Текст книги "Методы практической психологии. Раскрой себя"

– Боже мой, но мне же действительно ничего страшного не грозит! Только трудности, а их я совсем не боюсь. Совсем мне не обязательно страдать, болеть, становиться нищей, клянчить «хоть какую-нибудь» работу. Спасибо, мои дорогие, что забрали у меня то, что моим и не было. Спасибо, что оставили мне то, что, может быть, все-таки и мое тоже. (К ведущей):

– Все. Жизнь продолжается.

Надо ли все это…

Род занятий моих героев указан более или менее точно, а имена – в том числе и имена предков – разумеется, изменены. Добавлю, что темы работ все-таки несколько отобраны, учитывая контекст. На самом деле люди приходят и с другими запросами, не столь прямо связанными с деловым успехом. Есть ведь еще здоровье, любовь, смысл жизни, дети, переезд в другую страну и связанный с ним обрыв корней… Может показаться, что в этой статье нарочно собраны случаи, отмеченные явным «звучанием» трансгенерационной травмы. Уверяю вас, четыре рассказанные истории – далеко не самые «кровавые» и уж совсем не безысходные: в них во всех явно проступает сообщение о том, что не только выжить возможно, но и жить стоит, работать, преуспевать.

Что до травмы – а как же иначе? Наследство – оно такое, какое получено. Можно сделать вид, что это не имеет к нам никакого отношения, – и попасть тем самым в еще один культурный стереотип «местного значения»: кто, спрашивается, научил переписывать историю так, как сегодня кажется удобным? Немодный нынче писатель Юрий Трифонов в начале одного романа говорит:

«Надо ли все это?

Мальчика звали Саша Антипов. Ему было одиннадцать лет. Отец Саши не вернулся из Киева никогда. Мальчик Саша вырос и давно состарился.

Поэтому никому ничего не надо»[30]30
  Трифонов Ю. Время и место. Собр. соч. в 4 томах. Т. 4. – М., 1987. – С. 224.


[Закрыть].

Так начинается роман «Время и место», и весь он про то, что все-таки надо, даже если порой кажется, что «там и тогда» не имеет никакого отношения к «здесь и теперь».

Более того, забытое и объявленное несуществующим «наследство» находит порой куда более причудливые и даже страшноватые формы напоминания о себе: болезни или загадочным образом повторяющиеся несчастные случаи достаточно часто являются «голосами» отвергнутой истории рода. (Как говорила психоаналитик Франсуаза Дольто, «все, что замалчивается в первом поколении, второе носит в своем теле».)

Впрочем, сюжетов, касающихся рискованного поведения, странных предчувствий ранней смерти, а также неприятных медицинских диагнозов в этой статье не будет, как и многого другого. Подразумевалось лишь слегка приоткрыть сундук с наследством – в частности, вместе с читателем бросить взгляд на то, что лежит более или менее на поверхности и связано с сегодняшней деловой жизнью, что называется, напрямую.

Как говорилось в известном анекдоте, «бородку-то сбрить можно, а вот с идейками-то как?». Наш энергичный, технократичный, оптимистичный «корпоративный человек» все знает о «стратегическом планировании» и «ситуационном лидерстве», «информационном менеджменте» и даже «правилах проведения видеоконференций». Он готов двигаться «от хорошего к великому» и далее, к «Построенным навечно» – компаниям, конечно, никаких двусмысленностей[31]31
  Коллинз Дж. От хорошего к великому. Стокгольмская школа экономики в Санкт-Петербурге, 2002.


[Закрыть].

Но он же знает и другое.

Что оптимизм подозрителен. Что «за что боролись, на то и напоролись». Что ожидать от «фигур власти» последовательности и осознавания результатов своих действий – все равно что ожидать того же от отца-алкоголика в дисфункциональной семье. Что успех опасен. Что слова ничего не значат и не стоят. Что героически угрохать «своих», а заодно и себя – нормально. Что ни запреты, ни обещания не соблюдаются – и никого не остановят. Что насилие неистребимо, а в каждый отдельный момент важно только – кто кого. Что виноваты, в общем, все – или могут стать таковыми в любой момент.

