Текст книги "Огонь под пеплом"

Вечер начался с прогулки по парку в открытых экипажах: Наполеон с Марией-Луизой ехали в элегантной коляске, запряженной шестью булаными лошадьми, а остальные – в шестиместной «корзинке». Молчание нарушалось лишь вздохами дам, не имевших шляп, чтобы защитить себя от солнца и пыли. У каждого поворота дорожек стояли люди: они бросали в коляску императора свои прошения, и, когда экипажи вернулись к крыльцу, вся передняя банкетка покрылась ворохом бумаг, которые дежурный камергер передал для разбора особому секретарю.

Обед был уже сервирован. К удивлению Потоцкой, герцогиня де Монтебелло и фрейлина прошли в гостиную по соседству со столовой, где для придворных был накрыт стол на тридцать персон; там распоряжался гофмаршал Дюрок. За столом императора, таким образом, оказались всего пять человек; по обе стороны от Наполеона, сидевшего напротив жены, стояли пустые стулья, а за его спиной – паж с салфеткой на руке. Было еще совсем светло, однако во всех канделябрах горели свечи. Разговор за обедом вели только император с министром, не успевшие утром обсудить кое-какие дела; остальные занимали свой рот едой, чтобы не остаться голодными: лакеи с блюдами вихрем носились вокруг стола, и Мария-Луиза была явно недовольна такой быстротой. Услышав от камергера, что в саду ждет вице-король Италии, Наполеон вскочил, не дав жене доесть мороженое.

В распахнутые окна гостиной просматривалась главная аллея, по которой большими шагами расхаживал Евгений Богарне; вот он пошел навстречу императору… Слов было не разобрать, хотя звуки голосов долетали в комнату; Наполеон говорил сердитым тоном и жестикулировал как настоящий корсиканец, пасынок пытался его успокоить… Монталиве нарочно задавал дамам ничего не значащие вопросы, чтобы не казалось, будто они подслушивают.

Вернулся император – суровый, но спокойный; сказал министру, что завтра, в пять утра, поедет в Малый Трианон – смотреть, как продвигается ремонт. Мария-Луиза, доселе хранившая молчание, тотчас начала упрашивать взять ее с собой: она будет готова вовремя, ему не придется ее ждать, ну пожалуйста, доктор говорит, что ей нужно много двигаться, ну Попо! Она дотронулась до его плеча; он тотчас снял ее руку и погрозил ей пальцем. Оставив жену с дамами, Наполеон отвел Потоцкую к окну, чтобы расспросить о новостях из Польши: верно ли, будто император Александр грозит конфисковать имущество поляков, которые не живут в своих имениях? Анна в самом деле получила утром письмо от свекра: да, ей пора возвращаться домой.

– Не тревожьтесь, – сказал Наполеон с улыбкой, заставлявшей таять нежные сердца, – забавляйтесь, развлекайтесь – еще не время укладывать вещи.

Еще не время? Он намекает на войну? Потоцкая испытующе смотрела на императора, ища подтверждение своей догадке, и он это понял.

– Что вам привезти из Индии? – спросил он шутливым тоном.

– Из Москвы или из Петербурга? – уточнила Анна.

– Возможно, мы будем проходить и там, но мне кажется, что вы предпочли бы что-нибудь более экзотическое. У пирамид мы уже побывали, теперь неплохо было бы взглянуть, что поделывают наши заморские соперники.

Графиня поняла, что он не намерен говорить с ней всерьез.

День завершился спектаклем: выписанный из Парижа Тальма блистал в роли Гектора в пьесе Люса де Лансиваля – единственного современного поэта, которого Наполеон ставил в один ряд с Корнелем, Расином и Вольтером. Театральный зал в Сен-Клу был невелик, билет в партер или на балкон можно было раздобыть только ценою тысячи интриг, ложи распределял сам император. Билет Потоцкой открыл ей двери в ложу иностранных послов по соседству с императорской, поэтому ей посчастливилось увидеть двойной спектакль. В профиль Наполеон и Тальма были невероятно похожи – точно родные братья. Губы императора шевелились, повторяя стихи, выражение его лица менялось, он был словно отражением актера – хотя нет, он сам был Гектором, только без красной туники и шлема с гребнем! Мария-Луиза неподвижно сидела в своем кресле с подлокотниками в виде золоченых орлов и чаще бродила взглядом по залу, разглядывая публику, чем устремляла его на сцену, только бурные аплодисменты супруга побуждали ее проявить интерес к пьесе. В одиннадцать занавес опустился; их величества удалились к себе.

