Текст книги "По-настоящему"

– Поспи немного. На уроки не ходи. После занятий я попрошу кого-нибудь проводить тебя до дому.

Я спала чуть меньше двух часов – как раз до конца уроков. Кажется, меня разбудил очередной звонок. Сначала я никак не могла понять, где я. А когда поняла, увидела, что на стуле рядом с кушеткой сидит Стёпа.

– Как ты? – шёпотом спросил он.

– Ничего, спасибо, – прошептала я в ответ. Мне стало чуть-чуть стыдно, что он видит меня в таком состоянии. – А ты чего здесь сидишь?

– Жду, когда ты проснёшься, чтобы отвести тебя домой.

Маргариты Петровны в кабинете не было. Я стала подниматься, Стёпа тоже вскочил.

– Я подожду за дверью.

…Пока я собиралась, вернулась Маргарита Петровна. Я спросила её, как я оказалась в медкабинете: этот момент начисто стёрся из моей памяти. Выяснилось, что меня, полубесчувственную, привёл, а точнее, принёс Шаманов. Маргарита Петровна хотела найти моих подруг, но их не было в школе. Конечно, ведь Наталья простыла, а Оля уехала на фестиваль бальных танцев.

Потом Стёпа проводил меня до дверей квартиры. Я поблагодарила его и снова расплакалась. И тут он меня обнял. Мы стояли на лестничной клетке, и я плакала у него на плече.

– Только не думай, что я плакса. Просто…

– Я всё знаю. Маргарита Петровна рассказала. Я попробую выяснить что-нибудь о твоём брате. Может быть, это не он попал в плен.

– Спасибо тебе, – тихо сказала я. – За всё.

– Так говорят, когда расстаются. А я не хочу с тобой расставаться.

Я смутилась. Мы попрощались.

Мама и папа пришли с работы только час назад. За день они обзвонили немыслимое количество людей. Точно известно пока только одно – Димка и ещё несколько человек пропали без вести. Они уехали на какое-то задание и до сих пор не вернулись. Вероятнее всего, попали в плен. Мама плачет и курит уже вторую пачку сигарет. Папа собирает вещи: завтра он вылетает в Грозный. Не представляю, что теперь будет. Думать страшно. А не думать невозможно…

1 декабря 1999 года

В Грозный папа не уехал. В шесть часов утра зазвонил телефон. Папа, уснувший на кухне, прямо над чашкой кофе, опрокидывая стулья, побежал в коридор. Мы с мамой дремали на диванчике в гостиной и обе буквально подскочили от резкой телефонной трели.

– Да, – закричал папа в трубку. – Слушаю вас!

На другом конце провода очень долго что-то говорили. Папа молчал. Мы с мамой стояли в коридоре, напряжённо пытаясь услышать хоть что-нибудь.

– Слава Богу! – вырвалось вдруг у папы. Он медленно сел на тумбочку и продолжал слушать, что говорила трубка. – Спасибо вам! Огромное спасибо! Когда мы сможем его услышать? Хорошо, будем ждать! Конечно, конечно… Спасибо огромное…

Послышались короткие гудки. С посветлевшим лицом папа повернулся к нам и порывисто обнял маму и меня.

– Всё в порядке, он жив!

Бог мой, я никогда не думала, что эта фраза, которую так часто говорят в мелодрамах, может иметь такое сильное действие! Он ЖИВ! Жив! Жив…

Оказалось, что это звонил сам командующий Объединённой группировкой войск. Уже вечером я поняла, что он какой-то дальний родственник Стёпы. А утром оставалось только удивляться, что командующий лично позвонил нам. Димка действительно чуть не попал в плен. Два дня скрывался в каких-то ущельях, спасая раненого товарища. Герой он, наш Димка…

Папе обещали, что Димке дадут возможность позвонить домой по спутниковому телефону. Я так этого жду…

6 декабря 1999 года

Вчера в школе сказали, что я выиграла тот конкурс по английскому. Представляешь, дневничок? Я не в состоянии поверить. Жутко приятно, но…

Я не могу поехать. Как можно бросить маму и папу, которые и так сходят с ума из-за Димки, и уехать в другую страну? Ведь тогда они будут нервничать ещё и из-за меня. Я просто не имею права оставить их одних в такой момент.

