Текст книги "Туман и дракон. Книга первая"

Маги на досуге

– Эх, друг Арни! – вздохнул стоявший над столом в позе «зю» Ксаверий, распрямившись и сладко потянувшись. – Нельзя же так не любить себя, родимого! Тебе обязательно следует отдохнуть и развеяться, а то я рискую лишиться помощника, – авторитетно заявил он, плюхаясь на венский стул.

Стул жалобно скрипнул. Арни поднял голову от реторт и растерянно моргнул. Вид у него и впрямь был не цветущий; целый рабочий день, проведенный в заваленном магически-научным оборудованием и кучей книг кабинете Монады, практически без перерыва на обед, был большими буквами начертан на лице юного мага: бледно-зеленый цвет кожи, темные круги под глазами, слегка ошалевший взгляд. На внешности Ксаверия труды праведные не сказались – его хитрая физиономия неизменно вызывала лишь одну мысль: «Этому джентльмену не мешает побриться».

– Что ты говоришь, Ксаверий? – рассеянно переспросил Арни.

Монада брезгливо отодвинул на край широченного стола кучу исписанных листков вперемешку с толстыми томами. Колбочки и приборчики негодующе звякнули – Ксаверий едва не снес несколько из них на пол.

– Я говорю, что ты сейчас бросишь все это хозяйство, – он кивнул на книги и колбочки, – и пойдешь со мной в «Веселую бутылку». Там, кстати, будут Ветти и Кэтти… и, может, даже Арианна.

Арни отчаянно покраснел.

– Но, Ксаверий, я хотел почитать новую книгу по симпатической магии! Мне только вчера привезли… а еще журнал по геральдике…

– Нет уж, дружочек! – Ксаверий сдвинул брови. – Единственная магия, которая тебе сейчас нужна – это вино и общество Ветти, Кэтти и Арианны. А может, и другие девочки подтянутся! – Он заговорщически подмигнул смутившемуся Арни.

– Слушай, Ксаверий! Я не хочу ни к каким девочкам! Я хочу поесть и почитать книгу! – всё же попытался тот противостоять искусителю.

– Насчет «поесть» – желание здравое. А вот насчет книг – это дудки. Целый день сидеть, воткнувшись носом в графики временных флуктуации и после этого опять уставиться в книгу – да тебе что, зрение надоело? Давай-давай, поднимайся! Кончай строить из себя доктора Фауста, вспомни, чем для него обернулись лишняя жажда знаний и трудоголизм!

Он чуть не силком выдернул Арни из-за стола, подошел к огромным оленьим рогам-вешалке, снял оттуда клетчатое пальто и принялся напяливать на приятеля.

– А нельзя ли тогда п-п-просто пойти куда-нибудь…. Ну, где п-п-п-отише, поспокойнее? Просто поесть… без этих всех… Ветти, Кэтти. И как ее там… – робко предложил Арни, не делая попыток к сопротивлению – таковые обычно не срабатывали.

Ксаверий покончил с упаковыванием друга, аккуратно застегнув последнюю пуговицу и нахлобучив на Арни шляпу.

– Дорогой мой юный друг! Стеснительный маг – явление неестественное. Поверь старшему товарищу! Пора избавляться от недостатков и начинать жить полной жизнью. К тому же – это по секрету – Арианна к тебе неравнодушна. В общем, доверься мне, и я покажу тебе, что такое настоящий здоровый образ жизни! – торжественно провозгласил Ксаверий и хлопнул Арни по плечу. Арни только тяжело вздохнул, закатив глаза к потолку всем своим видом показывая: «Ну вот, опять мучиться придется»!

Монада набросил на плечи слегка потертый (как и большинство его вещей) пиджачок, иронически оглядел свою персону, отразившуюся в полный рост в старинном овальном зеркале с бронзовыми завитушками и, обняв друга за плечи, поволок к выходу.

Три часа спустя. Ресторан «Веселая бутылка».

