Текст книги "Охота на волков"

Когда рано утром Егоров уже собрался в путь: оделся, обулся, взял вещмешок, кисет с махоркой и бумагой, патроны и уже закинул лямку охотничьей винтовки за плечо, Настя, провожавшая его, вдруг бросилась на колени и, зарыдав навзрыд, крепко прижалась к ногам мужа, обхватив их обеими руками.

– Васенька! Милый мой, дорогой, любимый! Береги себя! – рыдала она, и хрустальные ручьи слёз лились по бархатным, нежным щекам. – Как я буду без тебя? Как же я буду?

Её лихорадило всю, от головы до кончиков пальцев, и эта отчаянная, бурлящая дрожь перекинулась и на Егорова. Он закрыл глаза, слёзы подкатывали к ним, щекотали ресницы и готовы были сорваться вниз. Егоров, пересилив себя, проговорил сквозь ком в горле, спокойным, ровным тоном:

– Полно же! Полно же тебе, Настенька! Не плачь понапрасну! Всё будет хорошо! Конечно же, я вернусь! Обещаю тебе, слышишь, я обещаю!

Часть 2. Огонь не открывать!

1

Утро не принесло надежду на прохладу. С самых ранних часов солнце вновь несносно накаляло воздух, сушило не привычную к засухе, северную землю. Невероятная сила этой затянувшейся жары особенно ощущалась в лесу. Любая, самая хрупкая, веточка, угодившая под колесо телеги, звонко и жалобно выстреливала под ним, мох шелестел, словно смятая бумага, а на протоптанных до голой земли участках дороги поднимались облака жёлтой и серой пыли. Воздух дышал густым ароматом еловой и сосновой смол, с болот поднимался сладковатый, сернистый запах, а от, ещё не иссохших, водянистых низин тянуло земной прелью. Солнце уплывало за горизонт так ненадолго, что воздух лишь едва остывал за короткое время его отсутствия. Даже привычный утренний туман не поднимался ни над болотами, ни над водой. Росы – единственного, на что осталось уповать влаголюбивой северной растительности, тоже не было и следа. Воздух замер, заплавился. Зеркальная гладь озёр осталась не тронутой и поутру, и лишь обалдевшие от жары утки тревожили её покой, медленно проплывая в тени болотистых берегов.

Узкая лесная дорога извивалась среди хвойного леса, огибая частые болотца, поросшие ягелем высотки, глухие, непроглядные заросли. Могучие корни, выступающие над дорогой, заболоченные ямы, делали путь не самым приятным. Телега перекатывалась с боку на бок, вздрагивала, словно пытаясь скинуть с себя своих пассажиров. Время от времени она то застревала, то дорога сужалась до такой степени, что впряженная в телегу уже не молодая пегая лошадь, не могла сама протащить её сквозь толстые сосновые ветви. Группе Юрьина приходилось вручную выталкивать массивную деревянную конструкцию, протаскивать её сквозь узкие проходы. Пожилой, грузный солдат с густыми, седыми усами всякий раз, как лошадь не справлялась, жаловался, что слишком много людей взяли на одну его кобылку. Но никто не обращал на его причитания внимания, лишь светловолосый паренёк из батальона Шабанова, с подвижными карими глазами и медалью «За отвагу» на груди, раз всё же не выдержал, и, грозя пальцем, сказал солдату-извозчику сквозь смех:

– Ох, Дмитрич, достанешь ты меня своим нытьём! Запрягу тебя вместе с твоей Тайгой, да сам за упряжку сяду!

Старик лишь не довольно фыркнул в ответ, но после несколько километров помалкивал.

Те же участки пути, где лошадь справлялась самостоятельно, путники посвящали коротким передышкам на сон. Воздух с самого утра был жарким, вязким, и солдаты расселись подальше друг от друга, расстегнули гимнастёрки до самого низа, пытаясь хоть как-то охладиться.

Двое солдат из батальона Шабанова, то и дело трепались о житейском, то с младшим лейтенантом, то между собой. Особенно разговорчив был парень с медалью «За отвагу» на груди, – рядовой Брагин. Второй же, рядовой Головащенко – чернявый, смуглый юноша с жиденькими подростковыми усиками под широким, приплюснутым носом, больше молчал, изредка сдержанно усмехаясь над шутками товарища.

