преступлений большевиков. Шмелёв приносит весть миру, что, перефразируя известное высказывание, после красного террора искусства быть не может. Бог умер. Солнце мёртвых - это же не просто какой-то яркий оксюморон. В христианской символике солнце - символ господа, Христа, бога живых, а не мёртвых. И через весь роман рефреном проходит этот образ, повторяется, что синее небо - пусто.  Подобный образ встречается ещё в финале "Тихого Дона" - знаменитое чёрное солнце, которое Гришка видит, держа на руках бездыханное тело Аксиньи; одинаковые апокалиптичные предчувствия, видимо, посещали творцов даже с противоположенных сторон гражданкой войны.

Однако если у Гришки остаются хотя бы дети и кров, связывающие с жизнью, то у безымянного рассказчика "Солнце мёртвых" не остаётся ничего. Начавшись с типичных нравственных страданий интеллигента, у которого в голодном Крыму рука не поднимается скушать своих домашних курочек, ведь они остаются последней ниточкой, связывающей с прошлым, заканчивается "Солнце мёртвых" медленной агонией сознания, распадающейся после пережитого ужаса красного террора. И для того, чтобы убедительно описать зверства большевиков, Шмелёву не потребовалось стать летописцем, который долго, нудно и скрупулёзно подсчитает каждого бессудно запытанного и расстрелянного. Художественное предчувствие верно подсказало ему: после Крыма простого описания массовых расстрелов и заворота кишков с голодухи окажется недостаточно. Весь ХХ в. подтвердил эту догадку: над трагедией миллионов человек нынче принято зубоскалить, мол, миллионы расстрелянных лично Сталиным. Поэтому в ход идёт Шмелёвское мастерство владения диалогом, в котором персонажи не разговаривают, а наговаривают, подобно героям Достоевского, а также мастерство владения непосредственно-прямой речью. Т.к. безымянный рассказчик редко бывает непосредственным свидетелем зверств большевиков, ему приходится довольствоваться рассказами из вторых уст, слухами, сплетнями. И даже их хватает, чтобы сердце читателя наполнилось негодованием (если, конечно, у читателя есть сердце). А поскольку из-за голода и стресса не в себе не только он, но и все вокруг, так ещё и не все персонажи будто бы не плод его воображения, - опыт чтения становится подобен попытке склеить разбитую в дребезги чашку. Попытке бесплодной.

В финале, когда к рассказчику, окончательно потерявшему чувство реальности (всю книгу сезоны сменялись достаточно последовательно, как вдруг утверждается, что на дворе весна, хотя полторы главы назад только-только подступала осень) стучится в дверь писатель Шишкин, чья судьба повторяет трагедию Шмелёва с сыном, кажется, что сознание раздваивается и окончательно дезинтегрируется. Я, от лица которого шло всё повествование, превращается в мы, и в последних строчках романа

Вот уже и ночь. Дрозд замолчал. Зарей опять начнёт... Мы его будем слушать – в последний раз.

- говорится, конечно, уже от лица всех жертв красного террора в Крыму. Напряжение, только нарастающее с каждой главой, в финале не разрешается никаким катарсисом, - рвётся последняя струна, пианист захлопывает крышку и уходит с сеанса синематографа. Догорает некачественная чёрно-белая плёнка. Корчи актеров на потухающем экране напоминают немой крик с картины "Лицо войны".

В качестве положительной стороны можно отметить красивые описания увядающей природы, но и они меркли из-за очередного шизодиалога или бессвязных рассуждений автора о курочке, павлинчике и лошадке.

P.S. У чела там соседские дети дохнут от страшного голода, а он смотрит на павлина и думает, как бы его на табак обменять. НА ТАБАК!!! Но автор настолько чмо, что даже этого не смог сделать. Вот это понимаю, настоящий православный святой интеллигент, не то что людоеды-большевики и прочая чернь. В итоге павлина выкрал и съел местный вор, а голодающим детям так ничего и не досталось. Конец. Занавес.

3 дохлых павлина из 10