Текст книги "По-настоящему"

И я начала рассказ о фильмах “Ever After”[8]8
  В российском прокате – «История Золушки»


[Закрыть]и “Up Close & Personal”[9]9
  В российском прокате – «Близко к сердцу»


[Закрыть].

Мне не задали ни одного вопроса.

Потом я прочитала отрывок из рассказа Эдгара По и ответила на несколько простеньких вопросов. А потом, как говорит мой брат, «выпендрилась».

– What poem would you like to read by heart?[10]10
  Что ты хотела бы прочесть наизусть? (англ.)


[Закрыть] – спросила Татьяна Павловна. Пока я отвечала, она разрумянилась и начала улыбаться. Я поняла, что пятёрка у меня в кармане. И решила, что теперь могу развернуться и показать той же Людмиле Ивановне, что тогда, осенью, он кричала на меня зря. В запасе у меня были стихи на все случаи жизни, и большинство из них она могла воспринять как намёк на ту историю.

– What would you like to listen? – спросила я, обращаясь к Людмиле Ивановне. – Byron, Kipling, Stevenson, Shakespeare, Emily Dickenson or someone else?[11]11
  Что бы вы хотели послушать? Байрон, Киплинг, Стивенсон, Шекспир, Эмили Диккенсон или что-то другое? (англ.)


[Закрыть]

– Kipling, – произнесла она.

Ну что ж, сама напросилась. Я начала читать “If…”[12]12
  «Если…» (англ.)


[Закрыть]

Слушая меня, Людмила Ивановна пыталась поймать взгляд хоть кого-то из присутствовавших учителей. Не вышло. Она поискала что-то среди бумаг на столе, сняла очки, снова надела их, снова сняла. Видно было, что она, да и все остальные, поняли подтекст выбранного стихотворения.

Я закончила. Воцарилась тишина. Сидевшие сзади меня одноклассники не дышали – они видели, что что-то происходит, но что именно? Ведь никто из них не знал предыстории наших отношений с Людмилой Ивановной.

– Good job, – сказала наконец завуч, не глядя на меня. – I see you know English.[13]13
  Хорошо. Я вижу, ты знаешь английский (англ.)


[Закрыть]

И я вышла из класса с отличной оценкой. И ещё – с осознанием того, что всё-таки победила.

5 июня 2000 года

Осталось меньше двух недель…

Не проходит и дня, чтобы я не думала об этом. Мои мысли – не об экзаменах и поступлении, нет, они о Стёпке. Так больно думать, что совсем скоро он уедет…

6 июня 2000 года

Ну вот, мы сдали и математику. Контрольная была несложная, я написала её за два с небольшим часа. Потом решила второй вариант, написала ответы и уравнения на бумажке из-под шоколадки (нам выдавали шоколад в качестве «перекуса») и отправила по рядам – в качестве спасения одноклассников. С экзамена мы со Стёпой вышли первыми.

Класс Наташи писал контрольную этажом ниже. Мы спустились туда. Вокруг кабинета толпились родители и учителя. Оказалось, что математический класс получил особо сложную контрольную и решить задачу из неё даже учителя не могли. В итоге в школу в спешном порядке вызвали старшего брата Димки Фомина, студента физмата. Тот попыхтел, но сложную задачку всё-таки одолел…

…Все, не хочу больше писать. Устала…

8 июня 2000 года

Отметки за сочинение и за выпускную работу по математике сегодня вывесили на первом этаже нашей школы. У меня, Стёпы, Наташи и Оли – пятёрки. Пятёрок вообще очень много.

9 июня 2000 года

Сегодня сдала экзамен по обществознанию. Сдала как-то легко – даже сама удивилась. Вопросов было не так уж много, и билет мне попался очень хороший – «Понятие государства и общества», а я ещё зимой делала доклад на эту тему. Когда я закончила отвечать, Светлана Юрьевна, одна из наших учительниц, сказала: «Сразу видно, ты будешь настоящим юристом…» И почему-то её слова совсем не показались мне похвалой…

Чем больше я смотрю на родителей и брата, чем больше готовлюсь к вступительным экзаменам, тем меньше хочу быть этим самым настоящим юристом…

Днём, когда я уже пришла с экзамена, позвонил Макс. Я узнала его и сделала вид, что ничего не слышу в трубке. «Вас не слышно, перезвоните пожалуйста,» – любезно сказала я и нажала «отбой». Он не перезвонил. Я почувствовала слабый укол совести, но не более того. Мне совсем не хотелось разговаривать с Максимом. Мне вообще не хотелось ни с кем разговаривать. Кроме Стёпы…

10 июня 2000 года

Вместо того чтобы готовиться к последнему выпускному экзамену, я полдня ходила с мамой по магазинам. Мы покупали платье на выпускной бал.

