Книга: Солнце мертвых. Пути небесные - Иван Шмелев

Эпопея. Книга-оксюморон — от названия до финала. Живые мертвецы (люди, животные, даже деревья) и одушевленные, ожившие скалы-камни (дышащий Чатырдаг и т.д.), выступающие в роли местных богов, жизнь и смерть, слившиеся неразрывно.

Безумно красивый, близкий мне на генетическом уровне — я и сам почти такой же себе придумал в 16 лет, сидя у себя в комнате, не знающий ещё ни Шмелёва, ни кого-то другого похожего — язык, с одной стороны, и страшное, уродливое описываемое этим языком. Цветущий Рай, ставший выжженной пустыней: сгорело все — деревья, дома, живность, смыслы, люди сгорели, почти все — изнутри, а некоторые — так и буквально.

И знаете, что мне показалось самым страшным? Нет, не пришлые варвары-матросы, изображенные как-то даже немного лубочно: все как на подбор — убийцы с бычьими шеями и пудовыми кулаками, крепкозубые, отбирающие «излишки» и пирующие среди всеобщего голода, запивающие кровь вином и наоборот. Им-то что? Они сюда за этим и пришли — наказывать и добивать, убивать в ночи и посредь бела дня. У них сила, наганы, декреты, сало и вино. Дожгут здесь — покатят дальше. «Мировой пожар в крови — Господи, благослови!».

Нет, страшнее всего варвары местные, обманутые «своей» властью «простаки» (не все, конечно, из этих простаков варвары). Ведь именно они превратили свой некогда прекрасный уголок в пустыню, обрадовавшиеся, что пришла «их» власть, что теперь «усе общее», — разломавшие опустевшие дачи и растащившие последнее, сгубившие сады и виноградники, в которых сами работали: теперь все общее, то есть ничье, тащи, братва, жги то, что строилось годами и трудом тех, кто в подвалах сгинул или за море уплыл, если повезло. Неспособные к созиданью (или, может быть, не наученные оному?) они ждут, что теперь им все дадут, как обещали, ведь они «трудящиеся», не буржуи-интеллигенты какие-то, а пока не дали, мы порастащим, что от буржуинов осталося. Интересно, что первыми «опомнившимися» оказываются все-таки люди с какой-никакой профессией — слесарь Кулеш (мастер, чей талант оказался невостребованным), почтальон Дрозд («культурный» представитель народа, известный тип человека), рыбаки, добытчики, оказавшиеся в плену у новой власти, ибо даже сапоги им выдают только на время работы.

Настоящими трудящимися же оказываются как раз недобитые «баре»: учительница со старенькой мамой, из последних сил спасающие свой огородик, профессор, не бросивший свою работу, доктор, фиксирующий свой опыт, повествователь, день за днем ищущий прокорма для себя и своих птиц, и даже дьякон…

И вот с одной стороны у нас — повествователь, разговаривающий со своими «курочками» и даже хоронящий их (!) — вот тут уж совсем странно даже мне, но тут, видимо, было важно подчеркнуть, что в этих «курочках» больше живого и человеческого, чем в оставшихся людях (помните, кстати, рассказ Замятина «Дракон»?), и доходягу доктора, отдающего последнюю горсть гороха чужим детям, чтобы потом питаться «горьким миндаликом» (да-да, все, что осталось от его прекрасного сада), и «трудяшшихся», здоровых мужиков, ворующих у семей с детьми последнюю надежду — козлика, коровушку, уточек и т.д. Но и этим воздалось в итоге, сдохли после побоев. Именно сдохли, в то время как доктор сгорел, подобно некоторым староверам, вознесшимся вместе с дымом к Господу.

И — замечу — все это до Сталина, все эти сотни и тысячи расстрелянных и ограбленных, согласно декретам или пьяному угару. Без Дзержинского, Ягоды, Ежова, да даже Ленина (конечно, без их непосредственного участия), а токмо потому что власть есть, наган руку жарит или «усе общее». В общем, если верно то, что на Диком Западе полковник Кольт всех уравнял, то в постреволюционной России братья Наганы, утрируя, покончили со всякой надеждой на равенство.

И хотя прошло уже сто лет, был ликбез, внедрено обязательное среднее образование, количество получивших высшее образование в России выросло настолько, что это самое высшее образование и вовсе потеряло какой-то статус, это варварство никуда из человеческой ДНК не пропало. Я регулярно наблюдаю эту «удаль молодецкую», разбивающую новые скамейки, детские площадки, подсветку в фонтанах — вон, 31 декабря двое д… (из всех слов на д выберу самое цензурное) детишек переходного возраста разожгли под пластмассовой детской горкой костер, зажигали петарды и бросали в горку (про любителей сломать качели я вообще молчу). Ну и помним вечное «там, где не катит самый навороченный документ — рулит черный пистолет». Улыбайтесь, господа.

Прежние баре кто бежал, кто был убит, кто в одночасье потерял все и остался нищим, а у кого на руках какие-никакие драгоценности остались, да цена им ныне пайка хлеба на три дня. Другие берегут свою скотину как зеницу ока, понимая, что она дает пропитание на каждый день, и все трясутся, что не ровен час заявятся «тырционалисты» и реквизируют животных для нужд партии - а то и кто из обезумевших от голода соседей украдет. Однако некоторые возвышенные порывы мне не понять - например, когда все село неделями наблюдает, как худеют и издыхают брошенные белогвардейцами кони, но никто не предпринимает попыток их приманить да нарубить конины, или как татарин меняет коня на ничтожную пайку хлеба, лишь бы новый хозяин продолжил его кормить - просто не верю.

Интеллигенция пребывает в глубоком шоке - новой власти (пока) не нужны ученые-гуманитарии, пишущие труды про Ломоносова, и заслуженному профессору полагается пенсия в размере всего-то двухдневной пайки хлеба на месяц. Люди простые, прежде ожидавшие справедливости от советской власти, быстро поняли, что как было на одного с сошкой семеро с ложкой, так и осталось, а тут плюс еще сверху надстройка из местной военно-гражданской администрации и их прихлебателей, которые каждый день должны есть досыта, а откуда еду брать - не их забота. Рыбакам, например, остается 10% улова, остальное забирают в распределитель (а все их рабочее снаряжение до этого было изъято в пользу профсоюза - вот вам и собственность на средства производства). Люди воруют друг у друга, крысятничают, тихарятся, кто пытается сбежать в горы или на север в поисках лучшей доли, но оттуда приходят тоже неутешительные вести, и только кровавая жатва собирается исправно и изобильно.

Автор, безусловно, хлебнул лиха от советской власти, и писал роман уже в эмиграции, что дает неслабые основания полагать, что краски он несколько сгущает и чересчур идеализирует прежнюю, царскую Россию. Тяжелая книга, конечно, но такова цена революции - тяжелее всех страдают всегда бедные и «бывшие»…