Текст книги "Музей открытых окон"

Вечерние чаепития у костра

Иногда по вечерам, когда было совсем темно, ВМ приходил к нам на чаепитие. Мы разжигали костер, готовили что-нибудь вкусное. Например, жарили баклажаны на решетке. Атмосфера этих вечерних бесед была пропитана взаимным уважением и деликатностью. В неофициальной атмосфере, за рамками занятий, ВМ обнаруживал себя душой компании.

− Владимир Михайлович, почему, изучая буддизм, ты больше понимаешь христианство, а не наоборот? – спросил Коленька.

Николай был младше меня лет на пять. В то время, когда происходила эта беседа, ему было не больше двадцати четырех лет. Последний год он с упоением изучал буддизм, читал книги далай-ламы и других авторов. Я ничего, кроме буддийских сутр, которые рекомендовал читать ВМ и которые он часто цитировал и комментировал, не читала, но мне было всегда интересно следить за точками единения разных религий. К тому же у Коленьки было потрясающее чувство юмора.

Владимир Михайлович привычным жестом поправил на своей круглой лысине несуществующие волосы, протирая ее пухлой ладонью. Мы всегда подшучивали над этим его жестом.

− Потому что разные религии…

На разных этапах своей истории…

И в разной степени ясности и туманности…

Открывают и закрывают…

Один и тот же вход и выход… – протяжно, певуче, с расстановками и паузами продекламировал ВМ.

Я думаю, что такая манера говорить сложилась у него из-за постоянного пояснения хористкам, как надо исполнять его произведения. На оперный манер он пропевал им свои мелодии.

− Вот сегодня, казалось бы, каждому человеку доступны тексты по всем религиям и философиям… И с исторической точки зрения это огромное достижение человечества. Есть свобода слова, свобода вероисповедания. И организации доступны, которые представляют направления… Но… В каком виде это все представлено? – Владимир Михайлович поднял руку немного выше, словно дирижировал невидимым оркестром, смотря немного вдаль, сквозь всех нас. В другой руке у него была пластиковая белая тарелка, на которой лежали рулетики из кабачков с майонезом и помидором, приготовленные на костре. Он вроде бы и выглядел как обычно, и тысячи людей, держа в одной руке тарелку и увлекшись мыслью, выглядели бы так же. Но что-то неуловимо отличалось. Он выглядел так, словно не чувствовал своего тела. Словно он забыл, что уже пять минут держит в своей руке тарелку. А рука его, как послушный слуга, замерла в ожидании, в котором почти нет времени. В ожидании… без нетерпения. Сложно описать этот едва уловимый нюанс, только человек, достигший уровня, когда долгое время ты почти не чувствуешь своего тела, может заметить это. А в таком, – продолжил ВМ, – как если бы некто специально так исказил, чтобы… – его рука стала плавно скользить по воздуху вниз, словно это был и не воздух совсем, а гелий, – чтобы от причастности религии, от практики посещения, слушания и участия человеку не открывалась ничего. Чтобы он оставался с двусмысленностями, противоречиями и страхами на глубине подсознания… И, боясь сделать настоящий шаг к познанию, продолжал цепляться за общепринятое социальное существование… только подкрашенное культурно и «энергетически» так, чтобы только быть похожим внешне… не более того.

Владимир Михайлович сидел на маленьком раскладном тканевом походном стульчике, который принес с собой. На нем были задом наперед надеты шорты. И серая майка без каких-либо брендов и рисунков. Мы все сидели на земле на наших подстилках – пенках ковриках. Так получилось, что мы сидели по кругу. В очаге, выложенном камнями, тлели угли, отдавая красное пламя и немного потрескивая. Было уже темно. Сверху на ветке висели два больших фонаря на батарейках, которые и освещали наше собрание. Владимир Михайлович наконец-то откусил свой рулет.

