Текст книги "Музей открытых окон"

Крым

Каждое лето мы отправлялась на две недели на совершенно особенные занятия в Крым. На современном языке, наверное, это можно было назвать ретритом.

Тогда, в мою первую поездку, Крым еще принадлежал Украине. И поездка была тем еще приключением с преодолением огромных очередей на таможне, досмотрами, беспокойством и усталостью.

Но при всех явных недостатках Крым при Украине мне нравился больше. Нас словно откидывало назад, в советское прошлое. Булочки за копейки, магазины с толстыми продавщицами в передниках из клеенки. Все это было очень забавно и в то же время тепло и уютно.

Но самое большое, что мне тут нравилось, – это нетронутая природа. В разгар сезона, летом, на Черноморском побережье уже невозможно было отдыхать. Ты лежишь словно на рынке. С одной стороны орет музыка из ларьков с разной всячиной для привлечения внимания, а с другой – тебя атакуют носильщики вареной кукурузы и зазывалы морских путешествий.

За всем этим разводом уже почти не слышно шума прибоя. А ведь именно это и является целью отдыха у моря – слышать естественный голос природы, который лечит сам по себе.

В то время в Крыму сохранилась естественность. И это было крайне ценно.

Мы останавливались в Ласпи. Это была бухта примерно посредине между Ялтой и Севастополем, по соседству с Фаросом. Она не пользовалась популярностью у туристов, так как была очень маленькой и неудобной. Большую ее часть занимал детский лагерь. А на оставшемся кусочке отдыхали нудисты. К ним никто не ходил, потому что было долго идти по большим валунам, да и неловко как-то.

Бухта Ласпи, как нам потом рассказали местные жители, – это самое штормовое место на Крымском побережье. Когда море превращалось в стихию – оно могло выворачивать бетонную арматуру и разбивать все, что люди с таким усердием создали. Поэтому они почти ничего тут и не строили. Там, где заканчивалась территория лагеря, бухта представляла собой отвесную скалу, которая у своего подножия ограничивалась небольшим участком пляжа – не больше пяти метров шириной. С камнями, валунами, прибитым морским мусором.

Склон горы, где мы разбивали свой палаточный лагерь, был заповедником, так как там росли какие-то редкие деревья. Но, по сути, растительность была той же, что и во всем Крыму, – низкие пихтовые деревья, колючие кустарники. Тут было сложно найти тень. Каждое высокое раскидистое дерево становилось элитной недвижимостью, и если удавалось занять место под его кроной – то считай, ты был олигархом с привилегиями на те две недели занятий, что мы тут находились.

Вернувшись из Ласпи, я очень редко рассказывала о том, что останавливаюсь в палатках. Я не хотела объясняться. У тех, кто не привык к такому отдыху, всегда возникает много вопросов, например о том, а как вообще можно спать на земле? Я удивлю вас, но я нигде не отдыхаю так хорошо и полноценно, как на земле. Отдых в палатке и отдых в отеле по системе «все включено» – это не две стороны одной медали, нет. Это не два противоположных ответа на один и тот же вопрос. Отдых в палатках – это другая философия, другое абсолютно все.

Секрет хорошего сна – это идеально ровная площадка под палатку. Не должно быть камней, неровностей или уклонов, иначе вы будете скатываться во время сна на край палатки, заваливая ее. Ровная поверхность под палатку в Ласпи была самым сложным условием, так как наша стоянка была на склоне горы. Так как растительность была преимущественно хвойная, то под дно палатки выкладывался слой сухих иголок – так называемая подушка.

Когда палатка была установлена, а я с этим прекрасно справлялась сама, благо сейчас выпускают такие палатки, что их установить может даже ребенок, то внутрь стелился коврик-пенка. Сверху пенки я клала самонадувающийся матрац. Постельное белье заменял современный летний спальный мешок. Для лучшего комфорта я сшила себе из флиса в него вкладку. В Ласпи по ночам было тепло, поэтому чаще всего я спала только во флисовой вкладке. Вместо подушки у меня был тканевый мешок с чистым полотенцем. На этом нехитрое устройство моей постели заканчивалось.

При таком устройстве спального места я не чувствовала неудобств в виде кочек или каких-то неприятных горошин под собой. Спать на такой твердой поверхности очень полезно не только для спины, но и для всего организма. Это способствует восстановлению правильной статики тела в пространстве. Только первые пару ночей испытываешь неудобство, а потом спина привыкает и благодарит. Сон становится глубоким, полноценным и действительно восстанавливает энергию и силы.

