Текст книги "Охота на волков"

– Вам туда идти нельзя! – твёрдо сказал Ларионов с видом человека не раз бывавшего в подобных ситуациях.

Юрьин усмехнулся.

– Ни кому нельзя, – ответил он.

Они говорили тихо, в полголоса, чтоб их разговор не слышали остальные.

– Я так думаю, товарищ капитан, отправим моих бойцов…

К ним подошел Егоров. Он был рядом и слышал их беседу. Егоров присел на корточки напротив капитана и сосредоточено посмотрел сначала на него, а затем на Ларионова.

– Я пойду! – решительно выдохнул он.

– Ты? – поднял Юрьин на него удивлённый взгляд и тут же, поняв суть идеи охотника, кивнул. – Точно! Ты и пойдешь.

Наступила ночь. Светлая и оживляюще прохладная. Солнце скрылось из вида лишь на пару часов. Закат, пылавший малиновым огнём на западе, холоднея и угасая, прокатился через северную часть небосвода, позолотив линию горизонта тонкой каймой, и возродился алым рассветом на востоке. Едва ощутимый, тёплый южный ветер принёс с собой множество крошечных, белесых облаков, заполонивших светлеющее небо. Проплывая над заревом рассвета, они наливались с нижних краёв золотом и уносились вдаль, за извилистую линию горизонта. Воздух стал свежее, и комары с гнусом заметно оживились. Листья деревьев, трава и даже мхи покрылись обильной росой. Её мелкие капли скапливались в ложбинках листьев, точно в кукольных посудках, сбегали по их кончикам и срывались вниз. Лес сделался влажным, будто после дождя. И от земли, растительности вновь поползли вверх запахи зелени, свежих и иссохших трав, древесной и земной прели, хвои, плавленой смолы и тухлости болот.

Пробужденные от своего короткого птичьего сна птицы, дали знать о себе, протяжными сонными криками и переливистыми напевами. В лесу жизнь начинает кипеть всегда раньше, чем в сёлах и городах. И заканчивается позже. Она приходит с первыми лучами солнца, а засыпает, умиротворяется с последними. Солнце приподнялось над горизонтом. Оно, могущественное и всесильное, подобно самым величественным правителям, коснулось земли точно в срок. Без погрешностей и промедлений. С точностью до секунды. По расписанию, выверенному им самим, миллионы лет назад. Лениво преодолело этот чёткий, видимый всем барьер. Солнце, силе которого подвластны ветры, ливни, бури и штормы, величественно и снисходительно улыбнулось своим владениям. Едва показалось сверкающим, маслянистым краешком и вмиг рассеяло над всем сущим этот живительный, пробуждающий и тёплый свет. Мгновение. Лес снова жил, парил утренней влагой, сиял сочностью зелёных красок, курился молочными и прозрачными туманами, пел и кричал птичьими голосами. Ветер, не меняя направления, усилился и тонкие веточки берёз, худые, мохнатые верхушки елей и сосен, оживились, заколосились, наполнили бездвижный лесной простор жизнью.

Люди очень устали. По расчётам Юрьина они должны были уже спать, но силы уходили и путь затягивался. Несколько скорректировало время на дорогу и решение Юрьина отыскать лётчика. Егоров ещё раз внимательно осмотрел карту и пришёл к выводу, что поиски лётчика всё же отнимут из их расписания час – два времени. Ночная свежесть несколько облегчила их путь. Форма, вымокшая от пота, подсохла, и дышалось свободнее. Только сильно донимали комары и гнус. Ноги уже едва ступали по каменистым ягельникам, топким, болотистым мхам, густым, непроглядным зарослям. Они отяжелели, болели, опухли, сделались свинцовыми. Сон звал людей за собой. Давил на глаза, кружил головы, заставлял делать частые остановки.

– Всё, – сказал Егоров, остановившись у большого валуна, – Дальше я сам.

Дым догорающих обломков самолёта почти рассеялся, сделался полупрозрачным и едва поднимался над лесом, низко стелясь по его верхушкам.

– И всё же, в болото он упал. Как пить дать! – повторил Егоров своё предположение, уже высказанное им ранее, – Иначе б вспыхнул лес, как спичка. Сушняк такой! Тут и папиросы в пору, что б пожар разыгрался.

