Текст книги "Дыхание"

Из постели вылезать не хочется, так бы и жила в ней. Похолодало как… Рябина почти созрела, сколько ягодок уже… Птички, вы где? Чего не клюёте? Залетайте в гости, я только рада. В рябину поиграем… Небо белое, как простыня моя. Всё утро сегодня проспала. Ещё, называется, жаворонок. Сова совой. Как тучи на небе, так спать сразу. Скажите мне, мои слова, – я жаворонок с ним или сова? Порисую лучше, а то эти слова опять в свои лабиринты заведут. Стала рисовать. Нарисовала рядом жаворонка и сову, друг на друга смотрящими. Подумала – и ещё одну сову нарисовала, рядом с ними. А назвала Счастливый жаворонок. Стихотворение написала, рисунок нарисовала… Что осталось? Гимнастикой не хочу заниматься, я сегодня ленивая. Воображать стану. Стала воображать. Много чего вообразила – и как по небу летает, среди стай птичьих, и с ними на юг летит, и с дельфином поплавала, и у костра посидела, погрелась, пока дождь не пошёл и костёр не затушил – сама не знала, почему он пошёл. В постель свою залезла и рядом с собой лежала, подвинуться пришлось, совсем тесно было. Будить не стала, а она не просыпалась, спала. Во сны её заглянуть хотела – она во сне улыбалась и про себя напевала, но не стала – пусть одна поспит. И ещё много чего вообразила, всего и не расскажешь. Наконец, вставать стала. Отчего завтраки сами собой не готовятся? Могли бы уж…

Позавтракала и пошла по участку гулять. На такую лепоту набрела! На листьях барбариса бордовых капли от росы остались, в каплях солнышко разгорелось, в золотисто-голубом сиянии. Чудесно так! И в небе горело, сквозь тучи белые, да так ярко! Полюбовалась, и пошла по участку гулять. К кусту смородины подошла – ягоды уже давно собрала, а поискала – остались, втроём. Невнимательная какая… Собирать их не стала, пускай птички склюют. К елям пошла, любила их очень. Взяла лапу в ладони и стала водить. Ощущение очень приятное, лапы еловые любят обниматься. И она любит, особенно с этой. Надеялась, что ладони елью пахнуть станут, но не стали. Могли бы и постараться… Ещё гуляла. Мимо бревна прошла – сырое бревно, не высохло ещё. Оно здесь давно, любила на нём сидеть – в другой раз посидит.

Пока ходила, наткнулась на трухлявый пень. Он здесь уже давно был, от сосны остался. Сколько лет хочу с ним разобраться, и всё никак. Всё, настал твой час! Пошла за лопатой и стала ковырять его лопатой, ещё топором добавила. Муравьёв сколько в нём было… Уйма! Разбежались все от неё, испугались. С полчаса с этим пнём возилась, и лишь наполовину управилась. Целый мешок трухи собрала, на тележку его поставила, вечером повезёт. Устала очень – никаких сил с этими пнями не хватит! В следующий раз троечников подключу, скажу, хочешь четвёрку в четверти – постарайся. Надо их на работах использовать, почему раньше не догадывалась? Ничего они не умеют, даже с пнём бы не справились… Устала очень, простуда недавняя сказывалась. Но уборку же надо делать – кто за неё сделает? Взялась за уборку. Вначале на втором этаже убиралась, после к первому перешла. Устала очень – большой дом, а она одна хозяйка. На окна сил не хватило, в другой раз помоет. Замучилась, но пошла ещё готовить – чтоб силы были обедать нужно. Борщ сварила, сытный очень. Поела, ещё в кресле-качалке посидела, отдохнула. Снова на участок пошла, кусты обрезать. Жасмин обрезала, смородину обрезала. Дуб один нашла – маленький, а уже пророс. Вырвала его. Такие дубы часто находила – если б не она, всё бы дубами заросло. Дальше за клёны взялась, они сорняками прорастали, десятками. Долго возилась с ними, срезала, особенно около яблони. Засмотрелась на неё, яблоки почти созрели. Вкусные, полезные. Тоже румяные, как ладони её. Вчера Яблочный Спас был, плоды освящали. Люблю этот праздник, светлый очень. Хороший был день… А скоро и лету конец. Что ж, мой пень…

