Текст книги "По-настоящему"

Наркоторговцы были задержаны. Димка говорит, они уже дают показания. А нас с Олей всё на том же уазике отвезли домой. За рулём был Дима. Всю дорогу Оля молчала. А когда мы подъехали к её подъезду, тихо сказала: «Я боюсь идти домой. Можно я пойду к тебе?»

Сначала она не могла говорить и только пила прохладный чай, чашку за чашкой. Я тоже молчала. Тишину нарушили часы с кукушкой, сообщившие, что уже пять часов вечера.

– Почему ты мне ничего не сказала? Ведь ты же знала, что там будет, – спросила Оля. Её голос немного дрожал.

– Я подумала, что если ты будешь знать об операции, то не захочешь в ней участвовать. Испугаешься. Разозлишься на меня. Скажешь, что я тебя предала, – честно ответила я. – А потом, я и сама не знала, как это будет происходить. И родителям мы с Димкой ничего не сказали.

Ну да, скажешь им.

– Какая ты смелая, Маринка, – сказала она наконец. – И сильная.

Я чуть не грохнулась со стула. Смелая? Сильная? Вот глупости! Но вслух сказала совсем другое:

– Ты меня прости, что я Димке всё рассказала. Просто я не знала, что делать, и решила с ним посоветоваться…

– Ну что ты! Такая шоковая терапия получилась, – улыбнулась Оля.

11 апреля 2000 года

Не могу, так больно и обидно… Поругались со Стёпкой…

12 апреля 2000 года

Первая наша ссора прошла и оттаяла. Не думала, что это так тяжело – ссориться с любимым человеком. А сколько ещё таких размолвок впереди?..

Поссорились мы из-за подготовительных курсов. Родители отправляют меня на трёхмесячные курсы перед поступлением на юрфак.

– Значит, ты будешь поступать здесь? Не поедешь в Москву?

– Стёпа, ну какая Москва? – В этот момент я с ужасом поняла, что говорю мамиными словами и даже повторяю её интонацию. – Меня никто там не ждёт, да и лишних средств, чтобы содержать меня там, у нас нет.

– Что значит, никто не ждёт, Марина? А я?.. Ты что, не хочешь, чтобы мы были там вместе, вместе учились, снимали квартиру?

Я не ответила. Да и что я могла сказать? Что мы с родителями уже несколько раз крупно поспорили из-за моей будущей профессии? Что о Москве никто и слышать не хочет? И, наконец, что мы со Стёпой не так уж много времени вместе, чтобы строить общие планы?

– Ты не хочешь? – он схватил меня за плечи и легонько тряхнул.

– Пусти меня! – я дёрнулась. Он держал крепко, но как-то… нежно.

– Неужели ты правда останешься здесь и будешь учиться на юриста? Марина! – Снова «Марина». Стёпа уже несколько месяцев называл меня только Маришей и Ришенькой.

– Да, Стёпа, – твёрдо сказала я. Твёрдость давалась нелегко, где-то в горле стоял комок.

Он отпустил меня и отвернулся. Я осторожно тронула его за плечо.

– Стёп…

Он отшатнулся.

– Ты просто боишься. И не любишь ни себя, ни меня.

Минуту я стояла оглушённая этими словами. «Он прав, он прав, он прав…» Нет, не прав, я ведь люблю его, я не могу без него, не могу… Мне было физически больно – как будто эти слова пронзили одновременно сердце, душу и вдобавок залепили пощёчину.

– Не любишь, – тихо повторил он. А я вдруг резко развернулась и побежала домой.

Дальше – как в классических любовных романах. Полдня плакала в подушку, потом не подходила к телефону, не занималась, не делала вообще ничего. Вечером поругалась с мамой. Кричала, что не хочу повторять их с папой путь. С родителями помирились утром. Стёпа зашёл за мной по дороге в школу, с букетом цветов…

…И всё-таки его слова меня очень больно зацепили. «Не любишь ни себя, ни меня».

