Текст книги "Последний полет орла"

Вспениваясь о препятствия, пестрая волна прокатилась в промежутки вверх по холму и схлынула вниз под артиллерийским огнем, однако тотчас вернулась обратно – к пока еще непроницаемым для нее каре, батареям на склонах… Пушки, оставленные без присмотра, никто не догадался заклепать – впрочем, на это не оставалось времени: откатившиеся сине-белые буруны утянули за собой зеленую ряску бельгийской кавалерии с редкими вкраплениями «серых»; впереди скакал красавец Аксбридж.

Два каре брауншвейгцев, между которыми установил свои орудия генерал Мерсер, показались ему ненадежной защитой, поэтому выполнять приказ и прятать в них артиллерийскую прислугу он не стал: пушки вернее. Конных гренадеров в высоких медвежьих шапках, вынырнувших из густого дыма на вороных конях, встретили густой картечью. Пока всадники и лошади бились на земле, ошметки передних рядов несло к смерти напором мощного вала; плотные ряды пуль срезали гребень за гребнем. Наконец, гренадеров смыло; Мерсер гарцевал вдоль батареи, отвлекая беспорядочную стрельбу французских фланкёров на себя, чтобы сберечь своих людей и не расходовать понапрасну боеприпасы. Он ускакал назад, когда показался второй вал – кирасиров. В стволы забили двойной заряд из ядер и картечи, врага подпустили на пятьдесят ярдов[30]30
  1 ярд = 0,91 м.


[Закрыть] и выстрелили по нему почти в упор, беглым огнем – словно огромная коса очертила полукруг, не оставив стоять ни одного колоска. Третий вал оказался уже не таким грозным: ему было не пробиться сквозь груды мертвых тел и лошадиных туш. Но как только чумазые артиллеристы издали победный клич, потрясая воздетыми кулаками и банниками, сбоку прогремел залп, со свистом пронеслись ядра, с ужасной скоростью взрывались гранаты, заржали в предсмертной муке упряжные лошади, взлетели на воздух искалеченные люди…

Ферма была в руках французов; выдвинувшись вперед, артиллерия снова грохотала, пехота обстреливала британские каре так прицельно, что полковым знаменосцам было приказано перебраться в задние ряды. Ван Мерлен повел свою бригаду в отчаянную атаку на французские пушки – ее разбили в брызги. Принц Оранский послал Пятый батальон Королевского германского легиона отбить обратно ферму, где героически полегли их товарищи, – в немецкую колонну врезались с фланга кирасиры; теперь уже француз потрясал захваченным знаменем.

– Меня спасет только ночь или пруссаки, – мрачно сказал герцог Веллингтон.

Уильям промолчал: был четвертый час пополудни.

Подъехал генерал Мюффлинг, только что получивший сообщение от фон Цитена: тот изменил направление движения, чтобы, согласно приказу Блюхера, соединиться с фон Бюловом и не дать Наполеону возможности разбить оба корпуса по частям. Пруссаки уходят?! Нет, они необходимы здесь, это вопрос жизни и смерти! Не дослушав, Мюффлинг отсалютовал и унесся вскачь.

Солдаты из задних рядов ближайшего каре что-то кричали и махали руками.

– Они зовут нас под свою защиту, – догадался Веллингтон и крикнул, сложив руки рупором у рта: – Ничего! Отсюда хорошо вид…

Пронесшееся слева ядро ударилось в дерево. Уильяма сильно толкнуло сзади в правое плечо, перебросив через голову лошади. Он пролетел несколько ярдов, упал плашмя, отбив себе все внутренности и ударившись подбородком, сгоряча попытался встать – в глазах потемнело от нестерпимой боли. Послышался топот подбегающих ног, потом голос генерала Алавы сказал: «Переверните его!» Новая боль впилась в каждую клеточку тела, крик застрял в глотке, дышать было нечем, взгляд застила зеленая пелена.

– Де Ланси! Де Ланси! Вы живы? Вы слышите меня? – пробился сквозь шум в ушах голос Веллингтона.

Герцог держал его за руку. Превозмогая подступившую тошноту, Уильям прошептал:

– Прошу вас, велите им оставить меня и дать спокойно умереть.

Рука разжалась.

– Оставьте его, – сказал герцог. – Поехали к Мерсеру.

