Текст книги "Записки одессита"

Одессит в Нью-Йорке

– Что, ты не слышал историю, как я показывал Кнеллеру Нью-Йорк? Это же лучшая моя история! Ну, одна из лучших моих историй.

Ты знаешь Кнеллера, это большой человек… Однажды он с Гариком прилетел в Нью-Йорк, и мы поехали на Брайтон, к Юре Макарову. Юра – великий человек, чемпион СССР, он был капитаном команды КВН. Правда, в какие-то моменты он похож на святого, который идет по волнолому с палкой, и к ней привязаны трусы (кино «Бриллиантовая рука»), но он очень серьезный малый. Юра – единственный, кто, уехав, отрезал прошлое – и все. Служит в какой-то конторе… Он не едет обратно, да что там, он даже ни разу не приехал за все эти годы! А ведь мог бы вернуться, у него тут полно корешей, они с пиететом к нему относятся, не дали б пропасть. Но уж так он решил: уходя – уходи. (На самом деле он приезжал, но практически инкогнито. – И.С.) Он живет там жизнью, которая разве только на десять процентов соответствует его потенциалу.

И вот мы сидим, выпиваем у Макарова… Юра, Гарик, Кнеллер, все из старого КВН, это поколение Хаита, Гусмана, Моти Ливинтона – и я. Они в тот вечер вспоминали Ярослава Хоречко, много говорили про него. Он был самый крутой гусар КВН, капитан команды – по-моему, МФТИ – гусар, красавец, умница. Любимец женщин. У него был громкий красивый роман с Анной Хорошиловой, ведущей музыкальных передач. А жена Ярослава, красавица, решила его за это наказать. К ним домой пришел один мужик, очень знаковый в Москве 70-х, и она закрылась с ним на кухне. Слава стучался, его не пускали, и тогда он на руках по карнизу – а это был седьмой этаж – подобрался к окну кухни и головой стал в него стучать: типа, вот, я тоже здесь. Ребята про него говорили как про эталон гусарства и бесшабашности, вот, мол, были люди… Так он и погиб, по-гусарски. Разбился на машине с Аней, он носился как гонщик, с ним боялись ездить – и не зря, выходит.

Да, тени великих нас тревожат… Меня в том числе. Я слушал, слушал про старое гусарство, а потом говорю:

– Ну что, пацаны, поехали! Я покажу вам свой Нью-Йорк! Будете помнить.

Юра в Нью-Йорке прожил дольше, чем я, он отказался, по понятным причинам. А Гарик – по непонятным. Поехал со мной один Кнеллер.

У меня была тогда уже вполне приличная машина, Buick Park Avenue, не стыдно людям показать. Мы вышли, я сел за руль, что было сумасшествием, – мы ведь начали выпивать днем, а было уже полдесятого вечера. Я был уже хорошо выпившим человеком, грамм 400–450 во мне было. Мы поехали… И дальше стали происходить совершенно невероятные вещи. Я до сих пор удивляюсь: как меня не остановили, не арестовали?

Для начала я решил показать другу Сохо. Приехали на Манхэттен, бросили машину, идем… И вдруг я увидел группу негритянских подростков, самого опасного возраста, – лет по семнадцать, такие провокативные. Может, и хулиганы, но они нас не трогали. И вот я, пьяный дурак, подошел к ним – а их шестеро было – и спрашиваю:

– Вы что тут, пидорасы, собрались? Приключений на свою жопу ищете?

Ниггерами я их не обзывал, это ж уголовно наказуемо (пьяный, а соображал), но все равно это был очень жесткий наезд, наезд белого человека на представителей minority. Ребята просто застыли от такой наглости. Застыли – они, видно, ожидали, что если грубо мне ответят, то из-за угла выскочит группа белых расистов с бейсбольными битами и начнет разбивать их черные головы, как арбузы. Главарь этих негров, авторитет, весь в наколках, начал мне отвечать и сказал совершенно неожиданные слова:

– Извините, сэр, если мы вам помешали. И они ретировались!

Это произвело на Кнеллера очень сильное впечатление. Скажу тебе честно, и на меня тоже. Потому что это сцена нереальная – для современной Америки.

