Текст книги "Охота на волков"

6

На обед Юрьин отправился к комбату. Тот должен был разобраться с его бумагами, внимательно всё проверить и оформить их. Обедать они уселись в штабной избе, чтоб можно было всё спокойно обсудить, без лишних ушей.

Небольшая кастрюлька с рыбным супом, чугунок печеной картошки, буханка ржаного хлеба и кувшин молока, стоявшие на большом, капитальном круглом столе, приятно радовали голодный глаз капитана госбезопасности. Деревенская душа капитана, конечно же, мечтала об ухе. Но в кастрюле был именно рыбный суп – похлёбка из консервированной сельди. В стороне от пищи лежали стопкой несколько бумаг, которые принёс с собой Юрьин – это были накладные на боеприпасы и продовольствие.

– Интендант полковой, язва, зажимался поначалу! – откусывая кусок хлеба, смеялся Шабанов. – Да комполка таких ему ввалил, вмиг раздобрился!

– Не любитесь вы с ним? – улыбнулся Юрьин, отхлебнув прохладного и пересоленного рыбного супа большой деревянной ложкой.

– Да какой там? Мне вообще кажется, что всю эту службу выдумали, что б нам – боевым жизнь портить! – пережевывая хлеб, продолжал смеяться комбат. – Но как его комполка оприходовал, будь здоров!

Юрьин дохлебал суп, отодвинул тарелку в сторону и взял рукой печеную картофелину, с досадой отметив, про себя, что та сильно остыла.

– Ну, Егоров даёт! – покачал головой Шабанов, отпив молока из белой эмалированной кружки. – И чего стоит ему? Тоже мне – фигура!

Юрьин уже собрал про Егорова сполна информации и был сам не в восторге от кандидатуры кулацкого внука и жандармского сына.

– Да… – задумчиво покивал Юрьин, очищая картофель от подугленной кожуры, и добавил назидательно: – А ты нахваливал его! Не надёжный он. От такого, понимаешь, что угодно ждать можно. Да выбирать особо не из чего, да и некогда!

Шабанов виновато покосился на Юрьина, поставив кружку на стол. Ему вновь вспомнился вчерашний телефонный разговор с командиром полка, в котором тот прямо сказал, чтоб капитану госбезопасности оказали всяческое содействие и помощь. И комбат хорошо понимал, что если комполка узнает, что он хоть в чём-то не угодил важному гостю, то достанется ему с лихвой.

Раздался стук, отодвинулась занавеска, ведущая в следующую комнату, и на пороге возник дежурный по штабу.

– Товарищ капитан, к вам лейтенант… – сержант с красной повязкой дежурного по батальону на руке замялся, потирая лоб. – Фамилии его не выучил ещё… Новенький который!

– Зови! – не глядя на дежурного кивнул Шабанов.

Юрьин почти целиком проглотил золотистый клубень и взялся за второй. На пороге возник высокий, стройный и совсем молодой младший лейтенант, лицо которого капитан очень хорошо помнил.

– Товарищ капитан! – громко чеканил тот, молодцевато приложив ладонь к срезу новенькой фуражки. – Разрешите войти! Младший лейтенант Ларионов!

Шабанов, занятый поеданием картошки, пригласил его взмахом руки.

– Разрешите доложить? – продолжал чеканить Ларионов и, не дожидаясь ответа, тем же казённым тоном рапортовал: – Первый взвод третьей роты задачу по заготовке дров выполнил!

– Молодец! – давясь картошкой, кивнул Шабанов. – Ступай, обед скоро!

– Не узнал, лейтенант? – улыбнулся Юрьин, вытирая рукой уголки рта.

– Так точно! Узнал! – бодро ответил Ларионов и тоже едва заметно улыбнулся.

– Да присядь, Савелий! – позвал его Юрьин.

– Не могу я, товарищ капитан госбезопасности! Меня бойцы ждут. На обед их вести надо.

Юрьин выглянул в окно. Взвод бойцов, как и положено, ровными шеренгами выстроился перед штабной избой.

– Знакомы, чтоль? – удивился Шабанов, сдавленно отрыгнув в кулак.

– Так точно, товарищ капитан!