III. Поездка в Москву

I

Поезд уже подъезжал к вокзалу. Он ещё не начал замедляться, но это чувствовалось по виду за окном. Ветки рельсов, чёрные провода, серые стены, серые столбы, серые дома всё сгущались и сгущались, разрастаясь и разливаясь в тусклый московский пейзаж. Проносились мосты, машины, они повстречали пригородную электричку со скучающими пассажирами… Всё меньше оставалось зелени, ещё минут десять-пятнадцать назад вокруг неслись нескончаемые леса, и глядя в окно можно было вообразить, что там живут и поют по утрам птицы, а по вечерам лазают колючие ежи… Впрочем, он и пятнадцать минут назад этого не мог представить, эта поездка в поезде забрала у него все силы. Она сидела напротив и молча смотрела в окно, рядом на столике стояла шахматная доска – даже фора ему не помогла. Да что с ней могло помочь, это же Марсельеза…

– Выйди, я переоденусь.

Он вышел из купе, в коридоре ходили люди, кто-то уже прошёл с сумками в тамбур, рано решив, что подъехали, – частая ошибка. Они ещё долго будут ехать, минут десять. Он стоял у окна и очень неудачно, его всё время задевали снующие туда-сюда люди с сумками. Ладно, последнее мучение и всё. Какая же трудная поездка… Никаких сил не останется. Надо было билеты в плацкарт брать, там безопаснее… Интересно, каково было тому пареньку выходить? Его снова толкнули – он с неприятной улыбкой посмотрел на толкнувшего, мальчика лет семнадцати.

– Извините…

Он снова стал смотреть в окно – его серость как-то успокаивала. Скорее, не успокаивала – помогала скоротать время, он очень устал, ему нужен отдых. Минуты две он простоял молча, за ними снова эти мысли появились. Нет, я так не могу, женщины сильнее мужчин. Какие же они лицемерные, за шесть часов ни разу не взглянула. Получает в жизни всё что пожелает, так и вижу… Я здесь больше не могу стоять, здесь слишком много людей.

Он отворил дверь и вошёл в купе, и затворил за собой. Она ещё не переоделась – на столе лежали джинсы, она рылась в сумке и только взглянула на него. Он сел в уголке и закрыл глаза – да, так было лучше. Жалко, что мы не умеем исчезать. Было бы очень полезно. Я бы исчезал в самый неподходящий момент, когда все другие уже исчезли. А улыбка неудачная, странно, что она так часто улыбается. Не придаёт значения… Как она начала? “У тебя губы хорошие. Люблю такие губы”. Давно такого не слышал. Ну и манера, она говорит со мной, как я иногда говорю с девочками. Хочет превратить нас в маленьких послушных девочек. Тот уже превратился. Да и я сегодня превратился, с ней любой бы превратился. Ласковая Юдифь. А хорошо она переодевается, не стесняется меня. А если открыть глаза совсем? Ладно, не буду, обидится, скажет: пошёл вон! В окно полезешь. Красивые у неё икры, люблю такие. Может, сказать? У тебя икры хорошие. Я люблю мышечные икры. Лучше не надо. Чувствую себя как-то болезненно, парацетамол не помог. Полдороги промучился. А всё-таки после головной боли всегда что-то остаётся, до вечера. Сейчас вроде не болит. Не люблю эти боли, я совсем не умею терпеть. Особенно долгие боли. Как люди с этим живут? Женщинам чаще приходится, вот они и привычнее. В этом и смысл есть, они же рожают… И зачем им мужчины? А я бы поверил, если бы она оказалась скрипачкой, а в шахматы для души играла, первая мысль обычно верная. Пальцы у неё такие… Длинные, цепкие пальцы. Цепкие. Хорошо такими пальцами фигуры двигать. Он помолчал минуту-другую, смотря на свои пальцы. Мысли навязчиво текли в голове.