13 апреля 2000 года

За всеми этими событиями я как-то забыла написать о Татьяне (вот не могу я её Таней называть, хоть ты тресни!). Сначала, видя наше с Олей охлаждение, она очень активно стала предлагать мне свою дружбу. Причём именно предлагать, как это делают маленькие дети. Несколько раз она приносила мне кассеты с интересными (по её мнению) фильмами и как бы между делом предлагала посмотреть. Я честно посмотрела один или два фильма, больше не смогла. Потом пригласила в кафе. Я вежливо отказалась. Потом у Татьяны «образовался» лишний билетик на концерт Губина (ужас, она думала, я пойду?). Она звонит мне почти каждый день. Лезет с разговорами. Улыбается. Но я не могу не видеть холодного блеска в её глазах. Вот уже несколько дней она буквально умоляет меня позаниматься с ней алгеброй, даже Нину Петровну попросила меня уговорить… Так и быть, я согласилась. Договорились завтра, после уроков. Татьяна настаивает, чтобы мы занимались у неё дома.

14 апреля 2000 года

…Такое ощущение, словно меня стукнули по голове чем-то очень тяжёлым. Нет, конечно, я никогда не думала, что Татьяна – ангел во плоти. Но что она способна на такое, я не могла и помыслить… Страшно даже представить, чем всё это могло закончиться. Мерзко, гадко… И так грязно.

Утром, по дороге в школу, я совершенно случайно сказала Стёпке, что после уроков пойду учить Татьяну алгебре. Он вскинул на меня удивлённые глаза.

– С каких это пор Татьяна интересуется алгеброй?

– Не знаю, но она уже неделю меня просит позаниматься у неё дома, – пожала плечами я.

– Дома? Не в школе, после уроков, а именно дома?

– Ну да, – тут уже я удивилась Стёпиной реакции.

– Ты не пойдёшь туда одна, – очень резко сказал он. – Не пойдёшь, и всё.

– Почему?

– Потому что мне это не нравится, – отрезал он.

– Стёпа, я не могу не пойти. Меня даже Нина Петровна уговаривала…

– Ну-ну, – только и ответил он.

На последнем уроке Стёпу вдруг вызвали в медкабинет за какими-то бумагами для военкомата.

Сразу после звонка ко мне подлетела Татьяна. «Ну что, идём?» – с энтузиазмом спросила она. «А может, всё-таки здесь посидим с книжками?» – в последний раз попыталась переубедить её я. «Да у меня же всё дома – и тетрадки, и учебник», – проворковала Татьяна. И мы пошли к ней.

На лестнице мы столкнулись с Олей. Она проводила нас удивлённым взглядом и поспешила дальше. После той истории с наркотиками Оля снова налегла на учёбу.

Татьяна живёт минутах в десяти от школы. Такой высокий новый дом. Её родители – новые русские. Кажется, у них несколько магазинчиков в Сибирске и по области. Впрочем, неважно. К сожалению, они много времени уделяют своему бизнесу и мало – единственной дочери. Их квартира – просто необыкновенных размеров. У Татьяны большущая комната, свой собственный новенький компьютер, музыкальный центр, телевизор, видеомагнитофон… Даже синтезатор, на котором она не играет… Ух, я слегка обалдела от такой роскоши.

Сначала всё шло очень мило. Татьяна показала мне квартиру, я поиграла на синтезаторе. Потом Татьяна вышла переодеться, а я стала раскладывать книги и готовиться к занятию.

Мы занимались не больше получаса, когда в дверь позвонили. Татьяна хитро улыбнулась и пошла открывать. Я осталась было в её комнате, но вдруг услышала в коридоре шум, крики, возню. Как при драке. Кричала Татьяна, кричали… Оля?

Стёпа? Какие-то парни? Я не могла поверить своим ушам и выбежала в коридор.

Там действительно собралась целая толпа: Оля, Стёпа и ещё два молодых человека. Виду последних был довольно помятый. У одного разбита губа. Оба хмуро косились на Стёпу. Все пятеро, включая Татьяну, одновременно что-то кричали. Татьяна, естественно, громче всех.

– Идиоты! – звенел голос Татьяны, когда я появилась в коридоре. Увидев меня, она осеклась и попыталась нацепить на лицо любезносладкую улыбку, но эта попытка не увенчалась успехом.

– Марина, собирайся, мы уходим отсюда! – Оля схватила меня за руку. Стёпа уже протягивал мне пальто, шарф и пакет со сменкой.