Когда мы думали, что брат попал в плен, мама плакала. Долго, навзрыд. Можно вынести всё что угодно, но не мамины слёзы и собственное бессилие – ведь ничего нельзя сделать, чтобы она снова была счастлива. Только тогда я поняла, как сильно она страдает…

С одной стороны, иногда я сержусь на Димку, что он поехал в эту страшную командировку, когда можно было использовать связи и остаться дома. С другой – вижу, что не поехать он просто не мог… Как страшно вертит нами жизнь!..

Весь вечер мы обсуждали с родителями, что делать. Папа и мама сказали, что я могу отправиться в Штаты, если хочу. «В конце концов, это твоя победа, – говорили они. – И только ты сама можешь решить, нужно ли тебе ехать…» И я решила, что не поеду. Мне надо готовиться к экзаменам и поступлению, а в Штатах это будет невозможно. И доклад на конференции – кто его прочитает за меня? И много всего другого… Но главное – я не имею права оставить маму и папу одних. Когда-нибудь я уеду из дома. Но не так…

И ещё… Я не хочу сейчас терять Стёпу. Не хочу, не могу, не буду.

В общем, мне пришлось сказать в школе, что я отказываюсь от поездки в Америку. Директор и завучи были в шоке. Сначала они попытались выяснить, в чём дело. Когда я объяснила им причины (естественно, кроме самой важной), меня стали уговаривать изменить решение. Я ещё раз твёрдо сказала, что не смогу поехать ни при каких обстоятельствах. Тогда одна из завучей стала на меня кричать. Да как! Кажется, в школе тряслись стены.

– Какое право ты имеешь отказываться от того, что досталось школе? – разорялась она. – Это же удар по нашему престижу!

У меня просто не было сил её слушать. Что я могла ответить? Они хотели, чтобы победа в конкурсе досталась школе. И, вуаля, поездку выиграли! Какая теперь разница, почему я не хочу ехать? Во мне всё кипело от гнева, но возразить я ничего не могла. Боялась, наверное. Так стыдно. Но – самое страшное – ведь все, кто был в кабинете, прекрасно понимали, что кричать ТАК даже на последнего двоечника – нельзя… Что плохого я сделала? Но никто не сказал ни слова в мою защиту. Все молча стояли и слушали. А мне так хотелось крикнуть ей в ответ что-нибудь злое! Наконец меня отпустили. Навстречу шла Маргарита Петровна. Должно быть, выглядела я неважно, потому что она взяла меня за руку и отвела в медкабинет, пить валерьянку…

Я рассказала ей всё. Она покачала головой:

– Не обращай на них внимания. Когда-нибудь ты забудешь об этом. И вообще, знаешь, я бы на твоём месте поступила бы точно так же. Ты сделала правильный выбор.

Мне оставалось только сказать спасибо…

Девчонки и Стёпа тоже считают, что я права. Всё-таки я не одна…

А полчаса назад звонил Димка! Боже мой, мы были так рады! Пять минут пролетели как один миг. Он жив, он не ранен – это главное… А до его приезда ещё так нечеловечески далеко!

9 декабря 1999 года

Волнение в школе по поводу моего отказа от поездки постепенно улеглось. Спасибо Маргарите Петровне и нашей классной, ведь наверняка благодаря их стараниям учителя-англичане оставили меня в покое… Впрочем, сейчас меня куда больше беспокоит Наталья: вот уже несколько дней она сама не своя. Мне кажется, это из-за Петровского. Вчера Ната обмолвилась, что у неё появились какие-то знакомые в театре, но, сколько мы с Олей ни бились – ничего толком не рассказала. Очень боюсь, как бы чего не случилось…

11 декабря 1999 года

Двенадцать ночи. Наташа только что ушла домой. Мы просидели вместе весь день. Я даже хотела, чтобы она осталась ночевать, но… Ната убежала. Впрочем, иначе у неё были бы проблемы с родителями. Ведь прошлой ночью она тоже якобы была у меня.

Непонятности начались вчера вечером. Часов в десять позвонила Наталья. Меня удивил её голос: спокойная и рассудительная Наташа редко бывает такой взвинченной.