Трое подопечных Юрьина хранили молчание, лежа на соломенной подстилке и не открывая глаз. Казалось, что они так крепко спят, что и не слышат разговоров, хотя ещё минут десять назад помогали остальным разворачивать телегу на узком повороте. Им будто была не интересна праздная, людская болтовня. И в этом проглядывалась жесткая дисциплина, ощущение ими собственной особенности. Выдрессированные, не настоящие. Они были и одеты не в бумажную форму, как другие, а в новые летние маскировочные костюмы, а на плечах вместо трёхлинеек, болтались «ППШ».

Всю дорогу Юрьин хранил задумчивое молчание. Несколько раз он доставал из планшета карту, что-то разглядывал на ней и прятал обратно. И лишь раз обратился к Егорову, поглядывая на его охотничью винтовку:

– На кой, Василий Михалыч, она тебе?

– А я в лес без оружия не хожу! – хмуро ответил охотник.

Когда до штаба полка оставалось меньше километра, и группа заметно оживилась, капитан вдруг громко заговорил, повернув голову к своим подопечным:

– Идём туда не воевать! В дороге вести себя тихо, особенно после того, как на пеший перейдём! Финн сейчас в районе границы стоит, не активен он. Но, надо понимать, что возможность напороться на секрет какой-нибудь всегда есть. Бояться не надо ни чего, по сторонам смотрите внимательнее, подмечайте всякие мелочи. Даже если грудь в грудь с финном вышли – огонь не открывать! Нам себя, понимаете ли, обнаружить нельзя!

Возле штаба группу встретил лично командир полка. Егоров видел его раньше всего один раз, и теперь, с близкого расстояния, он выглядел не таким высоким и статным, скорее даже, щуплым. Штаб полка разместился в совсем новой, высокой избе. Прошлым летом старый штаб, располагавшийся в Ристикенте, сгорел после ожесточённой бомбардировки. Было принято решение перенести его ближе к финской границе, к деревеньке под названием Лутто, и с наступлением весны командование полка организовало постройку жилищного и административного фондов.

Долго задерживаться не стали. Капитан и комполка провели несколько минут в штабе, после чего Юрьин велел группе идти на склад. Там им выдали продовольствие по норме на месяц: сухари, сахар, рыбные и мясные консервы, табак. Капитан отказался от положенного сливочного масла и хлеба – вес они прибавляли не малый, а испортились бы быстро. Отказался он и от положенной водки, обменяв её на две фляги спирта. Одну флягу отдал разведгруппе для медицинских целей, одну оставил при себе. Припасы эти разложили поровну, по своим вещмешкам всей группой, включая и офицеров и Егорова. Один лишь боец из группы Юрьина оказался не нагружен продовольствием, – рядовой Рудык – на нём была увесистая радиостанция и несколько комплектов батарей к ней. После капитан собрал у своих бойцов документы и сдал их начальнику штаба полка.

Когда вся группа была готова продолжить путь, Юрьин выстроил людей в одну шеренгу и осмотрел каждого пристальным, хозяйским взглядом.

– Продуктов взяли мы из расчёта на пять суток на брата! Остальное уже моим ребятам, им долго в лесу куковать! – напоследок заговорил капитан, сосредоточенно нахмурив густые брови и деловито уткнув руки в бока, – Дальше пойдём пешком. Идём все вместе примерно полста километров, по ту сторону государственной границы! В пути не болтать! Напоминаю, до двух батальонов финнов в нескольких десятках километров отсюда, могут быть поблизости и дозоры их, и патрули! По всем делам – большим и малым организованно, на привалах! Курить там же! Первым пойдёт товарищ Егоров, следом я, замыкает Ларионов!

Юрьин задумчиво посмотрел себе под ноги, почесал затылок и продолжил уже более мягким, вкрадчивым тоном:

– В общем, товарищи, походить нам хорошо придётся! Но, надо понимать, люди вы все подготовленные, справитесь.