Это знание, лишь слегка прикрытое – да полно, прикрытое ли? – недолгим опытом одного поколения, невозможно просто отменить. Его можно лишь до какой-то степени проработать.

Всякий, кто хоть раз в жизни что-то посадил и вырастил, знает, что рост зависит от корней.

Глава 6. «Безотцовщина»: что случилось и продолжает случаться с «фигурой отца»[32]32
  Впервые опубликовано в журнале «Психодрама и современная психотерапия», № 1–2, 2004.


[Закрыть]

 
Щекой прижавшись к шинели отца —
вот так бы и жить.
Вот так бы и жить – никому не служить,
заботы забыть, полномочья сложить,
и все попеченья навек отложить,
и глупую гордость самца.
Вот так бы и жить.
 
 
На стриженом жалком затылке своем
ладонь ощутить.
Вот так быть любимым, вот так бы любить
и знать, что простит, что всегда защитит,
что лишь понарошку ремнем он грозит,
что мы не умрем…
 

Тимур Кибиров

Мой первый завотделением Марк Ефимович в первый день работы наставлял меня, молодого специалиста, так: «Теперь что касается нашего Шефа, кхм. Этот человек будет говорить Вам такое, что возникнет желание немедленно пойти застрелиться. Просто, кхм, чтобы сохранить остатки самоуважения. Разумеется, Вы не застрелитесь. Не из чего и незачем, кхм. Но я Вас совершенно серьезно предупреждаю: это обязательно будет. Ужасные, оскорбительные вещи, никак – я подчеркиваю, никак! – не связанные с тем, что Вы делали или не делали, и вообще с Вами. Бред! Чушь! Что нужно, чтобы это пережить? Все время помнить: «Папа – сумасшедший».

Вот так почти тридцать лет назад была сформулирована странная, но в высшей степени полезная мысль, позволяющая выдерживать бесконечные заходы сошедшей с рельс «фигуры отца». Патриархальной, стало быть, власти и авторитета.

Что же случилось с этой самой «фигурой» – или, возможно, что сделало ее кажущееся безумие самым правильным способом адаптации к миру, а вызывающую оторопь «дурь» – типичным, узнаваемым способом реализации традиционных патриархальных ценностей? Позволю себе еще одно отступление – во времена не столь дальние.

Уже в девяностые годы, когда все закачалось, посыпалось, перевернулось, но зато и ожило, – работала я в славном городе Эн. Учебная группа, все больше врачи да психологи; психодрама, социодрама, ролевой тренинг. Попросила однажды вспомнить какую-нибудь цитату из профессионального текста, которая по каким-то причинам «цепляет» лично, вызывает явные и отчетливые чувства. Для работы – то есть для разыгрывания и «интерпретации действием» – группа выбрала фразу из статьи об особенностях личности и жизненного пути так называемых взрослых детей алкоголиков.

Говорилось в той цитате, что им «трудно строить вероятностные прогнозы, а стало быть, и планировать; их отношения с миром и людьми часто хаотичны из-за неясной им самой невозможности оставаться в изменяющихся отношениях, не разрывая их, – то есть выдерживать напряжение неопределенности». (Оно и понятно: уж слишком нахлебались они этой неопределенности в том возрасте, когда человек перед нею бессилен: все, что будет или не будет происходить в доме, зависит от того, каким сегодня явится папа. Будущее дальше сегодняшнего вечера и подавно планировать невозможно, да и не стоит: что это дает, кроме боли?)

В той группе, что важно, было не так уж много людей, действительно выросших в дисфункциональных семьях, – не столько, сколько выбрали работу с этой цитатой. Разумеется, появились у нас персонажи: Хаос, Страх Перед Будущим, Постоянное Вранье и остальной набор известных явлений. Все они были уродливые, но поразительно живые и знакомые, прямо-таки родные – с такой легкостью рождались действия и реплики, с таким куражом играли. Группа, что называется, пошла вразнос и отрывалась вовсю – это часто бывает в социодраматической работе с «негативным материалом». И все же что-то тут было еще, какой-то важный оттенок общего, разделяемого понимания: знай, мол, наших, не то еще видали! Врешь – не возьмешь!