– Марин, если тебе позвонят мои родители, скажи, пожалуйста, что я останусь у тебя, – попросила она.

Просьба звучала очень необычно. Никогда в жизни Наташа ни о чём подобном меня не просила.

– Где ты? – забеспокоилась я. – Тебе помощь не нужна?

Наташка понизила голос до такой степени, что почти ничего нельзя было разобрать:

– Я с Петровским.

– Как? – вырвалось у меня.

– Я тебе завтра всё расскажу. Предупреди Олю.

– Когда ты придёшь?

– Не знаю. Я ещё позвоню.

Я позвонила Оле. Та была удивлена не меньше, чем я.

Наташиным родителям пришлось сказать, что мы делаем срочное задание по геометрии. И, скорее всего, просидим всю ночь и весь завтрашний день. Учитывая, что мы учимся в разных классах, это звучало немного неубедительно… Самое ужасное, что моё враньё в трубку слышала мама. Она покачала головой и сказала: «А если с Наташей что-то случится? Ты понимаешь, что тогда будет?» Мама только подлила масла в огонь. Я ужасно волновалась и за всю ночь не смогла уснуть ни на минуту.

Наталья позвонила утром, в десять часов. В пол-одиннадцатого они с Олей уже были у меня. В двенадцать мама с папой ушли в гости, и мы с девчонками уселись пить чай на кухне. Первые полчаса Наташа молчала. Её трясло как в лихорадке. Только после нескольких чашек горячего чая Ната немного пришла в себя.

– Я не смогла, – неожиданно сказала она, глядя вперёд невидящими глазами. – Мне оставалось совсем чуть-чуть, но я так и не смогла.

– Да расскажи ты, наконец, что случилось! – не выдержала Оля.

– Я не смогла переспать с ним! – крикнула Наташа и расплакалась. Мы с Олей оцепенели.

Ната плакала. Я достала из аптечки пузырёк с валерьянкой. У меня дрожали колени. Наташа всхлипнула и прошептала: «Мне не надо». «Я – себе», – брякнула я. Ната подняла на меня воспалённые от слёз глаза и неожиданно расхохоталась. Смех был истерический, но я почему-то почувствовала облегчение и тоже засмеялась. Глядя на нас, заулыбалась и Оля. Когда приступ хохота прошёл, Наташа смогла рассказать всё по порядку. Оказывается, недавно ей позвонила знакомая по музыкальной школе, которая теперь подрабатывает в театре. С её помощью Наташа познакомилась с Анной Ярмоловой – самой молодой солисткой. Ярмолова оказалась в жизни очень милой и приятной (так считает Ната). Она и передала Петровскому Наташино письмо (то самое!), честно предупредив, что сомневается в положительном результате. Вчера после спектакля Анна проводила Наташу к нему в гримёрную. Ната ужасно нервничала. Петровский оценивающе оглядел её с ног до головы и предложил зайти к нему домой на чай. «У меня хватило ума отказаться», – всхлипнула Наталья. Он пожал плечами, поправил усики и сказал: «Ну прямо не знаю, что и делать… Пойдёмте тогда в “Артс”!» Наташа ушам своим не поверила. «Артс»! Это же самый что ни на есть богемный ресторан в городе! Они просидели там до трёх часов ночи. Потом Петровский всё-таки уговорил Наташу продолжить знакомство у него дома. У неё не хватило сил отказаться второй раз. Едва они вошли в квартиру, Петровский стал делать разные неприятные намёки. Наташа, слегка опьяневшая от впечатлений, никак на них не отвечала. Тогда Петровский принялся её целовать, потом подхватил на руки и отнёс на большую софу. «Когда я почувствовала, что его руки расстёгивают на мне кофточку… мне стало дурно, – произнесла Наташа. – Хотелось, чтобы это случилось, и в то же время я безумно боялась… В общем, я не смогла. Высвободилась из его объятий, схватила своё пальто и убежала. Наверное, он подумал, что я ненормальная!» До утра Наташа проплакала, сидя на качелях в каком-то дворике.

Когда у нас с Олей истощился весь запас успокаивающе-подбадривающих слов, я всё-таки уговорила Нату выпить валерьянки.