О это платье! Сначала я хотела что-то такое, вечерне-взрослое, но на моих худых плечах все эти лямочки и бретельки выглядят смешно. Потом мы посмотрели десяток самых разных вечерних костюмов с длинными юбками… Один мне понравился, но как танцевать в нём, я не представляла. В итоге мы с мамой купили не только этот костюм, но и потрясающее небесно-голубое платье – нежное, с пышной юбкой и затягивающимся корсетом… Глядя на меня, мама прослезилась.

– Какая ты… взрослая! Как быстро пролетело время…

Вечером была очередная репетиция нашего выпускного концерта. Мы с Максимом стояли на сцене. К счастью, текст у нас не такой большой, как на Последнем звонке, так что репетиций будет всего три. Мне тяжело стоять рядом с ним и делать вид, что ничего не случилось. Я чувствую себя виноватой. Хотя, собственно, почему?

13 июня 2000 года

УРА! Я шла из школы и пела почти во весь голос. А Стёпа подпевал.

Мы сделали это! Мы сдали последний выпускной экзамен!

И Оля, и Стёпа, и я сдавали сегодня историю. Комиссия была очень серьёзная. Поскольку некоторые из наших одноклассников приняли решение поступать на исторический факультет, директор пригласила двоих профессоров, чтобы оценили уровень выпускников. Мне попался невероятный билет: первый вопрос о восстании декабристов, второй – о роли Сибири в Великой Отечественной войне, третий – о перестройке. И если первый и последний я знала прилично, то роль Сибири в Великой Отечественной войне представляла весьма туманно. Помогли воспоминаниями бабушки, которые услужливая память подбросила мне, едва я вытянула билет.

«Когда шла война, было совсем тяжело. Мама от зари до зари работала на заводе, а мы… тайком воровали уголь на вокзале да бегали в госпиталь помогать санитаркам. Раненых много привозили в Улан-Удэ… В одной школе, я помню, сделали госпиталь, туда мы и бегали. Помогали санитаркам, письма писали за раненых, они нас угощали: то яблочко дадут, то кусок хлеба с маслом – в те годы это бы деликатес… Хлеб по карточкам давали, совсем немного. Мама прятала буханку от нас с сестрой, чтобы вечером можно было поесть. Мы как-то с Томой вместе её нашли и съели. Мать тогда впервые за ремень взялась, обеих отстегала по первое число…»

Я очень чётко помню все бабушкины рассказы, её интонации, движения губ. Мне было пять лет, когда она умерла, но почему-то лучшее, что я помню из раннего детства, – это её рассказы о том времени. И запах пирогов, которые она пекла по воскресеньям… Как жаль, что её нет…

…Кажется, я сильно отвлеклась… Не знаю почему, настроение сейчас такое… странное. Даже не верится, что родной школе я больше ничего не должна, что теперь меня ждут вступительные экзамены.

Причём в два вуза. Отдохну до выпускного, а потом снова начну учить-зубрить…

15 июня 2000 года

Вчера и сегодня – весь день со Стёпой. Гуляли, катались с Олей и Натой по заливу на катамаранах, ходили в кино, сидели в кафе… Целовались до умопомрачения… Пели под гитару и пианино… Сегодня у меня был последний урок музыки с Натальей Яковлевной, милой моей учительницей. Как она, бедная, терпела меня последние полгода? Я почти не занималась, всё время была не готова к уроку, но она мужественно терпела мои ошибки и в сотый раз показывала, как сыграть сложный пассаж. Из последнего урока мы сделали мини-концерт. Я позвала девочек, Стёпу, Димку, родителей и сыграла всё, что научилась играть хорошо за эти несколько лет. А потом мы пели.