На следующий же день к графине Потоцкой ломились толпы визитеров, прежде и не подозревавших о ее существовании. Ей предлагали приобрести чудесный особняк в Париже: вы ведь остаетесь насовсем? Некоторые придворные дамы советовали «не отвергать неслыханной милости»; эти намеки заставили Анну вспыхнуть от гнева и стыда – стыда за женщин, не уважающих самих себя. Наконец, к ней явился вице-курфюрст Империи Талейран, предмет обожания тётушки Тышкевич, который до сих пор лишь посылал свои карточки к привратнику. Теперь ему требовались малейшие подробности о вчерашнем ужине: что она видела, что слышала… Потоцкая ограничилась тем, что он мог узнать и так. Наговорив кучу лестных слов о Польше и поляках, Талейран ушел, пригласив графиню навестить его как-нибудь с утра и осмотреть его библиотеку.

* * *

Вот еще напасть! Бернадот, «сержант Красивые ноги» – наследный принц Швеции? Какая чушь! Однако граф Вреде совершенно очарован нашим гасконцем! Он категорически против кандидатуры датского короля Фредерика VI. Помимо того, что шведы питают застарелую ненависть к датчанам, датский король имеет весьма невыгодную наружность и не имеет наследника: из его детей выжили только две дочери, и его супруге уже сорок шесть; его отец был душевнобольным. А брат покойного кронпринца – бездарность. Если бы решать предоставили графу Вреде, он, несомненно, возвел бы на престол юного Густава, но при нынешнем положении дел в стране это чревато гражданской войной. «Пусть Наполеон даст нам короля, и Швеция будет спасена!» Наполеон обещал подумать и отпустил посла, старательно скрыв от него, что он в полнейшем недоумении.

А тут еще доставили депешу от Огюста Дезожье (бездарного брата известного куплетиста, прежде бывшего консулом в Дании, а ныне отправленного послом в Стокгольм): к нему явился адъютант короля Шарль де Сюрмен (из французских эмигрантов), чтобы сообщить, что Карл XIII больше склоняется в пользу принца Кристиана-Фредерика. Старику хотелось бы усыновить молодого красавца, который уже женат и сам имеет сына, к тому же, как и Карл, происходит из голштинского дома. Принц Кристиан – потенциальный наследник датского престола; если он прежде станет шведским королем и лишь затем получит власть над Данией и Норвегией (причем без всякого кровопролития!), Швеция вновь крепко встанет обеими ногами на берегах Зунда. Да и в «Журналь де л’Ампир» была политическая статья о том, что для Европы лучше, если на севере появится одна великая морская держава вместо двух второстепенных, к тому же ссорящихся друг с другом. Что же касается избрания кронпринцем князя де Понтекорво, то это совершенно безумный проект, другое дело – вице-король Италии. В любом случае Карл XIII поступит так, как будет угодно императору французов.

Эти газеты совсем от рук отбились! Главного редактора долой! Если все три северные короны соединятся на одной голове, император Александр усмотрит в этом прямую угрозу; еще не хватало приплести сюда Францию. Наполеон решил отозвать Дезожье и приказал барону д’Алькье готовиться выехать в Стокгольм, чтобы разведать насчет возможного регента при сыне Густава Адольфа: Гортензия и Полина говорили о нём с интересом. С другой стороны, француз на шведском троне – заманчиво, хотя и непременно осложнит отношения с Россией. Но почему бы нет? Только не Бернадот, конечно. Король, чья фамилия не Бонапарт? Значит, каждый солдат носит в ранце не только маршальский жезл, но и скипетр? Можно себе представить, что тогда начнется! Они сами упомянули об Эжене – да, это было бы чудесно! Наполеон отправил к пасынку Дюрока, потом вызвал его в Сен-Клу, но Эжен упорно отказывался от этой чести: он доволен своей судьбой; он оказал кое-какие услуги Франции и Италии и может рассчитывать на уважение в этих странах, но ничего не сделал для Швеции, к тому же он совершенно не расположен переменять веру, и его жена тоже не согласится на это – ни для себя самой, ни для детей. Кстати, королева Фредерика, жена Густава Адольфа, – родная сестра его тещи, королевы Баварии; Эжен не может посягнуть на наследство ее сына… В итоге Наполеон велел Шампаньи глубокомысленно молчать на все расспросы, а генералу Вреде сказал, что примет любой результат свободного волеизъявления шведского народа. Когда к нему явился Бернадот, император не стал ни отговаривать его, ни поощрять: пусть всё идет своим чередом, будь что будет. В Риксдаге его прокатят на вороных, наш гасконец получит отличный щелчок по своему длинному носу и ничего не сможет этому противопоставить. Поделом ему! Он горазд только на речи, а не на дела. Поехать добывать себе трон? Он не посмеет.