– Ну, – говорю Кнеллеру, – Сохо мы посмотрели; поехали дальше!

Мы сели в машину и тронули. Едем… В какой-то момент я поворачиваю налево, в сторону Гудзона, и бодро еду дальше, но через два квартала обнаруживаю, что все едут почему-то мне навстречу. Я забыл, что по 42-й улице, которая была очень противной – там были одни секс-шопы, – движение одностороннее! Как только я это понял, увидел, что навстречу мне подъезжает полицейское авто. Это был чистый пиздец: на 42-й, в десять вечера, пьяный в жопу водитель… Они остановились напротив меня, я опустил стекло и начал с ними говорить, хотя надеяться было не на что:

– I see, I'm wrong, I made a mistake, I will turn…

Это было второе чудо, после черных хулиганов! Такого быть не может, потому что такого быть не может никогда. В центре Манхэттена за такое должны были точно повязать! Точно совершенно! Но вот – нет…

Развернулись, едем дальше. Через два квартала останавливаюсь: на светофоре, посреди дороги, между полосами, в потоке машин, сидя на тележке, такой, как бы с колесиками из подшипников, попрошайничает черный инвалид. Это было на 38-й или 40-й улице.

Я высунулся из окна и сказал ему:

– Слушай, козел, хватит прикидываться, давай, быстро встал и пошел!

– Сэр, что вы говорите, я потерял ноги во Вьетнаме. Я инвалид. Я вызову полицию!

– Заткнись, встань и иди сюда, или я выйду из машины и дам тебе по ебалу!

– Вы с ума сошли…

Мы так беседовали минут пять… После чего он плюнул и действительно встал на ноги и с тележкой под мышкой подошел ко мне и сказал:

– Ну хорошо, я симулянт. Но почему вы пристали именно ко мне? Что вам надо от меня?

– Мне надо, чтобы ты мне показал, где тут в районе лучшие черные проститутки. Мы возьмем одну, а тебе я дам долларов пятнадцать.

– Хорошо, сэр. – И он попытался со своей тележкой залезть в салон. Но я велел ему засунуть эту его грязную тележку в багажник. Короче, черный положил тележку в багажник, сел в машину, и мы поехали.

Подъехали мы к отелю, это на той же улице, 38-й или 40-й, между 10-й и 11-й. Там шла очень живая жизнь… Я знаю такие отели; там туалет на этаже общий. Я однажды в этот отель – или в такой же – приехал с одной дамой, и она шепчет:

– Так стыдно, что у нас нет чемоданов. Они подумают, что мы пришли трахаться…

Я тогда засмеялся: Здесь людей с чемоданами последние 20 лет не видели! Сюда все приходят на пару часов или максимум на ночь…

Наш негр зашел внутрь и минут через 10 вернулся с черной, в джинсовых шортиках – очень симпатичной, кстати. Даром что она была совсем черная, абсолютно.

– Вот, – говорит, – как обещал.

С черной мы договорились, что ебать ее будем в машине, по 40 долларов с носа. Она сказала, что мы можем пойти в отель, но это будет стоить на 80 дороже…

Кнеллер смотрел на меня с этой блядью с ужасом, он, видно, уже думал, что я потерял рассудок.

Когда я дал ветерану деньги, его двадцать долларов, баба подняла скандал:

– Какого хера?

– Ты чё, охуела? Тебе заплатили сколько ты сказала, а этому отдельно.

– Какого хуя? Это моя пизда, я работаю!

– Это же твой брат черный несчастный, среди машин рисковал жизнью! К тому ж он сделал работу, нашел тебе, дуре, клиента. Иметь пизду – много ума не надо, а ты попробуй ее сдать в рент!

– Это крайне несправедливо! Вы, белые, вносите раздор в нашу черную семью. Ты должен был мне добавить, если у тебя деньги лишние!

Вот дура-то.

Кончилось тем, что она сняла трусы и легла на заднее сиденье. Я сказал Кнеллеру:

– Ну давай, старик, ты гость, тебе положено первому. Он замялся, забормотал:

– Ты знаешь, у меня не стоит, я вообще не могу об этом думать.