Уильям закрыл глаза. Дрожь земли под копытами проскакавшей мимо свиты отозвалась тупой болью во всём теле. Ну, вот и всё. Магдалене сообщат. Бедная моя, милая… Но так будет лучше для нее. Она молода, еще встретит другого. Остаться вдовой предпочтительнее, чем быть женой калеки.

– Уильям! Уильям, что с тобой? Уильям!

Чьи-то руки расстегивали мундир на его груди. Уильям застонал.

– Слава Богу, ты жив! Подожди, я сейчас!

Кто это был? А, неважно. Он ушел, и хорошо. Скоро боль утихнет совсем, навсегда.

– Вот он, доктор! Смотрите: крови нет. Возможно, пуля вошла сзади и засела внутри… Куда тебя ранило, Уильям?

Полковник открыл глаза. Возле него стоял на коленях кузен Деланси Барклай, капитан Королевских гусар, и шарил руками по сорочке под расстегнутыми мундиром и жилетом. Пожилой хирург, часто моргая воспаленными глазами, внимательно рассматривал пациента, нагнувшись над ним и уперев руки в колени.

– Похоже, тяжелая контузия, – поставил он диагноз.

Барклай махнул рукой солдатам; Уильяма подхватили под мышки и под колени, чтобы переложить на одеяло.

– Уйдите! – закричал он. – Оставьте меня!

– Сюда едет конная артиллерия, тебя раздавят колесами, – объяснял ему кузен.

– Один черт, я всё равно не выживу! Других забот у вас, что ли, нет?

– Вот видишь: ты в сознании и ругаешься, значит, выживешь. Несите его, ребята!

Уильяма трясло и раскачивало во все стороны, при каждом толчке он чувствовал острую, жгучую боль в боку, в груди, в животе… Солдаты втащили его в сарай у края дороги и положили на землю, но Барклай остался недоволен: слишком близко от позиций, а вдруг сюда прорвется неприятель? «Несите его в поселок!» – «Нет!» – хотел крикнуть Уильям, но ему не хватило воздуху. Грязь чавкала под ногами, дикая качка возобновилась. С закрытыми глазами сильнее тошнило; Уильям смотрел в серое хмурое небо, пока оно не сменилось балками и стропилами под соломенной крышей.

– Вот так! – удовлетворенно сказал Барклай, подкладывая свернутое одеяло под голову Уильяму вместо подушки. – Хотя бы не на голой земле. Я вернусь к тебе, когда всё закончится.

Покой после тряски казался блаженством. Уильям вытянулся на тюфяке, положенном прямо на пол.

– Подожди! – хриплым шепотом остановил он Барклая, шагнувшего к выходу. – Напиши к моей жене в Антверпен… Магдалена де Ланси… Подготовь ее… Сюда пусть не приезжает, ей незачем это видеть…

– Ты выживешь, Уильям, – твердо сказал Барклай. – Не волнуйся, я напишу ей.

* * *

Солдат прыгал на одной ноге, перебрасывая вперед ружье прикладом вниз и опираясь на него, как на палку. Вторая его нога была раздроблена и кое-как перевязана порванной на лоскуты женской юбкой. Рядом с ним, шатаясь от тяжести, шла женщина, тащившая на спине другого солдата; его ноги безвольно волочились по земле. Там и сям в грязи лежали раненые, прося о помощи, – шедшие не остановились, пока не выбрались на дорогу, где стояла небольшая тележка под тентом, запряженная мулом. Мула держал в поводу мальчик-барабанщик, потерявший и кивер, и барабан и сохранивший только палочки. Утром, когда его гренадерская рота, высадив топором дверь, вломилась в замок Угумон, «годдамы[31]31
  Английские пехотинцы (от англ. God damn! – Проклятье!).


[Закрыть]» окружили французов и всех перебили, сохранив жизнь лишь ему одному.

Мальчик торопливо отдернул тент; женщина свалила в тележку свою ношу, приникла ухом к груди раненого, потом зажала пальцами ему нос – рот раскрылся, живой! Одноногий примостился рядом.

Маркитантка была вся в поту и тяжело дышала; ее серая куртка стала бурой на спине от запекшейся крови. Открыв краник бочонка, подвешенного к тележке, она наполнила чарку водкой, отпила сама, дала выпить одноногому. Руки ее дрожали, платок с головы сбился, грязные волосы растрепались. Немного отдохнув, она сняла с себя фляжку на ремешке, подставила под краник, потом снова приладила ее на боку и поправила платок.