– Что тут происходит? – спросила я, хотя в голове уже замаячила жуткая догадка. Нет-нет, я не хотела в это верить.

– Тебе пытались устроить ловушку, – тихо сказал Стёпа. – Татьяна подговорила этих (он выразительно толкнул обоих парней), чтобы они… пришли во время вашего занятия и…

– Не надо, я всё поняла, – прошептала я. Собрала свои вещи, надела пальто. Руки дрожали, но я изо всех сил старалась не выглядеть взволнованной. Татьяна смотрела на меня злыми глазами загнанного в ловушку зверя. Хмурые парни переминались с ноги на ногу.

– Кретины! – завопила Татьяна. – Уходите!

Она распахнула дверь и вытолкнула своих подельников на лестничную клетку. Оля, Стёпа и я остались.

– Зачем ты так? – спросила я.

– Ты что, дура? – рявкнула Татьяна. – Уходи! Не хочу никого видеть! Убирайтесь!

Через несколько минут мы были у Оли. Она быстро накрыла на стол и усадила нас со Стёпкой пить чай. Несколько минут я сидела в оцепенении, не в силах до конца осознать происшедшее.

– Мне ещё утром не понравилось, что ты пойдёшь к Татьяне, – сказал Стёпа. – Но когда я вернулся от врача, вы уже ушли.

– А я вчера вечером видела, как Татьяна о чём-то договаривалась с двумя парнями на улице и давала им деньги. Я услышала, как они прощались словами «Приятно, когда за удовольствие деньги дают! До завтра!» И нехорошо так ухмылялись.

Ужас. Как человеку вообще такое в голову может прийти?

– Когда я увидела, что вы с Татьяной уходите, сразу побежала искать Стёпу. Мы нашли Татьянин адрес в классном журнале и поспешили к ней, – продолжала Оля. – А в подъезде услышали, как эти типы обсуждают… что они с тобой сделают и… кто первый. И Стёпа не выдержал.

– Спасибо вам, ребята, – прошептала я. – Мне страшно даже подумать, что могло случиться.

– И не думай, – сказал Стёпа. – Лучше давайте пить чай. Печенье вкусное очень.

Но я не могла так быстро успокоиться. Перед глазами мелькали страницы обвинительных заключений по делам подростков, которые заботливо подсовывал мне папа, чтобы я знала, как опасны могут быть мои сверстники. Там писали об избитых, изнасилованных, искалеченных девчонках моего возраста, о сломанных жизнях, о растоптанной первой любви. Неожиданно для себя (и, судя по всему, для окружающих) я разревелась. И тут Стёпа крепко-крепко прижал меня к себе.

– Не плачь, солнышко моё, не плачь, – говорил он, целуя мои глаза, губы, подбородок, – не плачь. Я никому, слышишь, никому тебя в обиду не дам…

Оля тактично вышла из кухни. А мы ещё долго сидели – я плакала, Стёпа успокаивал меня, как ребёнка, целовал, нежно гладил по волосам.

Уже вечером, по телефону, Оля рассказала мне, что там, в подъезде, была серьёзная драка, один из Татьяниных парней даже вытащил нож, но Стёпа легко расправился с обоими. Ну да, он же занимается тхэквондо и меня уговаривает ходить с ним на тренировки…

Вот так я буквально выскользнула из ловушки, придуманной Татьяной. Уже второй час ночи, а я всё не могу уснуть и думаю, как она могла докатиться до этого. Разве можно ненавидеть так сильно? Даже если она влюблена в Стёпу… Неужели она думала, что, если уберёт меня с дороги таким изощрённым способом, Стёпа придёт к ней?

17 апреля 2000 года

В школу Татьяна не пришла. А Нина Петровна спросила, как прошло наше занятие. В ответ я смогла только хмыкнуть.

Начались лекции на подготовительных курсах при юрфаке. Три раза в неделю буду ездить в университет, на историю и русский. По русскому и литературе экзамен стандартный – сочинение. По истории – устный. И ещё собеседование по обществознанию. Именно это собеседование меня и беспокоит больше всего: у нас в школе такого предмета никогда не было.