В этот пятничный вечер ресторан на Кар-стрит был, как всегда, полон народу. Дуэт музыкантов, состоящий из скрипача и пианиста, наигрывал развеселую музычку сливавшуюся с гулом голосов и смехом. Под высокими сводами в стиле немецкого барокко витал сизый табачный дым, средневековые рыцари и дамы с настенных фресок, казалось, морщились: будь бедняги живыми, а не нарисованными, они наверняка страдали бы головной болью и кашлем. В длинные узкие окна сквозь мглу проникал свет фонарей.

Публика в «Веселой бутылке» собиралась разношерстная – в основном студенты, актеры и актрисы, средней руки адвокаты и медики. Представители так называемого высшего света там в открытую не появлялись (впрочем, поговаривают, несколько раз заходил на огонек некий герцог – инкогнито, разумеется). Простой люд также предпочитал другие заведения: «Бутылка» показалась бы чистильщику обуви или кэбмену дороговатой и претенциозной. Ксаверий частенько выводил сюда Арни, и тот все никак не мог привыкнуть к шумной и развеселой обстановке заведения. Вот и сейчас молодой человек сидел, потупившись, над тарелкой и нехотя ковырял картофельное пюре с говядиной. Арни был голоден, но поведение друга начисто отшибло у него аппетит. Что же такого делал Ксаверий, спросите вы? Да ничего особенного. Просто расслаблялся, как всегда.

Заключалось это в том, что он с веселым видом восседал за столом напротив Арни, а на коленях у милейшего мага вольготно устроилась высокая пышногрудая красотка с черными, как маслины, глазами. Красотке было лет 18 на вид. Бежевое платье с оборками выгодно оттеняло смуглую кожу, в декольте фасона «хорошо-бы-дальше-да некуда» подпрыгивал серебряный медальон. Выражение лица у прелестницы было самое что ни на есть довольное; в руках – бокал шампанского. Это была легендарная Ветти – подающая надежды актриса небольшого лондонского театра, девушка милая, веселая и жизнерадостная, обожающая шампанское и Монаду (его, впрочем, обожали все знакомые женского пола, независимо от возраста). Арни это прямо-таки шокировало. Он не первый раз наблюдал подобные картины, но не мог спокойно смотреть на чересчур сибаритское, не сказать жестче, поведение заслуженного мага. Маг, по мнению Арни, должен вести себя сдержанно, а тискать легкомысленных девиц по ресторанам – занятие для… для… в общем, бог знает для каких субъектов. И вообще, Арнольд чувствовал себя весьма стесненно в такой шумной суматошной атмосфере. Несмотря на юный возраст, ему больше по душе была тишина кабинета, мягкое кресло да интересная книга. Ну, можно к этому добавить ма-аленькую рюмочку хереса. Но безжалостный приятель поставил цель сделать из Арни настоящего мужчину и взял за правило организовывать воспитательные походы в ресторан «Веселая бутылка», где сам наслаждался хорошими напитками, обществом симпатичных и раскованных дам, музыкой и танцами – короче, «культурно отдыхал», а Арни, призванный учиться делать то же самое, откровенно маялся.

Итак, Монада что-то шептал на ушко Ветти, та хихикала. Слева от довольной жизнью парочки размещалась подруга Ветти из того же театра, по имени Кэтти. Подробно рассказывать мы о ней не будем, так как пришлось бы повторяться – любовь к изысканным веселящим напиткам и к Монаде у Кэтти вряд ли была слабее, чем у Ветти. Разница между красотками заключалась лишь в масти: Кэтти обладала бронзового цвета прямыми волосами, бледным личиком и синими очами. Платье веттиной коллеги было изумрудного оттенка, что выгодно подчеркивало оттенок глаз. Сейчас Кэтти с выражением полного отчаяния прикладывалась к своему бокалу, бросая обиженные взгляды на Монаду и Ветти. Монада, слегка в подпитии, сего факта пока не замечал. Арни ненадолго даже забыл стесняться: ему стало интересно, чем кончится мини-драма за столом. Наконец, Монада, прекратив на секунду чирикать с Ветти, повернул свой взор в сторону забытой Кэтти. Лукаво посмотрев на нее, он самым сладким голосом вопросил:

– Кэтти, душа моя, а что это мы такие хмурые сегодня? Ты больше не любишь старину Ксаверия?