– Не ходи туда, Мари, – сказал ей одноногий.

– Там Жако.

Они помолчали, думая об одном и том же.

– Жак наверняка уже сменился с караула[32]32
  «Сменился с караула» – погиб (солдатский жаргон).


[Закрыть], – настаивал солдат. – Да и Пьер (он кивнул на лежавшего) скоро сыграет в ящик. Не ходи туда. Тебе там не место.

Мари посмотрела на него в упор.

– Я дочь солдата, сестра солдата, мать солдата и вдова солдата, только там мне и место.

Она пошла назад, не оборачиваясь.

– Твердолобая! – крикнул Жан ей вслед.

Солнце стояло еще высоко, но лишь проглядывало бледным пятном сквозь серое марево туч и порохового дыма. Теперь Мари останавливалась возле раненых и подносила к их губам фляжку. Шум стрельбы становился слышнее, несколько заблудившихся пуль со свистом пронеслись над головой. Маркитантка брела вдоль кирпичного забора с пробитыми в нём брешами. За забором трещало дерево, понемногу охватываясь огнем. На земле и в провалах стены валялись трупы – «бессмертные» вперемешку с «омарами» и «голоштанниками»[33]33
  «Бессмертными» французы называли солдат Императорской гвардии, уцелевших во многих походах; «омарами» – англичан (за красный цвет мундиров), «голоштанниками» – шотландцев, носивших килты.


[Закрыть], искалеченные, изуродованные…

– Жако! – звала Мари, устав вглядываться в мертвецов. – Жако, отзовись!

– Мма… – послышался стон.

Женщина бросилась на голос. Жак был придавлен куском забора; Мари принялась сбрасывать с него спаянные раствором кирпичи, обдирая руки, ломая ногти. Совсем рядом послышались барабаны и флейты, топот шагавших в ногу людей.

– Это наши, Жако! – обрадовалась Мари.

Она распрямилась, чтобы пойти посмотреть, но тотчас замерла на месте: в пролом в стене входили пруссаки, выставив вперед штыки. Из разбитых окон господского дома затрещали выстрелы, точно лопались сухие стручки; засвистели пули, кое-кто из «тейфелей» вскрикнул и упал.

– Так их! – радостно воскликнула маркитантка.

Стальное жало вонзилось ей в бок. Зажав рукой рану, она осела на землю; пуля пробила щеку, раскрошив зубы, рот мгновенно наполнился кровью.

– Так ты еще красивее, – попытался пошутить Жако, едва шевеля бледными губами.

Улыбнувшись ему страшной алой гримасой, Мари упала головой ему на грудь и закрыла глаза.

* * *

Пятьдесят второй пехотный строился к смотру; семнадцатилетний знаменосец опирался на окровавленное древко, стараясь не наступать на раненую ступню. Веллингтон медленно проехал перед строем, держа шляпу в поднятой руке.

– Вы лучшие солдаты в мире! – крикнул он.

Кто-то прокричал в ответ приветствие, другие молчали или вертели головами, чтобы понять, что происходит: полк два с половиной часа простоял под артиллерийским огнем, прежде чем пойти в атаку на Старую гвардию, гром пушек многих оглушил. Пожав руку сэру Джеймсу Колборну и пообещав прислать его людям муки, герцог повернул коня и поехал к Ватерлоо. За ним следовало всего пять человек.

Было только начало десятого, однако уже настала ночь: закат угас под плотной пеленой из дыма и гари. Несколько конных фигур пустились рысью навстречу англичанам. В нос Веллингтону ударил неповторимый букет из чеснока, ревеня, конского пота и винных паров, он понял, что первый из всадников – Блюхер. Фельдмаршал был радостно возбужден.

– La Belle Alliance[34]34
  Прекрасный союз (франц.).


[Закрыть]! – воскликнул он, указывая рукой в сторону приземистой таверны, темневшей у обочины дороги. – Великолепный символ! Давайте назовем нынешнее сражение «Битвой Прекрасного союза»!

Герцог был не в настроении создавать легенды.

– «Бель-Альянс» – чуть дальше. Насколько мне известно, там находился командный пункт Буонапарте. А это – «Мезон-Руж», «красный дом». Я уже сообщил своему правительству, что дам сражение у Ватерлоо, вы же вольны избрать любое название. Еще раз благодарю и поздравляю вас, фельдмаршал.