А Стёпа сказал, что его родители уже купили ему билет в Москву. В один конец. Он улетает 19-го июня. Так скоро… Осталось чуть больше двух месяцев…

…И все эти два месяца мы будем готовиться к экзаменам и не будет у нас времени ни на свидания, ни на кино, ни даже на телефонные разговоры…

18 апреля 2000 года

 
Она влюбилась в первый раз.
Что делает весна!
И солнце светит ей сейчас,
И счастлива она,
И май звенит, и мир поёт,
И хочется гулять…
А на столе учебник ждёт
И мается тетрадь…
 

Это – про меня…

19 апреля 2000 года

(почерк очень неровный)

Папину машину обстреляли. Сегодня утром. Он ранен. В больнице…

20 апреля 2000 года

Вчера ко мне в школу прибежал Димка. После второго урока. Что-то сказал на ухо Татьяне Мироновне, та грустно покачала головой и позвала меня.

– Марина, я тебя отпускаю с литературы. Что у вас потом?

– Химия.

– Я поговорю с Инной Петровной, проблем у тебя не будет. Иди.

– Да в чём дело? – я смотрела то на Татьяну Мироновну, то на Димку. – Что-то случилось?

– Тебе брат всё скажет, – Татьяна Мироновна опустила глаза.

Димка крепко взял меня за руку и вывел из класса. За нами в коридор выскочил и Стёпа.

– Что случилось? – мне вдруг стало страшно. Ещё страшнее, чем когда мы думали, что Диму взяли в плен в Чечне.

– Надо срочно ехать в больницу. К папе.

На какую-то долю секунды мне показалось, что я лечу в пропасть. Папа в больнице? Мой папка, который даже простудой никогда не болел? Такой сильный, умный, такой надёжный, такой добрый, такой строгий… Почему-то вспомнилось, как позавчера вечером родители долго обсуждали на кухне какой-то профессиональный вопрос и папа со смехом сказал маме: «Надену завтра белую рубашку… А то вдруг подстрелят?»

…Подстрелят?!

– Его машину сегодня утром обстреляли. Прямо возле суда. Он жив, но в больнице. Водитель погиб.

…Я бы и рада сказать, что не помню, как ехала в больницу, как хотелось плакать и комок слёз застрял в горле, не давая дышать. Нет, я всё это помню. Причём настолько чётко, что даже, кажется, до сих пор слышу, как стучали наши с Димкой каблуки по ступенькам школьной лестницы, когда мы спускались к машине. Он всего две недели назад купил у нашего соседа старенькую девятку и только-только начал ездить на ней на работу и с работы. Я ещё не привыкла к этому ощущению – когда Димка за рулём.

Я не взяла с собой ни сумку, ни плащ, и Стёпа принёс мои вещи прямо в машину. «Держись, – прошептал он, целуя меня на прощанье, – после уроков я прибегу к тебе».

Я слышала его и не понимала. В тот момент я могла думать только об отце.

По дороге Димка рассказал мне всё. Папа рассматривал громкое политическое дело. Конечно, я это знала. Репортажи с его судебных процессов шли во всех вечерних новостях. Дело связано с выборами в Областную думу и отменой регистрации одного из кандидатов. Кто только не звонил папе из-за этого процесса! И мэр, и губернатор… И даже кто-то из Верховного суда. Ни для кого не секрет, что на судей в таких делах пытаются надавить все заинтересованные стороны. Причём с использованием любых мыслимых и немыслимых рычагов. Но мой отец не тот человек, на которого можно давить: всё-таки он до суда пятнадцать лет в прокуратуре отработал. Вчера он должен был огласить решение по этому делу. Но прямо возле суда его машину (месяца два назад папе выделили служебный автомобиль с водителем) обстреляли из автомата…

Стрелявшего вроде бы нашли. То ли он не успел скрыться, то ли его искали так хорошо. Но дело ведь не в этом. Водитель погиб. Молодой такой парнишка, учился заочно на юрфаке, женился недавно… А папа, мой папка, – в больнице с двумя пулевыми ранениями.