2

– Василий Михалыч! Всё, привал! – устало выдохнул Юрьин и, обернувшись к группе, чуть громче повторил: – Привал!

Егоров, который шёл впереди всех, в отрыве от них шагов в десять, обернулся, застыв на месте. Он словно не поверил словам капитана и смотрел на него удивлённо, наморщив высокий лоб. За два часа пешего пути это был уже третий привал. Егоров, конечно же понимал, что ему, бывалому охотнику-промысловику, куда более привычны подобные переходы, чем другим участникам группы. Что капитан госбезопасности, скорее всего, более приспособлен к просиживанию в кабинете на мягком стуле. Но столь частые остановки, всё же, раздражали Егорова. За эти два часа они прошли едва ли вёрст пять, а впереди лежал ещё очень длинный путь, гораздо сложнее местами по проходимости и опаснее. А потому Егоров ни как не мог взять в толк – как Юрьин собирается уложиться в смешные, жалкие при таком подходе, двое суток в одну сторону.

Группа, как шла цепочкой, так и завалилась на жёлто – белую ягелевую поляну. Сухой, тёплый мох звонко зашелестел под ними. Кто лёжа, кто полусидя, опираясь на туго набитые вещмешки, что висели за спинами, они жадно глотали воздух, вытирали рукавами и пилотками потные лица, растирали зудящие от пота глаза. Больше всего требовали отдыха самые натруженные части тела – ноги. Сначала Рудык, а вслед за ним и остальные стянули с себя сапоги, размотали портянки и разложили их – мятые и сырые для просушки прямо на мху. Было заметно, что неопытных, не приученных к походам людей среди группы нет – ни одна портянка не имела следов крови от потёртости ног.

Егоров помялся около минуты возле Юрьина, который присел, вытянув ноги и опираясь спиной о шершавый ствол большой, ветвистой сосны, одиноко стоящей посреди ягелевой поляны. Охотник скинул с плеч свой вещмешок, винтовку и уселся рядом с капитаном.

– Если и дальше так будем топать, не выйти нам к месту за двое суток! – тихо пробормотал он, доставая из вещмешка кисет с махоркой и папиросной бумагой.

Юрьин устало покосился на охотника и запрокинул голову, закатив глаза.

– Не дрейфь, товарищ Егоров! Всё, понимаешь, по расписанию будет! – ответил капитан сквозь тяжёлое дыхание.

«Какая тебя, Вася, разница! – успокоил себя Егоров, – Как хочет, так пусть и идёт! Хоть каждые полверсты привал делает!»

Юрьин последовал примеру бойцов – стянул сапоги и разложил портянки подсушиться. Он несколько минут потирал разбухшие ступни, всхлипывая и цокая, ни то от боли, ни то от удовольствия.

Легко и свободно делалось ступням на открытом воздухе. Одно было жаль, что нет по – близости воды, уж очень хотелось всем и умыться, и напиться и ноги сполоснуть.

Капитан снял с плеч лямки вещмешка, развязал его и достал оттуда свой командирский планшет. Юрьин выдержал паузу, глубоко дыша своей широкой грудью, словно и эта процедура отняла у него немало сил. Он раскрыл планшет и извлёк оттуда карту. Егоров молча наблюдал за капитаном, чиркая спичкой о коробок.

– Успеем, успеем! – тихо пробурчал капитан, тем спокойным, расслабленным тоном, с которым человек обычно пытается убедить, прежде всего, самого себя. Он повернулся к Егорову, сказал сосредоточенно: – Нам, главное, выше Лотты уйти вовремя! Не проворонь этот момент!

Егоров, густо затянувшись табачным дымом, покосился на карту.

– Это-то я не упущу, – ответил он.

– Нельзя нам себя дать обнаружить там, – говорил Юрьин, не отрывая глаз от карты.

– Болота там будут, – сказал Егоров, медленно выдыхая сизый дым, – Попробуем меж них пройти… Хотя, конечно, за Лутто бы выйти, там свернуть – было б куда сподручнее!