– Что будем делать? – спросила Оля, после того как мы уложили Наташку спать в моей комнате.

– Жить дальше, – сказала я. – Хотя, если честно, очень хочется заехать этому Петровскому по физиономии.

– Может, приведём в исполнение? Не думаю, что найти его после спектакля так уж трудно.

– Нет, лучше не надо. На него это, скорее всего, не подействует. Лучше поможем Наташе по-другому. Её надо отвлечь. Как вы отвлекали меня, когда… Маша погибла.

Оля со мной согласилась. Мы решили, что можем вместе готовиться к экзаменам и не будем оставлять Наташу одну. Иначе она вполне может решить, что вела себя с Петровским неправильно, и снова пойдёт к нему. А ничем хорошим это не кончится.

14 декабря 1999 года

Наш с Олей план работает. Наташа всё время с нами, мы бегаем друг к друг к другу на переменах, делаем вместе уроки. Пока я готовлюсь к занятиям с преподавателями, Оля таскает Нату с собой на репетиции. Оля готовится к областным соревнованиям по танцам, разучивает новую программу. У них с Диком возникли какие-то проблемы с костюмами – ведь на каждый танец нужен определённый костюм, и портниха не успевает сшить к соревнованиям все шесть. А Ната очень здорово шьёт, так что её помощь Оле просто необходима. Вот так и занимаем Наташку…

…По-прежнему скучаю по Димке. Без него дом кажется пустым, он как будто бы замер в ожидании… И комната его какая-то грустная. Да, она пустовала и раньше, когда Димка ездил в командировки и когда пытался жить отдельно. Но в ней не было такой сосредоточенной, звенящей тишины. А сейчас… Его магнитофон, кассеты, диски, книжки, фотографии на стенах – все вещи словно задержали дыхание и перестали жить. И даже чёрная ленточка на Машиной фотографии не колышется от сквозняка. Может, убрать её портрет? Или хотя бы снять эту уродливую ленточку? Каждый день я порываюсь спрятать портрет – и не могу. Единственное, что живо в Димкиной комнате, – это Машины глаза на фотографии. Она сидит за столиком в каком-то кафе, в красном платье, и улыбается. Её глаза смеются, и в них всё ещё скачут искорки. Живые искорки, настоящие.

15 декабря 1999 года

В школе повесили расписание экзаменов. Наш класс сдаёт литературу, английский или французский по выбору и информатику. У Наташи сложнее: литература, информатика и алгебра. Причём алгебра – 30-го, прямо перед Новым годом. А может, это и хорошо? Ведь так Ната будет меньше думать о Петровском.

Знаешь, дружок, меня почти не пугают предстоящие экзамены. Просто они кажутся какими-то ненастоящими, что ли. Я ведь понимаю, самое важное – поступление. А перед этим – выпускные, которыми нас пугают уже полгода. Сейчас – только репетиция. К которой, тем не менее, надо готовиться.

17 декабря 1999 года

Готовлюсь к экзаменам. К занятиям с Анной Петровной – ночами перечитываю Карамзина и учебник истории. К занятиям с Идой Станиславовной, моей учительницей английского. На столе груда книг, стопка тетрадей, листочки с заданиями, маркеры, карандаши.

И записка от Стёпы.

(Аккуратно вырезанный ножницами листок в клеточку вклеён прямо в дневник. Запись сделана очень твёрдым мальчишеским почерком, красной ручкой).

ТЫ – САМАЯ КРАСИВАЯ!

Эту записку я нашла сегодня в своей тетрадке по французскому, которую давала Стёпе для подготовки к экзамену. Когда он вернул тетрадь, в ней лежали шоколадка «Улыбка» и эта записка. На душе у меня стало тепло и как-то… нежно. Как будто у нас с ним появилась своя маленькая тайна. На двоих.

Он позвонил, и я начала разговор со «спасибо». «За что?» – «За улыбку» – «И тебе спасибо». – Я слышала, что он улыбается. И голос его в трубке становился всё ближе и теплее. Словно каждый из нас сделал ещё один шаг навстречу друг другу.