− А тексты изложены и переведены так, чтобы путаница понятий буквально парализовала их главное назначение – прояснять, направлять и освобождать… Путаница ведь на каждом шагу… И именно от этого такое устойчивое мнение у читателей, что это все «трудно дается» и что вообще себя чуть ли не заставлять надо…

Все стали вразнобой что-то говорить, вспоминая все свои по большей части тщетные попытки духовного роста. Кто-то был кришнаитом, кто-то ярым верующим, кто-то увлекался буддизмом, как Коленька. А кто-то, типа меня, был просто неприкаянным и нигде не видящим и не слышащим тех настоящих слов, которые могли бы стать тем самым «музеем открытых окон». Были и такие, как папа Коленьки, которые и не искали ничего, но почему-то им было хорошо с нами. Самое интересное то, что никто из нас, по сути, не поменял своего пути. Буддист остался буддистом, христианин – христианином. Но все это перестало быть поверхностным и ритуальным.

Гул голосов немного стих…

− Ну да, ну да… – ВМ развлекся, слушая наши истории. – Вот представьте, каково было бы гулять или ездить по незнакомому городу, если бы указатели на улицах и адресные надписи на домах были бы так перепутаны, что явно бы противоречили друг другу на каждом шагу. И каким «подвигом» считалось бы куда-нибудь добраться…

Так, например, на каждом шагу перепутана направленность «внутрь» и «наружу». Например, в книгах Раманы Махарши можно встретить утверждение, что Атман в глубине, внутри… а потом – что «не Атман во вселенной, а вселенная в Атмане». То есть суть предлога «в» (латинское и английское in), его вектор направленности… задается двусмысленно…

Это, конечно, вроде бы не страшно для читателя, у которого интуитивная расстановка стрелочек получается по контексту, но даже для такого подкованного читателя насколько при этом затрудняется практика. Практика перехода текста во внутреннее действие…

Это похоже на то, как если вы приходите на йогу, а тренер начинает вести занятие в таком стиле: «Так… сейчас поднимите правую руку вниз… в смысле опустите вверх… а теперь шаг левой ногой вперед… нет, не той… а той, что левая, если спереди смотреть… да, вперед, в смысле назад, конечно…». – Владимир Михайлович потянулся за пластиковым стаканчиком с горячим чаем.

Я мысленно повторила про себя… «практика перехода текста во внутреннее действие…» Что это значит? Вот читаем мы сложные философские тексты. И даже с теми ключами, которые дает ВМ, даже с его мудростью, примененной нами к великим трудам великих мыслителей…. А что меняется у меня в обычной, повседневной жизни? Ведь теория, пусть даже самая лучшая теория… когда-то должна уплотниться настолько, чтобы стать частью того, как я по утрам чищу зубы, как я здороваюсь, как реагирую на неудачи, как смотрю в свое будущее, как отношусь к прошлому. Есть уровни, которые мы проходим, живя внутренней жизнью. Своеобразные экзамены, и отражением этих спиралей роста, а ВМ бы сказал – спиралей «сквозь»… является не что иное, как быт. Простой… быт. Экзамен Бытия в его самом возвышенном понимании – это простой, сермяжный быт в его самом низменном смысле.

Сбоку от меня что-то зашуршало. Это был ежик. Ежики – это лесные слоны. Их придумала природа, чтобы они никому не давали спать. Они топают ТАК ГРОМКО, что кажется, что сотрясается земля. Я не знаю, как эта крыса с иголками может производить столько шума. Они ищут, что разворотить, что скушать и утащить. Гремят кастрюлями, шуршат сухими еловыми иголками. Если же вдруг вы забудете что-то убрать, то эти милые животные запомнят дорогу, и завтра к вам уже придет толпа их колючих друзей.