– Ну, ты ж не глупый! Задание особой важности! Нельзя нам всем показываться, понимаешь? – доверительно объяснил охотнику капитан. – Если в Лутто пойдём, то там ещё один наш батальон, снова «всем здравствуйте, посмотрите на нас, красивых»! Я же комполка, и Шабанову сказал, чтоб про нас никому больше! А попробуем незаметно обойти, ещё на какой-нибудь наш дозор напоремся. Не хочется, понимаешь ли, со своими перестрелку затевать!

Юрьин поморщился ни то от собственных мыслей, ни то от табачного дыма, поплывшего вокруг по воздуху полупрозрачным облаком, и убрал карту обратно, аккуратно сложив её точно по изгибам.

– Так, орлы, заканчиваем перекур! – громко скомандовал капитан, убирая планшет в вещмешок, – Надо б нам поднажать!

Группа вновь продолжила путь. Шли, как и распределил Юрьин ещё у штаба полка: впереди он сам и Егоров, затем трое его бойцов, следом за ними – бойцы из шабановского батальона, а замыкал цепочку Ларионов.

Забавило Юрьина наблюдать со стороны, как бойцы Ларионова, особенно болтливый Брагин, наседали по дороге на его подопечных с вопросами. А те, витая где-то в лучах собственной важности, уклончиво отвечали, с серьёзными лицами, изредка отшучиваясь. Хотя и вопросы то были солдатские, житейские: как попали в НКВД, какой дают паёк, как с вещевым довольствием, как с бытом, где проживают. Ну и, конечно же, интересовало снаряжение юрьинских бойцов, особенно их лёгкие, просторные маскировочные костюмы защитного цвета. Их обязательно хотелось пощупать, а Брагин даже договорился со скромным и интеллигентным Чижиковым примерить его маскхалат на привале.

Они миновали очередной ягельник и вошли в густые заросли карликовой берёзы. Обойти этот сложный участок не представлялось возможным – с одной стороны виднелось озеро, с другой чернело топкое болото. Пришлось идти напролом. Ноги застревали в тонких, но упругих корнях и стволах, проваливались в болотистый грунт. Местами стволы берёзок достигали высотой человеческого роста, и приходилось раздвигать их руками на своём пути, чтоб сделать очередной шаг. Здесь, в непроницаемой тени густой растительности, притаились живые, звонкие облака комаров и гнуса, которые остервенело облепили путников. Оружие и вещмешки цеплялись за кусты карликовой берёзки, а те, в свою очередь, словно норовили стянуть их с людей. Лямки вещмешков, ремни винтовок и автоматов, и без того измучившие плечи солдат, впивались в них стократ сильнее, доводили до сильной боли и онемения рук. Бойцы стали спотыкаться, падать. Отборный русский мат послышался сквозь шорох кустов, жужжание насекомых, стоны людей. Загремели банки в вещмешках. Движение замедлилось.

– Вещмешки переложить бы следовало, – говорил Егоров, тяжело дыша, – Бренчат больно уж!

– На следующем привале… – согласно кивнул Юрьин, сдувая с кончика носа очередную каплю пота и, обернувшись к группе, чуть громче сказал: – Осторожнее идём! Под ноги смотрите!

Егоров и Юрьин первыми выбрались из тернистого плена карликовой берёзы и остановились в ожидании остальных. Капитан снял с сырой головы фуражку и стал размахивать ею перед лицом. Егоров склонился над землей, уперев ладони в ноги, над коленями, и опустив голову. Кепка до того приклеилась к его голове, что даже под тяжестью, пропитавшего её насквозь пота, не спадала вниз.

– Не зря тебя взял, не зря! Важнейший ты здесь человек! – похвалил проводника Юрьин, силясь выдавить на изнеможенном лице улыбку.

Егорову были приятны слова капитана госбезопасности, но он не удержался от язвительного замечания:

– Важнейших людей не таскают за собой без спросу, как вещицу какую-нибудь.

Юрьин вдруг взглянул на Егорова исподлобья недобрыми, холодными глазами. Он покряхтел, сплюнул сухую, вяжущую горло, слюну. Капитану сделалось неловко и тягостно на душе от слов Егорова. Вполне справедливых слов.