22 декабря 1999 года

Извини, дружок, давно не писала: совсем не было времени. Французский мне поставили автоматом. И Оле, и Наташке. Правда, сначала я собиралась сдавать английский, но, учитывая недавнюю историю с моей поездкой, решила от этой затеи отказаться. Вчера был экзамен по литературе. Мы с Наташей сдавали в один день. Это было что-то! В принципе, темы не очень сложные – в основном, поэты Серебряного века, литературные направления, критика. И билет мне достался нормальный – акмеизм как литературное направление плюс поэзия Брюсова. И сдала я вроде бы легко. Только вот обстановка была какая-то нездоровая. Все учителя по сто раз говорили, как важны эти экзамены – последние перед выпускными! А оценки ставили – словно рисовали. Даже те, кто ничего не понимает в литературе и вообще не читает, получили пятёрки и четвёрки. Больше половины Наташиного класса и четверть моего «тянут» на медали. Именно тянут.

Дня три назад директор устроил «собрание для будущих медалистов». Суть его сводилась к тому, что мы должны пригласить в школу родителей. Впрочем, как выяснилось потом, на Нату, меня и ещё нескольких девочек это не распространяется. Оле же пришлось прийти с мамой. Как она рассказала, директор заявил, что Олина серебряная медаль под вопросом, так как в девятом классе были четвёрки, и гарантировать её может только небольшая финансовая помощь школе. Конечно, Ирина Петровна попыталась возразить, что оценки за девятый класс учитываться не должны. Тогда директор раздражённо сказал: «Хотите медаль – платите, а нет – учитесь спокойно. Аттестат девочке никто портить не будет. Но и медали она не получит…»

Дикость да и только. Я спросила маму, можно ли привлечь директора к ответственности за вымогательство. Мама посмеялась и сказала, что я пытаюсь найти справедливость там, где её нет. Значит, закон бессилен? Глупость какая-то! Если бы я была журналисткой, обязательно написала бы об этом…

24 декабря 1999 года

Завтра экзамен по информатике. Я выучила все билеты и чувствую себя совершенно спокойно. Позанимались втроём у Наташи дома: Ната у нас единственная «компьютеризированная девушка», ни у Оли, ни у меня компьютера пока нет. Правда, родители обещали мне его на день рождения. Хорошо бы, ведь работать на компьютере намного быстрее. И свои рассказы я могла бы писать не от руки. Пока я пишу их в толстых тетрадях или печатаю на маминой старой машинке. В этом есть своя прелесть. Я очень люблю чувствовать пальцами листочки серой бумаги с выдавленными на них буквами, вдыхать запах свежеотпечатанного текста – да, у него есть какой-то неповторимый запах. Но я очень не люблю перепечатывать один и тот же лист несколько раз из-за одной глупой ошибки. Или ругаться с мамой из-за того, что моё ночное печатание не даёт ей заснуть…

А вообще… Может быть, писать рефераты, курсовые и даже рассказы на компьютере и удобно, но я не представляю, как на нём писать стихи. Ведь стихи – это всегда вдохновение, это романтика. Можно выбирать одно, то самое, слово месяцами, зачёркивая, переписывая. И это надо делать именно от руки, чтобы были видны все варианты.

 
Я не поэт, но я пишу стихи,
Хоть и не знаю, право, для чего.
Слова порой бывают так легки,
И строчки сами просятся в поход…
Пусть не всегда их безупречен бег,
И рифм глагольных не могу понять,
Мои стихи, как первый зимний снег,
Хотят летать…
 

И ещё не могу представить, как можно вести дневник в компьютере. Дневничок, я ни на что не променяю твои тонкие листочки, продавленные с двух сторон моей тёмно-синей ручкой. Потому что дневник – это единственное место, где можно быть на сто процентов собой. Это маленький кусочек жизни, который всегда можно взять с собой, куда бы ни шёл. Дневник – настоящий, практически живой. А компьютерные файлы кажутся мне искусственными, мёртвыми.