Живя две недели в палатке, я всякий раз обнаруживала, сколько бессмысленной суеты в обычной жизни. В лесу не надо менять наряды. Достаточно пары шорт и нескольких маек. Нужно просто следить за тем, чтобы они были чистые.

Самый главный вопрос в палаточном отдыхе – это не отсутствие электричества, а наличие пресной воды. В период, когда Крым принадлежал Украине, мы ходили за водой в колодец неподалеку от поля с лавровым листом. Потом, когда Крым перешел к России, этот колодец неожиданно оказался на частной территории, застраиваемой очередным дворцом. Пришлось ездить на машине к добрым людям за водой в поселок.

В лагере мы всегда сооружали самодельный душ из пресной воды. На природе кожа должна дышать, быть чистой. Тогда палаточная жизнь даже без медитаций становится поистине целительной.

Были старожилы, которые приезжали в Ласпи больше двадцати лет. У каждого была своя расчищенная площадка под палатку. Свой огороженный камешками очаг. Свой тайник, куда до следующего года складывались кастрюли и иногда бутылка нераспитого крымского красного.

В советские времена в Ласпи приезжало больше ста человек. Потом народу стало значительно меньше. Я не помню, чтобы нас было больше пятидесяти. Но даже из них на занятия ходило не больше десяти-пятнадцати человек. Остальные были родственниками или друзьями, которые за компанию приехали отдохнуть на море.

В самые первые поездки мы познакомились с другими постоянными участниками из Харькова, Донецка, Германии, Америки. Для некоторых это уже был двадцатый год медитаций в Ласпи. Этим людям было от сорока до шестидесяти. Большую часть своей жизни они прожили с этой выстроенной внутренней вертикалью к Божественному, которая просвечивала незримо все уровни их повседневности. Нам, конечно же, в первые поездки было очень интересно с ними общаться, и мы смотрели на опытных участников как зачарованные. Живые люди, медитирующие не один десяток лет! Какие они? Что они познали? Как они мыслят? Как повлияла медитация на их судьбы? Это было безумно интересно. Мы установили свои палатки и пошли гулять по лагерю.

− А почему они так долго медитируют? Почему они до сих пор не достигли просветления? Я так точно не хочу! Всю жизнь безрезультатно сидеть в позе лотоса, – искренне возмутилась Лена.

Тогда нам казалось, что мы-то уж точно с первой поездки в Ласпи поймаем свою синюю птицу просветления. Медитировать двадцать лет? Нам казалось это уделом глупых двоечников, неспособных приложить достаточно усилий для рывка на духовном пути. Сейчас я улыбаюсь, вспоминая наше неофитское рвение и самонадеянность. Эта самонадеянность дорого стоила, так как становилась одним из первых препятствий, закрывающих дорогу. Во-первых, она создавала излишнее напряжение, избирательность восприятия информации. А во-вторых, неизменно оборачивалась разочарованием. Вернувшись домой, мы, ожидая кардинальной трансформации себя и не получая ее, не замечали маленьких и действительно важных результатов. Расстраивались, точно так же считая тупыми, но уже не других, а себя. А ключ в том, что просветление невозможно для себя. Оно для мира… оно общее…

Кто-то из нас как-то спросил, спустя десять лет занятий, почему так происходит? Понятно, что человек идет по своей индивидуальной дорожке к Богу, в соответствии со степенью своего развития, темпераментом, способностью к аскетике, интуицией… В соответствии с сочетанием миллиона факторов, главный из которых, как мне всегда казалось, и не зависит от ищущего человека, потому что этот фактор – его величество Предопределение…. точка остановки колеса сансары. Как она может зависеть от моего маленького «я»?

− Смотрите – все эти годы… мы ведь продолжали ходить на работу, кушать, спать, тусоваться по интересам. Мы были причастными к огромному количеству «эгрегорных» процессов. Постоянные посетители наших занятий привыкли, что во время наших встреч происходит как бы сквозной просвет через все слои «эгрогорной причастности»… и потом на некоторое время остается некий эффект… уменьшение сонливости, ясность мысли, созерцательный покой. Но проходит время, и суета снова «засасывает». Понятно, что некий очень тонкий процесс происходил, а именно – уменьшение вовлеченности в суету… Но настолько медленно, что в целом картина жизни оставалась такой же… только с ненавязчивой подсветкой.