Я и сам человек тонкой конституции, но, с другой стороны, и негритянка была очень хорошая, в смысле physical. И еще у меня был такой драйв сильный! Я думал про покойного Хоречко, вот был гусар, с этого, собственно, и началась экскурсия. Так что в итоге я эту черную выебал с большим удовольствием – на заднем сиденье своей машины. В присутствии зрителя – чего я не делал никогда в жизни!

Всего я брал проституток три раза: эту черную, а еще одну в Калифорнии, у нас даже был роман, и в Москве. Третий случай, московский, был самый тупой и самый неинтересный, человек пригласил меня на день рождения и позвал туда проституток, но они были просто животные… Был и четвертый случай, запутанный. Я сперва считал девушку любительницей, после профессионалкой, которая еще и немного ворует, а после – таки снова порядочной…

Я нашел ее в три ночи на танцах в «Петровиче». Во мне уже грамм 500, но тогда я мог и 800. Она меня сама пригласила и стала подклеивать. Я спрашиваю:

– Сколько вам лет?

– Восемнадцать.

– Точно есть восемнадцать?

– Конечно.

– Вы знаете, моей дочке двадцать шесть.

– А при чем к этому делу ваша дочка?

Выпил я, наверно, уже пол-литра. Я мог и 800 выпить, но это было уже слишком. Я обычно в субботу гулял круто, потому что в воскресенье ближе к обеду ездил в баню, у меня там была компания, и это было удобно – поздно встать после пьянки, поехать попариться и там же похмелиться…

Мы потанцевали и поехали ко мне. Что-то, видно, я с ней делал, хотя и не помню. Но скорее всего что-то, наверно, делал, потому что она, когда утром уходила, поцеловала меня. Сказала, ей надо на экзамен, оставила мне свой мобильный, позвони, говорит. Это я запомнил, а сексуальную часть не очень…

Ушла она, и тут я спохватился: а где же мой Патек Филипп? Я тогда был еще небогатым человеком, 15 штук – это были для меня деньги. Вижу – нет Патека. . Вот, блядь, старый идеалист. Романтические танцы, Hotel California, я думал, что могу нравиться девочкам, не платя денег… Погоревал я минут 15 и засобирался в баню. Оделся, стал обуваться, а правая нога не лезет в ботинок. Что такое? Полез и радостно обнаружил там свой пропавший было Патек Филипп! Видимо, я его на автомате туда засунул сам!

Приличная, значит, была девушка.

Слезаю я, значит, с черной, а она спрашивает:

– Ну а что твой товарищ?

– Он… это… себя плохо чувствует.

– Ну все, ребята, тогда бай! Я взяла 80 за двоих, второй не хочет, но бабки я вам возвращать не собираюсь. Все честно.

Она ушла.

– Едем дальше! – говорю.

Но Кнеллер запросил пощады:

– Ты можешь отвезти меня в Бруклин, домой? Ничего не говоря, я его отвез.

Через два года Гарик меня в Одессе спрашивает:

– Так что было с Кнеллером? Он до сих пор молчит. Ничего нам не говорит: где вы были, что делали… Но я до сих пор помню, как он молчал и трясся, когда вы в то утро вернулись с экскурсии…

После этой истории, истории ни о чем, истории настолько ужасной, что единственный ее свидетель не может рассказать ничего и только трясется, и это очень кинематографично – после этого мой авторитет в глазах еврейских интеллектуалов Одессы сильно поднялся.

Остановка в Праге

Я приехал в Россию из Штатов через год после дефолта и первые деньги заработал довольно быстро: простые интриги, несложные схемы, привлечение полубандитов и участие чисто бандитов. Я подумал тогда: как это легко – делать деньги в России. И еще я понял, что на Западе современные русские художники не нужны, а с западными я работать не могу. То есть мог бы, если б меня пустили, но на западных художников хватает западных арт-дилеров. Зачем я им? Неприятно чувствовать себя лишним…

Я помню те первые годы новой жизни, это были счастливые наивные времена, Неизвестный и Шемякин в 90-е были в России как Дали и Пикассо, я работал с ними, и потому на меня тоже смотрели с восхищением; это после ажиотаж спал, и они перестали казаться до такой степени великими и неповторимыми.