Копенгаген пробирался шагом между мертвыми и ранеными, лошади свиты фыркали и артачились, из тьмы поднимался многоголосый стон. В саду у замка Угумон не осталось ни одного целого дерева. Наконец, копыта зацокали по булыжной мостовой. Остановив коня у двухэтажной таверны, где он провел предыдущую ночь, Веллингтон спрыгнул на деревянный настил, служивший тротуаром, и вошел внутрь.

В обеденном зале был накрыт стол на то же число гостей, что были здесь утром, но рядом с герцогом теперь сидели только генерал Алава и подполковник Фримантл. Голод напомнил о себе во весь голос. Ели молча, быстро, сосредоточенно, и всё же всякий раз, когда открывалась дверь, Веллингтон с надеждой смотрел на нее. Но входил либо слуга с вином, либо ординарец с донесением: Блюхер продолжал преследовать неприятеля.

Какая страшная цена заплачена за победу! Пиктон, Гордон, де Ланси убиты, Кук и Сомерсет искалечены, принц Оранский получил пулю в плечо уже на исходе сражения, барону Винсенту пробило руку насквозь, Аксбридж ранен картечью в ногу, Поццо ди Борго контужен… А у него – ни царапины, даже конь не пострадал. Должно быть, его хранит Провидение.

И не только его. Маршал Ней сам искал смерти. Он как безумный носился под огнем без шляпы, в разорванной одежде, с измазанным кровью лицом, под ним убило пять лошадей. Тогда он пешком повел пехоту в атаку на прусскую конницу с криком: «Смотрите, как умирает маршал Франции!» И всё равно уцелел… Как тут не поверить в Судьбу!

* * *

«Дорогая Шар, мужайся, у меня для тебя плохая новость: я лишился правой ноги. Спасти ее могло только чудо, так что я уцепился за шанс сохранить себе жизнь ради тебя и дорогих детей. Храни вас всех Бог».

Граф Аксбридж писал карандашом, положив листок на согнутое левое колено. Боли он не чувствовал – наверное, действовала опиумная настойка. Разбитую ногу ему отняли прямо здесь – в комнате на первом этаже уютного беленького дома в Ватерлоо, возле церкви в стиле «ампир». Досадно, конечно, но это не самое страшное, что могло с ним случиться. Ходят же люди на деревяшках! А сейчас, говорят, наловчились делать даже протезы на шарнирах – хоть танцуй. В конце концов, ему уже сорок семь, по́лно красоваться на балах, пора уступить дорогу молодым. А с Шарлоттой они найдут какой-нибудь способ приятно проводить время наедине, ведь главное осталось цело. Хуже было лежать здесь и слушать, как какие-то тру́сы улепетывали во все лопатки, сея панику: «Сражение проиграно!» Кажется, это были ганноверцы, англичане не могли так поступить. Нет, нас не разбили! Бог этого не допустит!

За домом хозяин копал неглубокую яму. Закончив, он положил туда ногу в сапоге, отрезанную выше колена, засыпал землей, утрамбовал лопатой. Потом подумал и пересадил на могилку кустик дикого льна.

Глава восемнадцатая. Самая страшная мука

Сражение закончилось, французы разгромлены, сэр Уильям жив!

Магдалена готова была расцеловать капитана Митчелла, пришедшего к ней в девять утра с этой новостью. Дрожа и задыхаясь от волнения, она несколько раз переспросила: уверен ли он? Получил ли он записку от Уильяма? Надежны ли сведения?.. Он совершенно уверен, потому что сведения официальные – депеша герцога Веллингтона военному министру, напечатанная в брюссельской газете; записки от полковника де Ланси он не получал, но видел списки убитых и раненых, его фамилии в них нет.

Ах, какое счастье! Магдалена ходила по комнате как заведенная и не могла остановиться: в ней клокотала радость. «Huzzah! Huzzah!» – донеслось до нее с улицы, хотя окна выходили во двор. Это шотландцы! Ей хотелось кричать вместе с ними. Может, выйти на улицу? Сегодня она уже не увидит там ничего страшного, потому что мы победили! Huzzah! Huzzah!

Эмма принесла записку: леди Гамильтон просит леди де Ланси о встрече.