25 декабря 1999 года

Экзамены наконец-то сданы. Теперь можно со спокойной совестью покупать подарки и готовиться к Новому году. Его мягкое дыхание уже невозможно не заметить. Шальной запах хвои на улицах, бубенчики, ряженые, новогодние фильмы по телевизору… Усиленно привожу в порядок квартиру и закупаю подарки. Очень хочется, чтобы в Новый год моё семейство было счастливо. Хотя не уверена, что без Димки это возможно. Вот бы его отпустили домой, хотя бы на одну ночь! Но об этом не может быть и речи. Чечня слишком далеко. Может быть, так даже лучше. Ведь, если бы Дима приехал на Новый год, родителям было бы ещё тяжелее снова прощаться с ним. Уже прошёл первый месяц его командировки. Неужели ждать осталось ещё два раза по столько же?

27 декабря 1999 года

Сегодня мы полдня гуляли со Стёпой. Он позвонил мне в десять утра и, сбиваясь, предложил пойти кататься на лыжах.

– Но у меня нет лыж, да и катаюсь я плохо! – почти закричала я. И прикусила язык – зачем, зачем я это сказала?

– Ну… Может, тогда, коньки? – осторожно предложил Стёпа.

Да! Коньки у меня есть. И я очень люблю кататься, только времени не хватает.

Мы договорились встретиться через час на набережной. Неподалёку от спуска на Ангару залили огромный каток. И мы направились туда.

Лёд, сверкающие на солнце лезвия коньков и яркий-яркий снег, искрящийся сотнями крошечных бриллиантов… Мы катались несколько часов. Сначала осторожно, друг за дружкой, потом – держась за руки. «Людочка, сделаем круг?» – говорил Стёпа, и я смеялась, что он удачно подобрал цитату из «Покровских ворот». После катка, усталые, раскрасневшиеся, счастливые, мы завалились в ближайшее кафе, ели пирожные, пили кофе, болтали. Заходящее солнце забрасывало Стёпкино лицо длинными тенями, и я впервые подумала: «А ведь он красивый…» Тёмные, чуть вьющиеся волосы, яркие голубые глаза, ямочки на щеках. Как я не видела этого раньше? Как вообще мы жили раньше? Ходили на одни и те же уроки, делали домашние задания, сталкивались иногда на улице – и даже не думали о том, что можем быть вместе.

– Когда ты смотришь на меня, мне кажется, ты заглядываешь прямо мне в душу, – смущается Стёпа. Я гляжу на него поверх большой чашки капучино.

Два быстрых взгляда, взметнувшиеся руки. Наши пальцы смущённо переплетаются. Что происходит со мной? Почему этот такой знакомый и такой незнакомый мальчишка значит для меня всё больше и больше?..

29 декабря 1999 года

В школе отмечали Новый год. Дискотекой. Ребята умудрились добыть где-то пива и быстро опьянели, почти все. Поэтому мы с Натой очень быстро ушли ко мне и устроили свою предновогоднюю дискотеку. А так как у Наты завтра экзамен, то долго наши танцы не продлились. Оли не видно уже несколько дней: она всё время проводит с Диком. 11 января будет какой-то важный конкурс бальных танцев, мы с Наташкой пойдём за неё болеть. Стёпы на дискотеке не было. Странно. У родителей сегодня новогодний вечер на работе, придут они поздно. Наташа только что ушла домой. И я осталась наедине со своими мыслями.

Честно говоря, я немного расстроилась, когда увидела, что Стёпы нет на дискотеке. Даже успела сравнить себя с Элизабет Беннет из «Гордости и предубеждения», ведь она тоже была расстроена, когда мистер Уикхэм не пришёл на бал к мистеру Бингли. Впрочем, я вовремя вспомнила о том, что в моём случае любовных треугольников не наблюдается.

Да, я зачитываюсь Джейн Остин. Её книги завораживают мягким вкрадчивым языком, лёгкой иронией и чувствами, прячущимися за английскими идиомами. Я читаю в оригинале, почти не заглядывая в словарь, и получаю от этого ни с чем не сравнимое удовольствие.