– Вместе на барже сюда добирались вчера, – пояснил Юрьин, взявшись толстыми пальцами за ручку кувшина, наполненного молоком.

– Фронтовик, сталинградец! – зычно проговорил Шабанов, будто хвастаясь перед Юрьиным своим новым комвзвода. – С дровами молодец! Верю! Даже проверять не стану. Для нас – это важное дело! Сегодня жара, а завтра уже такой холод накатить может, что без печки ни куда!

Ларионов чуть порозовел от смущения гладкими юношескими щеками.

– Слушай, Савелий! – задумчиво прищурился Юрьин, почесывая подбородок. – Может с нами, а?

Ларионов настороженно посмотрел на капитана госбезопасности и перевёл взгляд на комбата. Он, конечно же, не понимал о чём идёт речь. Шабанов опустошил кружку молока молча, не спеша, с видом безучастным к услышанному, но в молчании его яснее ясного читалось нежелание отдавать только что прибывшего взводного командира.

Юрьин смахнул хлебные крошки с рук о бока галифе и, встав, подошёл к Ларионову.

– Чего тебе сидеть здесь? – капитан совсем уж по-дружески коснулся плеча младшего лейтенанта, не сводя с него хитрого взгляда, от чего тот скукожился, как мокрица на солнце. – Давай, соглашайся! А здесь успеешь ещё штаны протереть!

– Так а… куда? – растерянно глядел Ларионов то на Юрьина, то на Шабанова.

– Три человека мне нужно с собой. На задание. – Юрьин лукаво подмигнул Савелию. – В тыл противника пойдём. Суток на пять. Ни чего особенного!

– Но я только взвод принял… – Ларионов говорил сбивчиво, не сводя глаз с комбата, словно искал в его мимике и жестах подсказку к правильному решению.

Комбат же открыл форточку нараспашку и закурил, продолжая молчать и уставившись безучастно куда-то на улицу.

– Подумай, Савелий! – ещё раз, уже крепче, хлопнул Юрьин худое юношеское плечо молодого командира. – У тебя такой опыт, понимаешь! Он не здесь, он там нужен! Очень нужен!

– Да он и впрямь приехал только, – выдавил, наконец, из себя комбат, скользнув хмурым, нерешительным взглядом по капитану госбезопасности. – Надо взвод принять, как полагается. Не дело это – вот так с ходу…

– Думай, Савелий, думай! – Юрьин отпустил руку от плеча Ларионова и не спеша прошелся обратно, к своему месту за столом. – Ты мне тогда про письмо от родителей рассказывал, мол, ответить надо! Вот что им напишешь, как дрова готовил? Не серьезно, понимаешь ли, для молодого командира!

– Что скажите, товарищ капитан? – обратился Ларионов к комбату.

– Да вижу, как глаз горит у тебя, – слегка улыбнулся комбат, стряхнув указательным пальцем косой столбик пепла в пепельницу, и, пожав плечами, добавил: – Решай сам.

– Вам один человек нужен? – обратился Савелий к Юрьину.

– Трое.

– Разрешите из своих выбрать, товарищ капитан? – робко взглянул Ларионов на Шабанова. – У меня есть толковые!

– Бери Брагина и Головащенко! – твёрдо сказал комбат, вмяв окурок в дно пепельницы и, убирая её на подоконник, добавил: – Они – птицы стреляные! С ними надёжнее тебе будет. А сержантов оставь. Не бросишь же взвод без руководства?

– Так точно! – на лице Ларионова расцвела довольная улыбка, а взгляд ещё больше наполнился страстным огоньком. – Разрешите идти?

– Погоди, – остановил его Юрьин, навалившись тяжёлыми руками на стол. – Придёшь ко мне со своими архаровцами часов в девять вечера. Уяснил?

– Так точно!

– Ступай! – махнул рукой Юрьин.

Ларионов ушёл, и в комнате воцарилась гнетущая тишина. Шабанов, насупившись, вновь уставился куда-то в сторону. Солнечный свет, бьющий ярким потоком сквозь оконное стекло, окрашивал его лицо особенным бледно-янтарным цветом. Но даже под ним комбат выглядел хмурым, поникшим.

– Да ладно тебе, Николай! – голос Юрьина сделался по-товарищески мягким. – Пять дней всего! Делов-то!