– Не прав ты, Василий Михалыч! – выдавил из себя Юрьин и набросил фуражку обратно на голову. – То, что пришлось против твоей воли… Но, понимаешь ли… Время сейчас такое!

– Время такое? – усмехнулся Егоров, скривив горькую ухмылку. – У вас всё одно – время такое!

– У кого – у вас? – подтягивая лямки вещмешка, возмутился Юрьин.

– У вас…

Юрьин понимал, кого имеет в виду Егоров, говоря «у вас». Представители власти, силовики. Органы госбезопасности. Но Юрьин верил, как в высшую истину, что всё порученное ему от имени Народного Комиссариата Внутренних Дел, является волей Родины. А, следовательно, задачей исключительной, наисвятейшей, архиважной. В тени этих задач укрывался от внешних и внутренних врагов весь советский народ, вся необъятная страна. И даже судьба каждого отдельного советского гражданина зависела от них. А если это так, то разве возможно не согласиться помочь? Более того: не вызваться самому? Ведь тем самым ты протягиваешь руку помощи своему соседу, другу, брату, матери, наконец, себе самому! Потому Юрьину было не понятно недовольство Егорова. Но ещё больше вызывало в капитане сильнейшее внутренне смятение то, с каким пренебрежением Егоров относился к самим представителям госбезопасности. Он ясно ощущал это всем своим нутром с первых минут общения с Егоровым и особенно остро почувствовал, услышав от него многозначительное «у вас». Так много слышалось в короткой этой фразе: ненависть, злость, недоверие, опаска. Это в очередной раз вызвало в Юрьине приступ зудящей враждебности к молчаливому, хмурому охотнику, хотя он и старался изо всех сил не подавать вида – уж больно важен был ему Егоров.

Минута за минутой, час за часом, извилистая цепочка людей упорно покоряла северное глухолесье. Утопая в болотистом мху, спотыкаясь о многочисленные камни и скалистые выступы, проламываясь сквозь звонкие, высохшие деревья и пробиваясь через хвойную чащобу, перепрыгивая через узкие ручейки и преодолевая более широкие ручьи по каменистым порогам, люди, родившиеся в теплых, уютных домах и квартирах, чтоб и жить в них всю свою жизнь, упорно шли вперёд через ту природную зону, откуда много веков назад вышли их предки. Хотя именно в тех местах вряд ли хотя бы один раз со времён схода ледника и образования растительности, ступала нога человека. И так мизерны, так незаметны были эти люди, прожившие, минимум по два десятка лет, окончившие школы, училища, имевшие семьи, детей, вооруженные, обученные войне, идущие на риск ради великого дела – защиты своей страны, на фоне бескрайных, необъятных просторов живого, молчаливого, сурового полотна заполярной лесотундры. Значительно меньше, чем даже крошки хлеба на обеденном столе. Они настойчиво шли вперёд, точно не зная конца своего пути, а большинство из них, лишь догадываясь, зачем именно они проделывают свой трудный путь.