− Все ваши слова очень откликаются, – Коленька, как настоящий йог, сидел с ровной спиной. – У меня вот такой период, когда буддийские тексты как-то больше цепляют… Возможно, потому, что там не предлагается просто верить Богу, а говорят – попробуй, сам увидишь…

− Когда говорят «попробуй» – это тоже предложение поверить, только поверить опыту. Но такое понимание буддизма – современное или адаптированное к современности. Древние тексты, сутты и сутры… не содержат призыва к опыту. Ни к чувственному, ни к ментальному, ни к какому иному… Будда никогда не говорит «попробуй и убедишься». Он просто излагает идею… и все. А современные бхигшу, геше, ламы, популяризаторы-востоковеды… вот они привносят уже это «попробуй»… якобы в противовес «поверь»… якобы.

− Ну, по большому счету, да, ты как бы веришь в то, что в результате опыта, медитаций получишь откровение и познаешь истину. Это та же вера, только в опыт.

− Смотрите, к вопросу «веры». «Вера» в древнехристианском или платоническом контексте по-гречески – «пистос»… вовсе не означает слепое доверие. Ни в коем случае. Пистос – это как бы «восприятие послания», «эпистола» переводится как письмо, тот же корень в понятии «эпистолярный жанр», например. Пистос в мистическом смысле – это прямое, непосредственное интуитивное восприятие истины. Это слово пришло к нам в переводе, как «вера»… Пистос – это не опора на опыт собственный, но и не слепое доверие (опора на опыт чужой)… это…. внутреннее знание о том, что предложенная идея – верная. Вообще, идея проверки истины опытом – это очень молодая идея, не более двухсот лет.

− Какое-то мистическое соединение прошлого с будущим… веришь в то, что точно поймешь когда-нибудь. Получается, что нет ничего зазорного в сомнениях, пока, условно говоря, «не обращено сердце»? Или как это поэтично обычно говорится – «не зажегся огонь веры»?

− Конечно. А вообще… по количеству двусмысленностей, логических ошибок и недоразумений… по плотности их присутствия на единицу объема текста… духовная литература превосходит любую другую. Духовная и религиозная литература ВСЕХ направлений, учений и конфессий. Это мое утверждение – результат не одного десятка лет раскопок. Область, которая сверхзначима для человека, которая несравнимо значимее других областей жизненного интереса… и в этой области, как говорится… царит бардак веками! Технические конструкции и географические карты выверены до миллиметра, а путеводители духовные запутаны, искажены и прерваны многократно. И только глубокая интуиция подсвечивает дорожку… иногда тропинку… сквозь… Какие вкусные рулеты!

То, как от этих слов засияло лицо Катерины, было видно даже ночью. Казалось, ей до фонаря все умные диалоги, глубокие размышления. Она получила свой триумф. Она приготовила так, что Владимиру Михайловичу было вкусно. Но она не знала то, что знали мы: ему было все равно. Он мог есть сухари с чаем неделями и даже не замечать этого. Я уверена, что он видел ожидание одобрения и хотел порадовать Катюшу за ее старание и труд. У Кати расправились плечи, она стала дышать полной грудью и тоже наконец-то тоже включилась в диалог.

− Кстати, аналог греческого «пистис» на санскрите – это бодхичитта или праджняпарамита – «сверх-знание-переправа»…

− Не-не-не… – Коленька подался всем корпусом вперед, возражая с набитым ртом. – Праджняпарамита переводится как «запредельная мудрость», но совсем не вера!

− Точный перевод, буквальный – это «пра-знания-переправа». Обратите внимание, как отличается способ мыслить такими словами, если не адаптировать их к нашему русскому языку. «Праджня» еще более или менее можно передавать как «премудрость», а вот слово «запредельная» никак не соответствует смыслу «переправа»… а «парамита» – именно переправа… созвучно слову «паром», которое происходит из того же древнего корня… Вот так в неточном и общепринятом переводе замыливается устремленность, векторность… направленность стрелочки, интенция вверх и сквозь…

− Владимир Михайлович, а насколько важна вообще эта тонкость понимания в словах и высказываниях? Все эти точности перевода… может, и так нормально? – Коленька мог дискутировать бесконечно, казалось, что это доставляет ему какое-то особое удовольствие, на грани с фетишем.