Кэтти покраснела, губы ее задрожали:

– Не обращайте на меня внимания, веселитесь – выдавила она, окатив Ветти, обнимавшую Ксаверия за шею, убийственно холодным взглядом. И тут же отвернулась. Ксаверий недоуменно моргнул, потом понимающе округлил глаза:

– О, прекраснейшая Кэтти, звезда моя, – начал он патетическим тоном. – Кэтти встрепенулась и с надеждой взглянула на Ксаверия. – Неужели ты могла хоть на секунду вообразить, что старина Ксаверий о тебе не думает? Я вот как раз хотел предложить тебе более удобное местечко, чем этот жесткий стул, – он подмигнул и жестом указал на свои коленки. Ветти, не обладающая столь ревнивым характером, прыснула. Она явно не очень-то и возражала против идеи Монады. На лице Кэтти отразилось удовлетворение; она не заставила себя долго упрашивать.

– Ну ладно, Ксаверий, – хихикнула девушка. – На первый раз прощаю. – Она тоже вспорхнула на колени к Монаде. Тот даже не крякнул; прочем, Ветти и Кэтти телосложения были достаточно субтильного.

Глаза мага лукаво и довольно поблескивали. Он, явно наслаждаясь моментом, обнял обеих девиц и принялся опять что-то тихонько рассказывать с загадочным видом, а Ветти и Кэтти тут же покатились со смеху: судя по всему, Монада развлекал дам анекдотами – это он умел блестяще. Причем Ксаверий, будто бы невзначай, время от времени касался губами то одной нежной шейки, то другой, что приводило девушек в неприкрытый восторг. Шаловливые руки ласково поглаживали девичьи плечи, иногда слегка соскальзывая куда-то в декольте.

Арни почувствовал, что больше не в состоянии это наблюдать. Что хорошего Ксаверий находит в подобных развлечениях? Что женщины находят в Монаде? Они всегда и всюду слетаются на него, как пчелы на варенье.

Однако последней каплей стало появление некоей Арианны – певицы. Эта белокурая пышная мисс с томным взором и кошачьими манерами появилась словно из-под земли.

– О, Ксаверий! Ты снова привел своего друга, как замечательно, – с псевдофранцузским прононсом пропела она, поправляя цветы на крошечной модной шляпке. – Добрый вечер, сэр! Как ваша медицинская практика? – обратилась она к Арнольду, кокетливо хлопая длинными ресницами. Дело в том, что Монада в свое время представил их с Арни как врачей, специалистов по тропическим болезням – не говорить же, в самом деле, что они маги! Арианна сразу же проявила неподдельный интерес к молодому, ясноглазому, застенчивому юноше.

– Зд… здравствуйте, – заикаясь, пролепетал Арни. Он и так дико смущался при разговоре с дамами, а с такими, как Арианна, вдвойне. Тем более что в последнее время зеленые глаза, золотистые локоны и вообще различные части тела мисс Арианны – весьма привлекательные, что греха таить – стали ни с того ни с сего все чаще мелькать во снах молодого человека. Его это пугало и удручало. А уж созерцание всего этого во плоти требовало напряжения всех душевных сил Арнольда.

– Вы… извините, мне пора! Отдыхайте, желаю приятного вечера! – Арнольд, поняв, что не может оставаться здесь ни секунды более, схватил шляпу и пальто и ринулся к выходу. Очередной воспитательный сеанс Монады не удался.

Неожиданное предложение

– Но, Генри, неужели ты и впрямь готов поставить мою пьесу? – вопрошал Стокер в полной растерянности.

Как говорится, счастье приходит слишком поздно. Не успел ирландец выкарабкаться из сетей ужаса, в который его повергла кровожадно-оккультная неразбериха вокруг имени «Дракула», не успел толком оплакать гибель в огне своего любимого детища, как Генри Ирвинг с видом таинственного благодетеля, заговорщицки подмигивая, пригласил его к себе домой. И там – запросто, по-дружески – оглушил известием, что наконец-то прочёл его пьесу. Те самые двадцать листов, в которые Стокер где-то с полгода назад перелил свой сюжет, решив, что успешный спектакль проложит путь роману. И о которых успел забыть, приписав долгое молчание Ирвинга своему неуспеху на драматургическом поприще.