Комбат недоверчиво покосился на капитана госбезопасности и досадливо прохрипел:

– Я этого лейтенанта три месяца ждал… У меня бойцы брошены…

Шабанов хотел ещё что-то добавить, но лишь махнул рукой и опять отвернулся к окну.

Юрьин уселся за стол, откинулся на мягкую спинку кресла. Поел он плотно, и теперь его потянуло в сон.

– Погляди, кого к нам принесло! – оживился вдруг комбат.

Юрьин обернулся к окну. По дороге ступал широкими шагами Егоров.

– Вот тебе и проводник нарисовался! – Шабанов вновь потянулся за папиросой.

– Пойдем-ка, воздухом подышим! – вставая, сказал Юрьин.

Когда два капитана вышли во двор, Егоров уже стоял у калитки. Одет он был так же, как и днём ранее, только налегке, без ружья и вещмешка.

– День добрый, товарищ Егоров! – широко улыбнулся ему Юрьин, подходя к забору. – Что ж с утра не пожаловали?

Егоров помедлил с ответом, протянув руку комбату, отворившему калитку.

– За мясо переживал. Второго дня выдалось мне лося доброго завалить, боялся, что попортится, – ответил охотник, глядя в лицо Юрьина холодными, безучастными глазами.

Егоров так и продолжал стоять за забором, несмотря на то, что калитка была открыта. Словно всем своим существом противился нахождению возле улыбчивого капитана госбезопасности с нехорошим, хитрым взглядом.

– Понятненько! – коротко кивнул Юрьин. – Ну что? Решились помочь?

– Вроде того… – неуверенно ответил Егоров. – Когда выходим?

– Для начала, заходите сегодня часиков в девять ко мне! Дом вы знаете.

7

Ларионов прибыл к Юрьину точно в срок. С ним было двое бойцов. Оба чуть выше среднего роста, среднего телосложения и примерно одного возраста – лет двадцати. На груди одного из них красовалась медаль «За отвагу». Егоров же чуть опоздал и застал остальных за распитием чая.

– Чего опаздываете? – недовольно взглянул капитан на вошедшего.

– С домашними хлопотами забегался… – уклончиво ответил Егоров, снимая с головы кепку.

Юрьин лишь покачал головой, снисходительно улыбаясь. Сложно было понять человеку, не знакомому с ним, от чего эта улыбка: то ли от негодования из-за ершистости Егорова, то ли от насмешки за его нерасторопность. Да и сам капитан затруднился бы ответить на этот вопрос. С одной стороны – этот высокорослый, крепкий мужик с простым, деревенским говором несомненно вызывал в нём симпатию, с другой – Юрьина жутко раздражало пренебрежительное отношение Егорова к этому не простому и важному делу, да и корни его вызывали у гэбиста сильное недоверие.

– Присаживайся! – неожиданно перейдя на «ты», указал Юрьин на свободный табурет, стоявший возле большого, длинного стола, за которым и сидели капитан с молодым младшим лейтенантом.

В полумраке просторной комнаты Егоров разглядел ещё пятерых человек. Двое из них, в обычной солдатской сухопутной форме, со скучающим видом, сидели на скамейке у входа, а трое, в просторных маскхалатах, о чём-то оживлённо перешептывались, занимаясь ранцевой радиостанцией под дальним фасадным окном.

Дом был хорошо знаком Егорову, хотя и не появлялся он в нём уже несколько лет. Раньше здесь жил его старый товарищ – норвежец Эгеберг с женой и тремя дочерьми. Он толком не знал своего родного языка, так как родился в этих местах, где и провёл всю свою жизнь. У Эгеберга не было своих оленей, наёмных рабочих. Он жил исключительно тем, что давал ему лес – мясом диких животных и рыбой. А после коллективизации даже работал на лесосплаве. Но и это не уберегло добродушного и трудолюбивого человека, которого выделяло из русского население лишь фамилия, да характерная, скандинавская манера речи. Его, вместе с семьёй, отправили куда-то под Архангельск во втором потоке зачистки местного населения, уже после Финской войны.