Короче, я переориентировался со Штатов на Россию. Начал я с большого проекта по скульптуре, на деньги Межкомбанка, который после из-за дефолта ушел в небытие, но я успел и заработать, и вытащить свои деньги. На самом деле это было для меня спасением – переезд в Россию. С американцами у меня не получалось работать, а так называемая русская эмиграция в Америке – это евреи, зубные техники из Жмеринки.

Не все там евреи, но по духу и менталитету эта эмиграция – еврейская. Продавать этим людям арт – дело очень неблагодарное.

– Шуба – это вещь, бриллианты – это вещь, а про картины это вы гоям рассказывайте. Что вы нас лечите, сколько, сколько это стоит?! Да мы можем на Брайтоне такую же картинку за сто долларов заказать, и будет не хуже!

Это одна из причин, по которой Бродский и Барышников держались обособленно от эмиграции. До такой степени, что к Бродскому я смог подобраться поближе только на его похоронах. Большим художникам просто не о чем было говорить с бывшими соотечественниками.

Ну, в таком духе…

Я работал в Москве, дела шли, несмотря на то что на мне висели очень серьезные долги – под два процента в месяц, это очень больно было. Но я держался. Я видел, что у меня есть шанс, и я его использовал.

Жена моя тогдашняя жила в Америке. Мы давно не виделись, сколько-то месяцев, и пора уж было встретиться, упасть в подостывшие семейные объятия. Лететь через океан мне не очень хотелось, в Россию ее не тянуло, как-то не успела у нее развиться ностальгия. Я предложил повидаться в Праге, – все говорили, что там красота невероятная.

Я прилетел туда первый… У меня в голове не было мысли искать там приключений, после Москвы, которая против Праги как «мерседес» против «Запорожца».

Я заселился в номер, гостиница – четыре звезды – была заказана еще из Москвы (потом оказалось, что это важно). Бросил там кости и поехал в старый город, зашел в ресторан, заказал хороший ужин, бутылочку вина. Особенно не увлекался – в семь утра жену встречать. И вот я иду по улице, девять вечера, и говорю себе: «А зайду-ка я в бар, выпью стакан вина!»

Сел, пью, осматриваюсь – чисто бескорыстно. Рядом сидит баба, не красавица, лет 37, морда беспородная довольно, но что-то в ней есть, при том, что она мне на хер не нужна. Я пью вино, она пьет вино. Я спросил ее: хау а ю?

Она мне отвечает: файн! heavy Russian accent.

– И откуда же вы?

– Из Казани.

– Как из Казани, когда у вас украинское произношение?

– Папа военный, помотались, и по Украине в том числе. А так учусь в Лондоне, в экономической школе.

А я тогда летал в Лондон каждый месяц, стал ее расспрашивать, и она довольно складно отвечала…

Дальше я не помню с чего вдруг мы коснулись – кого еще мы могли коснуться? – евреев. Мы сильно углубились в Ветхий Завет. И вот я ее спрашиваю:

– Вы ведь помните, в какой Книге Бытия десять заповедей озвучены в первый раз?

Я был убежден, что срезал ее, ну откуда бабе такое знать? Но она отвечала уверенно:

– Конечно, помню: в первый раз во второй Книге, а второй раз – в пятой.

Я был страшно удивлен, что она была в курсе. Ей известны были вещи, знанием которых я горжусь… И вот выяснилось, что она разбирается в этом деле не хуже меня. Мы еще поговорили… Через час я засобирался:

– Приятно было с вами побеседовать, удивлен, что такая молодая дама так хорошо знает Завет.

В ответ она позвала меня на дискотеку, чисто потанцевать: вот сейчас за ней заедет жених – и вперед. А что? Поехали.

Зачем-то мы там танцевали, а часа в два ночи я стал прощаться.

– Куда же вы?

– Заеду в гостиницу переодеться – и сразу в аэропорт.

– Как здорово! А вы нас не забросите в аэропорт? Мы как раз там рядом живем с подругой в Bed Breakfast! А то в центре дорого.

– Ну поехали.

Когда подъехали к отелю, она повозилась с мобилой и говорит:

– Не могу по мобильному дозвониться, не получается!