…довольна тем, что женщиной родилась? Да ещё с такой внешностью. Какое лицо строгое, люблю эти лица. Можно смотреть, всё. Может, и мне переодеться? Встал, чтобы начать, но рубашку менять не стал, подумал – и ничего не стал менять. А какой смысл? Дома через полтора часа буду, там и поменяю. Она заговорила, голос прокуренный, глухой голос.

– Ты всегда с длинным рукавом ходишь?

– Прохладно ведь.

– А если бы жара была?

– Выбрал бы короткий.

Бессмысленный какой разговор. В такие моменты всегда такие. Она сейчас попросит подвернуть рукав. Бред какой…

Она взглянула:

– Пойдём?

– Да рано ещё, давай посидим.

– Давай посидим.

Что-то в ней изменилось. Джинсовая юбка, бирюзовая рубашка. Какие-то новые, синие тона. Тоже усталость… В чёрном она иная. Такой и запомнится, запоминается последнее. Последнее всегда самое обманчивое и самое обнадёживающее. Интересно, она хотела бы ещё раз встретиться? Да зачем нам? Когда же это всё закончится, я… Вот и поезд замедляться стал. А я говорил, десять минут…

По платформе шли молча, её никто не встречал. Он вёз её багаж, сумку на колёсиках, людей было много, толпа. Кто-то обнимался, кто-то смеялся, одна пара поцеловалась. Ничего подобного он не испытывал – совсем никаких сил не осталось. Думал лишь как бы побыстрее очутиться дома, сколько же он там не был… Он забыл о ней, и сам почти забылся, шагая в темпе толпы людей, огибая кого-то и задевая сумкой. Потом столкнулся с ней глазами.

– Ты в метро?

– Да.

Молча спустились в метро. На эскалаторе она стояла на ступеньку выше, не хотелось оборачиваться. Наконец, обернулся. Она тоже была усталая, чуть ли не измождённая этими часами в дороге – оно и понятно. Молчали. Изредка встречались глазами, смотрел в основном на её руки, её руки успокаивали своей прохладой… Она ослабла, плечи как-то опали. Она смотрела в никуда, чуть наклонив голову. Совсем измученная – на неё, видимо, только сейчас нахлынуло. Последние минуты всегда самые тяжёлые. Жалко её, такая сильная, а некрасивая. Она, наверное, тоже меня жалеет. И нежность в ней появилась, женщина всё же. Тяжело ей, наверное, в жизни. Тяжело быть сильной. Может, прикоснуться? Да нет, не могу. Что я с ней, обниматься буду? Мы же не дети… Спустились к платформе. Перед тем как попрощаться, она вырвала листочек из своей записной книжки, записала номер телефона, протянула ему.

– Зачем он мне?

– Возьми. Я в Москве две недели пробуду.

Взял. Она взглянула, очень прямо.

– А твои глаза обещали больше.

– У меня голова сегодня болит.

– А ты думаешь, у меня не болит?

Подъехал поезд, она вошла в вагон. Двери захлопнулись. Она улыбнулась на прощание из-за стеклянных окошек. Поезд умчался.

Он постоял на платформе. Пропустил поезд, примчавшийся следом. Пропустил ещё один. Ему надо было в ту же сторону, что и ей, но он не захотел с ней ехать. Они устали друг от друга, им обоим нужен отдых. Может, они ещё встретятся… Он посмотрел на листочек с номером телефона. Память на номера хорошая, можно выучить, а листочек выбросить. Так и поступлю… Бесконечным потоком проносились пассажиры – одни входили в вагоны, другие выходили, кто-то кого-то ждал. Поезда приходили и уходили, двери открывались и закрывались, унося людей в длинный тёмный туннель. Время текло, минута сменялась минутой, на часах над входом в туннель красные лампочки отсчитывали истёкшее с отъезда поезда время. Когда поезд проезжал, они начинали сначала, вновь и вновь… Наконец, он поймал себя на том, что начал выучивать номер в обратном порядке. Он забросил это занятие, листочек убрал, сожалея, что в метро нет урн. Приехал новый поезд, он зашёл в вагон.