− Каждый интуитивно чувствует, тем более имея определенный опыт в изучении подобной литературы, что слово – это всего лишь условный ярлык, обозначение… …Слово, имя, мысль… Это неизмеримо важнее, чем… предмет, ощущение, вещество… И именно тонкости нашего мышления определяют наше становление… в этой жизни и далее… Современному человеку непонятно, отчего это в прошлые времена так горячо спорили из-за религиозной догмы… из-за тех или иных идей и постулатов… спорили и даже боролись… отдавая жизнь… за что? Если абстрагироваться от правоты-неправоты сторон, остается вот что – необыкновенная значимость для людей тех эпох идеи, идеалистической парадигмы в сравнении с материалистической стороной жизни… люди ведь всерьез свою жизнь за идею готовы были отдать… и благодаря этому самопожертвованию наш мир сейчас таков, каким мы его знаем. А современная толерантность по отношению к ИДЕЕ… не объясняется ли она… непросветленностью общества… нет. А лишь переносом опоры на ВЕЩЕСТВО. Но настанет момент для каждого, когда вещество окажется ничем, а мысль – всем. И тогда перед тонкостями мысли мы будем трепетать так же, как сейчас – перед капризами химии и физиологии… «Тибетская книга мертвых» об этом отдаленно говорит…

….Мы ведь сейчас как живем… Как будто физическое, материальное и социальное положение человека – здоровье, семья, работа, карьера… – это основа… нечто важное, значимое. Профессиональное. А миросозерцательное, духовное… это любительское, на уровне хобби по значимости. Вот почему так легко достигается толерантность в духовных вопросах, а совсем не потому, что глубинное единство постигается.

− Но есть же и профессионалы в духовности? Те люди, чья жизнь посвящена проповеди, Богу, – это священнослужители, монахи, пасторы, гуру… – возразил Гена.

− Да, есть… Но ни один служитель ни одной религии или конфессии в том виде, как она понимается сейчас… в современном мире… не может быть до конца, на сто процентов уверен, что мир действительно устроен так, как учит его учение… что по ту сторону земной жизни человека ждет именно то, во что его призывают верить, во что он призывает верить… Что сотериологическая концепция….

− Какая-какая концепция? – переспросила я.

− Со-те-ри-ологи-чес-кая – так называется концепция спасения… так вот, концепция спасения, которая противоречит, иногда в самом корне, концепциям иных учений и сама себе изнутри… что она вообще… а, ладно… – Владимир Михайлович махнул рукой, словно опуская их в бессильном сожалении, – в этой шаткости не виноват служитель. Не он ведь составлял и переводил писания, догматы, каноны и учения, которые на сегодняшний день оказались такими противоречивыми… даже внутри самих себя. Так получилось потому, что их формирование стало результатом не чистого откровения о спасении, а наложения многих слоев социального интереса…. И вот такая ситуация везде сейчас… И одновременно с этим – логическая ясность и внутренняя непротиворечивость в тех областях, которые обслуживают физическую составляющую бытия. Почему так? – казалось, ВМ задает себе этот вопрос всю жизнь, настолько он прозвучал риторически, в пустоту. – Почему человеческий интеллект уже несколько веков в одной области работает на прояснение и устранение противоречий, а в другой на умножение тумана… в той, которая важнее, чем пища, одежда и даже здоровье…

− Почему он не может быть уверен, что мир устроен так, как учит его учение? – спросил Коленька.

− Потому что противоречия на уровне концепции. Но с абсолютной точки зрения все хорошо, – улыбнулся ВМ.