Они были знакомы, правда, не коротко: отцом леди Джейн был лорд Дункан из Кампердауна, ее муж заседал в Палате общин. Магдалену представили ей в Эдинбурге, потом она пару раз видела леди Гамильтон в Брюсселе; ее племянник служил полковником в Королевском шотландском… Ну конечно! Уильям передал записку через него! Магдалена набросила на шею косынку, поправила чепец и быстро спустилась по лестнице в общую гостиную на первом этаже.

Леди Гамильтон была из тех дам, которые твердо вознамерились молодиться до конца своих дней и считали, что стройность полнеющей фигуре можно вернуть корсетом, а свежесть увядающим щекам – румянами. Обычно по утрам она носила муслиновое платье с чересчур прозрачными рукавами, но сегодня на ней был наряд горчичного цвета, на шляпке – черная лента, на пышном верхе рукавов, напоминавшем китайские фонарики, – наспех пришитые плерезы. Эти плерезы сразу бросились Магдалене в глаза, как и напряженное лицо леди Джейн. Наверное, ее постигло горе – ах, как досадно! Придется выражать ей сочувствие и хмуриться, когда она так счастлива!

– Как вы поживаете, леди Джейн? Я очень рада вас видеть!

Рука в черной перчатке извлекла из сумки-кошелька, висевшей на шнурке, батистовый носовой платок с вышитым гладью вензелем. У леди Гамильтон, несомненно, случилось несчастье, а у Магдалены слишком веселый голос…

– Какая ужасная ночь! Я не сомкнула глаз, – всхлипнула леди Джейн, промокая их платком. – Столько убитых! Мой племянник погиб.

– Ах, Боже мой! Я вам очень сочувствую. Простите мне мой довольный вид, леди Джейн: мы думаем только о себе. Я так рада, что сэр Уильям жив!

Рука с платком замерла.

– Вы получили от него весточку?

– Нет, но капитан Митчелл видел списки убитых, его имени там нет.

Платок вернулся в сумочку, леди Джейн тщательно затянула шнурок и намотала его на палец.

– Есть ли у вас друзья в этой стране, леди Магдалена?

– Н-нет, не думаю. Разве что капитан Митчелл… А почему вы спрашиваете?

– Скажите… Что вы намерены делать, если придется возвращаться в Англию?

– Я полагаю, мне не придется заботиться об этом. Сэр Уильям приедет сюда или пришлет за мной.

– Ваши вещи остались в Брюсселе?

– Да, я взяла с собой только самое необходимое.

Каждый новый вопрос сеял семена сомнения и тревоги: леди Гамильтон явно что-то скрывала от нее и говорила не о том, о чём должна была. Не выдержав, Магдалена спросила ее прямо, чем она может ей служить.

– Эти списки… которые видел капитан Митчелл… (Тяжелый вздох.) Их написала я.

– Как?!

– Да, простите меня, дорогая. Рано утром сюда приехал генерал Алава. Вы ведь знакомы с ним, не так ли? Мы были представлены друг другу, поэтому я попросила его уделить мне несколько минут. Он и сказал мне, что Джеймс… полковник Гамильтон… А потом перечислил остальных офицеров, которые были убиты или ранены; я записала их имена, но некоторые опустила, надеясь смягчить жестокую весть в личной беседе. Я боялась, что эти списки попадут вам на глаза и для вас это станет слишком тяжким ударом. Вы так молоды… О нет, моя дорогая, сэр Уильям не умер, он всего лишь ранен!

Радость, певшая и плясавшая в душе Магдалены, оцепенела, точно увидев голову Медузы. Уильям ранен! Всего лишь ранен… А если и это ложь? Разве можно верить этой женщине после всего, что она сделала?

– Леди Гамильтон! – дрожащим от гнева голосом сказала Магдалена, глядя ей прямо в глаза. – Я переживу что угодно, кроме неопределенности. Скажите мне сразу: он убит?

– Нет-нет, моя дорогая, он жив! Только ранен… тяжело.

– Ах, вам хорошо говорить! – Магдалена вновь принялась метаться по комнате, растирая свои руки, внезапно ставшие ледяными. – Да, конечно, сначала ранен… Да-да, это вы только так говорите, но я не верю вам больше.

Слова вдруг утратили весь свой смысл. Магдалена не могла понять, что это значит: «Уильям ранен». Он либо есть, либо его нет; если он жив, он приедет за ней, а если…

– Призываю в свидетели небо и землю, – торжественно сказала леди Гамильтон, воздев руку кверху: – я говорю вам истинную правду.

– Поклянитесь своей честью!