Это городской звонок, подруге. А можно я с вами поднимусь в номер и оттуда позвоню? Я, разумеется, заплачу! Мы поднялись. Она сразу спрашивает:

– Кстати, а выпить ничего у вас нет?

Я чувствую себя в безопасности: мы поднялись наверх на пять минут, ее жених в машине внизу, я еду к жене… Она налила, и я махнул.

Секунд через тридцать чувствую: мне нехорошо.

– Подождите! – говорю ей, мы же на вы, она Ветхий Завет знает.

Сел на кровать…

И больше ничего не помню.

Открываю глаза – сушняк, язык как будто распух, вырос до огромных размеров, мне им трудно ворочать. Смотрю и вижу: я лежу на кровати голый. С трудом воспринимаю мир, как в замедленной съемке… Покопался в своих карманах – кошелька нет, паспорта нет… Который час? Но и часов нет, а это у меня самое ценное что было. Но вижу, солнце уже серьезно так встало. Блядь, я ж жену должен встречать! Который таки час? Позвонил на reception: девять утра. А самолет должен в семь прилететь. Беру такси – почему-то кроны девка не взяла, только доллары – и мчусь в аэропорт. Там, конечно, никого нет. Возвращаюсь – жена уже у меня в номере: я ей сказал еще из Москвы, в каком отеле остановился.

Первым делом я кинулся пить воду из-под крана, жажда была дикая, я думал, почки не выдержат. Помню, моча была совершенно прозрачная. Меня это все удивляло, я прежде никогда не сталкивался с клофелином. Напившись водички, я вызвал полицию: паспорт-то пропал, и про это надо взять у ментов справку.

Приехали двое в штатском, мы с ними беседуем, я все рассказываю. Жена слушает и сначала не понимает, что произошло, я не рассказал ей.

– Что украли?

– То-се, ну и часы Carrier за пятнадцать тысяч долларов.

– Пятнадцать тысяч? Это меняет дело. Это уже тяжкое ограбление!

Через полчаса приезжает бригада с собакой. Меня допрашивают, Марина слушает, а потом перебивает:

– Я что-то не поняла: у тебя что тут, женщина была в комнате?

– Подожди секундочку. Ты меня считаешь идиотом и кретином? Ты веришь в то, что я за три часа до твоего приезда взял бабу? Да любая женщина почует запах…

– Всякое бывает, – говорит она хладнокровно.

Я пожал плечами и продолжил болтать с ментами. Они рассказывали увлекательные вещи: клофелином там увлеклись цыгане, они его подливали так щедро, что травили людей насмерть, на них висело много трупов, и чехи ввели за это дело пятнашку. Так что к этой теме менты относились серьезно.

На другой день едем с женой в посольство. Ей дают анкету, она должна ее заполнить и дать клятву, что я действительно ее муж и гражданин Соединенных Штатов. Причем я так понимаю, что она может поклясться, а может и отказаться. И она это поняла, что нетрудно:

– О, слушай! Ты можешь остаться бомжом в Праге, если я не дам клятву?

– Ну типа…

– Смотри же! Помни мою доброту.

В посольстве мне очень быстро, через полчаса, выписали новый паспорт взамен украденного. При этом тетка, которая мной занималась, сказала:

– Должна вас предупредить, что вы не имели права останавливаться в этом отеле: он ведь принадлежит Муамару Каддафи! Согласно закону о санкциях против Ливии, вы не имеете права финансово поддерживать эту страну, а иначе штраф и тюрьма.

– Я не знал! Я ведь через Москву…

Картой платить было нельзя – тюрьма же, я еле рассчитался кэшем, мне партнер прислал из Москвы пятьсот долларов, это были большие деньги.

Мне в полиции привели бабу переодетую ментовскую… Она ходила со мной по барам, чехи очень хотели поймать ту клофелинщицу, за ней давно охотились, – очень, говорят, профессиональная девушка.

И она мне позвонила по телефону, та сучка.

– Слышь, – говорит, – я твои кредитки не использую, кэша у тебя было мало; хочешь, выкупи у меня свой паспорт за пятьсот долларов.

– А часы?

– Не было никаких часов.