Дом был построен в типичном скандинавском стиле: ни каких внутренних стен и перегородок. Здесь же была и кухня, и спальня, а на длинном дощатом навесе под крышей хранилось разное барахло, начиная от рыбацких снастей и заканчивая старой посудой. Скрадывала пространство лишь большая русская печь при входе. Как и во многих других домах, где некогда проживало не русскоязычное население, в избе осталось множество личных вещей прежних хозяев: на столе стоял большой медный самовар; пожелтевшее вафельное полотенце висело на гвоздике у рукомойника; в печи стоял чугунок, парафиновая свеча в фарфоровом блюдце, едва объеденная пламенем, завалилась на оконное стекло; а на стенах висели фотографии в деревянных и металлических рамках. Но больше всего вызывало удивление постельное бельё, которым была заправлена большая супружеская кровать в дальнем углу избы. Оно сохранило столь броскую белизну, что казалось, заправили кровать будто бы вчера. И могло подуматься, что это бельё выдали капитану для ночёвки, и он облюбовал хозяйское ложе, но четыре матраца, расстеленных вдоль стены, на полу, отметали это предположение. Казалось, будто хозяева уходили совсем ненадолго. На самом же деле людям не дали даже времени на сборы, а в, плотно набитые выселенцами повозки, много вещей взять было нельзя, забирали самое ценное и необходимое.

Егоров сел на предложенное место. Он снял с головы кепку и положил её рядом с собой, на край стола. Егоров был жутко внутренне напряжён. Это предательское чувство делало его растерянным, затрудняло дыхание, сковывало движения. Охотник сгорбился, положил руки на колени и уставился отстранённым взглядом в одно из окон, в котором виднелась макушка плакучей берёзы, что росла возле его дома.

– Чаю? – спросил Юрьин, указав рукой на самовар.

– Можно, – хриплым голосом ответил Егоров, забегав глазами по столу.

Капитан налил гостю чай. Чашку он взял с полки, висевшей возле рукомойника, а ложку в маленьком деревянном бочонке, что стоял на одном из подоконников. Вёл себя Юрьин вольготно, по-хозяйски, знал, что и где лежит, словно это был его собственный дом.

Младший лейтенант, которого Егоров видел впервые, несколько раз с любопытством покосился на высокого, широкоплечего незнакомца в затасканной штатской одежде, но не поздоровался.

Егоров поблагодарил Юрьина за чай и воровато отхлебнул из чашки, словно боялся, что кто-то это заметит и осудит его.

Капитан вновь уселся напротив своих гостей, достал откуда-то снизу планшет и развернул его на столе. Перед взором присутствующих предстала карта. Края её были загнуты под обратную сторону. Совершенно чистая, без каких-либо рабочих пометок она больше напоминала карту лесника, нежели военного. Следом капитан достал из планшета длинный, остро отточенный карандаш.

– Товарищи бойцы! – зычно произнёс Юрьин, оборачиваясь к солдатам из батальона Шабанова, – Погуляйте не много!

Когда бойцы вышли из избы, Юрьин вновь вернулся к карте, вращая в толстых пальцах карандаш.

– Итак… – протянул капитан, ткнув кончиком карандаша в большую надпись «Сигов Ручей», сделанную крупным, чёрным шрифтом, – Завтра утром, в пять часов мы выдвигаемся в Сигов Ручей. Нас заберут и на повозке доставят сначала до штаба полка. Там мы пополним продовольственные запасы, возьмём боеприпасы, перекусим. Дальше пойдём на своих двух.

Юрьин быстро водил карандашом от одного населённого пункта к другому. Сделав паузу, он задумчиво почесал затылок свободной рукой и резко переметнул грифельный кончик карандаша в самый край карты.

– Нам нужно выйти вот в этот район! – капитан внимательно посмотрел на Егорова, словно ждал от него какой-то комментарий.

Егоров заметил этот взгляд и, навалившись своей мощной грудью на край стола, стал задумчиво водить пальцем по карте.

– А чего же нам не махнуть повозкой сразу хотя бы до Лутто? – нахмурив густые, светло-русые брови, покосился Егоров на капитана.

Юрьин усмехнулся и отложил карандаш в сторону.

– Если б всё было так просто, то я бы и сам, понимаешь, управился, – он смотрел на Егорова лукаво, с лёгкой усмешкой в глазах.