Прямо по Довлатову выходило: «В борьбе с абсурдом так и надо действовать. Реакция должна быть столь же абсурдной. А в идеале – полное помешательство». «Родня» в лице дисфункциональных паттернов гуляла вовсю, а единственный настоящий монстр в той работе был персонаж – кто бы вы думали? – «Здоровые Зрелые Отношения». Как раз те, которые «недоступны взрослым детям алкоголиков». Это было что-то вроде механических игрушек, тупо обменивающихся рукопожатиями, и походило на уже подзабытый плакат «Мир – Труд – Май»: оптимистические зомби с улыбками, которые обычно у нас называют американскими. И как можно сожалеть о том, что тебе это недоступно, когда «это» – явная лажа, в пределах видимости люди так не живут; ты еще про «уверенность в завтрашнем дне» вспомни, ага…

Доиграли. Шеринг: на фоне догорающего куража враз потемневшие лица, сильные чувства «всмятку» – стыд, привычный страх, привычная же надежда, гнев непонятно на кого, море печали и в какой-то момент возникающий эмоциональный «блок»: все это вместе не распутать, не удержать, лучше уж совсем не чувствовать. Неписаные правила многих алкогольных семей – «не доверяй, не чувствуй, молчи». Что же это в них такое знакомое… Да, конечно: «Не верь, не бойся, не проси» – покинувшее свой лагерный контекст вместе с прочими «наездами», «понятиями» и «авторитетами». Как ни странно, пропись семейная даже жестче: она требует не только «не бояться» и «не просить», по ней и многие другие чувства и речи неуместны, опасны или просто бессмысленны, ибо безнадежны…

И мы с группой ужасно мучались, пытаясь «разморозить» вот этот привычный эмоциональный блок, возникающий там и тогда, где и когда ждать нечего, верить нельзя, надеяться не на что, – но очень, очень хочется…

Очень хочется, чтобы началась какая-то другая жизнь и можно было полагаться на договоренности, ясно помнить, что было вчера и позавчера, не делать вид, что «все это» не имеет к тебе никакого отношения… Если бы не хотелось так сильно, не было бы так больно, – но все знают, что «хотеть не вредно», а все обещания новой жизни с завтрашнего дня так же искренни и так же лживы, как это было вчера и позавчера. Лучше не вспоминать. Медленно, запинаясь и увязая, разгребали мы этот «завал», уже понимая, – хотя бы по схожести чувств самых разных людей с самым разным семейным прошлым, – что речь идет о чем-то большем, чем «злоупотребляющий алкоголем отец». «Что это все такое, что с нами происходит?» – спросил кто-то. Своего рода «свободной ассоциацией» неожиданно возник странный ответ: люди, а ведь сегодня 22 апреля, ничего себе, мы вроде забыли, но ведь не забыли же на самом деле…

Еще один «дедушка», которого стало удобнее стесняться, но и это не помогло. В конце концов, безопаснее не иметь вообще никаких «отцов и дедов» – кто знает, какими они будут объявлены во время следующего пересмотра «семейной истории». Так что никто ни с кем «в родстве не состоял», не был, не участвовал, нет, прочерк. Ролевые модели «отцовского» поведения – в предельно широком смысле – не только не привлекательны, но и пугающе неадекватны.

Когда многие вполне достойные люди говорят, что на политика такого-то смотреть неловко (противно, невозможно): все врет, вчера говорил другое, позавчера обещал третье, а на самом деле то-то и то-то… В самой этой пристрастности, в горячей краске такого стыда так и слышится очередное разочарование в привидевшейся в который раз «фигуре отца». Может, и хотелось бы уважать и верить – еще как, а толку-то? – но ведь не таким же! А без достойной ролевой модели довольно трудно представить себе, «кем станешь, когда вырастешь», – хоть совсем не становись взрослым.