− Уверен, что есть люди и монахи, служители, для которых нет противоречий. Они живут Тем самым, потому что уже созрели. И нет опоры иной, вот даже у Вас, наверное…

− Вопрос не о личности, а о системе… на сегодняшний день не существует единой непротиворечивой системы духовного ориентирования человека. Вот даже в спорте и в искусстве… есть постановка рук и ног… постановка голоса… постановка кисти… которые оптимизированы для максимальной легкости и точности достижения результата… А в мире духовной ориентации – даже духовные посвящения не дают последовательной и непротиворечивой настройки… поскольку «заминированы» изнутри. Этим можно объяснить и сложность, двойственность, и запутанность жизни даже адептов и официальных деятелей… А иначе все бы выглядело иначе. И корень этой путаницы не в личных человеческих качествах, а в накоплении ошибок на системном уровне… Если бы хоть чуть-чуть устранить это… Сама ткань мироздания была бы иной.

Владимир Михайлович немного прервался, задумавшись. Он поднял голову к небу, и я – интуитивно за ним… Крымское небо было удивительным. Оно было бесконечно широким и глубоким… усеянным мерцающими бриллиантами.

Звезды – это маленькие дырочки в полу Рая.

Катер Чемберс

− Мы ведь всегда чувствуем, как меняется атмосфера, невидимый климат… во дни религиозных праздников, на Пасху например… И даже в восприятии неверующих это есть…

− А скажите, а есть ли «то самое?» – спросил папа Коленьки, подавшись вперед всем корпусом своего тела.

Термин «то самое», так же как и термин «сквозь», имел понятное лишь нам значение. «То самое» обозначало не вино и не водку. Это было выражением того предельного трепета перед Высшим Началом, когда присваивание Ему имени – уже кощунство. Изучая классические труды, мы понимали, что любое Имя во многом обросло заблуждениями, страхами, шаблонами восприятия. Но самое главное – Имя всегда создавало ограниченность тому, что по своей сути границ не имело.

Папа Коленьки был далек от наших занятий и не посещал них. Но ему чем-то нравился ВМ. Было видно, что папа Коленьки доверяет ему. Пока мы сидели на занятиях, он проявлял неуемную деятельность – штудировал окрестности, устраивал нам быт и, самое главное, всегда приносил мороженое. Коленька говорил, что он любил Севастополь, так как в армии служил моряком во флоте.

− Конечно, есть. – сказал ВМ и улыбнулся.

Сейчас, спустя годы, я уже перестала удивляться этому странному эффекту преображения людей. Папа Коленьки работал коллектором. Он сохранил всю аутентичность человека, который служил на флоте, – грубоватые манеры, специфический юмор. Я всегда немного побаивалась его. Но в присутствии ВМ из сурового матерого медведя он вдруг становился добрым, с милыми манерами. Словно вся шелуха социальной адаптации спадала, и человек понимал, что тут можно не быть крутым, общаться просто и искренне, а не по понятиям. Он слушал ВМ на этих вечерних чаепитиях с глубоким уважением, проявляя где-то даже кротость.

Подобные метаморфозы личности я видела так часто, что с годами у меня сформировалось два убеждения относительно других людей:

1. ты никогда до конца не знаешь, с кем общаешься;

2. поле святости откроет истинное лицо каждого человека.

Часть вопросов неизменно повторялась. Например, вопрос о том, как ВМ пережил просветление и пережил ли? Но ВМ неизменно уходил от прямых ответов.

− Понимаете, если кто-то скажет, что он просветлен, сразу же поставьте это под сомнение. А что касается опытов… вот зачем вы хотите знать, как было у других? Потому что думаете, что у будет так же. И вы будете в медитации визуализировать чужой и инородный для вас опыт. Это ложный путь. Это уже не непосредственное переживание, а игра воображения.

− Владимир Михайлович, если человек просветлен, у него же не будет желания что-либо делать? Ведь все его кармы уже закончены? – спросила Лена, жеманясь своим особенным образом.

− Ну смотрите, вот я пишу музыку. Правильнее сказать, что не я ее пишу, а она пишется мной. Это просто происходит. У меня нет навязчивого желания это делать, но я и не сижу в позе лотоса круглые сутки.