– Так, ребятки, вот здесь пока передохнём, – обратился Юрьин к группе, которая обступила своего командира полукругом. – Пока можете подремать. Портки посушить. Я подежурю.

Он обратился к Егорову:

– Сколько у тебя времени уйдёт?

– Часа хватит, думаю, – пожал плечами Егоров, устало снимая с плеч свой вещмешок. – Ну, если не найду. Не судьба ему, значит…

Неожиданная мысль вдруг пришла Юрьину и разлилась в груди тёплым огнём: «Может, и впрямь не найдёт?». Как человек, он желал попытаться спасти лётчика, как капитан госбезопасности, руководитель секретной операции противился этому, потому что подобные действия шли в разрез со всеми инструкциями. Пойдя на поводу человеческих инстинктов, Юрьин согласился на эту авантюру, но, чем ближе были они к цели, тем больше холодел в нём этот слабый огонёк, разожженный совестью. Нужно было выполнять поставленную задачу, думать о своих людях и об успехе операции, а не о судьбе сбитого лётчика.

И всё же, неожиданно для самого себя, Юрьин предложил Егорову:

– Дам тебе человека в помощь! – и призывно кивнул одному из бойцов. – Головащенко, ко мне!

Головащенко, о чём-то шептавшийся с Брагиным, растерянно посмотрел на капитана, поднялся с земли, и одевая на голову пилотку, направился к нему.

– Бросай здесь вещмешок, пойдёшь с товарищем Егоровым, – отмахиваясь веточкой от комаров, сказал ему Юрьин.

Головащенко обречённо поёрзал плечами, украдкой взглянул на товарищей, смотревших на него с довольными выражениями лиц, и скинул с себя вещмешок.

– И всё же зря капитан на это согласился! – сокрушенно покачал головой Иванов, стоявший позади всех.

Обычно молчаливый, задумчивый Чижиков, отмахиваясь ладонью от комаров, тихо спросил сержанта:

– Почему это?

– А потому, что мы зря рискуем! Если он цел, то, наверняка, уже потерялся в лесу. Если ранен… Ну перевяжут его, спрячут, а он помрёт. А не помрёт – финны найдут. До них отсюда – рукой подать, наверняка ищут! – хмуро и обречённо говорил Иванов вполне справедливые вещи. – Самое худшее – нас из-за него обнаружат. И всё…

Егоров решил не разделяться с бойцом, что бы тот не заплутал. Они пошли вместе, в нескольких шагах один от другого.

Лётчика нашли быстро. Он висел, зацепившись парашютом за ветви высоких сосен, метрах в пятистах от того места, где осталась вся группа. Тело его было изранено, лицо покрылось копотью, стало чёрным, словно на нём была маска. Ноги, на которых уже начала запекаться кровь, висели в полуметре от земли. И под ними тоже была кровь, образовавшая на зеленоватом мху, тёмную лужу. Тело лётчика было неподвижно, голова болталась на обмякшей шее, руки повисли по бокам. Пальцы на них были ободраны и тоже покрыты копотью.

Он висел на самом краю леса, плотно покрывшего возвышающуюся рядом высотку. Дальше начиналось большое, бескрайнее болото, в которое, и упал подбитый самолёт. На расстоянии около километра вглубь болота виднелся уже полупрозрачный, низко стелящийся дым, расползающийся над ним, словно утренний туман.

Егоров попытался сорвать парашют с ветвей, потянув лётчика за ноги, но руки проскальзывали по мокрым, от крови, галифе. Тогда он смахнул с головы кепку, подтянул штаны и ловко забрался на одну из сосен, крепко удерживающих парашютиста. Встав обеими ногами на толстую, самую нижнюю ветвь, которая едва заметно играла под внушительной массой охотника, Егоров сумел дотянуться до другой ветки, что удерживала парашют. Егорову удалось надломить её. Один край белой парашютной ткани сорвался вниз, увлекая за собой весь купол. Лётчик упал на мокрый от влаги и собственной крови мох, а парашют бережно накрыл его.

Стащив парашют в сторону, Егоров быстро осмотрел несчастного. Головащенко молча стоял в стороне, не решаясь вмешиваться в процесс. Вывод был очевиден – лётчик, с погонами старшего лейтенанта, умер от многочисленных травм и потери крови. Документов, наград при нём не было. Только в нагрудном кармане гимнастёрки находилась маленькая фотография пожилой женщины, видимо, матери погибшего.