Большинство сюжетов, касающихся власти и влияния, развиваются в жанре не семейной саги, а черного кино о подростковой шайке: «брат» важнее и опаснее «отца», хотя бы и крестного. «Семья», как и «авторитет», стала словом, нуждающимся в комментариях, – мол, не в том смысле, а в обычном, словарном. Кстати, где в последний раз вы встречали фразу: «Твой отец гордился бы тобой»? Правильно, в «Гарри Поттере». Что тут скажешь?

Тоска по преемственности «по отцовской линии» существует в скрытых и самых причудливых формах. И понятно, что эта самая «линия» подорвана и по-разному пресечена как в конкретной истории реальных семей, так и в символическом пространстве, населенном мифологическими, едва ли не архетипическими фигурами. Редкость, единичность образов достойного отцовства – в реальности они, конечно, есть, но сколько нужно этой реальности, чтобы исцелить последствия травматизации длиной в век? – включает хорошо известный механизм мифологизации далекой, почти сказочной фигуры. Впрочем, и она подводит: «царь-батюшка» подписал отречение, и не этой ли нотой отчаяния покинутых сыновей окрашены многие документы и фольклор белого движения? Канонизировать «екатеринбургского мученика» можно, вернуть надежную отцовскую фигуру – нет.

В замечательной и довольно известной работе «Культура и мир детства» Маргарет Мид говорит о трех типах культуры: постфигуративной, конфигуративной и префигуративной. Если в первой изменения протекают настолько медленно и незаметно, что опыт дедов пригодится внукам, а вторая ориентирована на опыт современников, принадлежащих к данному обществу, то в префи-гуративных культурах «старшее поколение никогда не увидит в жизни молодых людей своего беспрецедентного опыта». Дети ли враз устремились от этого опыта, отцы ли объявлены не заслуживающими доверия, катастрофические ли события оборвали связь – возник разрыв.

Весь XX век в России можно рассматривать как век префигуративной культуры, но наш «особый путь» к тому же еще накладывал один разрыв на другой. Гибель «отцов» в революции, Гражданской войне, в годы репрессий, в Великой Отечественной; гигантская тень «отца народов», нескладная и неискренняя попытка «подобрать правильных отцов» – вроде приторных встреч ветеранов с молодежью или мертворожденного института «наставничества». Опасный и настойчивый интерес социума к тому, чем занимался такой-то до соответствующего года, достаточно ли хорош «в свете новых решений»… И во все периоды – ориентировка по очередному рубежу «великого перелома» или не столь глобального, но все равно отсчета «по новой»: теперь будет так, как сказано, кто не спрятался, я не виноват.

Историческая правда, вся эта жуткая статистика со множеством нулей – погибшие, репрессированные, без вести пропавшие, «не нашедшие себя в новой жизни», спившиеся и прочие «в списках не значащиеся» – смешивается с мифологической ситуацией сказки наоборот: не сын уходит из Дома за подвигами, лучшей долей и обретением свой взрослой мужской роли – из Дома уходит отец. И хорошо еще, если по бокам не маячат тени конвойных. Когда работаешь с семейной историей, эта удаляющаяся мужская спина, вслед которой несется когда плач, когда проклятия, «выпадает в раскладе» так часто, что становится не жанровой зарисовкой «трудных времен», а метафорой исторического сиротства, покинутости.

«Он говорил, как отец прощался, как его уводили… И в голосе его была открытая боль, что меня поразило, ведь он старше меня и разлука произошла давно, двадцать лет назад, а у меня тринадцать лет назад, но я думал об отце гораздо спокойней. Боли не было, засохла и очерствела рана. А он плакал»[33]33
  Трифонов Ю. Записки соседа. Цит по: Снегирева Т., Подчиненов А. Сын за отца не отвечает?: Комплекс безотцовщины в советской литературе. / сб. Семейные узы. Модели для сборки, книга 2. – М.: Новое литературное обозрение, 2004. – Стр. 99.