А за окном – зима. Снежный декабрь пушистыми хлопьями застилает дороги, крыши, подоконники… В воздухе носятся запахи Нового года: ароматы хвои, мандаринов и запекаемой в духовке курицы. Знаешь, в детстве я очень любила Новый год. Мы с Димкой мастерили маски и костюмы и устраивали для мамы с папой настоящее представление. Новогодний вечер всегда начинался нашим спектаклем, а заканчивался безудержным весельем и горой подарков. Второго или третьего января мы всегда ходили с папой в карьер – стрелять из всех видов оружия. Это своего рода ритуал, в котором участвовали все члены семьи. Не знаю, повторится ли он в этот раз. Без Димки даже сам Новый год стал каким-то ненужным и грустным. Сегодня 29-е, а у нас до сих пор нет ёлки. Завтра поеду искать…

…Стоило написать, что у нас нет ёлки, как в дверь позвонили. Я думала, что это родители вернулись, и как была, в халате поверх пижамы, пошла открывать. На пороге стоял Стёпа. Замёрзший, но довольный. В руках у него была ёлка.

– Я подумал, ты ещё не успела купить. Бери.

– Спасибо, – только и смогла выдавить из себя я. – Но…

– Никаких «но», Марина. Это мой маленький подарок.

– Спасибо.

– Не за что, – он ласково тронул меня за плечо. – Извини, ты, наверное, собиралась ложиться спать?

Тут до меня дошло, в каком я виде. Я почувствовала, что краснею как помидор. Стёпа быстро попрощался.

Ужас, он увидел меня… такой некрасивой! Непричёсанная, в халате! Что он обо мне подумает?!

1 января 2000 года

С Новым годом, дневничок!

Да, без Димы праздник получился «с кислинкой». И всё же получился. 30 и 31-го родители не работали. Точнее, папа хотел было идти писать какое-то важное решение, но мы с мамой его не отпустили. Вместо этого взяли санки, собрали все ковры и коврики и пошли на залив. Трясти. Было очень весело: мы валялись в снегу и закидали друг друга снежками. Потом готовили новогодний стол, наряжали ёлку, украшали квартиру. Может быть, это неправильно, но я специально делала вид, что всё нормально, что Новый год – лучший в мире праздник и он будет счастливым. Правда, вечером очень хотелось зарыться в подушку и разреветься. Но, когда я собралась это сделать, мне вдруг пришло в голову, что в этом году слёз было слишком много. Может, хватит уже?

Новогоднего веселья добавил и наш президент. Именно 31 декабря он объявил, что уходит в отставку. Родители были в смятении, весь вечер обзванивали коллег, делились мнениями и впечатлениями. Если честно, я плохо понимаю, что это: предновогодний розыгрыш или своеобразный подарок? Очень сложно было развернуть родителей от политических дискуссий к встрече Нового года. А потом мы играли в шарады, я заставила маму с папой собирать игрушки из киндер-сюрпризов, потом мы ходили пускать петарды. Устроили настоящий салют. А часа в три ночи позвонил Димка! Сказал, что у него всё нормально. Успокаивал маму, умолял её не волноваться. Обещал быть осторожным. Спрашивал, как моя учёба. У него другой голос. В нём появились какие-то новые серьёзные нотки. Но – в любом случае – это голос человека, который хочет жить.

А ещё в двенадцать ночи звонил Стёпа. Это было так неожиданно и приятно… Поздравлял. Говорил что-то очень красивое и длинное. Я почти не слышала что: так сильно кружилась голова от восторга.

5 января 2000 года

Вроде бы новогодняя чехарда потихоньку идёт на убыль. Если так усиленно праздновать ещё несколько дней, то я просто лопну. Чувствую себя удавом, который съел слона. Единственное отличие в том, что удав после этого может не шевелиться год. А у меня так не получается.

2-го приходили Оля и Ната. Мы поздравляли друг друга, слушали музыку и в шутку гадали на Олиных картах таро. Впрочем, Оля, похоже, воспринимает это всерьёз. А по-моему, все эти гадания – просто игра. Приятная, немного забавная. А может, дело в том, что я верю в кое-что другое?..