* * *

Послали за доктором: барон стал белый как полотно, его губы дрожали, взгляд помутился. Дождавшись прихода эскулапа и вверив больного его попечению, граф Вреде тихонько выскользнул на улицу. Он убеждал себя, что поступил правильно, рассказав шведскому посланнику о поступке лейтенанта Мёрнера, – разве мог он ожидать такой реакции? Еще не хватало, чтобы Лагербильке разбил паралич… Ничего, человек он молодой, доктор пустит ему кровь, и всё будет хорошо.

Придя в себя, Густав Лагербильке выслал всех, пожелав остаться один. Ему надо было подумать. Боже мой, Боже мой! Какой-то офицеришка, возомнив себя дипломатом, приглашает французского маршала занять шведский трон! И Вреде уверяет, что эта дурная шутка уже дошла до императора, который может отнестись к ней вполне серьезно! Француз наследует корону Вазы! Швеция становится вассалом Франции, ей навязывают разрыв с Англией, пущенная на дно торговля увлекает за собой всю экономику… И это произойдет потому, что он, Лагербильке, был настолько слеп, что позволил интриганам провести у себя под носом чудовищную махинацию! Но может быть, всё образуется, над мыслью об избрании кронпринцем француза в Стокгольме только посмеются – хотя смеяться будут и над шведским посланником, который ловил в Париже ворон. Что делать? Нужно непременно выяснить намерения императора. Завтра воскресенье, первое июля, вечером будет бал у австрийского посланника в честь императорской четы – вот прекрасный случай поговорить с Шампаньи и объясниться!

22

Небо капризничало, часто проливаясь дождем, но князь фон Шварценберг настаивал на том, чтобы праздник проходил в саду: он разослал полторы тысячи приглашений, а в Париже принято являться на праздники и незваными; в особняке не нашлось бы достаточно большой залы, чтобы вместить всех гостей, и вообще заставлять императора с императрицей продираться сквозь толпу, обрекать их на толкотню, духоту и давку – это моветон. К тому же в саду предполагалось возвести декорации нескольких замков, в которых Мария-Луиза проводила детство; танцовщики из Оперы разучивали австрийские и венгерские народные пляски.

Архитектор соорудил павильон, покрывавший бассейн, клумбы и аллеи, в который вела изящная галерея от самого дома; доски потолка покрыли просмоленной тканью и сверху еще слоем вощеного полотна, чтобы даже ливень не помешал веселью, а изнутри обили розовым атласом и серебристым газом. Всё было легким и воздушным: шелковые и муслиновые занавеси на окнах, фестончики, гирлянды искусственных цветов. Чтобы помещение казалось еще больше, на стенах повесили зеркала, в которых отражались бра, жирандоли и семьдесят три бронзовых люстры на сорок свечей каждая, не считая огромной центральной. Для императорской четы предусмотрели особый вход, чтобы их величества сразу могли взойти на помост в правой части зала, где поставили два трона из алого бархата. Французских и австрийских орлов на стенах нарисовали спиртовыми красками (они быстрее сохнут), паркетный пол, настеленный на опоры, тщательно натерли воском.

Всё ли готово? Закуски, прохладительные; лакеи на своих местах; музыканты, артисты; стража… Среди гостей будут несколько переодетых полицейских агентов для обеспечения безопасности… Обходя в последний раз бальную залу, управляющий, подумав, потушил все свечи, находившиеся слишком близко от оконных занавесей.