– Ты что, мне не веришь? – с укором воскликнул Генри. – Да, да, в сотый раз повторяю: пьеса расчудесная! Чистая юная дева и старый огненноглазый монстр в плаще! Зрители «Лицеума» кресла поломают от восторга. Классический сюжет. Дружище, я тебя недооценивал!

Тёмные глаза Генри Ирвинга выжидающе уставились на Стокера. Тот только пожал плечами.

– Та-ак. Отсутствие «да» означает «нет», я правильно тебя понял? Ты мне отказываешь? – прищурился Ирвинг. – Хорошо. Не буду тебя больше уговаривать.

Кресло скрипнуло, когда он поднялся, выражая всем видом намерение проводить гостя. Стокер почувствовал, что все у него внутри оборвалось. Он взметнулся на ноги.

– Генри, пожалуйста, подожди! Я не говорил «нет», просто…

– Что – «просто»? – грубовато переспросил Ирвинг.

– Я… не могу тебе рассказать всего… просто… из-за этой пьесы у меня могут быть большие неприятности.

– Что такое, дружище?

– Есть люди, которым… которым не очень нравится роман… и они высказали мне это в грубой форме. В весьма грубой.

– Α-a, особо злобные критики, что ли? – протянул Ирвинг, вновь устраиваясь в кресле.

– Ну… можно и так сказать, – вздохнул Стокер, всё ещё стоя навытяжку, как провинившийся школьник перед учителем. Он совершенно отчаялся объяснить причину, по которой никак нельзя ставить пьесу на основе романа о Дракуле. Ну, не рассказывать же, в самом деле, что его грозились убить вампир и бешеный усатый иностранец! Однако если отказать, то Генри – замечательный, неповторимый Генри – скорее всего, обидится навсегда. А ничего более ужасного, чем разрыв отношений с Генри Ирвингом, Брем и помыслить не мог.

Большие черные швейцарские часы тикали на стене ирвинговского кабинета. Молчание делало их особенно громкими.

– Брем, успокойся, – мягко сказал Ирвинг. – Не стоит быть таким чувствительным, мой бедный друг. Не думаю, что тебе следует бояться критиков: пусть себе надрываются, нам-то что с того? Не повесят же они тебя, в самом деле!

«О, эти-то как раз могут», – с тоской подумал Стокер.

– Поверь мне, пьеса о вампире Дракуле будет иметь успех. Для начала мы можем обкатать ее на наших – устроить небольшой показ для сотрудников театра. Ну, разумеется, для их друзей и родственников. Заодно решим вопрос с оформлением авторского права. Брем, не будь таким трусом!

На самом деле, Стокер не трусил. По крайней мере, в данный момент страх вытесняли совсем иные переживания. Что и говорить, идея заманчивая! Пусть роман погиб, но внутри, в сердце автора, он жив, и было бы нелепо это отрицать. Более того, происшествие в подземелье, когда он на своей шкуре узнал, что испытывает жертва вампира, могло добавить теме вампиризма в его отображении новые краски. А эти двое, служившие для него источником смертельного ужаса – право же, руки чешутся вставить их в пьесу. Сколько нового материала! Сколько колоритных черт можно позаимствовать для его Дракулы – и у вампира, и у профессора Принчипеску…

Да, опасно. Но как маняще!

– Хорошо, Генри… если только… сделать показ для театральных…

Генри вновь вскочил на ноги; его длинная худая фигура распрямилась резко, как складная трость.

– Вот и прекрасно! – громко заявил он, хлопнув Стокера по плечу. – Друг мой, во-он в том шкафчике, – он указал на изящный шкаф с застекленными дверцами в углу кабинета, – превосходнейший ямайский ром! Полагаю, мы можем выпить за успех нашего проекта!

Оба приятеля, придвинув кресла, расположились возле стола, где красовалась пузатая бутылка и пара рюмок. Тощие коленки Генри торчали над низеньким столом.

– За успех! – провозгласил Ирвинг, торжественно подняв рюмку с коричневой жидкостью.