Удивительно, вот и ещё одна часть моей жизни уходит в прошлое. Занятия музыкой закончены. Забавно, я ведь так и не поступила в музыкальную школу. Мне было пять или шесть лет, когда маме сказали, что ни слуха, ни голоса у её дочки не наблюдается. Мама вздохнула, но почему-то даже обрадовалась. Может быть, потому, что намучилась с Димой, который добросовестно отучился в музыкалке по классу гитары, раз в полгода пытаясь её бросить. А мне так хотелось пианино… Когда мне исполнилось одиннадцать, соседи решили продавать своё старенькое пианино, – старенькое, но с потрясающим звуком! – и я уговорила родителей купить его. Потом сама нашла себе учительницу, Наталью Яковлевну. Родители сначала не хотели оплачивать эти уроки, но Димка сказал, что готов отдавать за них собственную стипендию. Тут мама и папа сдались, и я начала заниматься музыкой. За пять лет я научилась играть Бетховена, Шумана и лёгкие сонаты Моцарта… Но главное – я научилась слышать, чувствовать музыку, понимать её… Мне жаль прощаться со своей учительницей, и я всегда буду любить её, потому что Наталья Яковлевна такой светлый человек, что не любить её просто невозможно. Жаль, что мы не встретились с ней раньше. И – спасибо судьбе, что всё-таки встретились.

16 июня 2000 года

Сегодня выпускной. Через пару часов я надену костюм с длинной шифоновой юбкой, новые туфли на шпильках и отправлюсь в школу в последний раз. Во всяком случае, в качестве ученицы. Так странно это осознавать! И ещё более странно видеть в зеркале своё новое, «взрослое» лицо с макияжем по всем правилам и причёску (я провела в салоне три часа!). Неужели это я?

17 июня 2000 года

Четыре часа утра. Выпускной позади…

Я – выпускница. У меня есть аттестат «с отличием» и даже золотая медаль. Правда, я пока её не видела, но она всё же есть…

Официальная часть выпускного вечера проходила в школьном актовом зале. Волновалась я ужасно. Мама, папа и Дима, вооруженные камерой и фотоаппаратом, пришли к пяти часам, когда нарядные выпускники с родственниками уже занимали места в зале… Все девочки – как на подбор – в вечерних платьях, с причёсками. Все мальчики – в костюмах, при галстуках. Оля была в белом сарафане с золотыми цветами. Наташа – в бирюзовом платье и с новой стрижкой. Она отрезала свои чудесные волосы и при этом стала еще женственнее. Завуч сделала мне знак, и я поднялась на сцену. Стёпа с родителями вбежали в зал едва ли не последними – оказалось, они от волнения не могли найти ключи, чтобы запереть квартиру. В зале погас свет. Вечер начался.

Мне было немного обидно – мы не успели перекинуться со Стёпкой и парой слов. А так хотелось услышать… что-нибудь… какой-то комплимент моей причёске, макияжу, костюму. Ведь Стёпа ещё никогда не видел меня… такой. Но я стояла на сцене рядом с Максимом. И в темноте почувствовала, как он легонько коснулся моей руки. Я не успела даже удивиться – свет в зале загорелся, зазвучала мелодия «Школьного вальса», и с потолка прямо в зал упала сотня воздушных шаров. Мы с Максимом по очереди читали стихи, объявляли выступления участников концерта, приглашали на сцену учителей. Ничего особенного – и, в то же время, всё не как всегда…

– А сейчас – самая важная часть сегодняшнего вечера, – произнесла Елизавета Петровна, забирая у Макса микрофон. – Наши уважаемые ведущие могут на время пройти в зал, а мы начнём торжественную церемонию вручения аттестатов об окончании школы…

Мы с Максимом спустились со сцены. В зале было только два места – в первом ряду, с краю. Мне пришлось сесть там, рядом с Максом. Я оглянулась – родители сидели на галёрке, в самом верхнем ряду. Папа старательно снимал происходящее на видеокамеру. Оля и Наташа, каждая со своей семьёй, – там же, рядом с моими. Стёпа с родителями – на другом конце зала. Он смотрел на меня блестящими глазами. Я подмигнула ему и украдкой послала воздушный поцелуй. Он нарисовал в воздухе сердечко.

– На сцену приглашается Андреева Марина Сергеевна, одиннадцатый «Б» класс! – провозгласила Елизавета Петрова. Зал аплодировал.

Я поднялась на сцену. Слышалось щёлканье фотоаппарата – это Димка запечатлевал момент «для истории».

– Аттестат с отличием! Золотая медаль! – воскликнула наша директриса. – Саму медаль, Мариночка, ты получишь через неделю, как и все наши медалисты.