Егоров нахмурился ещё больше, вновь уставив взор в зелёное полотно карты.

– После штаба полка нам необходимо уйти на север, – продолжил Юрьин, уже отстранившись от карты, но не выпуская карандаш из пальцев.

– Тобишь, в обход? – спросил Егоров.

– Примерно так. – Юрьин подлил чая в свою чашку.

– Бедовая там дорога… – покачал головой Егоров и посмотрел на капитана тяжелым, не добрым взглядом.

Юрьин, сделав вид, что не заметил этого взгляда, громко отхлебнул чая и вновь опустил глаза в карту.

– Мы там бригадой промышляли, до войны ещё, – торопливо заговорил Егоров, не сводя глаз с капитана, – Болота гиблые, сопки крутые, да медведей полным-полно! Два раза хаживали туда. На второй раз один чуть не потом в болоте, другого, медведь чуть было не задрал, а обратно с пути сбились, и сутки лишние кружили там.

Присутствующие затихли, даже бойцы, что отстранённо возились с рацией, молча повернули головы в сторону охотника. И только Юрьин, выдержав короткую паузу, резко поднялся с табурета, хлопнул ладонями, потирая их друг об друга и, прогуливаясь вдоль стола бодро воскликнул:

– Вот и ладненько! Вот и отлично! Значит, точно там бывал и дорогу найдёшь легко!

Егоров смотрел на капитана и недоумевал – от чего тот так весел? То ли от собственной наивности, то ли от большой уверенности в себе. Ведь всё, что рассказал Егоров было правдой, до последнего слова. Может, Юрьин подозревал его во лжи? Мол, вновь испечённый проводник преувеличивает, пытаясь соскочить.

– А опосля что? – спросил вдруг Егоров.

– Опосля чего? – нахмурился Юрьин, вопросительно взглянув на охотника.

– Я доведу вас до места, а опосля?

– Вот как доведёте, так и решим… – ещё больше нахмурился капитан, – Всё по порядку, поэтапно, так сказать!

С каждым словом, сказанным Юрьиным, Егоров всё больше, всё непоправимее тяготился той историей, в которую оказался втянут. И на душе у него становилось всё поганее. Невидимые руки дурного предчувствия цепко схватились за шею охотника.

Егоров, как опытный охотник – промысловик, знающий не понаслышке, что такое длительные переходы по местным лесам, возможно, объективнее всех других участников предстоящего похода осознавал всю трудность и опасность намеченного пути. И этот нелёгкий поход по дремучим местам, усугублённый тем красноречивым обстоятельством, что где-то там находится неприятель, в разы увеличивал шансы всей группы на верную гибель. А погибать Егоров не хотел. Свой долг перед Родиной он выполнил и планировал теперь жить для своей семьи и себя самого, в конце концов. Но не опасные, глухие лесные дали и вражеские пули тревожили его сердце так сильно в те минуты, как то гнусное обстоятельство, что в предстоящем деле, для него самого, не было ни какой ясности. Столь простой, но очень важной стороны всякого действия. Даже самому тёмному человеку, в самой простой, незначительной работе нужна ясность. Понимание того, что делать и зачем делать. Ведь без этого сложно решить внутри себя – как делать. А тогда – нет и результата. Егоров был лишен понимания, как минимум, двух из трёх архиважных и значительных компонентов понимания стоящей перед ним задачи. И даже «что делать» Егоров понимал не до конца. Довести группу до конкретного места – это понятно. Так же ясно – каким примерно маршрутом. Но цель? Последующие действия группы? Без этих знаний сложно было определить – как вести группу. Если основной задачей являлась скрытность передвижения, то Егоров мог бы вести своих подопечных хоть по пояс в болотной трясине. Если в приоритете время, то уже по сухим ягельникам. В какое именно место на указанном квадрате необходимо выйти? Квадрат на карте, хоть и не город, но и не деревушка. И вроде бы решил Егоров про себя не лезть больше к Юрьину с вопросами, но зудящее душу желание понять для себя хотя бы самое малое взяло верх.

– Хорошо, хорошо… – задумчиво закачал головой Егоров, скрестив руки на животе, – Но, всё ж таки, какая у нас цель? Может быть, я вас чуть иначе бы попробовал отвести.