Ласпи был для нас тем местом, где прослойка ЭГО каждого из нас не то чтобы истончалась. Она на какое-то время вдруг опустошалась. Вроде по форме все оставалась по-прежнему, а по сути – преображалось. И вместе с этой сущностной трансформацией менялось все вокруг. Мы вдруг совершенно четко понимали, что такое – ЖИТЬ.

В Ласпи по вечерам было прохладно. Я полезла в палатку за кофтой и носками. Теплый морской бриз ласкал мою кожу. На душе было полное умиротворение. Я подняла голову на небо и увидела эту бесконечную красоту, мириад маленьких жизней. Где-то было больше глубокой и поглощающей взор синевы. А где-то скопление звенящего света сбивалось в арку Млечного пути. Я замерла в немом восхищении, поражаясь в очередной раз тому, насколько я богата, ведь у меня есть этот подарок природы – этот совершенный вид.

Увидеть мир в одной песчинке

И космос весь в лесной травинке,

Вместить в ладони бесконечность

И в миге мимолетном вечность.

У. Блейк

Краб и Храм Солнца

Бухта Ласпи окружена скалами. Ту, что находилась слева, мы называли крабом, потому что при взгляде с нашей стоянки скала совершенно отчетливо принимала его очертания.

Краб сидел к нам вполоборота. Его клешни были аккуратно сложены, словно кисти на юбке у девушки из института благородных девиц. Прилично и аристократично. Морда была задумчивая и полная достоинства, немного приподнята вверх.

На пике скалы кто-то установлен крест памяти погибшим альпинистам. Только в свою последнюю поездку я смогла преодолеть панический страх и подняться на вершину. Я понимала, что одно неверное движение, и… привет.

С вершины Краба открывался потрясающий вид на лазурную синеву моря и на Храм Солнца. Если вы мечтали поехать в Англию, чтобы увидеть Стоунхендж, то возможно, и не стоит ехать так далеко. Намного ближе есть похожее строение.

Огромные каменные глыбы были геометрически правильно расставлены по кругу. Отличие заключалось лишь в выворотности. Словно в центре основания, из глубины Земли надавили огромным пальцем, и камни раскрылись, как цветок к Солнцу.

Если смотреть на Храм Солнца с вершины Краба, то становится совершенно очевидно, что сооружение рукотворное. Это всегда вызывало разные домыслы, создавая эзотерическую привлекательность места. Ходят слухи, что это и площадка для посадки древних летающих кораблей, и ретрансляторы энергии. Правды мы не знаем. Но то, что место действительно интересное и, как все необъяснимое, пробуждает в нас «открытость», способность воспринимать мир свежим взглядом, безусловно, заслуживает внимания.

С нашей стоянки на Краба можно было легко подняться. В лесу есть протоптанные маршруты, отмеченные цветом на деревьях. Главное – это знать, где вход с трассы на нужную тропу. Подъем занимал около часа.

Самое главное в таких прогулках – это дыхание. Скорость шагов определяется прежде всего его ритмом. Дыхание не должно сбиваться. Нужно дышать спокойно и свободно, не допуская одышки. Это самая большая сложность при прогулках в компании. Всегда найдется кто-то, кто сильней и быстрее, создавая у остальных чувство неловкости и неудобства из-за своей нерасторопности. Но если выбрать ритм неправильно, то можно вообще не дойти. Иногда быть эгоистом – это забота об окружающих, ведь сейчас они не знают, что, принимая ваши условия, освобождают себя в будущем от необходимости возиться с вами.

Краб – это отвесная скала, на которой почти ничего не растет. Когда смотришь на все это великолепие снизу – то становится очень страшно. Но, как и во всем в жизни, самый сложный и страшный участок пути – это первый его отрезок. После него маршрут по большей части будет проходить по хребту.