Димка успокаивал меня, говорил, что ранения не тяжёлые, жизненно важные органы не задеты и папу выпишут самое позднее через десять дней. Я сидела на переднем сиденье и смотрела вперёд. И не видела – ничего. Мне казалось, мы едем в каком-то молочном тумане и вокруг всё-всё-всё: улицы, дома, деревья, другие машины – всё съедено этой непроницаемо-белой дымкой. Только ветки деревьев выглядывали из этого тумана уродливыми чёрными палками. Наконец мы подъехали к больнице. Оказалось, что это военный госпиталь с усиленной охраной. Димка куда-то сбегал, взял пропуск и вернулся ко мне.

Открывать дверь палаты было очень страшно. Что я там увижу? Белые простыни и такое же белое лицо отца? Нет, нет, этого не может быть. Я досчитала до пяти, выдохнула и дёрнула дверную ручку.

Белые простыни, пикающие аппараты, белое лицо мамы и белый папа на подушках… Белые бинты, белые шторы… Белые халаты на нас с Димкой…

Я почти упала на стул возле папиной кровати. Он спал.

– Всё хорошо, – прошептала мама, пытаясь улыбнуться. – Оба ранения неопасны. Он скоро поправится, так доктор говорит.

Я смотрела на отца. Туго перевязано плечо, стянута бинтами грудь. Мне хотелось обнять его, поцеловать, зарыться лицом в папины волосы, чтобы почувствовать с детства знакомый запах – смесь его парфюма и табака… Вместо этого я осторожно погладила его по здоровой руке.

И всё. Из глаз брызнули слезы, я плакала и никак не могла остановиться. Каким-то образом и мама, и Димка, и я оказались в объятиях друг друга и долго-долго все втроём всхлипывали и шмыгали носами.

– Что за рёв? – раздался насмешливый голос отца. – Вроде бы я пока умирать не собираюсь.

Мы все буквально подскочили на месте и, хохоча, бросились его тормошить. Насколько это было возможно. Я не знаю, почему мы смеялись. И почему через несколько минут мы с мамой снова плакали, наперебой говоря отцу ласковые слова…

Потом пришли доктор и медсестра, делать перевязку. Врач ещё раз подтвердил, что ранения отца неопасны и через неделю он у нас будет «как новенький, только с парой свежих боевых шрамов».

– А шрамы только красят мужчину, – подмигнул маме отец.

…Вот так. Сейчас папа в палате повышенной комфортности. Оказывается, его даже охраняют, и он шутит, что из политического судьи переквалифицировался в «политического заключённого с усиленной охраной». Маме дали отгулы, и она теперь ездит к папе с бульонами-компотиками…

А я просто больше так не могу. Телефонные угрозы, опасные командировки, обстрелянные машины… Нет, я не хочу больше этой романтики!..

Ради мамы и папы я, конечно, буду сдавать экзамены на юрфак. И если поступлю, то даже постараюсь его закончить. Но ещё я обязательно поступлю на факультет журналистики. И если всё получится, то работать буду именно журналистом…

21 апреля 2000 года

– Солнечная блондинка, почему у вас такие печальные глаза? – прошептал кто-то, почти прикасаясь губами к моим волосам. От неожиданности я буквально подпрыгнула на месте. Рядом стоял симпатичный парень, мой ровесник. Очень стильно одетый, очень яркий внешне и какой-то смутно знакомый… Где же я его видела?

Это было в автобусе. Я ехала на подготовительные курсы в университет. После уроков мы со Стёпой опять немного поцапались. Он считает, что я стала очень скрытной и ничего ему не рассказываю. А рассказывать нечего. Папа в больнице, я готовлюсь к поступлению. Правда, о том, что буду поступать в два вуза, я не сказала даже Стёпе. И вот я еду в автобусе, уставшая, несчастная, обиженная на весь мир, а на улице такая весна… Она врывается в открытые форточки, пьянит, манит, звенит… И так хочется бросить всё, не думать ни о каких экзаменах, а просто идти с любимым по набережной и целоваться. Ну разве не нормальное желание для девушки семнадцати лет? Ну хорошо, шестнадцати. Семнадцать мне исполнится только через неделю.

И тут – этот знакомый незнакомец. Сел рядом со мной, начал шутить, рассказывать какие-то смешные истории. Я пыталась надеть на себя «маску серьёзности», но ничего не получилось. Его веселье было настолько заразительным, что через несколько минут мы вместе хохотали на весь автобус. И только когда мы, не сговариваясь, вышли на одной остановке и направились к зданию университета, я поняла, где видела этого парня. На курсах!