После второй порции рома умиротворенный и расслабившийся Стокер подумал: «А ведь и правда, хорошая идея: сделать показ только для своих. «Вампир Дракула»… нет, просто "Вампир"! Тогда эти двое никак не узнают…» Он вздохнул и с улыбкой посмотрел на Генри. Тот, сверкая взглядом из-под кустистых бровей, увлеченно рассказывал байки из театральной жизни, однако Стокер слушал вполуха, продолжая успокаивать себя и твердить: «Не узнают они. Не узнают».

Мысли сделались тягучими, густыми и приятными, как горячий шоколад. «Все обойдется», – окончательно решил Стокер и потянулся к вновь наполненной заботливым Генри рюмочке.

Воспоминания, воспоминания…

Когда граф, сам не ведая как, добрался до аббатства Карфакс, Цепеш встретил его на пороге, с раздражением грызя зелёное яблоко.

– О, наконец-то, – сказал он. – Я чуть было не отправился вас разыскивать. Ну и где вас черти носят среди бела дня?

У вампира не хватило сил отвечать на эти новые колкости. Он просто прошёл мимо господаря валашского. Однако лечь спать – последнее, чего ему сейчас хотелось бы, а потому он сел за стол и с тяжким вздохом подпер подбородок рукой.

Цепеш снова возник перед ним:

– Так что же стряслось? Рассказывайте.

Новый, ещё более тяжкий вздох был ему ответом.

Недогрызенное яблоко упало на пол. Цепеш наклонился к графу, заглянул ему в лицо и сказал совсем иным тоном – тёплым и сочувственным:

– На вас лица нет. Что, всё так плохо?

– Всё – так – плохо, – произнёс граф, удивляясь загробности своего голоса. Прежде ему специально приходилось добиваться такого эффекта, а теперь получилось само. Только его это ничуть не обрадовало.

Цепеш покачал головой и исчез из поля зрения. Граф продолжал сидеть, облокотясь на стол и предаваясь смутным думам, от которых его оторвало раздавшееся сбоку бульканье. Прямо к нему по столу прилетела кружка, откуда разило спиртным духом.

– Пейте.

Вампир отодвинул кружку:

– Не могу.

– Надо. – Цепеш снова придвинул кружку, теперь настойчивее. – Полегчает.

– Да говорю же, не могу! Я никогда не пью вина.

– Так что ж с вами делать? – Судя по звукам, князь сам глотнул средства от тоски. – Вот беда! Сам на себя не похож… Чем же вам помочь?

Если бы граф знал, непременно сказал бы сейчас Цепешу Потому что это был какой-то новый, удивительный Цепеш. Такого Цепеша граф ещё не видел. Неужели всё так просто, и человеку достаточно всего лишь перестать быть вечно издевающейся сволочью, чтобы все вокруг прониклись к нему доверием? Вампир не забыл прежнего Цепеша. Но, против воли, начинал проникаться.

Новый Цепеш присел возле него. Положил руку на плечо. Заглянул в лицо каре-зелёными глазами, внимательными и растроганными:

– Ну, чем вас утешить, а? Скажите же, не молчите! Ну хотите… хотите, я вас испугаюсь?

– Что?!

– То есть, я не уверен, что получится. Но я постараюсь. Хотите? Только скажите!

Граф не в состоянии был больше терпеть. Слёзы обжигали глаза, слова рвались бурным бессвязным потоком:

– Я побывал в лечебнице… Сьюарда… Там один австриец… врач… заставил вспомнить… как с этим жить? Невыносимо…

– Австрийский лекарь наболтал вам каких-то сказок? Наплюйте! Кто им верит?

– Нет, он ничего мне не говорил, я сам вспомнил! Сам! Зеркала… моё имя… о, теперь я всё понимаю!

И, сперва также отрывочно, но постепенно всё более связно, Дракула изложил Цепешу последовательность событий, увязывающую в единое целое и рассказ Стокера, и его собственные воспоминания, уклониться от которых больше было нельзя.