– Ну ладно, – говорю, – согласен, дам тебе пятьсот (которых у меня нет).

Мы договорились о встрече. Но менты столько нагнали к отелю своих казенных машин, что она, конечно, их испугалась – и пропала.

Дали мне, значит, паспорт, а русской визы там нету на въезд. Приезжаю в русское консульство… Они пробили по компьютеру – да, давали мне визу.

– Ну так дайте мне ее повторно!

– Знаете, по закону виза дается только по месту жительства.

– То есть вы предлагаете лететь через океан?

– Вы понимаете, что такое закон вообще?

Вся моя жизнь в Советском Союзе пролетела перед моим мысленным взором… И я таки полетел в Штаты, за этой визой!

Потом мне из Чехии прислали письмо, что ее поймали, и описание пятнадцати случаев ограбления, мой в том числе. Пригласили меня в Прагу на суд… Но лететь мне было лень, а часов и здоровья не вернешь. В письме этом был и ее адрес, точнее, адрес ее родителей – г. Черкассы, улица такая-то. Наверно, они давали мне возможность съездить туда и спросить стариков, как же они так воспитали такую тварь, и выколотить из них какие-то бабки.

Но, думаю, и без меня таких желающих было много.

Думала ли она, специалистка по Ветхому Завету, про то, что око за око? Или она просто вычеркнула своих стариков из родного списка?

Поди знай…

Последняя жена

Он сказал себе:

– Ну все. Я все, что мог, сделал. Может, другой человек смог бы больше, – но из кувшина нельзя вылить больше, чем в него налито.

Последняя попытка удержать отношения с третьей женой была такая: он предложил ей бросить Америку и перебраться к нему в Россию.

– Зачем?

– Мне нужно, чтобы ты жила со мной, чтобы ты была рядом каждый день.

– Почему? – Это был риторический вопрос, он, не будь дурак, сказал бы дежурно насчет любви, наврал бы, что не может без нее жить, что-то в таком духе. Но он оказался не таким скучным парнем, как ей могло показаться, и сказал ей очень простую вещь:

– У меня как-то обострился простатит. Сама понимаешь, запускать такие вещи нельзя. Так что мне нужна постоянная женщина.

– Может, тебе проще дрочить? – спросила она с теплой, дружеской интонацией.

Он обиделся: как грубо! Такое мог спросить только чужой человек. Он был еще все-таки слишком молод для того, чтобы спокойно жить с женой в разных городах и не терять с ней душевного контакта, которого он, несмотря на все, еще искал, и сохранить достаточно сил, чтобы с легкостью соблюдать приличия.

И отношения с ее сыном у него испортились серьезно – больная тема, которую он не любил обсуждать, а если начинал, то остановиться не мог и непременно при этом наливал себе, даже если считалось, что он сейчас не пьет, – но иначе было б совсем уж невыносимо.

Так-то он, как старый боксер и матерый самец, мог еще строго указать пацану, но будущее просматривалось ясно: один постепенно стареет и слабеет, другой входит во вкус взрослой жизни, и Акела на днях промахнется, сто процентов, какие еще варианты?

Так было кончено с третьей женой.

И автоматически положено начало четвертой, поскольку в монастырь он уходить не собирался, да к тому ж и простатит у человека.

В Штатах у него из-за этого развода все лопнуло. Остался только долг – половина долларового миллиона, под процент. Смотрелось это довольно жалко: в полтинник не иметь ни пенсионного плана, ни денег, ни собственного жилья, ни даже social security, ни стажа для пенсии.

– Это полный провал, а ты – лузер! – так мог сказать ему каждый пристроенный американец, цивилизованный человек, который думает не о пустых страстях и разных надуманных русских поисках, но о своем материальном будущем. Конечно, будь он русский, то свалил бы на кого-то вину за провал и жил бы дальше со спокойной совестью, но на своем месте, будучи тем, кем всю жизнь был, он винил одного себя и говорил себе: «Все оттого, что я неправильно оценил людей и совершил ошибочные поступки».

По поводу расставания, вот этого, еще одного в жизни, он вспомнил строчки, написанные на 12-й станции фонтана, чего-то там:

 
Здесь жизнь до весны умерла,
До весны опустели сады…
Вчера ты была у меня… Та-та-та…
Я камин затоплю, буду пить.
Хорошо бы собаку купить.
 