Графиня Тышкевич отказалась сопровождать племянницу на бал, где будет император, зато Анна Потоцкая собиралась на праздник с большой радостью. В последние дни она сильно скучала по Вене, по милой гостиной князя де Линя, наполненной живым разговором и смехом. Все тетушкины знакомые жили в Сен-Жерменском предместье, то есть состояли в оппозиции. В их беседах было много вздохов и колкостей, но ни остроумия, ни веселья. Единственным приятным исключением был дом виконтессы де Лаваль, где собиралась молодежь всех партий, поскольку политика была под запретом. Виконтесса гордилась своей честной бедностью, никогда не сожалела об утраченном и не возмущалась обогащением других: пусть золото утешит их от того, что они не Монморанси! Вся ее челядь состояла из лакея и негритянки, подававшей чай. А у графини Тышкевич каждую неделю собирался кружок из «бывших», поляков и прочих иностранцев. Они рассаживались за столами с зеленым сукном и принимались за игру. Бледные, напряженные лица игроков, уныло-неподвижные лица банкометов, подозрительные взгляды, устремленные на их ловкие руки – в этом было что-то сатанинское и унизительное, самый воздух пропитался жаждой наживы. Ставки были непомерно высоки, здесь выигрывали и проигрывали огромные суммы, судьба целой семьи могла решиться за одну ночь! Что в этом хорошего? Император поступает совершенно верно, запрещая азартные игры! Однажды Анна спросила у тетушки, кто та вульгарно одетая дама с фигурой жандарма, которая с яростью мечет золото на стол, говорит громко и грубо, смеется во всё горло. Как, разве можно так отзываться о герцогине де Люинь? Да, она большая оригиналка, но ее благородство, твердость характера и постоянство убеждений вызывают всеобщее восхищение. Потоцкая вспомнила: ей говорили, что герцогиня не раз и не два навлекла на себя гнев императора тем, что не закрыла свою частную типографию в Дампьере, продолжая издавать свои переводы английских книг. Нет, пусть Анну считают здесь провинциалкой, но «аристократические» развлечения ей не по вкусу!

Другой берег Сены – другой мир. Особняк, где теперь помещалось австрийское посольство, раньше принадлежал маркизе де Монтессон, скончавшейся четыре года тому назад и похороненной с большим почетом. Морганатическая супруга герцога Орлеанского, маркиза знала императрицу Жозефину, когда та была еще Розой де Богарне, и возобновила знакомство, пока Наполеон воевал в Египте. Во время Революции ей пришлось провести несколько месяцев в тюрьме, зато при Консульстве она вновь сделалась хозяйкой блестящего салона, несмотря на то что ей было уже за шестьдесят. Наполеон помог ей вернуть свое имущество.

С восьми часов вечера гостиные стали наполняться дамами в легких светлых платьях, с цветочными венками на головах; многие специально приехали издалека, чтобы подарить себе воспоминание на всю жизнь. Чуть позже прибыли раззолоченные генералы и дипломаты со своими супругами в бриллиантовых диадемах. Наконец, в начале одиннадцатого звуки фанфар возвестили приезд Наполеона и Марии-Луизы. Поприветствовав гостей, они вышли в сад.

Танцоры и певцы превзошли самих себя; огненные столбы фейерверков озарили декорации. Раскрывающиеся в небе букеты, вертящиеся кольца, зависшие в высоте вензели… Все смотрели вверх, и только архитектор заметил дымящийся краешек ткани с внешней стороны галереи. Во дворе дома напротив дежурили пожарные с насосом и ведрами, они затушили тлеющий огонь, промелькнув ночными тенями.

В половине двенадцатого бал был в разгаре. Оставив жену на помосте в обществе своих сестер и беременной жены Эжена, Наполеон, по своему обыкновению, обходил бальную залу, заговаривая с гостями. Сделалось уже довольно душно, но дамы ни за что не предпочли бы прохладу сада веселому экосезу. Потоцкая должна была танцевать в паре с вице-королем Италии. Графиня де Бриньоль вывела ее в галерею, чтобы помочь снять с пояса цепочку, на которой висел букет из белых лилий: во время быстрого танца она может доставить неудобство. Приведя в порядок свой наряд, Анна подняла глаза… Один из газовых фестонов, находившийся прямо над канделябром, дымился. Потоцкая указала на это молодым людям, стоявшим поблизости; один с готовностью вскочил на банкетку, резко дернул за драпировку – она упала на жирандоль и загорелась. Анна ахнуть не успела, как госпожа де Бриньоль, крепко схватив ее за руку, бросилась бежать в дом. «Куда вы? Зачем? Вернемся!» – взывала к ней Потоцкая, пока они мчались через гостиные. Что страшного может случиться, если император здесь?

…Вот и седая голова герцога Кадорского. Лавируя между гостями, Лагербильке пробрался к министру и заговорил с ним. Из-за громкой музыки старику приходилось морщить лоб, напрягая слух; боясь, что не успеет поговорить о главном, швед сразу перешел к сути: что думает император об известном вам деле? Шампаньи устало поморгал глазами под набрякшими веками. Граф Вреде всего лишь поставил его в известность о демарше барона Мёрнера; образ действий этого господина не может вызвать одобрения со стороны императора (слава тебе, Господи!), впрочем, его величество предпочитает не мешать ходу вещей… Герцог уже отвернулся от посланника и склонился ухом к другому соседу, но Лагербильке не отставал: что значит «не мешать ходу вещей»?