В первый раз, когда я поднялась, меня ждал сюрприз – я увидела семью горных козлов. Я смотрела на них, а они на меня. На вершине росло одно-единственное дерево, почти до самой кроны обглоданное этими пушистыми животными. Если бы папа-козел увидел во мне угрозу, деваться мне было бы некуда. Но они посмотрели на нас, мы на них, и… все. Мы пошли дальше – встречать рассвет.

Назад мы возвращались через сосновую рощу. Сейчас с обеих ее сторон – частные особняки, а тогда – она была частью леса. Когда Крым принадлежал Украине наши утренние занятия проходили именно тут. У подножья высоких ароматных корабельных сосен, на мягчайшем ковре из иголок. Если бы можно было разделить лес на микрорайоны – то сосновая роща была бы ВИП-местом.

Я прошла мимо, и нотка ностальгии кольнула мне в сердце. Каждый год в Ласпи был особенным. Новые события, новые истории. Новые проработки и озарения. Новые теплые воспоминания и новая Я.

На Краба я ходила не больше трех раз в год. Мы не стремились к частоте впечатлений. Но иногда вот такое простое «прохождение мимо» сосновой рощи может остаться в памяти намного более отчетливо, чем ужин в дорогом ресторане.

Мой первый подъем был с Андреем. Я тогда только приехала, а он уже неделю жил в Ласпи. Собственно, если вернуться в то утро, то я приехала вчера вечером.

− Катя, смотри! Вон та гора называется Краб, – сказал Андрей.

− Почему?

− Ну, потому что она похожа на Краба. Вон ее щупальца, видишь? Я завтра иду на рассвете на ее вершину. Хочешь, пошли со мной.

− Хочу, – сказала я.

На следующее утро мы проснулись около четырех утра и отправились в путь. Я тогда была совсем другой, как любят говорить те, кто меня давно знает. Мне, как и любому человеку, сложно объективно судить о себе. Поэтому я просто соглашаюсь. Но изнутри – я чувствовала себя большим эмоциональным сгустком, готовым в любой момент взорваться. Естественно, это всегда получалось без моего согласия и в самый неподходящий момент.

Андрей был добрый. Он был похож на мишку, с той лишь разницей, что мишка всегда был немного одинок. Так вот то, что я помню из того утра до сих пор, – это его деликатность. Он всю дорогу молчал. Он боялся сказать что-то не то, не так пошутить и всячески сдерживал свой поток шутливого сознания. И я это запомнила. А может быть, даже не это, а ощущение своей благодарности ему. Когда мы шли назад, то говорили о чем-то, но очень осторожно. Мое состояние тогда было похоже на состояние собаки, которая благодарна проходящему человеку за то, что он не прогнал ее палкой и не отшвырнул. Прошло много лет, но это чувство – как основа дружбы – у меня осталось к нему до сих пор.

Мы думаем, что окружающие люди запоминают нас по каким-то большим поступкам. Мы привыкли восхищаться героями. Но сейчас нужно не меньше мужества, чтобы оставаться просто Человеком. Тонкие, едва заметные проявления ровного и хорошего отношения к окружающим людям западают не столько в память разума, сколько остаются в памяти сердца.

Сейчас благодаря Игорю, ВМ, занятиям эмоций, с которыми я не могу справиться, стало намного меньше. Я не могу сказать, что я стала железной леди. Все меняется в комплексе. Ты учишься выбирать правильное окружение, уважать себя. Ты принимаешь собственную эмоциональную хрупкость, учишься понимать других людей – что они чаще всего действительно не хотели. Ну и банально – важно освобождаться от обид прошлого. Должна быть гигиена собственных эмоций. Иначе они спрессовываются, уплотняются, накладываются друг на друга. И становятся хозяевами нашей жизни, что неблагоприятно.

Дружба с Андреем подарила мне одно из самых красивых воспоминаний в моей жизни. Даже сейчас, когда я пишу эти строки, у меня перехватывает дыхание.