Хоронить, конечно же, не стали. И так было потеряно много времени. Труп завернули в парашют и забросали ветками.

– Вот. – Егоров протянул маленькую фотокарточку Юрьину, который встретил его встревоженным, сонным взглядом.

Бойцы вместе с Ларионовым разлеглись на небольшой полянке, устроившись, кто как мог, и почти все спали к приходу Егорова и Головащенко. Лишь Иванов и Брагин приподняли головы, услышав их торопливые шаги.

Юрьин внимательно посмотрел на фото пожилой женщины, взяв его в руку. Он всё понял.

4

День выдался очень тяжёлым. Казалось, что привал на короткий сон лишь усугубил ситуацию. Силы бойцы толком не восстановили, ноги отяжелели, натёрлись, устали от тесной, сырой обуви. Сон лишь разморил тела, звал их вновь в свои объятья. От плотного завтрака в животах сделалось тепло, но тяжело. И сытость эта тоже тянула в сон. Глаза слезились от усталости, яркого солнечного света и каплей пота, то и дело прокрадывавшихся к ним сквозь брови. Тяжёлые вещмешки беспощадно тянули плечи, вызывали боль в пояснице. Спины неимоверно прели под плотным грузом. Солнце палило неистово. Весь голубой небесный купол, лишенный малейшего облачка, светился огнедышащим жаром. Пот вскоре вновь пропитал всю одежду, сделав её сырой до нитки, как после обильного дождя. Местами, оказываясь в тени деревьев, группа подвергалась беспощадным атакам гнуса и комаров. Тела зудели от укусов, приправленных солёным потом. Бойцы просили Юрьина разрешить им снять хотя бы гимнастёрки, но тот категорически запретил – белые нательные рубахи сильно демаскировали группу в зелёном лесу. Капитан, который сам едва держался на ногах подгонял людей, опасаясь слишком затянуть выход в искомое место. Привалы стали редкими и недолгими.

Путь сделался ещё более сложным, чем днём ранее. Вокруг почти не было сухих участков. Люди шли топкими болотами, густыми зарослями карликовой берёзы, мягкими, водянистыми мхами, под которыми таились глубокие ямы, твёрдые, скользкие камни. Если в первые сутки пути им хотя бы изредка попадались тонкие лесные тропинки, пустые, выцветшие пачки из-под папирос, поросшие мхом остатки костров, зарубины на стволах деревьев неясного предназначения, как-то встретились даже разбитые саамские сани, то теперь не было ни чего, что напоминало бы о существовании человека на планете. Звериных следов, помёта, в особенности лосинного, стало встречаться так много, что это заметили даже неопытные в промысле зверя бойцы. Дикие лесные птицы: куропатки, глухари, рябчики и многие другие, не только не улетали, встревоженные людьми, напротив – подлетали ближе, словно любопытствуя по случаю появления диковинных созданий.

Особенно много пришлось преодолеть горных водоёмов. Кроме множества мелких ручьёв, надёжно прикрытых болотистыми, поросшими кустарником, берегами, попались и несколько более серьёзных речек, гулко шумевших стремительными потоками по опасным, зубастым порогам. Одну из них пришлось преодолевать вплавь, через тихий плёс.

И всё же вымокшие, уставшие, едва держащиеся на ногах люди вышли к искомому месту.

– Неужели… – едва дыша, выдавил из себя Юрьин, рухнув на высоком берегу очередной быстрой, горной реки.

Егоров шлёпнулся на пятую точку рядом, сняв с головы кепку и обтирая ею сырое от пота лицо.

Речка эта носила сложно выговариваемое на русском языке название «Няаннамйоки». Слева, сквозь лес синела вечерняя, сонная гладь большого озера, справа по широкому, мелкому порогу неслась бесконечным потоком вспененная вода, нарушая покой засыпающего леса монотонным и суетливым грохотом. Прямо находился широкий плёс, в центре которого собралась подрагивающим облаком пена.

– Точно эта… Как её… Няаммам… Найнам…? – еле живыми, почти безразличными глазами посмотрел на Егорова Юрьин, тщетно силясь вспомнить название реки.