Юрьин, медленно прогуливающийся туда – обратно вдоль стола, остановился и нарочито посмотрел на Егорова.

– Товарищ Егоров! – раздражённо, но тихо процедил сквозь зубы капитан, сложив руки за спиной, – Много вопросов от вас! Вашу задачу я вам объяснил! Сами вчера говорили, что дорогу эту знаете! Не надо тут теперь размышлять, понимаете ли, – маршрут утверждён!

Точно стена выросла перед Егоровым. Не прошибаемая, кирпичная стена. И сквозь неё уже было не разглядеть банальных вещей – что капитан госбезопасности тоже человек, как и все другие присутствующие, со своими человеческими слабостями, что он не начальник Егорову – колхозному охотнику. Что Егоров волен в любой момент встать и уйти, не сказав ни слова, что он вправе требовать извинений за грубый тон Юрьина. Но словно паралич охватил его.

Егоров посмотрел на Юрьина совсем иным, телячьим взглядом. Взглядом покорного раба, осознающего свою низменность перед хозяином. Он был не в силах проронить и слова. Язык его обмяк, сделался тяжелым, губы плотно сжались. Егоров чувствовал свое бессилие, свою уязвимость перед капитаном госбезопасности. Любое сказанное им слово, даже тщательно подобранное и выверенное, не стоило и ломаной копейки для этого человека в форме. Юрьин мог легко парировать сотней слов на каждое, сказанное им, и они были бы весомее, твёрже, значительнее.

«Откуда это во мне? – с обжигающей горечью подумалось Егорову, – Когда, в какой момент жизни я стал таким? Что за слабость, что за нерешительность?» Егоров помнил себя другим: горячим, твёрдым, борющимся. Что же стало с ним теперь? Откуда эта очевидная, ни чем не прикрытая слабость? Что это? Усталость, возраст, опыт? Синие галифе и погоны с красной окантовкой – время выработало в нём новые условные рефлексы, новую стереотипную реакцию организма. Рефлекторная дуга, исходящая от формы представителя госбезопасности замыкалась на страх.

А в глазах Юрьина горела уверенность в собственной силе, непоколебимость. Это был взгляд победителя, вершителя судеб. И смотрел он прямо в глаза Егорову. И лёгкая самодовольная ухмылка проглядывалась через прищур холодных, голубых глаз капитана. Стыдясь собственной ничтожности, Егоров отвёл глаза в сторону.

8

Юрьин несколько раз проверил содержимое вещмешков, боезапас и готовность оружия своих бойцов. Он лично убедился в исправности радиостанции «Север – бис», в том, что все запасные комплекты батарей в упаковках, аккуратно уложены. Перепроверил и содержимое своего планшета: карту, бинокль, компас, письменные принадлежности. Капитан так долго ждал завтрашнего дня, что эти, последние часы казались ему невероятно длинными. Юрьина наполняло радостное волнение, словно перед выпускным, и он не знал, чем же занять себя, чтоб утро настало быстрее.

Бойцы его собрались на не большом крылечке у входа в избу. Им тоже не спалось, и они коротали поздний вечер под разговоры.

– Чего не спим, орлы? – весело спросил капитан, выйдя из избы.

– Пока не спиться… – неопределённо пробурчал в ответ старший из них – высокий, узкоплечий сержант Иванов, дымя папиросой.

– Волнуемся чего-то! – улыбнулся круглолицый, коренастый боец Рудык с огненно – рыжими, но коротко остриженными волосами, сидевший рядом с сержантом на окне веранды. – Уже б утро скорее!

– От меня что ль устали, а, Рудык? – улыбнулся глазами капитан. – Ты, кстати, шевелюрой своей нас в лесу демаскировать будешь! Ты в курсе?

Иванов засмеялся, подавившись табачным дымом, и закашлял.

– Так постригся ж… – виновато пожал плечами Рудык, ощупывая короткие, жёсткие волосы и покраснел своим веснушчатым лицом.

На ступеньках сидел рядовой Чижиков. Он настолько увлечённо читал маленькую, толстую книжку в мягком переплёте, что не сразу услышал голос капитана.