[Закрыть].

Это Трифонов пишет о Твардовском, оба они на сегодняшний день не очень-то читаемые авторы, их опыт тоже оказался «некстати», да не в том дело. Дело в том, как «засохла и очерствела рана».

Разоблачать и призывать к покаянию (как будто к нему обращаются по призыву) – это тоже вполне в традиции: с «чувством глубокого возмущения» по-прежнему все в порядке. «Работа горя» не завершена – а возможно, даже по-настоящему и не начата; оплакивание предполагает признание боли – болью, раны – раной, потери – потерей. Трудно даже представить себе, в какой же форме, в каких ритуалах и за какое время может быть переработана в культуре эта «безотцовщина».

В психодраматической работе с «засохшей и очерствевшей раной» приходится иметь дело часто и по очень разным поводам – например, когда вдруг оказывается, что без «внутреннего отца» трудно и плохо, а «материала», даже на уровне фантазии, катастрофически не хватает… Или когда речь идет о фигурах учителей, покровителей, хранителей традиций и правил, «отцов-основателей»: в самый, что называется, неподходящий момент этот «ресурсный персонаж» вдруг как зыркнет бесноватым глазом самозванца-оборотня – ишь, размечтались…

Или когда достаточно молодые и успешные люди изо всех сил стараются «стать отцами самим себе», а заодно еще и своим реальным коллегам, студентам, подчиненным – и все эти «дети», включая собственного «внутреннего ребенка», отчаянно сопротивляются: все ты врешь, изображаешь тут надежного и ответственного, а сам того гляди кинешь, покинешь, исчезнешь…

Избежать же этой работы – то есть мучительной встречи с болью утраты, осознавания масштабов разрушений, поиска самых дальних и непрямых ресурсов, терпеливого выращивания «своей правды об отце» – невозможно. Хотя бы потому, что именно призрак отцовской фигуры сказал однажды: «Прощай, прощай и помни обо мне».

Постскриптум

Этот текст написан за два месяца до конференции, на которой я проводила одноименную социодраматическую мастерскую. В ответ на предложение «вспомнить любые исторические, фольклорные, литературные образы российских отцов в XX веке – тех, которые сейчас кажутся важными и заслуживающими подробного рассмотрения» и после социометрического выбора на «линии времени», остались пять персонажей: Николай Второй, Иосиф Виссарионович, – затем в «линии времени» образовался некий пропуск, разрыв – и далее: Папа Дяди Федора (из незабвенного Простоквашина), Волк, Усыновивший Теленка (тоже из мультика) и Гоша (из культового фильма «Москва слезам не верит»). Непридуманных отцов на вторую половину века не нашлось – что, разумеется, не означает их отсутствия в жизни.

И все же…

Глава 7. Первое лицо, единственное число,
или Как женщины-руководители идут за языком[34]34
  В первой редакции опубликовано в сборнике «Консалтинг: поиски жанра». – М.: Независимая фирма «Класс», 2004. – С. 13–39.


[Закрыть]

Мой отец был государственным мужем. Я всего лишь женщина-политик. Мой отец был святым. Я – нет.

Индира Ганди

– Девушка, у вас нитка на ж…!

– Мужчина, как вам не стыдно, нет такого слова!

– Как это так – ж… есть, а слова нет!

Народное

По слухам, незадолго до смерти «отец народов» поговаривал о том, что «женщину нужно вернуть в семью». А вот в недавние 90-е Комиссия по делам женщин при президенте единодушно поддержала идею установления квоты для женщин-руководителей. Полувека не прошло, а какой прогресс… А если обратить внимание на грамматические конструкции «о повышении роли женщины в…», то понятно, что этот, извините, член предложения, в соответствии со школьным учебником русского языка называется «дополнение». «Подлежащие» определяют, что именно и в чем следует повышать; зачем – они знают.