– Точно, – хмуро кивнул Егоров и потянулся в карман за кисетом с махоркой.

Юрьин одёрнул взмахом руки рукав и взглянул на часы.

– Полночь. Нормально, нормально… – заключил он.

Бойцы тоже свалились вповалку. Лежали молча, тяжело дыша, вытирая пот. Они скинули с себя вещмешки, сапоги, оружие, стали разминать окаменевшие плечи. Казалось, можно было услышать, как кровь зашумела в них, наполнила измождённые мышцы рук жизнью. А потом стали не спеша сползать по высокому берегу к реке и жадно глотать её прохладную, чистую, как хрусталь, воду, споласкивать натруженные ноги.

Юрьин долго лежал на берегу этой реки, не шевелясь, молча, уставив мутный, стеклянный взор в небо. Он слушал разговоры бойцов, их усталые вздохи, чувствовал густой запах табачного дыма от их папирос и самокруток Егорова, и лишь одна мысль гуляла в голове, приятно ласкала его и давала понять, что спешить теперь некуда – он успел.

Капитан дал своим бойцам пять часов отдыха, а сам вновь уселся за карту.

Вся группа собралась у большого плоского камня, выступавшего из земли на самом берегу реки. Они разложили банки с тушенкой и принялись ужинать.

– Василий Михалыч, Савелий! – позвал Юрьин, сидевший поодаль от остальных, на поваленном дереве, чья макушка колыхалась в бурлящем водном потоке.

Егоров и Ларионов, отложив банки с тушенкой, не спеша подошли к капитану. Тот убрал карту в сумку, а сумку в вещмешок.

– Сядьте! – кивнул Юрьин на свободную часть дерева.

Егоров сел рядом, а Ларионов, вытирая ладонью уголки рта, опустился на корточки перед капитаном.

– В пять утра мои уйдут. Василий Михалыч, поможешь нам переупаковать консервы. Надо всё в три вещмешка, понимаете ли, уместить! – капитан говорил медленно, рассудительно, то и дело почёсывая шею, которую жгло от комариных укусов и задумчиво морща лоб, – Нам, думается мне, спешить теперь некуда. Так что предлагаю по-честному на восемь часов ночлег устроить, сил набраться. От реки мы сейчас отойдём. Там, метрах в двухстах лощинка была, в ней и заночуем. У реки опасно, место открытое. Нам с тобой, Савелий, подежурить придётся! Разобьёмся с твоими бойцами по два человека. Мои пусть спят, им хоть чуток поспать надо. Что ещё? Да всё, вроде. Сейчас перекусим и туда, в лощинку. Всем начеку быть! В двадцати верстах от нас финские позиции, не забывайте! Кстати, банки пустые и прочий мусор закопать не забудьте!

Возникла пауза. Вроде бы капитан и закончил речь, но ещё старательно думал о чём – то, прикусив нижнюю губу.

– Вспомнил! – вдруг округлил он глаза и суетливо скользнул рукой в вещмешок.

– Вот! – Юрьин достал алюминиевую флягу и потряс ей, внутри что-то глухо булькнуло. – Здесь почти пол литра спирта. Я первым дежурить останусь, так что без меня. Мне одному мало будет, а вам для сна – в самый раз!

Он протянул флягу Егорову, тот благодарно кивнул и убрал её в свой вещмешок.

Лощину отыскали быстро. Когда подходили к реке, обошли её стороной по сухому, покрытому ягелем, хребту. Она была не велика, но вполне позволяла разместиться небольшой горстке людей. Густые стены смешанного леса надежно закрывали её от солнца, но дно лощины было основательно высушено зноем последних дней. Перед сном Юрьин распорядился переложить провизию, боеприпасы и прочее из вещмешков пограничников к своим подопечным, чтоб не было нужды будить остальных, когда они продолжат путь. Бойцы наломали елового лапника и густо свалили его одной большой кучей. Местом для дежурства капитан определил небольшое углубление, на подъёме лощины со стороны реки. Оно вполне позволяло надёжно укрыться паре наблюдателей. Разбились на две смены по четыре часа. В первую заступил сам Юрьин и Брагин, вторая смена предстояла Ларионову и Головащенко.