– Иванов! Всю деревню, понимаешь, задымил! – отмахиваясь от табачного дыма, нахмурился Юрьин.

Чижиков, словно вернувшись в реальность, вскочил и прижал книгу к ноге.

– А ты чего не спишь? – обратился к нему капитан, уткнув руки в бока. – Что там у тебя? Устав?

– Никак нет! – кротко проговорил Чижиков и стал убирать книжку под маскхалат.

Бледнолицый, русоволосый, не приметный с виду парень по фамилии Чижиков был самым молчаливым из трёх подопечных Юрьина. Излишняя интеллигентность не позволяла ему болтать попусту. Он больше читал и часто пребывал с видом задумчивым, сосредоточенным, словно вечно нагруженный трудноразрешимыми задачами. Однако, двое его товарищей, сержант Иванов и рядовой Рудык, хоть и соответствовали поведением и интересами своим ровесникам, но над молчаливым Чижиковым не подшучивали, держали его в коллективе. Впрочем, у этих трёх не похожих с виду ребят объединяло одно общее обстоятельство, – они все были с первых дней на фронте, кто-то несколько месяцев, а кто-то и больше года. Все трое добровольно изъявили желание попасть в органы госбезопасности, прошли все необходимые проверки и имели идеальные анкеты.

– Давайте, ребята, спать! – с серьёзным видом сказал капитан. – Вставать нам рано, с петухами, понимаешь, а потом будет длинный и трудный путь!

– Товарищ капитан! – обратился к нему Иванов, вышвырнув окурок за забор, – Может, хоть сейчас какую-то ясность внесёте – что нас там ждёт?

– Девки голые! – посмеялся Юрьин, но, чуть подумав, добавил: – Пойдёмте в дом, расскажу.

Иванов, Рудык и Чижиков расселись за длинным столом, возле уже пустого самовара. Юрьин сел в начале стола, на хозяйское место.

– В общем-то, кое-что, братцы, вы уже слышали. Идём не воевать! – рассказывал капитан, сложив руки на стол. – А, вообще, вы – парни опытные, должны были догадаться, что к чему.

– То, что в тыл финнам идём ещё пару месяцев назад поняли! – перебил капитана Иванов. – С какой целью, вот, что не ясно!

– Будете вести наблюдение! Собирать информацию и докладывать сразу в управление. Сколько – не знаю. Может, и месяц, может, и все три. Подробности ближе к делу. Задание секретное, ни кому не болтать!

– Скукота! – махнул рукой сержант с кислой миной на лице.

– Надо было в казарме оставаться, там, поди, веселее! – усмехнулся в ответ Юрьин, вставая из-за стола и добавил с видом серьёзным, сосредоточенным: – Да, не воевать туда идёте, но дело, повторюсь, очень важное!

В доме Егорова тоже не спали. Поздний домашний вечер вяз в напряжённой немоте. За окном алело вечернее солнце, освещая кухню пивным янтарём, а, разошедшийся под ночь, ветер теребил худые берёзовые ветви, и те играли тонкой неровной сетью теней на шершавой поверхности дощатого кухонного стола. Здесь же, за столом, сидел Егоров. В задумчивом молчании он пил уже вторую кружку смородинового чая. Настя подала ему к чаю тарелку черничного варенья, но Егоров оставил её без внимания. Хозяин дома был мрачен. Мрачным казался и сам дом. Будто вселенская тревога поселилась в нём, пробралась в каждый угол, в каждую щель. Дурные мысли пожирали Егорова изнутри. Он не сводил тяжёлого взгляда от окна, но был настолько погружен в свои думы, что вместо, набиравшего цвет, заката и беспокойных берёзовых ветвей видел лишь пустоту. Он боялся заговорить с женой, потому что знал, что любой разговор непременно вернёт их к больной теме надвигающегося дня. И тогда супруга вновь запричитает, заплачет, а Егоров, чувствуя за собой вину, будет извиняться, успокаивать, ублажать.

Настя возилась возле мужа. Одев кухонный передник, повязав голову белым льняным платком, она то мыла посуду, то протирала стол, то подметала пол. Волнение, царившее внутри её, не давало покоя ни рукам, ни ногам.