Народу в вагоне было немного, он смог сесть. Здесь окончательно обрушилась усталость, так утомился за время поездки… Эти шахматы всё никак не оставляли – стоило закрыть глаза, как он видел очередную позицию… Он повёл рукой по глазам, чтобы как-то смыть это, забылся на какое-то время. Когда очнулся, то подумал, что проехал свою остановку, забеспокоился, но напрасно, проехали лишь пару остановок. Напротив сидела девушка в шляпке, она читала книгу – он улыбнулся, разглядев. Три товарища. Как в старом добром кино… Можно было Ленцем представиться… Но я совсем не похож на Ленца… Он зачем-то попытался подобрать литературного персонажа, на которого был бы похож, но не сумел – то ли в литературе его образу не нашлось отражения, то ли силы думать его окончательно оставили. Он промучился над этим целую остановку, но никого кроме Гамлета на ум почему-то не приходило, хотя с Гамлетом у них не было ничего общего кроме склонности к длинным монологам. Он забылся снова, и очнулся уже проезжая “Парк культуры”. Та девушка всё так же читала книгу, всё так же проносился чёрный туннель за окном, всё таким же рассеянным светом светили лампы в вагоне. Он по лицу рукой провёл – снова, как и днём в поезде, подумалось, что это может длиться вечно: всё так же будут стучать колёса, всё так же входить и выходить люди остановка за остановкой, всё так же девушка будет читать книгу, а женский голос настойчиво объявлять, что двери закрываются. Сейчас это снова показалось утомительным, но уже как-то иначе, не так, как тогда, днём, – то ли книга скрашивала впечатление, то ли настроен был иначе – наверное, всё-таки книга, он любил когда девушки читают книги, это согревало… Увы, она вышла на “Спортивной”, и он остался в вагоне один, почувствовав себя обездоленным, ему будет её не хватать, жаль, что она не посидела с ним ещё, с ней было так спокойно… Хорошо было бы, если бы она рядом сидела и отрывок ему прочитала, из самого начала, там начало хорошее… Он снова забылся, и очнулся уже подъехав к “Университету”. Он выбрался из вагона, и вскоре вышел на свежий воздух.

Выйдя из метро, он огляделся. Вдали, за верхушками деревьев, виднелось могущественное Главное Здание, памятник давно канувшей в вечность эпохи величия Советского Союза. По небу неслись тучи, дул ветер, навевающий свежесть и прохладу, напоминая о приближающейся осени, и, быть может, о чём-то ещё. Он перешёл на светофоре дорогу, прошёл вдоль забора, свернул налево, вошёл в проход. Здесь он очутился на территории Университета. Занятия ещё не начались, и других людей здесь сейчас не было – совсем никого не было, он был один. Он прошёл по траве, миновал шлагбаум с нарисованной на дощечке улыбающейся рожицей, и оказался на просторной аллее, тянувшейся параллельно Ломоносовскому проспекту. Эту аллею он любил, и часто ходил по ней ещё когда учился здесь, особенно она была красива осенью, когда желтели и краснели листья клёнов, усыпая собой дорожку словно персидским ковром. Странно, но и во время занятий по этой аллее мало кто ходил, трудно было ответить, почему. А он ценил её – в любое время года здесь было спокойно, свежо, прохладно, когда светило жаркое Солнце здесь была благодатная тень – аллея жила своей жизнью, лишённой волнений и забот, тревог, беспокойств… Когда-то, в бытность студентом, здесь происходили интересные события, и он их сейчас припомнил. Дела давно минувших дней, преданья старины глубокой… Воспоминания согревали своим теплом, они уносили куда-то далеко-далеко, и оттуда не хотелось возвращаться. Порыв налетевшего ветра всколыхнул прошлогодние листья, и они дружною толпою перебежали ему дорогу. Он грустно улыбнулся. И это было когда-то, да только не со мной, счастливые закаты, бушующий прибой… Он забылся, и очнулся уже когда добрёл до ещё одной аллеи, своей любимой. Он сел здесь под липой, и начал перебирать листья, сорванные ветром, ожидая, не повстречается ли ему белка. Он долго просидел, почти ни о чём не думая, лишь перебирая листья, и на него нахлынули воспоминания.