Перед сном Егоров прогулялся по окрестностям. Сон всё не шел к нему, несмотря на сильную усталость, усугублённую спиртом из капитанской фляги. Мысли о доме, семье, домашних делах, которые теперь предстояло делать позже намеченных сроков, не отпускали его. Отходить далеко от места стоянки охотник не стал. Он ограничился сотней метров от лощины. Вокруг всё было спокойно. Даже пернатых лесных обитателей не наблюдалось.

Когда Юрьин принялся будить основную группу, Егоров уже спал, уткнув лицо в спину Головащенко. Капитан спешил, а от того всё делал без лишних слов: разбудил людей, проверил оружие и боеприпасы, содержимое вещмешков. Юрьин был, как никогда сосредоточен и серьёзен. Его округлое лицо строго вытянулось, сделалось напряженным, каменным. В его сухом, трескучем голосе, в быстром движении сосредоточенных глаз, чувствовалось сильное волнение. Тело его сделалось скованным, но движения были хаотичны. Он несколько раз заглядывал в один и тот же вещмешок, шарился в одном и том же кармане. В одно мгновение Юрьин будто позабыл об остальной части группы. Для него остались только он и трое его бойцов.

Брагин сам разбудил Ларионова и Головащенко и завалился спать, даже не попрощавшись с бойцами Юрьина.

Когда капитан убедился, что основная группа готова, отправил Рудыка и Чижикова проститься с теми, кто дежурил, а Иванова отвёл в сторону. Они присели на мягкий, чуть влажный от утренней росы, мох. Юрьин расстегнул планшет, что висел у него на плече и достал из него карту.

– Теперь всё от тебя зависит! – тихо сказал Юрьин, непрерывно смотря сосредоточенным, вкрадчивым взглядом, в глаза сержанту. – Дальнейший маршрут я указал здесь. Азимут тоже есть, по компасу путь поправляй, но и по сторонам смотри, чтоб в болото или ещё куда не угодить! Самое главное – как доберётесь до места, сразу же выходи в эфир! Доложи, что добрались. Это, вот, понимаешь, самым первым делом!

Капитан сделал паузу, протянул карту Иванову.

– Вот, – продолжил капитан. – Она останется у тебя. Здесь всё отмечено. Населённые пункты, дорога. Теперь, запоминай, что скажу! Дорога идёт с севера, из южного Финнмарка от шоссейной трассы, уходит на юг к Лотте, а затем к Ивало. На юге много мелких поселений, но до них далеко. Больше север интересен, понимаешь ли! Там бывшее поселение местных лопарей. Они эвакуированы оттуда. Сейчас там находятся склады финские, возможно, тыловые части. Сама дорога проходит в пяти верстах на западе, её с вашей точки хорошо видно в бинокль. Вот к ней всё внимание! Грузовик ли проехал, колонна прошла, ну и так далее – обо всём подробный доклад. Понятно, да?

Иванов кивнул, внимательно следя за пальцем капитана, который гулял по карте.

– Вот эта дорога, – Юрьин отвёл палец в сторону, к месту, где был нанесён красный флажок. – Здесь ваша точка. Там найдёшь землянку. Землянка толковая, два комнаты. Поищи полушубки там. Так… Ещё, вот… На севере, дальше бывшего поселения, цепь больших озёр – Ала – Няаннамярви и Юля – Аккаярви, между точкой и дорогой – озёра и болота, с тыла тоже болота. Так что с этих сторон вы почти неприступны. Путь на вершину сопки там один. Он на карте чёрным пунктиром обозначен. Вообще, место это считается трудно доступным и вряд ли кто-то полезет туда. Понятно, да?

Юрьин замолк, что-то разглядывая на карте и беззвучно шевеля тонкими губами. Затем он вновь внимательно посмотрел в лицо сержанта и продолжил напутствие:

– Продуктов на первое время вам хватит. Особо, понимаешь, не шикуйте! Как установится ночь – доставим вам воздухом провиант. Но до этого, понимаешь ли, не скоро. По рации связь только шифровками! Выйдите в обычный эфир – расстреляют к чертям! Понятно, да? Организуй наблюдательный пост, с которого лучше обзор дороги будет. Дежурство организуй. Часов по восемь. Один дежурит, один спит, один за рацией сидит.

Юрьин застегнул планшет и протянул его Иванову.