Шёл уже седьмой год с тех пор, как Ласло Эстерхази уединился в своём карпатском замке и всецело посвятил себя оккультным опытам. В первое время беспокоили его и родичи, которым не нравились его неподходящие для дворянина занятия и сопутствующая им тёмная слава; и сильные мира сего, которые совсем недавно пользовались его услугами и просили новых. Однако постепенно и те, и другие вынуждены были смириться с его нежеланием поддерживать старые связи. Это его вполне устраивало. Единственными, с кем он продолжал по необходимости видеться, были жители принадлежащей ему деревни, которые поставляли еду и вино для его стола. А он, заботясь об их и, следовательно, собственном благосостоянии, наколдовывал необходимую для хороших урожаев погоду, давал лекарства от свирепствовавших в округе болезней. Он понимал, что это не вызывает благодарности, а напротив, усиливает страх перед ним; видел, что его пилюли и отвары они многократно крестят, прежде чем проглотить; слышал однажды произнесённое у себя за спиной шипящим шёпотом «дракула» – это невенгерское, заимствованное от румын словцо означало что-то вроде «сын дьявола». Но что ему за дело до всего этого? Между их неоформленным младенческим сознанием и его изощрённым магией умом зияла пропасть, которую он не имел ни малейшего желания заполнять. Для этого он был слишком аристократ – отпрыск гордых Эстерхази.

Лишь одна, зато великая задача стояла перед ним: наладить прямое сообщение с иным или, как именуют его истинные адепты, Тонким миром. Чтобы люди, оснащённые новейшими магическими техниками, смогли, не умирая и не теряя сознание, проникнуть туда и своими глазами увидеть красоты и ужасы, столь пристально описываемые жрецами всех религий. Чтобы его обитатели – боги и ангелы, бесы и страшилища – заглядывали на ужин, делясь рассказами о том, как там у них всё устроено… Демонов и двойников Ласло научился визуализировать давно, однако знал, что это всего лишь овеществлённые проекции сознания. На подобном жульничании основана львиная доля славы магии как таковой. Так или иначе, он это перерос. Его занимали зеркала, издавна считавшиеся вратами в потустороннее. Количество магических приёмов, которые он применил к этим стёклам, покрытым с одной стороны сплавом ртути, всё росло и росло, а результата всё не было и не было. Другой на его месте отступил бы, однако Ласло Эстерхази, в придачу к врождённым талантам и необыкновенно обширным знаниям в области магии, обладал редкостным упорством – которое было вознаграждено. На седьмом году опытов его старания, казалось, приблизили его к результату. Если зеркала, в которые он до этого швырял слова магических формул, в лучшем случае трескались под напором рвущейся изнутри силы, то с новым – самым красивым, прозрачно-чистым, в бронзовой раме – начало происходить что-то новенькое. Стекло не трескалось, зато, стоило отвернуться, колебалось, точно густой дым или вода в пруду.

И вот как-то раз, спустившись в подвал после недельного отсутствия (выбирался из замка за необходимыми компонентами волшебных зелий), Эстерхази обнаружил перед зеркалом небольшой желтоватый предмет. Это оказался фрагмент нижней челюсти с самыми странными на свете зубами, не похожими ни на человеческие, ни на зубы хищного зверя. А когда маг отвернулся и пошёл к выходу, едва ощутимое дуновение донесло длинную фразу, из которой он уловил лишь что-то похожее на «sanguis».

– In nomine patris et filii et spiritus sanguinis, – вслух пошутил Ласло Эстерхази и замер: хотя ребяческий страх перед богохульством давно не был ему свойствен, глухо и невыносимо торжественно прозвучали в подземной лаборатории эти слова.

Итак, он остановился. Вновь повернулся к зеркалу. Не увидел там ничего, кроме собственного отражения, не слишком ясного при свете факелов на стенах. Тем не менее что-то в зеркале приковало его внимание и заставило двинуться навстречу ему. С каждым шагом отражение делалось всё яснее и яснее – и отчего-то навевало всё бо́льшую тревогу и удивление… Но отчего? Что могло удивить его в собственном облике? Так и не найдя ответа, Эстерхази перевёл взгляд выше собственной головы в зеркале, на окружающий её фон – и покрылся холодным потом. Вместо освещенных факелами низких подвальных сводов в зеркале тянулись ввысь колонны, волнисто озаряемые непривычным для нашего бренного мира зеленоватым мерцанием. И не только это заставило вспотеть… Был ещё полный невыносимой ясности миг, когда, разглядывая эти колонны, маг почувствовал на себе чей-то взгляд.