А перед собакой: «Но для женщины прошлого нет: разлюбила – и стал ей чужой».

Он давно уже проводил главное время в России, но все равно считалось, что его дом был в Штатах и он просто редко бывал дома, вот и все. А теперь было решено в Россию переехать с вещами. Это было понижением уровня и статуса, по крайней мере было одно время, когда так было принято думать.

«Я в сердце века, путь неясен, И время отдаляет цель… И посоха усталый ясень, И меди нищенскую цвель», – думал он тогда и готовился к нищей бездомной старости и к жалкой смерти в бесплатной больнице.

Денег не было практически. Но на съем двушки всегда находилось сколько-то сот долларов, на водку и селедку под шубой в «Петровиче» – тем более. Подержанный «мерс» и нанятый шофер делали его с виду и вовсе серьезным кавалером.

Начинать по новой ему было не впервой, такое уже бывало, да хоть и в Америке по приезде. Ему там сразу объяснили: «Никому не интересно, кем ты был в Киеве до революции. А вот что ты сегодня стоишь?» На этот раз все было заметно мягче.

Он стал по субботам бывать в «Петровиче» на танцах. Там попадались интересные девицы. Они почти все перезнакомились с интересными ребятами, перекрестное опыление, это был клуб кому за 30, буквально. Люди, которые тут собирались, играли в такую игру, что они выше среднего, богема и интеллектуалы; это накладывало обязательства, но в целом окупалось, публика держала марку, и все выглядело вполне прилично. Приятно верить в то, что ты в элите, почему нет.

В одну из ночей в «Петрович» занесло Ольгу. Впервые в жизни. Ее туда зазвала подруга, с которой пять лет они не виделись, потом случайно созвонились, Ольга как раз ехала к себе на дачу через Митино, в котором жила Юля, а та случайно оказалась дома и после звонка выбежала на дорогу, и дальше они поехали в коттеджный поселок жарить шашлыки. Юля с ходу пожаловалась:

– У меня сейчас никого нет.

– Ну и?

– Я хочу склеить мужика.

– Мужика? Я не в теме сейчас. Давно.

– Поехали в «Петрович»! Там, говорят, такие дискотеки!

– Так мне никого не надо!

– Но ты же подруга! Ты что, меня бросишь? Одна-то я точно не поеду! Я не могу так!

Ольга хотела спросить: «Юля, ну как-то же ты еблась пять лет без моей помощи!»

Но сдержалась: Юля же ей только что рассказала, что она все те пять лет вела серьезную личную жизнь, с надутыми щеками, не позволяла себе расслабиться и вот буквально вчера или там позавчера была своим красавцем уволена. Как дура. Она предъявила ему ультиматум, а тот пожал плечами и съехал, и откатить обратно было никак нельзя. Вредно себя переоценивать.

И вот Юлька вдвоем с Сергеем, Ольгиным мужем, стали уговаривать ее поехать на дискотеку. И таки уговорили.

Наконец они едут. Вот вход в заветный подвал… Их, однако, не пускают, нет членских карточек. На входе они долго созваниваются с какими-то знакомыми знакомых, чтобы проникнуть. Юля звонит своему позапрошлому любовнику, который в командировке в Ханты-Мансийске, и ноет, чтобы он решил вопрос. Тот через десять минут дает девкам пароль на сегодняшний вечер, и их пускают.

Дальше смешно: Юля готова на все, с первой попытки, ей надо доказать себе, что она на плаву, что на нее есть спрос, она востребована. Но ее никто не приглашает, а Ольгу, которой ничего не надо (несмотря на то что она не простила мужу истории пятилетней давности с моделью второго сорта), все наперебой тянут танцевать. Так часто бывает в жизни, в этом настоящая правда.

Конечно же, седой красавец, на которого запала Юля – он был с бородкой и при богатом пиджаке, – приглашает Ольгу. От танцев Седой решает перейти к пению, для чего зовет всех троих на «Брюсов».