Зал засмеялся.

– Ну что поделаешь, до Сибирска медали не доехали…

Я улыбнулась. Вот так… Да, я ждала эту медаль одиннадцать лет, подожду ещё недельку.

Мне вручили аттестат с золотым тиснением, и я тихонько спустилась в зал.

Весь следующий час директор вручала аттестаты. Ната всё же была отмечена серебряной медалью, Оля – золотой. Стёпа в медалисты не попал, у него три четвёрки – по физике, биологии, химии. Татьяна вышла получать аттестат в немыслимом красном платье, таком облегающем, что всем было очевидно – нижнего белья на ней нет и в помине.

Медалистов оказалось больше, чем я предполагала: десять золотых, двадцать два серебряных. Многовато для одного выпуска.

Потом мы с Максимом снова вышли на сцену. Я читала «Не смейте забывать учителей», и мой голос звонким эхом отлетал от каждого угла. Потом Наташа пела – так, что мне хотелось плакать от восторга. Учителя говорили нам напутственные слова. Татьяна Мироновна со сцены сказала спасибо моим, Олиным и Стёпиным родителям. Всё было так торжественно и так… грустно. Как будто все мы прощались с дорогим другом, уезжающим навсегда в далёкую страну…

…Торжественная часть закончилась, и все выпускники бросились фотографироваться – друг с другом, с учителями, с воздушными шариками и аттестатами. Димка не успевал менять в фотоаппарате плёнки… Настроение поднималось пропорционально числу отснятых кадров. В перерывах между съёмками я сбегала в дамскую комнату, где с маминой помощью переоделась в своё нежно-голубое платье «для бала». Увидев меня, Стёпка ахнул… Коротенькое, но при этом не вульгарное платьице явно произвело на него впечатление. Наконец общая «фотосессия» закончилась, и все увидели, что к школе подъехал троллейбус.

Ярко-красный троллейбус, украшенный шариками и цветными ленточками. На его боках белой краской было написано: «Выпускники – 2000. Гимназия № 32». На этом троллейбусе всем нам предстояло отправиться в ресторан, на выпускной бал…

До ресторана ехали, весело болтая и распевая песни. Оля, Стёпка, Ната, мой Дима, Аня Симонова, – мы все стояли рядом, смеялись, болтали… Стёпа обнимал меня за талию. Я не убирала его руку. Максим смотрел мне в спину, я буквально кожей чувствовала на себе его взгляд, но мне было всё равно…

Ресторан «Алмаз» в центре Сибирска встретил нас красиво оформленными столами. Ната, Оля, Стёпа, Аня и я устроились за одним столиком. Макс явно хотел сидеть с нами, но в итоге сел где-то в другом месте. Я неожиданно поймала себя на мысли, что моё волнение куда-то исчезло, и даже удивилась: на сцене меня потряхивало так, что я почти не видела никого в зале, а сейчас мне стало легко и спокойно, как будто я всю жизнь только и делала, что ходила по ресторанам на выпускные балы.

Для родителей и приглашённых на праздник учителей был накрыт отдельный стол.

У всех на столах стояли соки и шампанское. Правда, многие, судя по последующему поведению, пили и кое-что покрепче.

Были какие-то конкурсы, танцы, много громкой музыки и поздравлений. Я всё время танцевала со Стёпой. Он, в отличие от многих наших мальчиков, ограничился соками и шампанским. Почему-то мне было совсем невесело… Первые час-полтора мы ещё смеялись и перешучивались, поднимали бокалы и говорили забавные тосты, а потом… По мере «опьянения» аудитории мне становилось всё противнее. Я не люблю пьяных. Я их органически не переношу. Я их боюсь. И мне хотелось как можно скорее уйти домой, но уйти в десять вечера было бы просто невозможно…

Стёпа периодически отходил к другим столам, меня тоже звали ребята из параллельных классов.

На танцполе к тому моменту происходило что-то невероятное. Дискотека всё больше и больше напоминала фильм «Грязные танцы». Девочки изгибались, обнимая мальчиков руками и ногами, мальчики так трогали девочек и гладили их по всем частям тела, что мне невольно хотелось отвести глаза.