– С собой возьмешь. Здесь бинокль, компас, конверт с инструкциями. Как прочтёшь – сожги! Ну и по мелочи…

Они встали и обнялись, крепко, по-дружески. Подошли и остальные двое бойцов. Теперь им надлежало нести на своих плечах и, набитые под завязку, вещмешки, и радиостанцию с принадлежностями. Рудык взял на себя саму радиостанцию, а запасные батареи должен был нести Чижиков.

– Ни пуха вам, мужики! – проронил Юрьин, пожимая на прощание руки.

5

Ларионов, временами отвлекаясь от сборов разведгруппы на осмотр пространства вокруг места привала, даже не заметил, как те покинули лощину. Он вдруг обнаружил, что на дне её остались только двое спящих: Егоров и Брагин, а метрах в десяти, в сторону реки пробирались сквозь густой лес три фигуры в просторных маскировочных кастюмах

– Всё, Савелий… – раздалось позади, да так неожиданно, что младший лейтенант вскинул винтовку. – Да не нервничай! Я спать пойду!

Юрьин хлопнул по плечу Ларионова и стал спускаться в лощину. Капитан до того сильно хотел спать, что отказал сам себе в ужине. Стоило ему улечься на примятый лапник, как сон моментально поглотил его.

Неимоверно нудно тянулись часы для Ларионова. Он был очень молод, ретив, и долго сидеть на месте было не для него. Савелий несколько раз перечитал родительское письмо, которое получил за день до выпуска из училища и, чтоб хоть чем-то занять себя, стал сочинять ответное. Он даже пожалел, что не прихватил с собой бумагу – самое время было написать его. Рядом скучал Головащенко. Этот хмурый, слегка сутуловатый парень, со смуглой кожей южанина, тёмными волосами и маленькими, прищуренными карими глазами, был молчалив. Не то, что его товарищ Брагин. Не зря, капитан выбрал себе в напарники именно его – за разговорами время всегда шло быстрее. Но младшему лейтенанту интересно было пообщаться со своим подчинённым, узнать его по – лучше. Савелий, как только мог, выводил солдата на беседу. Тот отвечал не охотно – не то стеснялся, не то сам по себе был закрытым человеком. Странно, но Головащенко и Брагин были не просто товарищами, они хорошо дружили. И это вызывало у Ларионова сильное удивление: как такие разные люди могут дружить, может, действительно они, в силу такой явной разительности характеров, как бы дополняли друг друга? Впрочем, самое основное Головащенко всё же выложил: родом он был из украинского хутора, рос с двумя старшими сёстрами, без отца, закончил семь классов и призвался в армию весной 1941-го года.

«Может, потому и закрытый такой, что всю жизнь на хуторе прожил?» – подумалось Ларионову. Сам же Савелий вырос в Вятке – большом городе, районном центре. Воспитывался в большой семье. Из девяти детей он прошел по – серёдке – пятым. Потому и нянек было у него много, и с кем нянчиться тоже. И школа была большой, класс под тридцать человек. Савелий всегда имел много друзей, как среди мальчишек, так и среди девчонок, видимо от того, что привык жить среди пятерых сестёр. Ларионов закончил десять классов, хотел после армии в институт поступать, но началась война. Выходило, что Савелий был даже чуть младше своего напарника с погонами рядового. Головащенко этот факт заметил из короткой их беседы, и спросил:

– Вы же, выходит, двадцать третьего года? А какого месяца?

– Сентября, – нехотя ответил младший лейтенант.

– А я апреля.

От этих слов Савелию стало неловко, и он замолчал, не пытаясь больше разговорить своего напарника. Так они и сидели молча, думая каждый о своём и почти без прерывно вытаскивая папиросу за папиросой из пачки «Красного стрелка», которую Ларионов щедро положил между ними.

Когда до заветных девяти утра оставалось чуть больше часа, проснулся Егоров. Он полежал ещё несколько минут, надеясь вновь уснуть, но всё же сдался. Но, уже вставая на ноги, Егоров с удовольствием отметил, что поспал он достаточно, набрался сил и, в целом, чувствует себя хорошо.

Рядом сопели Юрьин и Брагин. Дабы не мешать им досыпать положенное время, Егоров, прихватив свою винтовку, побрёл к подъёму из лощины, где дежурили Ларионов и Головащенко.