Русский язык, «живой как жизнь», часто показывает со всей очевидностью, как обстоит дело с гендерными различиями: грамматическая категория рода тому порукой. И если «учительница» привычна слуху, то это отражает какую-то часть процессов, происходящих в реальности, притом не только статистику занятости. «Врачиха» и «докторша» силою суффиксов так и не стали равнозначным названием медика женского пола; уважительное обозначение «доктор такая-то» говорит о многом, как и «управленец в юбке».

Вернемся в мир тренинга, коучинга и прочих наисовременнейших видов занятости. Если само понятие «тренер» мало-помалу становится привычным и уже не вызывает спортивных ассоциаций, когда речь идет об обучении персонала компании, то для тренеров-женщин «слова нет». Тренересса? Тренингистка? Боже упаси, тренерша (подруга врачихи)? Или, как в медицине, «тренер такая-то»?

Мне представляется, что искусственные политкорректные языковые нововведения нам не угрожают – во всяком случае, не на эту тему. Но забывать о том, что языковые стандарты и их изменение отражают какие-то важные аспекты реальности, тоже недальновидно. Язык конечно же является системой, моделирующей сознание, – это относится и к так называемым вторичным языкам, то есть коммуникационным структурам, надстраивающимся над естественным языком. Под «субъектами системы» (идеологической, стилевой и т. п.) обычно понимают сознание, способное породить подобную структуру и, следовательно, реконструируемое при восприятии текста. В качестве вторичного языка могут рассматриваться миф, ритуал, многие явления культуры. Тогда в интересующем нас поле можно думать не только о названиях профессий и должностей, но и об этикете, корпоративных ритуалах, профессиональных ролях…

Мне представляется, что в значительной массе публикаций на тему «Женщина в бизнесе (управлении, политике и т. д.)» присутствует одна общая черта: «субъект системы», как правило, не она. В этой работе я попытаюсь нарушить сложившуюся традицию, обратившись к текстам от первого лица, принадлежащим так называемым успешным женщинам, с которыми в последние годы мне довелось работать в рамках коучинга, бизнес-тренингов и женских групп.

О последних скажу особо. Женский проект Института[35]35
  Институт групповой и семейной психологии и психотерапии.


[Закрыть], существующий уже 7 лет, не был ориентирован на какую бы то ни было конкретную социальную или профессиональную выборку. Однако оказалось, что женские тренинги «Я у себя одна» все в большей степени посещались именно тем, кого обычно называют «женщина в…» – бизнесе, политике, управлении и т. д. Безусловно, это отражает какую-то не до конца осознанную потребность, тем более что количество таких женщин в группах растет.

О том, что стоит за готовностью «управленца в юбке» или «бизнесвумен» при всей своей занятости и достаточно большом выборе возможностей провести выходной день иначе и все-таки прийти на группу, мы поговорим позже. Сейчас обратим внимание на другое: весь протокольный материал данной статьи – это высказывания (сообщения) от первого лица. Мы рассмотрим не только собственно речь, но и иные сообщения, передаваемые другим людям в форме соблюдения или нарушения внешних правил, знаков принятия и исполнения тех или иных ролей, организации пространства коммуникации, использования предъявляемого в общении внешнего облика и любых действий, которые могут рассматриваться как «текст». И в этом смысле весь последующий материал носит вполне «авторский» характер.

Я намеренно не касаюсь содержания тренингов и коучинга: в данной работе речь идет не о направленном профессиональном воздействии, а о привлекших мое внимание характеристиках речи и поведения главных действующих лиц. Разумеется, контекст нашего сотрудничества оказал свое влияние на наблюдаемые феномены. И тем не менее мне важна возможность поделиться своими «полевыми наблюдениями», а не точкой зрения на проблемы организаций или отдельных людей. Итак, от первого лица – открытым текстом.

Пространство

– Вас не смущает, что мы будем заниматься на виду у всего офиса? (Кабинет Б. К., генерального директора компании, имеет две стеклянные стены; позже выяснилось, что это была ее инициатива: при прежнем руководстве все проходило за закрытыми дверями.) Я думала, что сама буду с трудом к этому привыкать, а, ничего, привыкла. Они должны знать, когда я прихожу, ухожу и чем занята. Уж прозрачность, так прозрачность. (Жестом приветствует проходящую за стеклом сотрудницу.) Здесь было слишком много тайн, интриг, подковерной борьбы. «Надо сделать корпоративную культуру прозрачной» – это же слова, кто им поверит? Через полгода, пожалуй, можно будет повесить занавесочки. Нет, будем реалистами, через год.