− Почему так медленно все происходит, Владимир Михайлович? Жизни не хватит… Сколько можно тут мучиться? Надоело!

− На первый взгляд кажется, что просветление – это так просто… проще простого на самом деле. Солнце не заходит и не восходит. В космосе нет погоды. Но «мы», огромная часть существа нашего – все же обитатели земные. Смотрите, как мы много заботимся о комфорте и благополучии своих физических и душевных оболочек. Какое внимание уделяем жилищу, одежде, питанию, личным отношениям. И никого ведь не смущает, что это противоречит поискам просветления?

− Конечно, не смущает, а что, должно?

− Должно…. Каждому хочется устроиться удобно на этих вот уровнях – и спокойно ходить на занятия, книжки читать, медитировать в свободное время. Но… возникает некая дисгармония, как бы «провал серединки». То есть на уровне высокой абстракции – все прекрасно. И на уровне поесть-поспать-поработать и так далее – тоже природа свое дело делает. А вот «серединка» между тем и другим… область тонкоматериальная… область наших экстрасенсорных чувств и протекающих на тех уровнях процессов… ВОТ ОНА-ТО И ПРОДОЛЖАЕТ СПАТЬ. Для тех, у кого «глаза» хоть немного открыты, – тут Владимир Михайлович имел в виду тонкое зрение, – видно… что как только человек подумал «хочу», как в его «ауре» уже…

− Что? Что в его ауре?

− Тонкие «ниточки» и «пауки» невидимых «кукловодов»…

− Да ладно! Что вы тут нас пугаете…

− Да, пугаю, а как иначе? Регулярные размышления об иллюзорности, бессамостности и сквозном освобождении – постепенно все эти паутинки удаляют. И наши тонкие тела преображаются – очень-очень постепенно. И, в принципе, этого подхода достаточно. И многие годы наши занятия на этом и основывались.

− А сейчас что изменилось?

− А появилась дополнительная возможность задействовать вот эту «серединку», устранив провал между бытом и высокой абстракцией.

Сейчас некоторые из тех, кому посчастливилось быть учениками ВМ, рисуют картины, через которые идет невероятная энергетика. Кто-то стал помогать людям как психолог… я же… достаю из себя воспоминания. И это мой способ «заполнить серединку».

Музей открытых окон

Я много раз до этого пыталась сама описать то, что представляли собой наши занятия. Приученные к тому, насколько важно точно выбирать слова для правильной передачи смысла, мы понимали суть, когда говорил ВМ; но так и не научились столь же виртуозно формулировать сами. Хотя, может быть… я так и не избавилась от зацепки за совершенство. Стремление быть совершенным – болезнь, раковая опухоль современного общества.

Поэтому я безумно счастлива, что Максим сохранил авторские записи ВМ. И я могу привести их на страницах данной книги.

У Владимира Михайловича был свой особенный литературный стиль, который можно назвать «стилем избыточных абзацев». Сначала я убрала их, но потом поняла, что ВМ так писал неслучайно. Абзацы в его текстах создают паузы в мышлении, задавая определенный ритм в том, как информация усваивается человеком. Если их убрать, то пропадает эффект медитативности, а вслед за тем пропадает та скорость погружения, которая, как считал ВМ, лучше всего подходила для восприятия его текстов. Поэтому я оставила его авторский стиль. Итак… для того чтобы максимально точно воссоздать у читателя картину того, что происходило на наших занятия, показать, а что же мы там приобретали, с какой целью занимались, я решила привести пояснение «из первых рук».

Это пояснение, вступительное слово, ВМ под музой вдохновения как-то написал группе новичков, присоединившихся к нам. Стоит сказать, что все его тексты были результатом вдохновения, да что уж… вся его жизнь была движима им. Я оставила принятую ВМ орфографию и пунктуацию.

«Некоторые размышления по поводу «занятий»…

Само слово «занятие» не случайно проситься в кавычки. Что происходит на наших встречах? Чему они на самом деле посвящены?

Понятно, что не «занятию», не «заниманию» участников какими-либо процессами. Не восприятию информации, не обучению полезным навыкам. Это не тренинг, не «личностный рост», не самосовершенствование…

Встреча людей в одном месте и совместное слушание, созерцание, упражнение в чем-либо – это лишь внешняя оболочка, которую и можно называть «занятиями».

А суть… лучше было бы назвать хотя бы… «приобщением».