Когда-то давно он любил гулять здесь с подругами. Он словно похищал их из привычного мира под сень клёнов и лип, на эту потаённую тропинку, где нет обыкновенных слов и предложений, а всё необычное, иное. Здесь они преображались, начинали иначе говорить, иначе мыслить, словно обнаруживая новое в себе, и, благодаря его, укрывали как простынёю сенью своих тайн, таких простых и обыкновенных, и таких близких, важных для них двоих. И им хотелось задержаться здесь, чтобы ощутить обретённую себя, на этой заброшенной, далёкой всему знакомому аллее, где всюду старые полусгнившие листья и тень, где летают шмели совсем близко от твоего носа, заблудившись в поисках лесных цветов, а муравьи ползут по твоим ладоням и щекочут тебя, – и они часами сидели в этой тени, оторвавшись от жизни, струящейся за границами аллеи, и поведывали друг другу иные, заветные мысли и мечты. Да, это была аллея тайн и откровений, одинокая и задумчивая, непохожая на сотни других, обычных аллей, милая, тихая, близкая… Он открыл её для себя однажды, хмурым осенним днём, ему не хотелось идти обычной дорожкой, и он углубился в древесное княжество – и открыл для себя эту маленькую тайну. Он был так поражён, словно попал в другую страну – это было так легко и оттого так удивительно – и сейчас, сидя под деревом в ожидании, не встретится ли ему белка, он вспоминал и не мог вспомнить, как много здесь было, как много здесь случилось… Нет, он уже не помнил, он помнил лишь тот день, когда открыл её для себя, да ещё тот, когда однажды она учила его танцевать вальс. Он уже давно разучился танцевать, но тот день остался в памяти на всю оставшуюся жизнь, и сейчас он будто стоял у него перед глазами, он словно видел пару танцующих, пленительную и утончённую её, и себя, нелепо влюблённого. И они всё кружились, кружились у него перед глазами, в окружении сорванных листьев и позабытых обещаний, прошедших дней и дорогих воспоминаний, канувших давно и невозвратимо… И ему очень хотелось верить, что и она однажды вспомнит, засидится здесь под деревом, задумается, и вернётся на миг в ту осень. Он всё же встал, ему так не хотелось вставать, но он встал и медленно пошёл по своему пути. Впереди его ждал парк, он любил этот парк, когда-то он нередко гулял в нём по утрам, пропуская занятия, – он любил смотреть на уток, плавающих в круглом пруду, и вдруг, по мановению неведомой воли, дружно перелетающих из одного конца пруда в другой, так низко над водою, что кажется, что они могут коснуться её крыльями… Он любил и его открытые, просторные поляны, и его обитателей, наивных воробьёв и философски настроенных ворон, и широкие газоны, и необычные знакомства. Но его ждало разочарование – здесь строили метро. Через двадцать минут он ступил на порог своей квартиры.

II

Ночью шёл дождь. Дождь стучал по крыше, и он слышал его сквозь сон – дождь приснился ему, осенний дождь в его городке. Он стоял у окна, и всё смотрел как капли барабанят по стеклу, а ветер клонит ветви берёзы, и они волнуются, шумят, листья шелестят, отрываются, и летят, летят ему навстречу. А потом ветер меняется, подхватывает оторвавшиеся листья, и они несутся куда-то вдаль, и он уже не может уследить за ними, маленькие пожелтевшие листочки уносятся от него далеко-далеко и теряются в пелене дождя… А потом ему снилось, что он проснулся, проснулся маленьким ребёнком, и смотрит как капли барабанят по стеклу под порывами ветра, и долго-долго на них смотрит, и всё никак не может насмотреться, а потом он снова ложится спать, и видит осенний дождь в своём городке…