Юля в восторге, она шепчет Ольге в ухо, пачкая его помадой:

– Там такие мальчики из охраны Ельцина! Оксанка с Лобни с ними тусовалась. Туда никого не пускают! Я тебя прошу, соглашайся, поехали с ним! Там моя судьба решится!

Ольга начинает рассуждать логически: во-первых, Юля действительно ее подруга, какая-никакая, во-вторых, уже три часа ночи, домашние давно спят, торопиться некуда, час-другой ничего не изменит… В-третьих, не обязательно же ебаться! Можно просто спеть и разбежаться, бывает же так? А если таки надо будет ебаться, ну, бывают ситуации, когда неприлично отказывать, так вон Юле только дай порвать… Риск нулевой.

На пароходе он поет свои коронки – «Все пройдет» и «Ваше благородие».

На второй песне Ольга, которая хотя и не пила ничего, за рулем же, дала для себя такую формулировку: «Я впервые в жизни влюбилась».

Они уходят с парохода на рассвете, даже, хотите верьте хотите нет, не заглянув в номера; Ольга завозит Юлю домой по пути к себе – и падает в супружескую постель со спокойной совестью.

На другой день, легко догадаться, и к бабке не ходи, Седой звонит и предлагает Ольге встретиться. Та долго ломается, вроде даже искренно, но потом берет Юлю, которая предвкушает ночь любви к ближнему (бедная!), и они едут в город, и там на квартире веселого нового друга весь вечер и почти всю ночь пьют водку под селедку. Пьют вроде все, если смотреть со стороны, но Ольга не пьет. Это просто незаметно за беседой.

В четыре утра наступает момент истины: всем становится ясно, что надо что-то делать. Тогда по телефону вызывается такси, все трое выходят на улицу, по которой почему-то ползают безумные асфальтовые катки… Ольга вежливо пропускает Юлю первой, та садится в машину, но больше к ней не подсаживается никто…

– Пока! Созвонимся! – говорит Ольга, машет Юле ручкой, и бедная девушка одиноко едет в свое солнечное Митино.

Тройка, превратившаяся в пару, возвращается в дом… Ольга снова принимается рассуждать логически: раз осталась, так чего уж дурака валять. Они идут в койку. Седой, присмотревшись, назвал ее тело роскошным, потом на автомате применил приемы, которым его жизнь кое-как научила, и обнаружил, что его знакомая фригидна. Она в акте как бы даже и не участвовала, а только присутствовала при нем. В конце концов, ладно, уговаривал он себя, это не главное, ну, пусть так и будет. Тело хорошее, и ладно!

Но после он получил подарок, которому не знал и радоваться ли: как только она ушла от мужа – тут же расслабилась, начала орать и стонать как в немецком порно. Но она еще и царапалась, что позволяют себе только порядочные женщины. Смущение его вызвала мысль о том, что в его полтинник уж лучше б, может, фригидность…

Только от мужа она ушла не сразу, а, напротив, устроила тому бодрый секс прямо с утра, прибыв домой с любовного свидания. Это было в рамках очень простой логики: залети она – у мужа не будет вопросов. Известный прием, циничный и жесткий и на первый взгляд простой. Но все, кто его применял, знают, что это переход жуткой и страшной границы. Про это люди узнают потом, когда уже поздно. Если мужа и любовника дама не просто принимает по очереди, в любой последовательности, но смешивает их в один коктейль буквально, то коктейль получается убойный, круче, чем у Молотова. Возврата к прежней простой жизни нет. Ольга что-то такое заподозрила, когда заметила, что на нее вдруг стали пялиться на улицах мужики, все подряд, и старые и молодые, они шли за ней как кобели и выражали готовность на все, ко всему с ней. Да, люди, которые шли по своим делам, просто буквально разворачивались и гнались за ней…

Раньше с ней ничего похожего не было. Но она это простодушно и наивно отнесла на счет своей горячей влюбленности, вроде как первой в жизни.

На самом же деле она так прошла посвящение в ведьмы, сама не зная об этом. Некоторые живут с этим всю жизнь, ни о чем не догадываясь и не включая форсажа… Кому как повезет. Подробнее про это было в секретных приложениях к «Молоту ведьм», которого она, впрочем, не читала никогда.