– Честью своей клянусь, что, когда генерал Алава покидал поле боя, полковник де Ланси был еще жив.

– Хорошо, леди Гамильтон, если это так и вы действительно хотите услужить мне, то помогите мне немедленно уехать к нему. О, сколько времени уже потеряно! Если бы капитан Митчелл всё знал, я бы уехала уже в девять часов! А теперь может быть слишком поздно!

– Конечно, я помогу вам, моя дорогая! Есть ли у вас карета?

– Да-да, есть, она стоит возле дома мэра, я пошлю туда Эмму, нужно только раздобыть лошадей.

– Я достану вам лошадей, леди де Ланси. Я предложила бы поехать с вами, но…

– О нет, оставьте меня одну!

Магдалена пробежала мимо нее к лестнице, поднялась на две ступеньки, снова спустилась.

– О, если вы обманываете меня, леди Гамильтон! Я лишусь рассудка, и это будет ваша вина!

– Клянусь вам…

Светлое платье вспорхнуло вверх.

Следующие два часа прошли в мучительном ожидании. Достать лошадей было почти невозможно, но леди Гамильтон всё же сдержала слово и к тому же прислала своего слугу Джозефа, бывшего солдата – помогать в пути. В пути куда? Капитан Митчелл попросил своего друга поехать в Брюссель, разузнать хорошенько, где находится сэр Уильям, и галопом скакать обратно; он должен был встретить Магдалену в Малине, на полпути до Антверпена.

Сразу за городскими воротами карета застряла в толчее из повозок, фургонов, лошадей, раненых и дезертиров. Даже за все сокровища Голконды возница не смог бы продвигаться вперед быстрее. Каждая проходившая минута отдавалась гонгом в воспаленном мозгу Магдалены: а вдруг уже поздно? Время вышло? Уильям ждал ее, а она не успела! Не в силах сидеть в карете, Магдалена выбиралась из нее и шла пешком по обочине, подворачивая ноги в рытвинах; Эмма едва поспевала за ней. Шум на дороге стоял необычайный, люди были взвинчены, все кричали, ругались, не выбирая выражений, били чужих лошадей, хватали друг друга за грудки. Какой-то солдат толкнул Магдалену, чуть не сбив ее с ног; Эмма его отругала, он выхватил саблю… К счастью, в этот момент карета объехала затор через поле, Джозеф успел оттащить Эмму и распахнул дверцу перед женщинами; как только они уселись, на запятки вспрыгнули какие-то два человека. Их было видно в заднее окошко, но Магдалена боялась согнать их оттуда: вдруг у них пистолеты? Она опустила шторки.

В миле от Малина карета остановилась снова: там было такое же столпотворение. О Господи, когда же закончится эта пытка! «Там капитан», – сообщил Джозеф, заглянув в карету. Магдалена быстро подняла шторку: вдоль дороги ехал… кажется, его зовут Уильям Хэй, он как-то раз встретился им с Уильямом в Парке. Теперь он выглядел измученным и горбился в седле.

– Мистер Хэй! Мистер Хэй! – закричала Магдалена, махая ему рукой.

Он заметил ее и отвернулся; она выскочила из кареты, подбежала ближе.

– Мистер Хэй, вы что-нибудь знаете о сэре Уильяме?

Теперь он уже не мог делать вид, будто не узнал ее, но всё равно избегал ее взгляда.

– Боюсь, леди де Ланси, что у меня для вас плохие новости.

– Скажите сразу: он мертв?

Хэй понурился:

– Да, всё кончено.

Гонг! Она опоздала. Она больше не увидит Уильяма. Его больше нет. Всё кончено.

– Я возвращаюсь в Брюссель! – крикнул капитан Хэй, когда Магдалена неверными шагами пошла назад. – Не нужно ли вам чего-нибудь?

– Нет, благодарю вас, ничего не нужно.

Но сидя в карете с опущенными шторками, которую уже развернули, чтобы ехать обратно в Антверпен, Магдалена вдруг очнулась: как она глупа! Она второй раз поверила на слово чужому человеку, не потребовав никаких доказательств! Она послала Джозефа вдогонку за капитаном, прося, умоляя подойти к ней.

– Мистер Хэй, уверены ли вы в том, что мне сказали?

– Увы, леди де Ланси…

– Вы видели смерть сэра Уильяма своими глазами?