Он смотрел в окно, сидя на кухне, смотрел на лужи на асфальте и на людей, выходящих из подъезда. Утренних людей, любящих выходить из подъезда по утрам, он уже упустил – они куда-то ушли, готовые занять этот день чем-то… Трудно сказать, чем, нужным или не очень, и кому. Но они куда-то ушли, а куда ушли – ему не сказали. Так что оставалось смотреть на оставшихся людей, которые изредка отваживались на короткую вылазку в это свободное от дождя время. Он сидел уже минут пять, и за это время насчитал лишь двоих человек, вышедших из подъезда. Первым был курчавый черноволосый юноша, отправившийся гулять со своей таксой, предусмотрительно одетой в очень приличный комбинезон, подобающий гуляющим в дождливую погоду таксам; второй была женщина средних лет в сером плаще – больше никто не выходил и не заходил. Он всё ждал – вдруг случится что-то заманчивое, например светловолосая девушка, приплясывая рукой, пройдёт по дорожке мимо трёхэтажного дома напротив, и исчезнет из виду, заинтриговав его, а спустя час-другой вернётся обратно, всё так же пританцовывая и обходя лужи… Пока этого не происходило, но он терпеливо ждал. Но если это вдруг случится, надо быть к этому готовым, а у него даже будильник стоит. Он принялся его чинить, а точнее просто вытащил батарейку и потёр об руку – это порой помогало. Ничего не произошло, будильник продолжал упорно бездействовать. Что ж – это повод подойти к вопросу с другой стороны. Он пошёл искать в доме батарейки – не отправляться же за ними на улицу, а то так можно эту девушку и вовсе упустить – она к бабушке за пирогами сходит и вернётся, пока он ходить за батарейками будет, эти девушки подчас весьма шустрые оказываются, особенно в вопросах вкусных пирожков, и жди её целый день, а она пирожки себе уплетает в обе щёки и в ус не дует.

Он пошёл искать в доме батарейки, нашёл их пять штук – первые две ничего не дали, и он было заволновался, но следующие ему подошли – каждая запускала будильник. Отлично. Теперь полагалось определить, сколько сейчас времени. Это был тонкий вопрос, обычно он определял время по Солнцу, а Солнце сейчас было недоступно. Он с интересом констатировал один крайне небанальный факт – физика не умеет определять время, когда на небе тучи. Феноменально, но факт – ни одного способа не существует. Поэтому он решил согласовать время со своим внутренним мироощущением – это вполне естественно, жить по своему внутреннему времени. Правда, в этом вопросе важно не слишком разойтись с внешним временем, а то может возникнуть источник некоторых временных парадоксов и разного рода неожиданностей. Он побарабанил по подоконнику, оценивая свои ощущения: вначале он полагал, что сейчас десять часов, но скорректировал свою оценку, вспомнив того юношу с таксой – собаки в десять часов не гуляют. Поэтому он решил, что сейчас одиннадцать часов, и он теперь знает время с точностью до часа – для него вполне достаточной, и по Солнцу он точнее определять не умел.

Раньше люди так и определяли время, с точностью до часа, и это на них сказывалось… Интересно, девушки в то время на свидания опаздывали? Наверное, нет – свиданий в нашем понимании там не было. Они сочли бы наши свидания чересчур невинными и бестолковыми. Они бы смотрели на нас как на несмышлёных детей. Совершенно не владею этим вопросом, если в XIX и XVIII веках были салоны, где всё это разворачивалось, то что было в XVII и XVI веках – непонятно. Наверняка всё то же самое, но под другими названиями. Всё же на них должно было сказаться иное восприятие времени, начав считать минуты и секунды, мы лишь напрасно тратим время, оттого и бестолкового столько. А у них было содержание и меньше лишнего – а любопытные раньше были времена… – ему представилась идиллия конных прогулок вдвоём, очень романтичная и живописная, – галоп, рысь, красивый силуэт, ржанье лошадей, молчаливые взгляды, ветер в волосах… Сколь много это дарило им… А эти минуты, когда вы шагаете рядом, и ты ведёшь её лошадь, а она – твою, когда она гладит твою лошадь по гриве и смеётся, глядя тебе в глаза… А потом вы скачете, поменявшись лошадьми, среди полей и цветов, среди ручьёв и улыбок, позабыв о времени и слове, упоённые языком движений и летящих копыт… Да, очень поэтично… Прелестные были времена, не так давно всё это было… Да, они прошли, прошли и исчезли, как и упряжки и кареты, как сонеты и симфонии, как лепнина и барельефы, канули в вечность, забывчиво-легкомысленную и стирающую следы на песке морской пеной времени, смеющуюся глядя мне в глаза. А я всё жду её, жду, что она вернётся, и мы снова научимся жить, жить по утрам и вечерам, и слушать Солнце, и ржанье лошадей, и вой ветра в парусах, и плеск воды, взволнованной вёслами и женскими руками… Да, воды, взволнованной молочными женскими руками…

А между тем, дождь давно кончился, и он отправился гулять.