Его рассматривал – он сам… Нет, не он! Тот, из зеркала!

Всего лишь миг – до того, как их глаза встретились. А дальше разум охватило железными клещами понимание, что им двоим не под силу оставаться в этом мире.

Железные клещи стиснулись, вырвали Ласло из собственного тела. «Значит, вот она какая, смерть», – успел подумать он.

По всей видимости, великий маг Ласло Эстерхази пришёл в себя уже по ту сторону зеркального стекла. Но об этом ничего не узнал выходец из Тонкого мира, которому предстояло отныне носить это славное и страшное имя – Дракула.

– Вот так, – закончил граф печально. – Вы были правы. У меня никогда не было дома. Заботливая мать не качала мою колыбель. Да и колыбели-то не было, так же, как матери и отца. Я пришел из ниоткуда, по воле амбициозного колдуна. Я провел века, питаясь лишь ужасом и ненавистью. Одинокий, не знающий ни любви, ни дружбы. Исчезни я – кто оплачет вампира Дракулу? Все только вздохнут с облегчением. Вы, люди, не понимаете, как много вам дано. У вас бывают семьи, друзья… те, кто всегда поддержит; кто, если надо, жизнью пожертвует ради вас! Причем бескорыстно и по собственной воле. А как, должно быть, прекрасно жить и развиваться в родном доме, под защитой родителей… в невинности, радости и безмятежности… засыпать в мягкой постели, под материнскую колыбельную. Те, кого я сделал носферату, по крайней мере, когда-то наслаждались семейным счастьем. Я же – ни разу. Я… завидую роду людскому, дорогой князь. Как же я ему завидую…

Вампир понурил голову. Казалось, он вот-вот разрыдается. В комнате воцарилась гнетущая тишина. Даже жирный паук, замерший в углу, выглядел удрученным и расстроенным исповедью. Пара крыс, догрызавших под сломанным стулом остатки яблока, бросили свое занятие и таращились на графа. Похоже, по их мордочкам катились слезы.

Влад Цепеш молчал, сжав обеими руками пустую кружку и смотрел тяжелым взглядом куда-то в угол.

– Семья, говорите…радость и безмятежность… – он недобро усмехнулся. – А вот представьте себе, как этакого безмятежного дитятю сажают с младшим братишкой в повозку и везут ко двору турецкого султана, врага и поработителя! Одних, без отца и матери, только со слугами. Младший мальчонка ревёт, просится к матушке – нет, нельзя к матушке. Возврата домой уже нет. Парнишки теперь заложники; родной отец их собственными руками отправил прямо в логово врагов, в знак своей покорности. А что делать – это политика, господа! Османы потребовали гарантий верности – сила на их стороне. Много лет придется княжеским детям провести на чужбине. Подчиняться, терпеть унижения. Что такое ребенок– безответное существо… ему любой может причинить боль, обидеть, оскорбить. И сдачи не дашь… маленький, слабый человечек ничего не сделает взрослому верзиле. И вот дитя подчиняется силе, глотает обиды… день за днем, год за годом. Пока не вырастет. Хотя и тогда ему приходится улыбаться тем, кого он ненавидит. Даже чаще, чем раньше. И, живя среди врагов, он постоянно мечтает о том, чтобы стать сильнее их. Стать свободным от них. Самая сладкая мечта…

Голос Влада дрожал от сдерживаемого гнева – слишком яркими были воспоминания. Он жалел, что слова не могут в должной мере передать всего пережитого. Надо же, вампир страдает, что у него не было детства! А он, Влад, предпочел бы забыть навеки про собственное… хотя нет, до того момента, как их с братом Раду увезли в Эдирне, столицу оттоманской империи, все было просто чудесно. Вот он, пятилетний, бежит к отцу: отец смеется, ловит его, подкидывает вверх, к солнышку. Влад визжит, хохочет от счастья. Шпили сигишоарских башен весело блестят.