3

Все подробности предстоящей операции, хранились не на канцелярских бумагах областного управления госбезопасности, не в приказах и директивах, не в телеграммах и шифровках. В полной мере этой информацией владел лишь Юрьин, да несколько человек из его начальства. Даже трое его бойцов полностью не знали – зачем их отправляют в устье Туломы. В течение месяца они сутками напролёт повторяли работу с рациостанцией, хотя и без того были хорошо обучены этому делу, обучались часами лежать неподвижно и вести наблюдение, что тоже умели вполне не плохо, и многому другому, сулившему им непростое задание. Единственное, что было им в новизну – финский язык, азы, которым их обучили. Сама операция была спланирована ещё весной. Одним из её разработчиков, а, как было определено позднее, и руководителем стал Юрьин. У него был не плохой опыт подобных мероприятий. С начала войны он провёл уже пять забросок диверсионно – разведывательных групп на территорию противника, и все они прошли успешно. Одно было в новинку для капитана – место проведения операции. Он всегда работал с разведгруппами на самом севере театра военных действий – в Норвегии и северной Финляндии. Теперь же ему предстояло отправить разведчиков под нос врагу чуть южнее – в район бывшего лопарского поселения Суоникюля. Изначально предполагалось, что группа будет десантирована с самолёта. Но в начале лета при выполнении точно такого же задания был обнаружен и сбит советский самолёт с группой разведчиков. Полярный день не давал возможности спрятаться самолёту под покровом ночной темноты. Хотели перенести операцию на конец августа – когда ночь уже набирала цвет хоть на пару часов, но начальство из Москвы торопило. Причин тому сам Юрьин не знал, а чины выше объяснять ему их не хотели. Есть задача – выполняй, и весь разговор. Тогда-то и решили отправлять группу не самолётом, а своим ходом. Это рождало массу проблем – один путь чего только стоил, не говоря уже о доставке провианта и прочего. Кроме того, использование проводника, людей, которые понесут на своих спинах продукты разведчикам, хотя бы на первое время, пока самолётам не дадут добро на ночные перелёты, подвергало операцию большому риску. Лишние уши и глаза – лишние болтливые рты. Но самим разведчикам доставить продовольственный запас в такую даль было не под силу, а идти сквозь болота и чащобу, сплошь пересечённую высокими, крутыми сопками, реками и озёрами, даже с использованием подробной карты – дело гиблое. Терпели уже бед от этого. И даже людей теряли, только лишь от незнания местности! Один замерз насмерть, второй инвалидом стал. Год назад, группа из трёх человек пропала безвести. И тем же летом ещё одна команда вернулась обратно, не найдя пути среди болот. Старшего, за нерешительность и трусость, отправили в штрафники. И это ещё повезло! Судачили, что наверняка расстреляют. Спасли ордена.

Ответственность за важную операцию ложилась целиком и полностью на плечи Юрьина. И ведь ни один начальник не сказал твёрдо и решительно, мол, делай так – и так! Всё отдали на откуп капитану госбезопасности. Брать посторонних или нет – на твой страх и риск! Ты в команде старший, ты – разработчик, тебе и решать! Но Юрьину было не впервой нести это тяжкое бремя, хотя и взваливал он его на себя всегда нехотя и со страхом. Оно и понятно – в таких делах на кону не только погоны и карьера, во главе стола сама жизнь. Или грудь в крестах, или голова в кустах.

В районе Суоникюля проходила важная дорога, которая вела от Финнмарка до реки Лотта. Раньше в Суоникюля жили лопари. Они сгинули в лихолетье Зимней, а потом и Великой Отечественной войн, оставив за собой свои дома и хозяйственные постройки. Район этот был недостаточно изучен. Предположительно там разместились тыловые части финнов. Но ключевым объектом наблюдения была дорога, по которой ежедневно перевозились боеприпасы, продовольствие и личный состав к фронту.       Ещё два года назад, в первые месяцы войны, вблизи этой дороги, на высокой, крутой сопке, подходы к которой были сильно заболочены, скрытно была оборудована землянка и наблюдательный пост. Таких мест и в первый год, и в дальнейшем было сделано очень много, с запасом. Машина госбезопасности работала отменно не только в комнатах для допросов политических преступников. Весной этот пункт, отмеченный лишь на грифованой карте Управления госбезопасности по Мурманской области, осмотрели и заключили – место не обнаружено, для ведения разведки и проживания пригодно.

В чём же была такая срочность операции, которая заставляла начальство так нервно ерзать на стульях от докладов Юрьина о том, что подготовка операции ещё не закончена, можно было лишь догадываться. Капитану знать об этом было не положено. Ещё прошлым летом в кулуарах Мурманского областного управления госбезопасности упорствовали слухи, что финские резервы на исходе и крупных наступлений с их стороны не запланировано. Общее положение на фронте после разгрома немцев под Сталинградом давало понять, что и гитлеровцы резервов для севера не выделят. Война по всему заполярному участку встала, перешла в режим окопный.