* * *

…Наконец, он добрёл до детской площадки – на ней занял позиции один весьма непоседливый ребёнок, вышедший гулять со своим дедушкой – дедушка стоически расположился на скамейке за чтением утренней газеты “Спорт-Экспресс”, предоставив внуку полную свободу развлечений, которой тот охотно пользовался. Он пошёл и купил себе в киоске точно такую же газету, вернулся и сел читать её здесь же на скамейке, решив, что более подходящего места этим утром ему не найти.

Сейчас, читая газету и смотря на играющего непоседливого ребёнка, и втайне мечтая с ним познакомиться, он задумался о детях. Он любил детей, особенно маленьких, лет семи– десяти. Они такие маленькие и доверчивые, и верят в самые небывалые небылицы, главное рассказывать их с самым серьёзным лицом. И он давно уже познакомился со всеми соседскими детьми, какие только хотели познакомиться, и только и делал иногда целыми вечерами, что рассказывал им всякие невероятности, а они сидели с разинутыми ртами, и слушали, да ушами хлопали. Какие они любопытные… Да они из одного любопытства готовы на головах стоять. И что самое замечательное, стоит рассказать им любую историю, пусть самую невероятную, например о том, что лупоглазые крокодилы любят когда им чешут спинку, потому что не могут почесать её своим хвостом, – как они сразу увлекаются, начинают размышлять над всякими подробностями, пытаться найти этому объяснение, например что крокодилов щекочут особые щекочущие жучки, – и их уже не остановить. И он любил заронить в них такую мысль, и иногда это удавалось, и они уже начинали что-то узнавать о крокодилах, и мечтали повстречаться с большим нильским крокодилом и проверить всё на практике. А он уже двигался дальше, говорил, что нильские крокодилы весьма кровожадны, и любят жителей окрестных деревень есть на завтрак, и если их забывают покормить, то они очень волнуются, и чтобы утихомирить их, жители используют особые антикрокодиловые запахи, потому что крокодилы не выдерживают неприятного запаха и начинают плакать крокодиловыми слезами… И начиналось такое…

Вот и сейчас, сидя на скамейке, он думал, как бы ему с этим ребёнком познакомиться. Но ребёнок никакого желания знакомиться, увы, не выражал, и ничего поделать с этим было нельзя. Возможно, стоило начать с подкупа, подкупить его дедушку спортивной беседой о шансах “Динамо” в этом сезоне – он в этих видах и газету купил – но дедушка, увы, углубился в спортивный репортаж и никак не мог из него выбраться. Теперь вся надежда была лишь на случайность, например что ребёнок потеряет около его скамейки брелок, а он его найдёт и ему отдаст. Но ребёнок ничего терять не планировал, и ожидал, не встретится ли ему другой ребёнок, – он уже три раза покачался на качелях, многократно залезал на лестницы и горки, и попрыгал раз пятнадцать на правой ноге – на левой почему-то не стал – и, видимо, исчерпал весь запас своих развлечений. Я его отлично понимаю, – подумал он, но прыгать на правой ноге не стал, – а то подумает, что я его пародирую, и обидится, и знакомиться точно не станет, дети обидчивы и весьма принципиальны. В этот момент дедушка отложил газету и подозвал внука – планировалась забава. Дедушка неведомо откуда вытащил набор и стал играть с внуком в шашки. Играли азартно и напряжённо, и как внук ни пытался – а он пытался изо всех сил, и несколько раз с задумчивым видом чесал затылок – выиграть он у дедушки не смог – тот явно не утратил юношеского задора и был очень собой доволен. Внук, видимо, предложил ещё партию. Разглядывая их, он задумался о поражениях и стратегиях борьбы – у себя во дворе он обыкновенно играл в дурака и на желание, победитель загадывал его проигравшему, это делало игру особенно увлекательной. Проигрывать он не любил, и старался не проигрывать, и при случае смухлевать, а если выигрывал, то загадывал нечто юмористическое, например изобразить орбиту Сатурна. Было весело.