Мы со Стёпой вели себя более чем скромно, и только по его глазам я понимала, как сильно он хочет прикасаться ко мне и как сильно сдерживает себя, то ли считая это неприличным, то ли опасаясь моей реакции или реакции наших родителей… Мы даже не целовались, хотя танцевали голова к голове, чувствуя дыхание друг Друга.

Татьяна танцевала со всеми мальчиками подряд. Она довольно много выпила и в какой-то момент, когда Стёпы рядом не было, подошла ко мне. Вела она себя престранно.

– Марина, я всё никак с тобой не поговорю, – сказала она, отодвигая Стёпин стул и плюхаясь на него. За столом кроме нас сидели ещё Аня и Наташа, Оля ушла танцевать. – А нам надо поговорить.

Я внутренне напряглась. Не хотелось этого разговора, не хотелось видеть Татьяну, почему-то не хотелось вообще ничего. Внезапно я почувствовала себя лишней на этом празднике и вдруг осознала почему. Понятность, предсказуемость жизни резко закончилась. Я впервые за свои семнадцать лет не знаю, что будет дальше…

– Давай поговорим, – сказала я.

– Ты увела у меня Степана.

– Не уводила.

Наташа и Аня старательно делали вид, что поглощены каким-то своим разговором. Но я знала: они слышат. Даже если не слушают.

– Он должен был быть моим!

– Он сам решает, с кем ему быть.

– Что в тебе есть такого, чего нет во мне? Ну что?

– Я не знаю, Таня.

– Ладно. Теперь уже глупо что-то делить. Я сейчас тебе скажу одну вещь. Мне очень нравится Степан. Очень. Я хотела… ну ты знаешь, что я хотела с тобой сделать. Я не думала тогда, что за такое можно и в тюрьму попасть, и жизнь испортить – в смысле, себе, не только тебе.

– Я рада, что ты это поняла.

– Поумнела, да. Я, наверное, должна у тебя прощения попросить. Но я не хочу. И не буду. Даже не жди.

– Не надо. Я на тебя зла не держу.

– Но мне всё равно очень стыдно. Поэтому… Слушай. Ты просто знай – Макс сильно в тебя втюрился и в покое не оставит. Ты осторожнее с ним.

Видимо, у меня было очень удивлённое лицо.

– Просто поверь мне на слово. Ну и звони, если что. Вдруг я смогу чем-то помочь. У меня есть деньги, связи и богатые родители. Только подруг, как твои (она выразительно кивнула в сторону Оли), нет.

Она горько всхлипнула, вскочила со стула и убежала в дамскую комнату. Подчинившись внезапному порыву, я побежала за ней. Татьяна заперлась в кабинке и рыдала там во весь голос.

– Таня, Татьяна… – негромко позвала её я. Она не отзывалась, но всхлипы стали тише. – Таня… Не надо, не плачь. Сегодня такой важный день! Не плачь, пожалуйста. Макияж расплывётся, платье испачкаешь… Зачем? Всё ведь хорошо. Ничего плохого не случилось. Мне очень жаль, что у тебя нет друзей. Но они будут, Таня, обязательно будут. Ты сейчас поступишь в институт и начнёшь жизнь с чистой страницы, представляешь? Там никто не знает, кто ты, какая ты. Всё будет по-другому. Ты куда поступать будешь?

Таня шмыгнула носом.

– Я… Отец уже заплатил за меня, чтобы я юрфак заканчивала. Осталось аттестат принести. Но я туда не хочу…

– А сама ты кем хочешь быть?

– Детским врачом, – шёпотом, как-то застенчиво сказала Татьяна. Вот это да!

– Так почему бы тебе самой не попытаться поступить в медицинский?

– Ты что, это же невозможно! Я ни за что в жизни не поступлю!

– Поступишь, Таня!

– Отец узнает – зашибёт!

– А ты ему говорила, что хочешь быть детским врачом?

Татьяна резко распахнула дверь кабинки.

– Слушай, а ведь нет, не говорила! Он просто сказал, что уже всё решил. И меня не спросил даже.

– Тань, так надо поговорить с ним. Может быть, он просто не знает, что у тебя есть какие-то свои планы и желания.

– Но он считает, что врачи обречены на прозябание!

– Да кто тебе сказал? Ты можешь и в частной клинике работать, и в хорошей детской больнице! Главное – выучиться и стать профессионалом.

Таня молчала. Потом взяла салфетку, вытерла слёзы и размазанную по щекам тушь.