Вот Влад пускает в ручье кораблик из коры. Игрушечное суденышко несется по волнам, а мальчик представляет, что это огромный боевой корабль. Раду, младший братишка, переворачивает игрушку прутиком, Влад кричит на него, но увидев слезы на пухлых щечках, смягчается: Раду ведь совсем крохотный несмышленыш. Они вместе идут за материалом для нового корабля. Влад чувствует себя таким взрослым, ответственным, бережно, но твердо держа маленькую ладошку.

А вот совсем другие картинки. Влад повторяет за надутым, как павлин, учителем глаголы: здесь, при дворе султана, приходится как следует изучать турецкий – куда деваться… Подросток ошибается, и жирный бородатый Ахмет-ага обзывает его «глупым». Влад сердится, повышает голос на надоевшего хуже горькой редьки турка. В ответ короткопалая рука, унизанная разноцветными перстнями, обжигает щеку. Боль – ничто по сравнению с унижением, и Влад плачет потом в одиночестве весь вечер. Никто не видит этих злых слез. Никто не видит, как он кромсает ножом шелковую подушку, с наслаждением представляя, что это вовсе не подушка, а толстое пузо Ахмет-аги.

Еще несколько лет спустя: Раду прибегает к нему, весь зареванный; руки дрожат, лицо горит. На вопрос брата, что с ним случилось, отвечает такое… юный Влад в бешенстве сжимает кулаки, с огромным трудом удерживаясь от того, чтобы не пойти сейчас же и не задушить принца Мехмеда за ту чудовищную вещь, которую чертов развратник сделал с Раду.

Да, Влад всегда понимал, что отец вынужден был отдать их, что у него не было другого выхода. Несомненно, такая жертва причиняла боль и ему самому. Но обида все же много лет подтачивала сердце: ведь не старшего сына, Мирчу выбрал батюшка в заложники. Еще бы – Мирча наследник по праву старшинства! Хотя Влад всегда любил брата, и вряд ли был бы действительно рад, окажись тот тогда на его месте. Да и отца любил. Несмотря ни на что.

Много, много воспоминаний кружат в голове Влада Басараба. Часть из них он бы с удовольствием выбросил, вытравил – но это невозможно.

Глупый вампир! В колыбельку ему захотелось! Как можно завидовать слабости, зависимости, незащищенности! Уж чему-чему, а этому-то…

– Это чрезвычайно печальная история. Я очень сожалею, что вам пришлось такое пережить. Однако… в вашем человеческом мире все же есть вещи, за которые не жаль заплатить самую высокую цену, – прервал владовы признания голос графа. – И мне они, увы, недоступны.

Влад покачал головой и плеснул себе в кружку виски.

– Да, конечно, бедняга граф, – в зазвеневшем внезапно голосе тоска мешалась с сарказмом, – вы никогда не знали братской поддержки. Вам не изведать, каково это, когда любимый младший братишка, ставший главной наложницей злейшего врага страны, идёт на вас войной. Впечатления, скажу я вам, незабываемые!

И он опорожнил кружку, будто там была вода, даже не взглянув на блюдо, где ещё оставалось одно яблоко, правда, кривобокое и червивое. Похоже, закуска – последнее, чего сейчас жаждала растревоженная душа валашского князя.

– Что за гадость пьют эти англичане, – проворчал он, обтирая усы. – Сюда бы жбан нашей доброй цуйки… Да, так на чём я остановился?

– На том, что ваш брат, ставший налож…

– Не сметь! – От удара кулаком по столу подпрыгнула и зазвенела посуда. – Да как у вас язык повернулся?

– Вы же сами!..

– Так то я!

И снова забулькало виски, переходя из бутылки в кружку.

Граф, несмотря на всю грусть по поводу своего нечеловеческого происхождения, забеспокоился. В силу физиологии он никогда не пробовал алкоголя, за исключением того, что плескался порой в крови жертв и рождал лёгкое головокружение; но для вампира не было секретом то, что люди, много выпив без закуски, начинают вести себя очень своеобразно. Учитывая обычный, так сказать, повседневный уровень своеобразия господаря Влада, это могло плохо кончиться.

– Слушайте, князь, а из съестного у вас ничего не осталось? Сыр, мясо, колбаса? – с отвращением перечислял вампир ненавистные продукты. Но его самопожертвование пропало втуне: Цепеш был не настолько пьян, чтобы поддаться на этот простой маневр.