– Нет, я не участвовал в сражении, но… Видите ли, мой младший брат Александр, вступивший в мой бывший полк корнетом, к несчастью, погиб вчера вечером, преследуя неприятеля. Его тело так и не нашли, но надежды на чудо нет. Так вот, я вполне доверяю людям, сообщившим мне эту страшную весть. И они же видели, как еще до этой схватки полковника де Ланси ударило в грудь ядро. Он умер как воин, герцог Веллингтон держал его за руку до последнего вздоха.

– Кто эти люди? – Магдалена вперила в него пронзительный взгляд. – Могу я увидеть, расспросить кого-то, кто был тогда рядом с сэром Уильямом? Возможно, он передал что-нибудь для меня?

– Леди де Ланси, прошу вас, дайте мне двенадцать часов. Я хочу вернуться в Ватерлоо и всё же отыскать тело брата, чтобы похоронить его как подобает. Если я встречу там кого-нибудь, кто сможет рассказать вам о последних минутах сэра Уильяма, я непременно пришлю его к вам. Даю вам слово. И если вы пожелаете вернуться в Англию, я готов раздобыть вам пропуск и сопровождать вас. Если, конечно, мое общество не будет вам в тягость.

– Благодарю вас, мистер Хэй, – пролепетала Магдалена сквозь подступающую дурноту. – Сочувствую вашему горю. Я буду ждать вас в Антверпене. Желаю вам найти вашего брата…

В Антверпене все будто сговорились мучить ее. Вновь приходила леди Гамильтон, предлагая свою помощь; ее тревожило, что Магдалена не проронила ни слезинки, это нехорошо, нездорово! Когда Магдалена ее выпроводила, она подослала квартирную хозяйку, которая своим назойливым сочувствием довела молодую вдову почти до истерики. «Уходите! Уходите! Оставьте меня одну!» – кричала Магдалена, позабыв о правилах учтивости. Тогда они обе запугали Эмму, внушив ей, что госпоже непременно нужно отворить кровь, иначе с ней сделается удар. Магдалена сама заперла на замок внешнюю дверь и плотно закрыла внутреннюю, разделявшую их с Эммой комнаты, строго-настрого запретив ей пускать кого бы то ни было. Господи, помилосердствуй! За что, за что? Она снова ходила взад-вперед, от двери к окну, но уже не распираемая радостью, а терзаемая отчаянием. Боже мой, Боже мой! Она бы всё на свете отдала, лишь бы еще раз увидеть Уильяма живым, пусть даже на пять минут!

Эмма перетащила свою постель в комнату госпожи и легла спать на полу, опасаясь не услышать, если ей вдруг сделается дурно. Магдалена долго лежала без сна, глядя пустыми глазами в темноту, а когда всё-таки задремала, то скоро проснулась, как от толчка: кто-то пытался открыть внешнюю дверь. Она лежала какое-то время с колотящимся сердцем, прислушиваясь. Нет, вроде ушли. Наверное, опять квартирная хозяйка. Как они все надоели!

Разбудила ее та же возня у двери. В окно уже лился рассвет, было, наверное, часов пять.

– Там шум у дверей, – шепнула Магдалена Эмме. – Пойди посмотри, только не впускай леди Гамильтон и миссис Браун.

Эмма накинула шаль и ушла. Не было ее довольно долго, так что Магдалена стала снова задремывать, но вот она вернулась и встала у самой кровати, теребя концы шали.

– Мэм? Мэм? Вы спите? Мне сказали, чтобы я вас подготовила…

– О, Эмма, уйди! – простонала Магдалена. – Не говори мне больше ничего!

– Нет, я должна вам сказать! Это очень важно! Хорошие новости!

– Это бесчеловечно! – Магдалена села одним рывком, сбросив подушку на пол. – Какие могут быть хорошие новости, когда сэра Уильяма больше нет?

– Но… он не умер! Сэр Уильям жив!

Магдалена вскочила, вскинув руки, так что Эмма попятилась.

– Что ты такое говоришь?! Я с ума сойду!

Она со стоном закрыла лицо руками. Эмма быстро залопотала, осторожно высвобождая пряди ее волос, застрявшие между пальцами: внизу генерал, он приехал из Брюсселя, с письмом, сэр Уильям жив, он ранен, но он жив и, возможно, поправится.