Может быть, теперь мне будет немного веселее на скучных занятиях по обществознанию. Ведь Олег Павлодарцев (а именно так зовут моего нового знакомого) с сегодняшнего дня сидит со мной за одной партой.

22 апреля 2000 года

Пожалуй, сегодня первый нормальный день за весь этот безумный месяц. Нет, правда, когда ещё за две недели происходило столько странных, страшных, волнующих событий? Сначала история с Олей и наркотиками, потом ловушка Татьяны, покушение на папу… А сегодня – просто суббота. И я без всяких приключений убираюсь с Димкой в квартире. А вечером так же спокойно и без приключений иду в кино…

Нет, конечно, меня немного мучила совесть: всё-таки папа ещё в больнице (я каждый день к нему приезжаю, с мамой или с Димой). Папе уже намного лучше, он рвётся домой и на работу, но врачи даже на выходные его не отпустили, попросили отлежаться до следующей среды… Мне было как-то неловко, что папа в больнице, а я иду веселиться с друзьями. Но мама меня успокоила: «Столько всего за последние месяцы случилось. Всем нужно отдышаться». «Ну да, – подумала я. – Может, нам вообще больше никуда не удастся сходить до самого поступления. И как хорошо, мама, что ты не знаешь и половины».

Сегодня мы отправились на «Сибирского цирюльника». Даже не впятером, как предполагалось сначала, а вшестером: Димка пригласил своего друга Ивана, причём сообщил мне об этом, уже когда Иван к нам в дверь позвонил. Ох и разозлилась же я! А брат пытался меня утихомирить, говоря, что Наташе на вечер нужен кавалер, а то ведь получается, что я – со Стёпой, он – с Олей, а Ната – одна.

…Так Оля – с Димой?! Я только сейчас это поняла. Точно, ведь он весь вечер за ней ухаживал. Или не ухаживал… Но был очень внимателен, предупредителен, даже нежен… Дима? И моя подруга?..

Сериал какой-то, честное слово!

После фильма мы всей гурьбой пошли в кафе, там долго пили горячий шоколад, соки, кофе, ели мороженое, спорили… Иван оказался очень милым парнем и явно сосредоточил свои усилия на Наталье. И так приятно было весь этот день чувствовать себя счастливой, беспечной и при этом уже «отчаянно взрослой», что теперь я никак не могу сесть за учебники… А ведь во вторник у нас пробное сочинение…

24 апреля 2000 года

В школу сегодня пришла Татьяна. Её не было ровно неделю. Первые два урока я упорно делала вид, что не замечаю её присутствия. На переменах мы уходили со Стёпой гулять по коридорам, обсуждали вместе с Олей и Наташей планы на выходные. Потом мы столкнулись с ней в дверях, и она тоже сделала вид, что налетела на стену, а не на Марину Андрееву. Я вздохнула с облегчением.

25 апреля 2000 года

Сегодня все одиннадцатые классы писали пробное сочинение (или «предварительный экзамен по русскому языку и литературе в форме сочинения»), Темы были чудовищные: «Роль эпизода в художественном произведении, на примере эпизода из романа-эпопеи “Война и мир” – первый бал Наташи Ростовой» (бедный Лев Николаевич, ему и не снилось, что его произведения будут разбирать на такие крошечные «косточки»); «Слово – ключ к сердцу» (хотела бы я знать, что имели в виду составители тем, придумывая это название); «Нигилизм по Базарову»; «Петербург Ф.М. Достоевского, по роману “Преступление и наказание”»; «Образ поэта и поэзии на примере одного стихотворения поэта Серебряного века». Стоит ли говорить, что я выбрала последнюю тему? Писала о стихотворении Марины Цветаевой «Моим стихам»:

 
Моим стихам, написанным так рано,
Что и не знала я, что я – поэт…
 

Такие страстные они, эти стихи. Как будто сама Цветаева заглянула мне в душу и сделала «стихотворную фотографию» того, что там увидела…

Конечно, Татьяна Мироновна меня слегка отругала: «Ты же медалистка, а тему выбрала почти свободную! Для медального сочинения этого будет недостаточно…» Я не стала с ней спорить. Ну не могу я, не могу, опять писать какие-то банальности о всем известных произведениях.