– У меня здесь не грязно? – она повернула ко мне лицо. Я промокнула салфеткой щёки и лоб Татьяны, на секунду поймав себя на мысли, что делаю это совершенно естественно, как если бы на месте Тани была бы сейчас Оля или Ната. – Спасибо, Марина.

Мы стояли друг напротив друга, и у меня было ощущение, что Татьяна готова броситься мне на шею. Она этого не сделала. Я пожала ей руку. Крепко. По-дружески.

– Спасибо, Марина. Знаешь, я поняла, что в тебе такого необычного. Ты настоящая.

В это время дверь дамской комнаты распахнулась, и туда со смехом ввалились Ленка Петрова и Маша Рыкова из 11 «В». Мы с Татьяной вышли. Она заспешила к столу родителей.

– Поговорю с папой, – сказала она. А я вернулась на своё место. Моё настроение опять изменилось. Мне стало легко и приятно. В коридоре возле зала я столкнулась со Стёпой, и он повёл меня танцевать. Рядом танцевала Оля с Ваней Лавровым из нашего класса. Наташа кружилась в танце с Витей Палкиным.

– Аня ушла, – сказал Стёпа. – За ней муж приехал. Малышка у них приболела.

Я кивнула и обняла его. Мне было хорошо. Даже несмотря на неопределённость будущего, «грязные танцы» одноклассников и прочие мелочи.

В два часа, я засобиралась домой. Ноги устали, голова немного кружилась от шампанского, новые туфли натирали. Со мной уходила и Оля. Наташа решила остаться. Мы тепло попрощались с одноклассниками и учителями и погрузились в большую машину (кажется, это называется «минивэн») Стёпиных родителей. Так, все вместе, Оля с мамой, я с родителями, Стёпа с родителями, мы и поехали по домам.

– Марина, послезавтра у Стёпы день рождения, – сказала его мама, Анна Васильевна, когда я выходила из машины. – Ты приходи к нам часа в четыре, мы отвезём вас в очень красивый ресторанчик. Стёпа хочет, чтобы вы провели вечер вдвоём.

Вокруг моего сердца снова затолпились тучки – послезавтра. Послезавтра наш последний день…

Всё, сил больше нет, уже пятый час утра. Пойду спать…

17 июня 2000 года (продолжение)

Что же я натворила?., (зачёркнуто)

…Я легла и быстро заснула. Не слышала, как ушли на работу родители и брат – они не оставили своей традиции работать по субботам. Меня разбудил звонок в дверь. Я взглянула на часы – было 11 утра. Кто бы это?

В дверях стоял Стёпа.

Не понимаю, до сих пор не понимаю, почему он пришёл. Я открыла дверь, одёргивая второпях надетый халат. Из зеркала на меня смотрела немного непричёсанная, но все же довольно симпатичная девушка.

– Риша… Я… Я просто хотел ещё немного побыть с тобой. Я не могу, мне так плохо от мысли, что осталось всего два дня, – задыхаясь, проговорил он.

И тут началось сумасшествие. Причём начала его я. Я поцеловала его первой. Поцелуй получился очень долгим, и чем дольше он длился, тем более страстными становились наши объятия. Каким-то образом мы дошли до моей комнаты. До моей разобранной постели. Опустились на неё. И всё ещё целовались. Я своими руками расстёгивала на Стёпе рубашку! Я! Как же так, ведь я всегда считала, что замуж нужно выходить девушкой, в белом платье…

Когда мы были уже почти раздеты, мне вдруг стало страшно. Затуманенный разум включился и стал читать мне нотации. Я готова была заплакать – меня трясло от желания, от этих горячих поцелуев, от страха, от того, что я вот-вот совершу что-то непоправимо-недозволенное. «Так нельзя!» – говорило что-то во мне. «Так можно», – говорила я сама… Я отодвинулась от Стёпы, но было уже поздно. Он обнимал меня, целовал меня, осторожно снимал с меня мою розовую ночную рубашку… Я зажмурилась от ужаса. И очень боялась посмотреть на него.

– Не бойся, – прошептал он. – Я люблю тебя.

– Стёпа… Ты же знаешь, я никогда… Мне страшно… Мне будет больно, наверное…

– Риша, я тоже… Никогда… Мне тоже страшно…

И он снова начал меня целовать, а его руки ласкали меня… нет, я не могу об этом писать…

Было сладко, было очень жарко, меня как будто распирала изнутри горячая волна, я понимала, что вот-вот это случится, я боялась, и я хотела.