– Всё думаю, что тебе с собой дать, – вдруг озадачилась она, приложив ладонь к щеке и озираясь по сторонам, – Думала куропатку потушить, да лука нет. И картошки немного осталось совсем. Надо было всё ж в те выходные в Восмусе отовариться. Да кто знал…

Она украдкой взглянула на мужа. Тот сидел молча, сильно сгорбившись своей массивной фигурой.

– А может хоть пару картофелин отварить тебе? Всё же не много-то её есть, – сказала она, помолчала, и вновь сокрушенно покачала головой: – Лучше б, конечно, потушить. Лука нет. Без лука ни как.

Егоров продолжал молчать. Он взглянул на настенные часы и с досадой отметил, что времени было почти одиннадцать, а значит, спать ему оставалось не многим более четырёх часов.

– Да не надо ни чего мне, – пробурчал Егоров, – Паёк на меня возьмут, будет, чем прокормиться. Для себя и дочки оставь.

Но Настя, будто не слыша мужа, полезла под скамью, стоящую возле стены и вытащила оттуда корзину, где обычно хранился лук и морковь.

– А Смирнов твой не спит? Может у него есть?

– Иди спать, Настя! Час поздний! – сухо произнёс Егоров, поднося к губам полупустую кружку, – Не надо ни чего мне, сказал же…

– Успею поспать! Ещё надо веранду промести! – пропела она в ответ, да так звонко и беззаботно, будто не волновалась за мужа, не кляла предстоящее утро, – А ты бы шёл, Васенька! Тебе вставать рано, силы нужны!

Услышав слова супруги про предстоящий день, Егоров ещё больше сгорбился, точно пытаясь защититься всем телом от надвигающейся бури женских слёз и несправедливых обвинений.

– Покурю и пойду, – ответил Егоров, потянувшись рукой к металлической банке с махоркой, что стояла на столе у самой стены, рядом с большой стеклянной пепельницей.

– Куришь много сегодня, Васенька! – также звонко и совершенно без упрека заметила Настя. – Волнуешься?

Егоров и на этот раз промолчал. Под банкой с махоркой лежала папиросная бумага. Хозяин дома привычными движениями пальцев свернул себе самокрутку и встал из-за стола, чтобы выйти на веранду.

– Ну куда ты? – обернулась к нему супруга и, не выпуская из рук веник, впилась в мужа полными бездонной женской тревоги глазами, осознать масштабы которой в силах только любящее женское сердце. – Совсем не хочешь со мной говорить?

– Настя, не надо… – покачал головой Егоров, жалостливо скривил губы и вышел на веранду.

Он не был абсолютно ни в чем виноват перед супругой, но, тем не менее, ощущал на себе незримый груз вины за её переживания. Егоров всегда боялся женских, а особенно её, слез. Он цепенел, слабел, когда видел, что она плачет, и в стократ сильнее сдавливало ему шею чувство вины, когда осознавал, что хоть и косвенно, но причастен к, постигшему её, горю. Егорову порой сложно было понять супругу. Она легко переходила от душевных страданий к душераздирающей критике и также легко успокаивалась. Она могла устроить скандал по самой незначительной, дурацкой причине, и абсолютно никак не отреагировать на серьезный проступок мужа. Она могла вести себя настолько разительно в одних и тех же случаях, что мужской ум Егорова редко угадывал, что ждать от супруги в той или иной ситуации. Она могла не разговаривать с мужем несколько дней, да так упорно, с такой фанатичностью, что, казалось, всё – браку конец. И при подобных же обстоятельствах, уже через несколько минут после ссоры, как ни в чем не бывало, ласкаться к Егорову. Ему сложно было понять богатый, хаотичный, необъяснимый водоворот мыслей в её маленькой женской головке.

Но Анастасия любила Егорова. Он видел это в её глазах – очарованную, опьянённую, светящуюся самым лазурным светом, нежность, что исходила из глубины, из самого сердца. Такое не подделаешь, не изобразишь. И он любил жену, любил, как и пятнадцать лет назад – преданно, слепо, чисто, всей душой! Он не мыслил жизни без неё, и это всё смягчало в нём: и его злость на неё после необоснованных истерик, частые, беспочвенные придирки и абсолютное не понимание сумасшедшего карнавала её эмоций.