Стёпа писал о Петербурге Достоевского: это один из его любимых писателей. Наташа – о первом бале Наташи Ростовой. Я уверена, что у неё получилось аккуратное правильное сочинение, идеальное повторение содержания учебника… Удивляюсь – у Наташки такой талант, такая душа, но писать она совершенно не умеет.

…Зато как поёт! Сегодня была репетиция Последнего звонка. Мне досталась почётная роль ведущей. Отбрыкивалась как могла, недели две меня Татьяна Мироновна уговаривала и в итоге уговорила. Так что весь праздник я буду стоять на сцене, у микрофона. Как говорится, «весь вечер на арене…» Вторым ведущим будет Максим Даньский из Наташкиного класса. Стёпа уже начал ревновать. Сам он тоже участвует в какой-то сценке. Плюс мы втроём, Стёпа, Оля и я, делаем стенгазету. А Наташка поёт две песни: что-то об учителе и ещё «Школьный вальс». Я растворяюсь в её голосе и забываю, что это не известная певица, а моя близкая подруга, моя Наташка. Если уж она не поступит в Гнесинку, то кто же тогда достоин того, чтобы там учиться?

26 апреля 2000 года

Папу выписали. Сегодня он дома, а уже послезавтра выходит на работу. Вот ведь неугомонный человек, извёл весь медперсонал, чтобы его выписали побыстрее, заставил своего секретаря привезти дела и ещё в больнице отписывал решения и готовился к процессам. У них с мамой сейчас почти как в медовый месяц – видимо, настолько они оба перепугались, что решили временно приостановить свои бесконечные околоюридические споры. Мы с Димкой над ними посмеиваемся: на нашей памяти мама и папа не один десяток раз собирались разводиться. Взять хотя бы ту страшную ссору, в сентябре. И всё-таки они любят друг друга, ругаются дико, спорят, не соглашаются, орут даже, страшно орут, всеми словами друг друга обзывают, но и жить друг без друга – не в состоянии…

За сочинения и я, и Стёпа, и Оля, и Наташка – все мы получили пятёрки. Завтра, как раз в мой день рождения, пишем пробную контрольную по алгебре. Отмечать будем вечером, мы с мамой уже испекли шоколадный торт. Мне даже разрешили по случаю праздника не ходить на курсы. Сказала Олегу, что завтра не приду, а он… расстроился. И я как-то внутренне напряглась. Неужели я ему нравлюсь? Нет-нет, не может быть, он же знает, что у меня есть Стёпка, да и у него самого есть девушка!

…А буквально только что, всего час назад, мне привезли первый подарок! Мама, папа и Дима выполнили своё обещание, и теперь у меня есть собственный компьютер! В комнате бедлам, куча пустых коробок, новый компьютерный столик опутан проводами. Я так рада!

27 апреля 2000 года

Мой день рождения. Сегодня мне исполнилось 17 лет. УРА? Ура.

С утра я обиделась на Стёпу: мы, как всегда, шли на занятия вместе, но он сказал мне только дежурное «С днём рождения!» и чмокнул в щёку. А я ожидала чего-то большего.

Пробную контрольную по алгебре написали на удивление легко. В пенале у меня лежала шпаргалка с формулами, но пользоваться ею мне даже в голову не пришло – все нужные тождества сами собой всплывали в памяти. Ещё успела решить задачу для Оли и перебросить свои ответы соседям с ближайших парт. Потом была очередная репетиция, много беготни по этажам: Максим умудрился потерять ключ от актового зала, а искать пришлось всем вместе. Но самое весёлое случилось уже после репетиции.

Все участники разошлись уносить декорации и микрофоны, а мы с Максимом остались «делить слова». У нас есть большое стихотворение об учителях, которое надо читать вдвоём, так что нам нужно было определиться, кто что будет говорить. И вот я вдруг слышу, как кто-то запирает дверь на ключ! А в зале нас только двое! Мы с Максом стали стучать, кричать, но – бесполезно. Как назло, именно в это время был перерыв между первой и второй сменой, в коридоре возле актового зала – тишина и пустота. Я представила, как Стёпа ждёт меня у дверей класса, и совсем расстроилась. Было совершенно непонятно, как долго придется просидеть в актовом зале. Конечно, я понимала, что через полчаса Стёпкино терпение лопнет и он сам пойдёт за мной в зал. Но сидеть эти полчаса в компании с Максом мне совсем не хотелось. Макс – неплохой парень, но в нём есть что-то… отталкивающее.