Теперь Юрьину дышалось легко и свободно от осознания того, что самый сложный, нудный и изнуряющий этап операции для него лично прошел – он одолел канцелярскую бюрократию, кабинетную мыслительную замшелость отдельных должностных лиц и начальническое твердолобие некоторых высоких чинов. А за сложной частью следовала опасная – доставить группу к месту наблюдения. Но долгий, трудный и рискованный поход не страшил Юрьина. Лишь временами он вдруг зацикливался на свербящей душу мысли о том, что ребят своих ему придётся оставить там – на чужой, вражеской земле.

Группа капитана госбезопасности Юрьина замерла в тяжком, напряжённом молчании. Их внимание было непрерывно приковано к светло-голубому, уже покинутому солнцем, вечернему небу. И сердце каждого из них сжималось, билось тревожно, зычно клокотало в груди. И общий азарт, и общая боль пылали в их усталых глазах.

На советский «Пе-3» набросились сразу трое «Мессеров». Злобно свистя, завывая, они шли уверенным, смертоносным клином на него. Отчётливо доносились до земли их короткие пулемётные очереди. «Пешка» уже во всю дымя, старался набрать максимальную скорость, стремясь оторваться от врага. Он стремглав нырнул за высокую сопку на севере. Все уже решили, что истребитель погиб, и замерли полные отчаянного ожидания того, что вот-вот из-за сопки поднимется погребальный столб огня и чёрной копоти. Но «Пе-3» вновь взмыл в небо, очертя его жирной полосой предсмертного дыма.

В эти минуты гибнущий самолёт и его экипаж стали едины. Всё, что чувствовали лётчики, можно было легко понять по поведению самого истребителя. «Пе-3» судорожно метался, дрожал, заваливался на бок, ведомый дрожащими пальцами пилота. Машина вновь и вновь взмывала вверх, теряла высоту и повторяла опять этот рывок, обозначая стремление к жизни. Без труда можно было понять, что испытывал экипаж: их ненависть, злость, отчаяние, боль, желание подняться над смертью. В этом дымящем, обречённом на гибель истребителе можно было легко разглядеть напряжённые, покрытые потом и кровью лица пилота и штурмана, горящие страхом и злостью, но уже угасающие глаза. Это была агония. Один из «Мессеров» вырвался вперёд, зайдя точно в хвост советской машине. Длинная пулемётная очередь предопределила всё. «Пе-3» круто поднырнул вниз, что-то натужно треснуло в высоте, громыхнуло, и, круто забрав на бок, машина стремительно бросилась навстречу хвойному ковру леса.

– Глядите, глядите! – взволнованно, но сдержанно, чтоб не сорваться на крик, воскликнул Брагин, тыча пальцем в небо. – Парашютист!

На фоне бледно-голубой, почти белой, северной части неба было отчетливо видно, как в последние секунды агонии крохотная чёрная точка отделилась от разваливающейся в воздухе машины. Она сорвалась вниз, застыла и медленно поползла по небу туда, откуда уже клубился ввысь жгуче – черный столб дыма, указывающий место падения поверженного истребителя.

Едва различим был белый лоскуток парашюта над медленно плывущей к земле, точкой – лётчиком.

«Мессеры» сделали завершающий круг над столбом дыма, точно пытаясь убедиться с высоты, что советский самолёт сбит, лежит на земле, пылает и уже никогда не сможет подняться в воздух. Столь же стремительно, как и бросались они на «Пешку», вражеские истребители скрылись за финской границей, туда, где дотлевал ярко-красный закат.

Кто-то тяжело выдохнул, кто-то досадливо и томно вздохнул, кто-то хранил тяжёлое, гробовое молчание. Каждый выражал эмоции по-своему, но причина эмоций была общая на всех. Они горели одним огнём ненависти к врагу, устроившему неравную бойню, безответную расправу над советским истребителем. Они сгорали в одном пламени стыда и ощущения собственного бессилия в желании помочь своим товарищам.