– Ну как тут у вас? – спросил Егоров бодрым, весёлым голосом, присаживаясь рядом.

– Доброе утро, Василий Михайлович! – поздоровался младший лейтенант и, протяжно зевнув, сказал: – Спокойно всё. Только спать хочется!

– Скоро пойдём – взбодритесь! – усмехнулся Егоров, разминая руки.

Рядом что-то зашелестело, и дрогнул можжевеловый куст, торчащий пушистыми игольчатыми лапами в паре метров от края лощины. Ларионов вскинул винтовку, целясь точно под корень куста.

Егоров улыбнулся и положил ладонь на ствол винтовки.

– Горностай это, – пояснил он. – Их много здесь.

Савелий недоверчиво покосился на охотника и опустил оружие.

– Хорошая реакция у тебя! – уважительно кивнул Егоров. – Сразу видно опытного вояку.

– Спасибо, – краснея от смущения, поблагодарил Ларионов и вновь потянулся к измятой пачке «Красного стрелка».

Головащенко последовал примеру младшего лейтенанта.

– А знаете, чем опытный охотник от новичка отличается? – спросил Егоров, лукаво улыбаясь. – Когда что – то зашелестит в лесу, заскрипит, заукает, новичок сначала смотрит, что же издаёт этот звук, а уже разобравшись, что зверь или птица, ружье вскидывает. Опытный же охотник сразу его вскидывает, и только опосля разбирается – в чём дело. Тут, ребята, каждая секундочка дорога. Не вскинул ружье сразу – уйдёт добыча, можешь быть уверен. И у солдата так же.

Головащенко ухмыльнулся задумчиво, разминая пальцами папиросу.

– Ладно, пойду – умоюсь, – сказал Егоров, поднимаясь на ноги.

– Не велел капитан… – неуверенно пробурчал Савелий в ответ.

– Рядом я буду! – махнул рукой Егоров и, подтянув плотнее винтовку за ремень, вскочил на край впадины, где был организован наблюдательный пост.

Лес оживился, запел, задышал. На небо натянуло облаков. Но они так стремительно проносились в вышине, что солнце лишь на секунды скрывалось за ними, не переставая неистово печь. Ветер постепенно менялся, что давало надежду на скорую перемену погоды. Но воздух был ещё полон тяжелого, удушливого жара.

Егоров шел не спеша, ступая осторожно, точно как на охоте. Странное чувство довлело над ним – необъяснимое, почти мистическое ощущение чьего-то взгляда на себе. Конечно, Егоров не придавал этому особого значения: разное в лесу мерещится. Напившись речной воды, сполоснув голову и лицо, Егоров решил пройтись вокруг лощины. Он ступал сквозь густые, топкие мхи, сухие, хрустящие ягельники, пролезал под широкими еловыми ветвями, то приближаясь, то отдаляясь от места привала.       Сердце его кольнула тревога. На фоне белоснежного ягельника, метрах в ста к северу от лощины, он обнаружил то, что впивалось в глаза своей не природной вычурностью. Егоров нагнулся и поднял почти полностью прогоревшую спичку, которая уткнулась в выжженное ею же углубление. Здесь их группа точно не могла проходить.

6

– Быстро добрались, братцы! – оживлённо заключил Иванов и, с довольным видом, подытожил: – Это хорошо.

Путь действительно оказался не таким тяжёлым, как выглядел на карте. Шли, в основном, сухими высотками, каменистыми грядами, редко спускаясь в болотистые низины. Главное – не сбились с маршрута, не заблудились. Последние полчаса пути группа разведчиков взбиралась по крутому каменистому склону величавой сопки. Извилистый, скалистый хребет был единственной дорогой к искомой землянке. Вокруг – сплошные обрывы и каменистые завалы. Ближе к вершине лес резко редел, почва сменялась скалистой породой, изредка поросшей мхами, редкими кустами карликовой ивы и можжевельника. Обзор с вершины простирался на десятки километров вокруг. Особенно хорошо просматривалась территория противоположная границе – вглубь Финляндии. Как на ладони простирались вдаль бесчисленные синие глади озёр, серебрящиеся под солнцем, желтые и черные полотнища болот, сопки – большие и совсем крохотные, едва поднимающиеся над землёй, и бескрайние, уходящие за дымку горизонта, леса.