Приобщение, причастие, участие, причастность…

Счастье…

Каждый из нас на относительном уровне представляет собою "я" в кавычках… Сложнейшую совокупность… плотно запутанный клубочек. Сочетание качеств, свойств, атрибутов, параметров…

И каждому свойственно два фундаментально противоположных стремления.

Одно  – это стремление к дальнейшему самоутверждению и формированию опоры личности в системе взаимоотношений – в узлах и сплетениях веточек, в самой гуще кроны дерева мирового многообразия.

Другое  – стремление к освобождению, к оставлению "себя" уровень за уровнем, к возвращению в изначальное единство Источника.

Первому стремлению посвящена вся система ценностей современной эпохи, система обучения выживанию во все более и более изощренных условиях, и накоплению соответствующего индивидуального опыта.

Второму стремлению – соответствует древняя мудрость «сквозного восходящего единения».

При этом, в индивидуальном многообразии каждой личности как бы выделяется, высвечивается ипостась, «частица», несущая в себе эту потребность восхождения. Как бы открывается окно…

В темном помещении открытое свету окно будет как бы отдельным объектом казаться. А несколько таких окон – множеством объектов. Но если наблюдатель подойдет к одному (любому) из окон ближе… И выглянет…

То он поймет "секрет" единства самого Света.

Можно даже назвать наши "занятия"… как бы экскурсией по "музею открытых окон".

Единая глубинная традиция выглядит на определенном уровне таким вот "музеем".

В разные периоды и на разных циклах наших встреч участники имеют возможность подойти к такому "окошку" при посвящении в глубину некоей философской формулы, идеи, символа, изречения… На том или ином языке… в той или иной религиозной и культурно-исторической традиции».

Занятия проходили два раза в день. Первое начиналось в 9 утра, и заканчивались около полудня. Потом все шли обедать, спать или купаться. Второе занятие было вечером. Они начинались в пять часов вечера и заканчивались на закате.

Каждый год, когда я собиралась в Крым, я думала: «О! Как здорово, я еду на море! Я накупаюсь, нагуляюсь!» Но по факту через неделю я понимала, что я только и делаю, что медитирую. И вся та деятельность, которая проходила между медитациями, была какой-то малозаметной, хоть и подчас очень веселой. Вся жизнь от рассвета до заката становилась естественной медитацией.

Знаете, это очень важно – не просто медитировать. Просто медитировать – это все равно что съедать таблетку успокоительного. Да, на какое-то время похорошеет. Медитация – это все равно что вождение автомобиля на виртуальном тренажере. Она подразумевает то, что рано или поздно ты пересядешь за руль в реальной жизни. И наша жизнь в Ласпи учила нас заниматься обычными, бытовыми делами – находясь в другом внутреннем измерении. Ведь не зря же считается, что медитация не должна быть ограничена во времени. Медитация должна быть во всем, что ты делаешь.

Особенно хорошо накопленная медитативность проявлялась в деятельности тех, кто готовил еду на весь лагерь. Знаете, она была невероятно вкусной! Я не открою Америку, если скажу, что секрет того, насколько блюдо получится вкусным, заключается прежде всего в том, какие мысли и какое внутреннее состояние было у повара. При абсолютно одинаковых ингредиентах и рецепте у двух разных хозяек получится два разных блюда. Это известно всем. Так вот, еда, приготовленная теми, кто непрерывно медитировал, таяла во рту.

Мы питались исключительно вегетарианскими блюдами просто потому, что в лесу не было холодильников. Централизованно готовился обед и ужин. Завтраки и перекусы жители палаточного лагеря обеспечивали себе сами. Помимо центральной кухни, на которую каждый день назначались дежурные из лагеря, у каждого была своя небольшая газовая плита. На ней я варила себе каждое утро кофе и даже умудрялась жарить блинчики.

Основой блюд были каши и овощи. Никаких изысков – все просто, натурально и тем не менее восхитительно.

Были года, когда мы готовили еду себе самостоятельно и не участвовали в общей кухне. Это было не сложно. Готовили девушки. А парни приносили воду, иногда помогали чистить картошку или что-то резать. Но чаще всего они просто сидели вокруг, читали вслух какие-то книги, вроде Махарши или Кришнамурти, или Пелевина «Чапаев и Пустота». И ждали, пока обед будет готов.

Может создаться ложное ощущение, что все, что происходило, было пафосно и серьезно. Но на самом деле совсем не так. Атмосфера была очень легкая. Мы смеялись, шутили и действительно глубоко отдыхали душой и сердцем.