– Вот здесь у нас основная работа и делается. Подразделение выросло в четыре раза, работы очень много. Цветы растут только на нашей территории, если Вы заметили. Как-то само сложилось, мы все-таки с человеческими ресурсами работаем. Возделываем свой сад. Это тоже нужно. (Е. А., директор отдела персонала крупного научно-производственного объединения.)

– Мне достался кабинет, в котором посетитель сразу терялся – от двери до этого «трона» слишком далеко и пусто. Пришлось все переделать, ко мне должны приходить, чтобы решать вопросы, а не на аудиенцию. (С. К., директор издательства).

Время

– Я, конечно, хорошо знакома с этой песней про приоритеты. Да мне не жалко времени на то, чтобы лишний раз поговорить с Машей (секретарь) или за те же три минуты дать понять новому сотруднику, как со мной лучше общаться. Но вот бессмысленные совещания, на которых толкут воду в ступе, меня приводят в ярость. Не жалко и двух часов, если что-то происходит, продвигается. Иногда важно не торопиться и рассмотреть вопрос со всех сторон, но вопрос, а не кто с каким лицом сидит и слушает. Если этой чумы нельзя избежать, я не позволяю себе злобствовать, а нахожу какую-нибудь приятную отвлекалочку: например, составляю полный список своего гардероба. Вид, уверяю Вас, очень умный и лояльный. (Н. Д., глава торгового представительства.)

– Все планы я проверяю и сразу выбрасываю то, что явно за это конкретное время не потянуть. Потом устанавливаю очередность: где-то требуется максимальная концентрация, а где-то дело важное, но я смогу его сделать легко. Это «перезаряжает батарейки». В конце дня подвожу итог: по идее, все должно увязаться, разными способами продвигать к цели. Если что-то не выстраивается, оттягивает энергию, время, тут же возникает вопрос: как в следующий раз я поступлю с этим иначе? (С. К.)

– Конечно, отвлекают. Я и не возражаю, переключаться бывает полезно. Вся штука в том, чтобы контролировать поток этих отвлекающих моментов и заставить их работать на себя. Две минуты необязательного разговора график не поломают, если с долгосрочным планированием все в порядке. Зато благодаря этим двум минутам может дельная мысль в голову прийти. (Е. О., владелица тренинговой компании.)

– Конечно, мое время дорого, но это еще и время моей единственной жизни – тут уж задумаешься, на что его тратить. (Б. К.)

Обучение персонала

Н. Д. пришла на тренинг, в котором, строго говоря, не очень – то и нуждалась.

– Девчонки еще не знают, какое это удовольствие – учиться и разбираться. Объяснить это довольно сложно – это можно только показать. Вот я и здесь.

– Разумеется, меня пару раз в году отправляют поучиться за счет компании, но это не совсем то. Так можно научиться только тому, что в этой корпоративной культуре уже есть, а мне часто бывает для дела нужно то, чего в ней нет. Приходится искать самой (Н. Д.).

– Наши топ-менеджеры – люди умные и весьма своеобразные. Мне нужен такой тренер, которого они не загипнотизируют своим интеллектом, иначе все получится гладко и бессмысленно. (Б. К. обсуждает план проведения тренингов для разных уровней сотрудников компании.)

– Как Вы считаете, мне лучше в тренинге участвовать или при мне что-то пойдет не так? Честно говоря, мне хотелось бы участвовать – не для того, чтобы наблюдать, я их и так знаю, просто это такая возможность в кои-то веки самой поучиться, что-то новое узнать о себе и о деле. Если угодно, – одно из главных удовольствий в жизни руководителя. (С. К.).