К черту приличия! В дезабилье поверх сорочки, с растрепанными волосами и без чепца, Магдалена сбежала по лестнице вниз. Завидев ее, плотный мужчина лет пятидесяти, в красном мундире и серо-голубых панталонах со штрипками, поднялся с канапе в общей гостиной. Его грудь обхватывал плед в черно-синюю клетку, свернутый шарфом и переброшенный через левое плечо, в руках он держал кивер с черными перьями.

– Леди де Ланси? Простите, что явился к вам, не будучи представленным. Джон МакКензи к вашим услугам. У меня письмо…

– Нет, нет, нет, это невозможно! – Магдалену душили слезы, не давая говорить. – Прошу вас, не мучайте меня! Я так настрадалась вчера… Я не вынесу… еще раз…

Она расплакалась и села на канапе, спрятав мокрое лицо в ладонях. Генерал стоял молча, возвышаясь над ней, точно могучий утес над рыбацкой лодкой с поникшим парусом.

– Неужели вы думаете, что мужчина способен принести женщине подобную весть, не будучи уверен в своих словах? – произнес он с мягким укором.

Магдалена увидела краешек письма, которое он ей протягивал. Быстрым движением вытерев слезы, она схватила письмо и распечатала. Под ним стояла подпись Джорджа Сковелла – они с Уильямом вместе были в Ла-Корунье помощниками генерал-квартирмейстера. Эта фамилия ей запомнилась, потому что Уильям восхищался сэром Джорджем, в одиночку сумевшим взломать сложнейший шифр, которым пользовался Наполеон. И дата: понедельник, семь часов пополудни. Сковелл писал, что Уильям жив: лейтенант Бэзил Джексон нашел его утром в крестьянской хижине в Мон-Сен-Жане, за ним ухаживает умелый хирург, ему уже дважды отворяли кровь, и ему не терпится увидеть свою жену. Правда, нет смысла скрывать, что надежда на выздоровление слабая… О Господи! Вчера утром! Когда она хотела ехать к нему, а ее отговорили! А в семь часов вечера она снова была в Антверпене, тогда как могла находиться возле него, видеть его, говорить с ним! Надежда слабая! Неужели она опоздает окончательно?

– Я еду в Брюссель, – объявил генерал МакКензи. – Если желаете…

– Да, да, да, спасибо, я поеду с вами!

– Тогда ждите меня здесь, я скоро вернусь.

Эмма собралась одевать ее по-дорожному, но Магдалена отказалась: не всё ли равно, в чём сидеть в карете, генерал скоро вернется, а она будет не готова. Она ходила по комнате быстрыми шагами, дыхание рвалось из глотки и походило на крик. Прошло полчаса, час, еще полчаса! Магдалена послала Эмму на улицу караулить карету, а сама опустилась на стул. Время, время! Полчаса способны всё изменить, да что там – даже пять минут! Вот человек еще жив, а вот он уже не дышит! Уильям, Уильям! Прибежала запыхавшаяся Эмма: генерал пока прислал только своих лошадей, потому что его карета сломалась и еще не готова. Карета?! Боже мой, да у них же есть своя карета! Почему она сразу об этом не сказала! Магдалена выметнулась из комнаты, скатилась по лестнице, рискуя свернуть себе шею, и чуть не наткнулась на генерала.

– Кка… кка…

Не в силах выговорить ни слова, она указывала руками за окно, пытаясь объяснить, что карета есть, она там…

– Леди де Ланси, что вы делаете? Бесцельно тратите свои силы, физические и душевные. – Густой баритон МакКензи обволакивал и утешал, точно на дрожащие от холода плечи набросили теплое одеяло. – Ваши друзья делают всё возможное, чтобы ускорить ваш отъезд.

– О, я никогда не доберусь туда! А он, возможно, умирает в эту самую минуту!

Генерал взял ее за руку.

– Сударыня, зачем думать о плохом? – сказал он спокойно и твердо. – По дороге в Ватерлоо вам придется увидеть ужасные вещи, а вы уже сейчас едва владеете собой. Не мучайте себя понапрасну – ради него. Соберите всё ваше мужество, оно вам понадобится.

Магдалена безропотно села на канапе.

Наверх она больше не поднималась, Эмма спустилась к ней. Время словно остановилось, но Магдалена была, как сжатая пружина. «Нет, нет, не сейчас, она этого не вынесет», – послышался голос генерала из прихожей. В один прыжок Магдалена оказалась у дверей гостиной – и увидела выходившую из дома даму в горчичном платье. Как вы добры, генерал МакКензи!