– Я понятия не имею, что думает император об этом деле, – с раздражением отчеканил министр. – Вы ведь не спрашивали мнения его императорского величества по поводу кандидатуры герцога Августенбургского? С какой же стати ему высказываться насчет князя де Понтекорво, тем более что…

– Пожар! Пожар!

…Граф Дюмануар срывал драпировки, рекетмейстер Кастеллане и полковник Тробриан помогали ему, подпрыгивая как можно выше, но огонь уже перекинулся на потолок с быстротою молнии и рокотом грома. В один миг свод запылал. Музыка смолкла, сменившись воплями ужаса; Мария-Луиза опустилась на свой трон и застыла; Наполеон бросился к ней: «Здесь пожар, нужно уходить!» Она словно окаменела; он подхватил ее на руки и понес сквозь огонь. Эжен вывел жену в сад через маленькую дверцу, про которую все забыли; Чернышев проводил туда же Каролину и тотчас вернулся за Полиной. Королева Вестфалии так испугалась, что, пробежав сад насквозь, очутилась на улице позади посольства, где у нее подкосились ноги.

Зала была велика, многие сохраняли спокойствие, неспешно направляясь к выходу в сад (выходы в галерею и в гостиную были объяты пламенем), однако в несколько секунд жар сделался невыносимым; шаги ускорились, кавалеры наступали на подолы длинных платьев, кто-то упал, у дверей возникла толчея, с потолка срывались пылающие лоскуты, обжигая плечи дам и воспламеняя их прически; о галантности было позабыто: мужчины рвались вперед, спотыкались о сомлевших дам, падали сами, извиваясь в горящей одежде – возникла страшная куча-мала. Упавших топтали ногами, а тут еще провалился пол!

…Графиня де Бриньоль остановилась лишь тогда, когда они с Потоцкой, скатившись вниз по лестнице, перебежали через улицу и ворвались в дом графа Реньо. Упав в кресло в гостиной и тяжело дыша, графиня знаками велела Потоцкой выйти на балкон и говорить ей, что происходит. Только сейчас Анна поняла, какой беды она избежала: бальная зала и галерея пылали, оттуда доносились крики о помощи, стоны, вопли, женский визг…

…Фрак императора был в саже, туфли обгорели. Усадив жену в карету, он поспешил обратно в посольство и теперь командовал спасением людей, точно на поле боя. Где пожарные, черт побери?! Пьяны они, что ли? В это время три человека с багром, насосом и ведрами безуспешно пытались пробраться из сада в горящий зал: их постоянно отталкивали люди, вырывавшиеся из огненной ловушки.

Полковник Лежён с легкостью отвел в безопасное место графиню фон Сандизель и жену генерала Матиса и побежал назад; в дверях гостиной, предварявшей бальную залу, застряла груда тел. Сверху лежал толстый обезображенный мужчина, весь в кровоподтеках, без волос на голове, с обгорелыми ушами; бриллиантовые украшения, покрывавшие его некогда бархатный кафтан: орденские звезды, кресты, эполеты, пуговицы – спеклись в сплошной панцирь. С большим трудом Лежён поднял его; несчастный обхватил его обеими руками, оставив на груди кровавый отпечаток освежеванной ладони. Вглядевшись, полковник узнал его: князь Куракин! Русский посланник! Передав его слугам, он занялся остальными; шпаги мужчин запутались в платьях дам, их было трудно высвободить.

О Боже! Мадам Прево!.. Друг Лежёна Луи Прево из Военного ведомства женился на ней совсем недавно. Всё ее тело превратилось в один сплошной ожог. Лежён позвал на помощь полковника Бонтана, но о том, чтобы везти несчастную в карете или даже нести на носилках, не могло быть и речи. Поддерживая под мышки (единственное место, не тронутое огнем), офицеры повели ее домой на улицу Согласия, до которой было версты полторы. Бедная женщина стоически переносила нечеловеческую боль. До дома добирались больше часа; слуга сразу побежал за врачом. Поскольку надеяться на его скорый приход в столь поздний час не приходилось, Бонтан решил оказать первую помощь сам: велел прислуге смешать оливковое масло с яичным желтком и чистой водой, взбить это всё хорошенько, смочить бинты и наложить компрессы – он видел, что так ухаживали за обгоревшими в Вене после Ваграма.