И это случилось. Было очень больно. Я плакала. Стёпа целовал мои слёзы. Было очень сладко. И в конце… было такое невероятное ощущение, я не знаю, что это было, но хочу, хочу пережить его ещё много-много раз… Взрыв во всём теле, яркий, приятный, на несколько секунд перекрывший ощущение боли…

Потом мы лежали на моей кровати и обнимались. Стёпка увидел кровь на простыне и сам едва не заплакал.

– Тебе очень больно? Ты не хотела? Прости меня, прости, прости…

Я притянула его к себе, и мы снова начали целоваться как безумные… В голове моей мелькнула шальная мысль, что от всех наших действий, вообще-то, бывают дети, но я старательно отгоняла её от себя… И мы снова целовались, ласкали друг друга, и… всё повторилось снова.

– Я боюсь, Стёпка, – сказала наконеця. Мысль о последствиях не давала мне покоя. – А что если… Ну ты знаешь, от этого дети появляются…

– Значит, будут дети, Риша. Я люблю тебя…

Он ушёл в седьмом часу вечера, когда, по моим подсчётам, уже должны были вот-вот прийти родители. Только в семь я всё-таки застелила свою постель.

Пишу – а щёки до сих пор горят от его поцелуев…

ЧТО Я НАДЕЛАЛА? МНЕ ТАК СТРАШНО…

18 июня 2000 года

Наш последний вечер со Стёпой. И одновременно – Стёпин день рождения. Ему исполнилось 18 лет… Как странно, я младше его на целый год…

Вчера был наш выпускной, завтра утром он улетает в Москву, на подготовительные курсы. От боли, отчаяния и тоски я просто разрываюсь на части.

– Не уезжай, – говорила я, – пожалуйста…

Мы оба понимали, что я не могу этого не говорить.

– Поедем со мной, поедем, – умоляли его глаза и губы.

Но мы оба знали, что это невозможно.

Мы совсем немного побыли с его родителями, а потом Стёпин папа отвёз нас в «Асторию». Там было уютно и полутемно, а в углу плакал нежными аккордами рояль.

Мы почти не притронулись к роскошному ужину, заказанному Стёпиной мамой. Держались за руки, о чём-то друг друга просили, что-то друг другу обещали… Мне хотелось прильнуть к нему, обнять как можно крепче и никуда не отпускать.

Чувствовать его каждой клеточкой, каждой точечкой своего тела, как вчера.

О том, что было вчера, мы не сказали ни слова. Но каждое прикосновение, каждый поцелуй напоминал о том, что было. И несмотря на боль, на стыд, на то, что вчера я нарушила все свои принципы, правила и запреты, мне очень хотелось снова быть со Стёпой. И от мысли, что он уедет и, может быть, навсегда забудет меня, у меня до боли кружилась голова…

Мы выпили по бокалу шампанского и долгодолго танцевали, обнявшись, под тихий плач рояля. Я не знаю, сколько ещё народу было в ресторане в этот вечер. Кажется, мы были одни на всём белом свете.

– Не уезжай, пожалуйста…

– Поедем со мной…

– Не забудешь меня? Не забудешь?

– А ты?

– А ты?

Потом Стёпа проводил меня до дома, и мы целовались на лестнице, пока в подъезде не послышались голоса моих соседей.

– Ты придёшь в аэропорт? – жадно спросил Стёпа, перехватывая мою руку у самого дверного звонка.

Я улыбнулась сквозь слёзы. Он ведь и так знал ответ.

– Я буду ждать тебя, – крикнул он, сбегая по ступенькам. – Слышишь, буду ждать!

А я вошла в квартиру и прошмыгнула в свою комнату. В гостиной шелестел вечерними новостями телевизор и Димка, кажется, обсуждал с отцом какое-то очередное важное заявление очередного политика. До моего прихода мама читала, удобно устроившись в кухонном кресле с чашкой чая и пачкой печенья. Но пришла я, и она отложила журнал, чтобы поговорить. Хотя этого мне сейчас хотелось меньше всего на свете.

– Ну как? – участливо спросила мама, садясь на кровать в моей комнате.

– Так… Самолёт завтра в 11 утра…

Мама подошла ко мне. Обняла. Из глаз брызнули слёзы, я плакала, плакала и никак не могла остановиться.