Актовый зал в нашей школе находится на втором этаже. Даже так: на втором и на третьем этажах. Дело в том, что сцена расположена внизу, на уровне второго этажа, а места для зрителей, как в кинотеатре, установлены рядами-ступеньками, причём верхний ряд почти под самой крышей школы. К верхнему ряду раньше подходила лестница, по которой можно было забраться на крышу, но пару лет назад эту лестницу убрали. Осталось одно окошко, тоже на уровне последнего ряда, причём выходит оно, по странной прихоти архитекторов нашей школы, не во двор и не на крышу, а на чердак. Оглядывая зал, я подумала, что если через это окно забраться на чердак, то с чердака можно попробовать спуститься и в другие помещения. Ведь вряд ли туда можно попасть только через одно-единственное окошко, о котором все и думать забыли!

Я изложила свою идею Максиму. Именно ему, по моему плану, предстояло попробовать залезть на чердак и поискать там другой выход. Но он отказался наотрез:

– Ну что ты такая неугомонная! Посидим тут немножко, всё равно нас рано или поздно найдут!

– Ты как хочешь, а я тут сидеть не собираюсь, – разозлилась я и полезла в окно сама. Прямо скажем, было не очень удобно. Именно сегодня я надела новую юбку – узкую-узкую, короткую-короткую… И вот в этой юбке, на каблуках полезла в окно. Максим, видимо, понял, что я не шучу, и решил взять инициативу в свои руки. То есть вежливо отстранил меня от окошка и, охая, полез сам. Я осталась в зале, на верхнем ряду. Прошло несколько минут, и вдруг, где-то там, на чердаке, раздался крик. Я бы даже сказала, вопль.

– Максим, что там? – я высунулась в окно. На чердаке царил полумрак, я не видела там никого.

– Марин, я это… кажется, ногу сломал… – простонал Макс. – Очень больно. Я споткнулся тут о какой-то ящик, упал…

– Макс, я сейчас, подожди…

Он что-то простонал в ответ. Что делать? Я сбросила туфли и помчалась к дверям, барабанила и кричала минут пять. Бесполезно: в коридоре стояла гулкая тишина. Неужели ни одна живая душа не пройдёт мимо?

Оставалось только забираться на чердак, осматривать Максима, искать выход, звать на помощь. Так я и поступила. Только туфли пришлось оставить в зале – на своих каблучищах я бы сломала обе ноги.

На чердаке валялась куча каких-то коробок, было пыльно и темно. Максим лежал в пыли, вокруг него – деревянные ящики. Одна брючина была разодрана, нога неестественно повёрнута… Бр-р, мне даже писать об этом жутко.

– Ты как?

– Жив пока… Вот найду того идиота, который нас в зале запер, – убью, честное слово, – пробормотал он в ответ. Я погладила его по голове. И отдёрнула руку, будто меня обожгло. Максим смотрел на меня круглыми от удивления глазами, даже в темноте было видно. – Ты осторожно, сама не упади…

Чуть ли не ощупью я нашла в дальнем углу чердака нечто похожее на крышку люка. Несколько минут возилась, содрала пальцы в кровь, но люк не поддавался. Потом до меня дошло, что он закрыт с противоположной стороны. Я стала вспоминать, где видела в школе люк на чердак. Ага, возле кабинета географии, на третьем этаже. Да, там всегда много народу, если буду громко стучать, может быть, и услышат.

И я начала колотить кулаками по металлической крышке. Потом нашла тут же, рядом с Максимом, какую-то железяку и стала бабахать ею. И вот… ура! Послышался щелчок, засов отодвинулся, и люк открылся. Передо мной была лесенка, на верхней ступеньке которой висел Иван Михайлович, наш физрук. Вокруг лесенки собралась целая толпа – несколько моих одноклассников, Стёпа, Татьяна Мироновна, Маргарита Петровна…