Некоторые из них впервые стали свидетелями такой картины, но большинству она была хорошо знакома. Уже ни раз, с болью в груди, вот так же тревожно смотрели на жестокие групповые расправы над отдельными советскими самолётами, Юрьин и сержант Иванов, ещё в первый год войны в районе Титовки и Западной Лицы. Прошлой весной Брагин видел, как целая эскадрилья финских истребителей расстреляла два советских «МИГа». Егоров во время службы на флоте, при сопровождении союзного конвоя наблюдал за расправой двух немецких «Мессеров» над «Яком». Но более всего подобных сцен было на памяти у младшего лейтенанта Ларионова. В прошлом году, над волжскими степями чуть ли не каждый день случались подобные драмы.

Возможно, именно поэтому Ларионов, торопливо подошел к Юрьину с предложением:

– Надо бы попробовать найти лётчика!

Ларионов говорил твёрдо и решительно, а на впалых, упругих щеках его от ярости пылал румянец.

Капитан замер, глядя на младшего лейтенанта. Идея была справедливой, но очень рискованной.

– Товарищ Егоров, как думаете, версты три до места приземления? – перевёл Ларионов свой пылающий, мальчишеский взгляд на Егорова. Голос его не терял мраморной твёрдости и решимости.

– Это ты махнул, лейтенант! Три… – усмехнулся Егоров, задумчиво глядя на сопку, из-за которой продолжал валить черный, клубящийся дым. – Думается мне, все пять!

– Сколько это времени займёт? – не унимался Ларионов.

– Часа два, примерно, – ответил Егоров. – Нам по – пути будет, ежели чуть путь изменим.

Все замолкли. Все смотрели на Юрьина. Эта напряжённая тишина зависла над его головой тонным грузом. Капитан физически ощутил её всем телом и невольно огляделся вокруг. Не только младший лейтенант и Егоров, но и все бойцы смотрели на него. Смотрели неотрывно, пытливо. Юрьин прекрасно понимал, чего все ждут от него.

– По пути, говоришь? – обернулся он к Егорову, протирая влажные, набравшие в себя пот, брови.

Егоров кивнул.

Юрьин вновь замолчал. В душе он колебался, чувства его были разительно противоречивы. И все вокруг видели эту, столь явную нерешительность. Юрьин чувствовал себя незащищенным, нагим, словно он невольно распахнул свою душу на всеобщее обозрение. Это раздражало его. Ему хотелось подняться над своими сомнениями, принять твёрдое, правильное и единственное решение.

– А второй то где? – спросил тихим голосом кто-то из бойцов.

– Не успел, видать… – ответил другой.

– Да и этот слишком низко выпрыгнул…

Сержант Иванов быстро зашагал к капитану размашистыми шагами своих длинных и худых ног. Лицо его было сурово и сосредоточено. Подойдя к Юрьину, он склонился вплотную к нему и тихо сказал почти в самое ухо:

– Товарищ капитан… Вы же знаете. Нельзя всё это! Запрещено!

Юрьин давно был знаком с сержантом, бывал с ним на других заданиях, доводилось и вместе принимать бой. Отношения между ними сложились доверительные, даже, в меру, товарищеские. И всё же капитана госбезопасности обожгло в груди задетое, да ещё и при посторонних, офицерское честолюбие.

Юрьин посмотрел в его смуглое, вытянутое лицо таким колючим взглядом, что сержант вмиг отпрянул от своего командира, а глаза его наполнились собачей покорностью. Этим капитан и ограничился, ни чего не сказав в ответ.

– Пять минут перекур! – объявил Юрьин и привычно рухнул под ствол ближайшей сосны.

Сержант знал, что не смотря на свою видимую доброту и даже простодушие, Юрьин мог устроить ему знатный разнос. Иванов отвернулся, осунувшись худыми плечами, и медленно пошел обратно, к товарищам.

Ларионов скинул с плеч осточертевший вещмешок и осторожно присел рядом с Юрьиным.

– Товарищ капитан, разрешите? – спросил он.

Юрьин вопросительно кивнул, задумчиво глядя куда-то в сторону. В душе он ещё не решил твёрдо, как лучше поступить. Он просто пошёл на поводу у ситуации, развязавшейся, в том числе, и с его руки: он мог, он был обязан сразу же отказаться от этой идеи, но промедлил, засомневался и дал надежду своим подопечным.