– Солнышко, всё будет хорошо, – ласково говорила мама. Точь-в-точь как в детстве, когда я разбивала коленку или ругалась с подружками… Только теперь мне не становилось легче от её слов.

19 июня 2000 года

Стёпин самолёт улетал в 11 часов. Я приехала в аэропорт в 7.30. Вместе с Димой. Он привёз меня и мужественно готовился ждать в машине, пока я попрощаюсь со Стёпой.

Утром я не могла есть. Меня трясло, и Димка чуть ли не силой влил в меня чашку кофе. Я сто раз проверила, взяла ли с собой подарок для Стёпы: купила ему маленькую иконку святого Стефана. От почти незаметных капелек моросящего дождя волосы моментально пришли в естественное состояние, проигнорировав все мои попытки уложить их хоть в какое-то подобие причёски. Я надела джинсы и удобные туфли без каблуков. Дима, придирчиво осмотрев мня со всех сторон, изрёк: «Маленькая ты какая стала, Птишка…» В другое время я бы рассмеялась, но сегодня не могла выдавить из себя даже намёка на улыбку.

Мы столкнулись со Стёпой и его родителями в дверях аэропорта. У Стёпы были такие глаза… Влажные и дождливые, как будто он вот-вот расплачется. Димка выпрыгнул из машины помочь Стёпиному папе с чемоданами. Мы обнялись. Без слёз и всхлипываний, но так крепко и больно, как, наверное, обнимаются все влюблённые перед разлукой.

Возле стойки регистрации на рейс была очередь. Анна Васильевна и Сергей Викторович отправились «стоять», а мы всё не могли оторваться друг от друга. Наконец я осторожно освободилась из Стёпкиных объятий и вынула из нагрудного карман свёрток с иконкой.

– Пусть он хранит тебя.

Стёпкины глаза грустно улыбались.

– Спасибо, – прошептал он. – Помнишь, что ты обещала мне, Риша?

– Что?

– Что, если разлюбишь меня, скажешь сразу.

– Я не разлюблю тебя.

– Всё может быть.

– Скорее это ты увлечёшься какой-нибудь московской барышней.

– Никогда. Я буду писать тебе каждый день.

– У тебя есть мой адрес? – спохватилась я.

– Я назову его, даже если ты меня ночью разбудишь, – улыбнулся он. – Мы хотим купить в Москве мобильный телефон. Я буду звонить тебе часто-часто.

Я вздохнула.

– Риша, если все будет хорошо, то через год мы будем улетать в Москву вместе. Я сделаю для этого всё, что зависит от меня. Я люблю тебя.

– А я люблю тебя.

Боже мой, я всё-таки это сказала… Никогда не забуду его глаза в эту минуту.

– Стёпа! Скорее! – Анна Васильевна звала Стёпу на регистрацию документов. Он потянул меня к стойке.

– Девушка, ваш паспорт давайте, – деловито бросила женщина в грязно-серой кофте, регистрировавшая пассажиров.

– Зачем, я же не лечу, – растерялась я.

– Ой, простите. Думала, вы все вместе, – усмехнулась та. Стёпа стиснул мою руку.

Чемоданы сданы, посадочные талоны получены. Стёпа с лёгким рюкзаком, его мама с маленькой сумочкой и папа с газетой под мышкой выстроились возле стеклянной двери в зону личного досмотра.

– Ну, Мариночка, до свидания. Я в августе прилечу на пару дней, к сестре, сразу тебе позвоню, – сказала Анна Васильевна, обнимая меня. Как она говорила! Так ласково, как будто я уже её невестка. – Давай пошепчемся две минутки. Мальчики, извините нас.

И мы отошли в сторону.

– Мариша, ты меня извини, я не хочу вмешиваться ни во что… Просто прошу. Ты Стёпку не обманывай. Если ты вдруг поймёшь, что тебе хорошо и без него, лучше скажи честно, ладно? Он не переживёт предательства.

– Анна Васильевна, я его очень люблю, – по моим щекам внезапно потекли слёзы. – Я обещаю вам, клянусь, что буду честной.

Мы вернулись к ожидавшим нас Стёпе и Сергею Викторовичу. К ним присоединился и Дима. Мужчины о чём-то оживлённо беседовали, и только Стёпа молчал, напряжённо глядя на меня.