Землянка была надёжно замаскирована среди камней. Даже к, обитой железом, входной двери до того удачно подобрали цветовую гамму, что заметить её можно было лишь шагов с десяти. Тонкую глазницу единственного окошка укрывала маскировочная сеть. Внутри было тесно, – всего две маленькие комнаты. В ближней ко входу – двое нар, в метре одни от других, в дальней – стол и пара табуретов. Всё было сколочено из досок, видимо, здесь же на месте. Вентиляционные отверстия в потолке, по одному в каждой из комнат, уходили в земляную подушку на крыше. Было и отверстие для печной трубы над пространством меж нар, вот только место под саму печь пустовало. Над строительством землянки хорошо потрудились. Все доски были новые, даже запах свежей древесины витал в тесноте комнат.

– Располагайтесь, ребята! – пригласил сержант товарищей, а сам вышел наружу, – Рацию в дальнюю комнату, продукты – под нары.

Он все ещё страдал от отдышки, вызванной тяжелым подъемом по каменистому хребту. И говорил тяжело, сбивчиво, сглатывая жаркое дыхание.

Иванов быстро определил работу каждому. Уже через несколько минут Рудык возился с рацией, поставленной на стол, а Чижиков аккуратно складывал консервные банки под нары. Там же, под нарами, обнаружили два зимних тулупа на овчине, два соломенных матрац, керосиновую лампу и полную бутылку керосина.

Шифровку отправили, согласно инструкции, которую Иванов нашел в планшете. Вскоре пришёл и ответ. Контакт с управлением был налажен.

Иванов организовал всё так, как и велел капитан. Проследил, чтоб товарищи его толково обустроились в землянке, лично ещё раз проверил исправность радиостанции, составил график дежурств по восемь часов и первым заступил на смену. Он хотел скорее всё обойти, изучить местность. Найти наиболее удачные места для наблюдения за дорогой, чтоб организовать полноценный пост, лучше пару: основной и резервный. Неуёмный юношеский задор, пламенное любопытство ко всему новому, как это часто бывает у молодых людей, руководили им. Добавляло искры и то, что Иванов теперь был за старшего. Никогда ранее не доводилось сержанту оставаться командиром группы, а потому он был преисполнен желания сделать всё в лучшем виде, чтоб оправдать доверие командования, чтоб ни у кого и мысли не возникло о том, что выбор старшего группы был ошибочным.

Несмотря на то, что Иванов очутился на вражеской земле, в полсотни километров от ближайших позиций советских частей, на душе не было ни страха, ни смятения. Им руководил живой интерес, ощущение нужности и большой важности той работы, для которой он там оказался. Иванов хорошо знал леденящий азарт атак, гнетущий ужас за спиной в минуты бегства от врага. Ему доводилось слышать свист пуль у виска и вой падающей мины. Он видел, как целится в него враг, он видел, как падает противник, сражённый его пулей. Иванов наблюдал смерть совсем близко, в ничтожных сантиметрах от себя, и она не раз тянула к нему свои кровожадные руки. Теперь же всё было проще с одной стороны и сложнее с другой. От него не требовалось идти в атаку, прикрывать чей-то отход, спасать погибающего товарища. Всё, ради чего он был там – пристально наблюдать. И всё. Но именно эта, казалось бы, плёвая задача, была важнейшей, возложенной на него, за все прошедшие два года войны. Важнее, чем его рядовая роль в десанте в Большой Западной Лице летом 1941 года, когда он служил в морской пехоте, чем походы в разведку за линию фронта, перехват диверсионно-разведывательных групп. Теперь он сам стал ключевым звеном множества подобных операций, о которых слышал, читал в газетах, принимал участие в их обеспечении. Единственный из всей разведгруппы он имел боевые награды и сразу две: медаль «За отвагу» и медаль «За боевые заслуги». Его не просто выбрали из толпы, ткнув наугад пальцем. Его кандидатуру тщательно выбирали, рассматривали. Люди с большими звездами на погонах думали долгими часами, листая его дело. Были сторонники и противники его кандидатуры. Её оспаривали и защищали в больших, дорого обставленных, кабинетах. Иванов понимал это, гордился этим. Но и ответственность на себе ощущал не малую. С той минуты, как Юрьин простился с группой карательный меч за провал дела, вознёсся над его сержантской головой.