Вчера приходил Стёпа. Он подарил мне шикарную книгу – подарочное издание «Тристана и Изольды». Мой подарок оказался скромнее – небольшая энциклопедия по стрелковому оружию, которую я выбирала вместе с папой. Но Стёпе, похоже, она понравилась. Когда я сказала, что люблю стрелять и немного умею обращаться с оружием, он очень удивился. И даже не сразу поверил. Пришлось показать фотографии, где мы с папой и Димкой целимся в мишени. Вообще, как я поняла, Стёпу многое в нашей семье удивляет. Например, мои дружеские отношения с родителями. Впрочем, это поражает не только его. Ведь у Наташи с родителями тоже нет особой дружбы. Да, они волнуются за дочь, болеют за её успехи, но, похоже, её внутренний мир для них – загадка. Ведь они не знали, что Ната влюблена в Петровского. Не знали, как она с ним познакомилась и что случилось потом. Мне это кажется странным. Может быть, дело в том, что я, как говорит мама, «меряю по себе». Только мне всё равно кажется, что родители и дети должны быть, прежде всего, друзьями. Так проще и тем и другим. Так легче. И, наконец, так умнее. Ведь родители, в отличие от всех остальных, точно никогда не предадут. И потом, это ведь не значит, что нужно во всём с ними соглашаться. Мы часто спорим, иногда ссоримся. Но ведь дружба не заканчивается фразой «разошлись во мнениях». Правда, у мамы и папы очень много работы, и нам с Димой часто приходится едва ли не насильно выдёргивать их из рабочей суеты. Иногда я сержусь на них за то, что со своими делами они проводят куда больше времени, чем с нами. Особенно сильно сердилась, когда погибла Маша. Теперь я понимаю – они хотели как лучше, потому что знали: Диме надо пережить свою беду. Вопрос только в том, что, переживая её, он едва не лишил себя жизни. Это единственная тайна, которую я вряд ли смогу когда-нибудь раскрыть маме и папе. Не хочу, чтобы они винили во всём себя.

Сегодня вечером позвонили из школы – обрадовать меня, что я участвую в областной олимпиаде по русскому языку. Гм. В прошлом году я заняла первое место. Мы должны были ехать на российскую олимпиаду, но у области неожиданно закончились деньги. Поездка не состоялась. В этом году средства обещают выделить. Так что придётся идти на олимпиаду. Ужасно не хочу – к ней ведь надо готовиться. Ну почему никто не может понять, что я такая же, как все, и просто хочу отдохнуть? Поиграть на пианино, почитать, сходить в кино.

6 января 2000 года

День рождения папы. Первый раз празднуем без Димки… Всё как-то не так… Если Новый год можно пережить на всеобщем гребне веселья, то день рождения и сам по себе не предполагает особой радости. По крайней мере, я свой никогда не любила. И папа тоже.

И всё-таки мы старались. Я весело смеялась, щёлкала фотоаппаратом и заставила папу сдуть с торта все его законные свечки… Правда, при этом на скатерти оказался и весь шоколад. Что поделаешь, технические накладки.

7 января 2000 года

Рождество. Тихо-тихо падает снег за окном. Во всех комнатах горят свечи, и в квартире так приятно пахнет разогретым воском, ёлкой, мандаринами, шоколадом… Утром мы ездили в церковь, на службу. Как раз после Нового года открыли старую Покровскую церковь, и вот сегодня мы с родителями наконец там побывали. Удивительное ощущение – так тепло и чисто на душе, как будто её выкупали в святой воде…

…Церковь удивительная. Говорят, после революции её хотели разрушить, но не смогли – все разрушающие инструменты отскакивали от стен, как резиновые. Новая власть решила устроить там планетарий. Даже остановка трамвайная возле церкви до сих пор так называется, хотя планетарий закрыт уже много-много лет. Сейчас церковь как новенькая. Чистая, уютная, и свет в ней падает так, как бывает только в старых церквах, – красивыми косыми снопами. И хочется встать в центре храма на колени, прямо под этот чистый, струящийся из окон мягкими лучами свет, и плакать, и молиться до тех пор, пока душа не перестанет болеть…

9 января 2000 года

Завтра начинается олимпиада по русскому языку. Областная. Идти не хочется, но, увы, надо. По идее я должна сейчас сидеть и повторять правила. Или листать орфографический словарь. Или, на худой конец, читать Шолохова, потому что на зимние каникулы нам было задано прочесть пять его произведений, из которых, к счастью, мне нужно было читать только «Поднятую целину»: остальные я изучила ещё летом.