Генерал Дюронель нес свою жену к бульвару, где можно будет поймать фиакр. Она была без сознания, голова запрокинулась, обожженные руки безжизненно свисали. Что-то звякнуло о булыжник; генерал обернулся: к бриллиантовому гребню, упавшему на мостовую, тотчас протянулась хищная рука. Не останавливаясь, он пошел дальше.

В саду было светло как днем; мужчины катались по траве, чтобы сбить огонь с одежды; закопченные, растерзанные женщины с тревогой выкликали имена тех, с кем пришли сюда; тут же шныряли воришки, перелезшие через стену, чтобы поживиться в суматохе и неразберихе. Беременная Паулина фон Аренберг (невестка князя фон Шварценберга) и княгиня фон дер Лейен не могли отыскать своих дочерей. Первой вдруг показалось, что из бальной залы донесся детский крик. Прежде чем кто-нибудь успел их остановить, обе бросились обратно в огонь – и тотчас обрушился купол… Девочки вскоре нашлись – их успели вывести в сад, а матерей не сразу извлекли из-под обломков. Княгиню фон дер Лейен вынес какой-то молодой швед – и тотчас упал замертво. Княгиню фон Аренберг убило люстрой; серебряный обод ее диадемы расплавился и впился в череп. Наполеон велел доктору попытаться спасти хотя бы ребенка, но младенец, извлеченный на свет, умер через несколько минут.

Гостиные дома графа Реньо наполнялись изуродованными людьми, стонавшими и кричавшими от боли. Остаток ночи прошел в хлопотах возле них, но вот и рассвело, надо возвращаться. Дамы, способные идти, спустились на улицу. Кареты, слуги – всё исчезло; по брусчатке грохотали только тачки зеленщиков, направлявшихся на ближайший рынок. Потоцкой пришлось идти на площадь Согласия в бальном наряде из тюля и белых атласных туфельках, ловя на себе дерзкие взгляды и выслушивая сальные шутки. Довольно с нее Парижа, скорее домой!

…В эту ночь в Сен-Клу не спали, тревожась об императоре. Он появился на заре – смертельно уставший, краснолицый, в прожженных чулках, с опаленными руками (перчатки расползлись). Прошел прямиком к Марии-Луизе – убедиться, что она оправилась от испуга, затем направился в свою спальню, бросил шляпу на кровать, рухнул в кресло:

– Боже, ну и праздник!

Камердинер стал снимать с него одежду, пришедшую в полную негодность; Наполеон рассказывал ему о случившемся несчастье, припоминая страшные подробности. Поутру он разослал пажей ко всем пострадавшим – справиться о здоровье, одновременно дав инструкции редакторам «Универсального вестника» и остальных трех газет: поскольку гибель родственницы австрийского посла замолчать не удастся, пусть она станет единственной жертвой пожара. В крайнем случае можно вскользь упомянуть о том, что состояние здоровья еще трех дам вызывает опасения. Как удачно, что среди гостей было много иностранцев, которых мало кто знает: их смерть совершенно точно останется незамеченной.

…Чернышев положил голову на грудь Полины, ласково перебиравшей пальцами черные кудри своего спасителя. Во дворец Боргезе не долетали крики, треск горящего дерева, гудение огня; в саду щебетали птички, приветствуя дневное светило. Полина нащупала жесткий край опаленного локона, вздохнула с досадой:

– Это всё австриячка. У, макрель лупоглазая! Вот увидишь: она принесет нам несчастье. Когда в Париже был праздник в честь свадьбы Марии-Антуанетты, на улицах затоптали несколько тысяч человек, – нам рассказывала мадам Кампан в пансионе. Уродина носатая… Матушка тоже ее не любит. Ее никто не любит, только Напо… Наверное, она его околдовала. И этот пожар – дурной знак. Плохая примета…

Полусонный Саша провел ладонью по ее шелковистой коже от бедра до колена и обратно.

– Я спасу тебя еще раз, сколько потребуется… Моя волшебница… чаровница… богиня, – говорил он между поцелуями.

О пожаре и толках в обществе Чернышев не преминул рассказать в ежемесячном рапорте государю. Добавил про осаду Сиудад-Родриго в Испании и посылаемых туда подкреплениях, упомянул о поляках, недавно прибывших в Париж, и расписал подробно расположение всех войск Наполеона и его союзников (он обзавелся связями в Военном министерстве).