То освобождение, к которому мы стремились, ни в коем случае не было стремлением к вседозволенности. Я могу сказать, что дружба между мужчиной и женщиной вполне возможна, если они близки прежде всего духовно.

Настоящая свобода – это свобода прежде всего от собственных желаний. А вседозволенность, следование и бездумное удовлетворение их – это и есть истинное рабство.

ВМ

После обеда мы дремали прямо на открытом воздухе под деревом или в гамаке. Или шли купаться на море. В палатках днем находиться было невозможно, было очень душно. Мы открывали их, только когда шли спать.

Замолкающие цикады

Одной из ярких ассоциаций тех лет были цикады. Цикады – это насекомые, похожие на кузнечиков. Только они намного больше и шире, цвета сухой древесной коры. В дикой природе их особенно не было видно, но зато очень хорошо слышно. Это был специфический треск, который подчас перекрывал своей мощью шелест деревьев. Цикады оживали под вечер. Именно тогда, когда мы садились медитировать во второй раз.

Самым поразительным было то, что они замолкали, когда мы медитировали. И это было странно, необъяснимо и невозможно! Цикады были нашим естественным музыкальным сопровождением, нашим живым хором в храме можжевелового леса. Хор одной ноты, усиливающейся на крещендо в бескомпромиссной радости отрыва от оков собственного внутреннего диалога и вдруг… оборванной в замирании. Как будто вместе с нами увидели нечто, что заставило их замолчать в немом восхищении. Цикады замолкали не сразу, а лишь тогда, когда мы коллективно достигали определенной степени погружения или созерцательной глубины.

О чем говорит такое поведение цикад? Может быть, о том, что мысль – это тонкий физический процесс, который влияет на умы окружающих существ так же, как ветер влияет на каждый листик или травинку леса? Или же о том, что когда одно существо обращается не на внешнюю Лилу своей судьбы, а внутрь, к своему истоку, то естественным образом утягиваются умы окружающих существ? Или что есть некий мистический предел событий этого иллюзорного мира, когда одежда личности спадает, исчезая на границе бесконечности? Может быть, взгляд наблюдателя в нас – это и есть тот кинорежиссер, который оживляет на экране жизни тени предначертанных историй тем, что смотрит на них. Или же, устав от событий кармического сериала, он может развернуть свой вектор наблюдения на 180 градусов – к Божественной глади предвечного спокойствия, соединившись с ней в сладчайшем экстазе? Освобождая то, что заставляет умы других существ замирать от восхищения на пороге энергетического совершенства. Мы были центром гравитации, и цикады вокруг нас просто следовали этой силе.

Если вы когда-нибудь слышали, как начинает вибрировать лес этим стрекочущим хором, то предположить, что может замолчать какая-то часть из них, было бы еще возможно, списав это на случайность. Но когда воцарялась устойчивая тишина – это было для нас маленьким доказательством Единства. Единства с большой буквы. Это было ответом на наши сомнения, знаком свыше, что мы на правильном пути. Молчаливым одобрением Природы.

Мы любили этих цикад. Удивительно, но иногда вместе с цикадами полностью затихал ветер.

Мы сидели у вечернего костра, как в меня что-то врезалось. Цикада отскочила от моей руки и стала ползать по столу. Я с интересом ее рассматривала. Красивые крылышки, словно юбка у барышни, то расправлялись, то складывались. Ножки были тоненькие, но фактурные. Было видно, где у нее коленки. Глаза были чем-то похожи на глаза стрекоз, только меньше.

− Они семнадцать лет живут в земле в виде червей. А потом всего несколько месяцев – снаружи, затем умирают, – сказала Лена.

− Что???? Семнадцать лет в Земле? – я была в шоке.

Цикада оказалась не очень умной. Она со всей дури атаковала наш фонарик над столом. Если можно было нарисовать картинку к знаменитой фразе – «убейся головой об стену», то это была бы идеальная иллюстрация.

− Почему они все время стрекочут?

− После семнадцати лет в Земле они в шоке от того, сколько тут всего происходит. Вот и стрекочут – «Ни фига себе! Ни фига себе! Ни фига себе!», – пошутил Андрей.

Наш смех на какое-то время перекрыл шум леса.

− Цикад за их пение очень ценили в древней Греции. Анакреон написал стихотворение «К цикаде», которое потом переложил автор знаменитого стихотворения «Бог» – Гавриил Державин, – добавил Игорь.