К сожалению, внук с дедушкой быстро доиграли – дедушка уверенно его разгромил, и очень заразительно сейчас смеялся, очень заразительно. Они тоже играли на желание, внук получил десяток щелбанов и пребывал в крайне расстроенных чувствах. На этом утренний променад был завершён, и под руководством дедушки они отправились в неизвестном направлении, возможно дедушка планировал почитать дневную газету в другом, не менее подходящем месте. Он совершенно искренне ему позавидовал, ему явно не хватало такого ребёнка под своим руководством, он бы его очень и очень многому научил, особенно в области мнимых лилипутов и тому подобных важных вещей…

Он размечтался и подумал, что возможно однажды займёт позиции этого дедушки, и это будет очень приятно, сидеть так утро за утром, читать газету, смотреть на внука, лазающего по лестницам и мечтающего лазать по берёзам, с безмолвного согласия увлёкшегося газетой тебя… И он подумал – может, ему повезёт, и он доживёт до этих лет, и будет рассказывать внуку про огромных китов-Левиафанов, живших во времена динозавров, легенды о которых дожили до наших дней, как и бесподобные фрески в церквях, посвященные им. Или придумает другое, например что раньше бывали такие кусачие деревья, буки кусачие, и стоило залезть на это дерево, как оно начинало кусаться, и так и норовило тебя щипнуть за палец, чтоб ты больше на него не лазил, но с ним можно было договориться, если его покормить желудями – они очень любили жёлуди… Или расскажет о хитрых хамелеонах, которые притворяются бесхитростными, а на самом деле весьма и весьма хитры… И он подумал, что мальчику обязательно повезёт, и он доживёт до этих лет, и тогда тоже всё ещё будут детские площадки с лесенками, и утренние газеты, и задорные увлекающиеся дедушки…

Сейчас он остался на детской площадке один. Он ждал, не появятся ли ещё дети – но, видимо, было слишком рано, время было недетское, или он чего-то напутал – как бы то ни было, пока больше никого не появлялось. Он снова задумался о них, задумался о том, что в этом возрасте девочки ничем не уступают мальчикам, а часто и превосходят их, девочки активны, бурливы и крайне непоседливы. Надо сказать, что с девочками он любил играть больше, хотя играл обычно с мальчиками, однако иногда некоторые девочки к ним присоединялись, и очень активно. Поэтому он бы предпочёл, чтобы на площадку пришла девочка с мамой, он бы с удовольствием поговорил с ними про кино или мультфильмы. Правда, в последнее время он явно устарел, он специализировался на советских мультфильмах, а современные дети – на иных, но это было ещё лучше, их можно было лукаво обхитрить, описывая образ Волка, так что кроме мамы никто бы и не догадался – мамы тоже отлично разбирались в этих темах, да и не только в них. Справедливости ради надо сказать, что и папы проявляли в этих вопросах неоспоримо высокую компетенцию, и нередко вступали с ним в споры по поводу некоторых тонких психологических моментов, аспектов и черт того самого Волка, и эти споры бывали очень плодотворны…

Но говорить сейчас было не с кем, разве что с самим собой, а с собой он не хотел. К этому времени погода улучшилась, Солнце всё чаще стало выглядывать из-за туч, на фоне голубых лоскутьев неба. Сами тучи редели и уносились, обещая предсказанное потепление. В парк стали постепенно стекаться люди, в основном, молодые люди. Появились хозяева с собаками, видимо, собаки решили прогуляться, поняв, что погода улучшилась, да и сами хозяева это смекнули. Больше стало мамочек с колясками – он уже насчитал троих. Больше стало людей посторонних, решивших просто прогуляться по парку по пути в другие места, так, заглянуть на минуту-другую и уйти, бывают такие люди, мимолётные. Наконец, и девушки стали заходить, выписывая парочками по дорожкам парка довольно сложные и не совсем логичные траектории. Плюс одинокие девушки стали появляться, они кого-то ждали, но тем не менее…