Мелочи корпоративной жизни

– Менять так менять. Я тут подумала: у нас режим экономии, контроль над расходами. Нужна ли нам эта обязательная новогодняя party – бешеные деньги и все равно всегда куча недовольных? Вместо этого сделаем-ка детский праздник. Вчера до девяти надписывала подарки. Пусть расслабятся, поглядят, какие у кого дети, заодно и друг друга увидят с новой стороны. Клоуны и Дед Мороз у нас будут – супер! А сухого мартини ребята выпьют в другом месте и без меня. (Б. К.)

– Первая презентация – это был какой-то ужас! Рассылка – 200, пришло – 17. Каково моим было играть перед пустым залом! Я их собрала на 30 секунд, что несла – не помню, но выложились так, что за тот вечер три заказа получили. А утром сделали пресс-релиз: мол, было то-то, с такими-то, плюс кое-что из того, что сказали эти такие-то (с их, само собой, разрешения), – и на те же 200 адресов. Так и пошло. (Е. О.)

– Мы два месяца бились со стратегическим планированием, надоели все друг другу хуже горькой редьки. А я на 23 февраля всем нашим господам из совета директоров подарила по кактусу. Все разные – кто на кого похож, но горшочки выбирала одинаковые – обидятся ведь, если у кого-то горшочек больше. И говорю им, касатикам, мол, поздравляю и надеюсь, что удастся вам поддерживать жизнь в этих выносливых созданиях. У кого засохнет – тот, стало быть, не стратег. Кактус ведь заморить – это сильно надо постараться. Ничего, пока живые. Год прошел, мы впервые в плюсе по всем направлениям. (Е. А.)

– Да, действительно блестящий кандидат. Резюме даже меня впечатлило. Но поглядывать на свое отражение и поправлять свою идеальную стрижку ему не следовало, пожалуй. Даже у такой подслеповатой тетки, как я, возникла мысль о дополнительном тестировании. (Н. Д.)

Личный стресс-менеджмент

– Когда надо собраться, обдумать и остыть, я хожу пешком, быстро. Чем быстрее шагают ноги, тем ровнее думается. Бассейн – тоже хорошо, но почему-то в воде решения у меня не рождаются – это просто отдых. А когда ходишь, отлично думается. Два в одном. (Б. К.)

– Никогда не понимала всяких спецприемов. По-моему, так: создать среду, в которой даже слов не нужно, достаточно переглянуться и (показывает) дружно выдохнуть. Мы с моими из отдела так давно и хорошо понимаем все, что происходит в нашей конторе, – когда кладешь трубку с этим выражением лица или приходишь от нашего главного, этот взгляд и этот выдох – вот и весь стресс-менеджмент. Ты не одна, жизнь продолжается. Перевести дух и работать дальше. (Н. Д.)

После короткого и совершенно корректного разговора по телефону Е. А. с непроницаемым лицом подчеркнуто аккуратно отключает переговорное устройство:

– Как же тяжело с идиотами. (Встает из-за стола и 40 секунд – по моим часам – поливает цветы у себя на окне из изящной металлической лейки.)

– Господи, вразуми. (Возвращается за стол к нашему прерванному разговору.)

– Извините, оздоровительный тайм-аут. Продолжаем? (Е. А.)

– Если натренироваться, можно научиться уменьшать картинку и приглушать звук. Конечно, проблемы лучше решать, но есть еще такая данность, как владелец компании. (Б. К.)

– Классно, что Вы рассказали, как другие это делают. Теперь я точно знаю, что и со мной все в полном порядке, когда я в лифте перед встречей с детьми и собаками делаю свое фирменное (зажмуривается, громко «гудит» сквозь зубы, энергично мотая головой с отчетливой интонационной точкой в конце). И все. Дума. (С. К.)

– Сталкиваясь с непроходимой тупостью, я повторяю как заклинание: «Я знаю, что ты знаешь, что я знаю, что ты – козел». (Б. К.)

– Не устаю открывать новые возможности – как это у нас называется – психологической разгрузки? От одной мысли о том, что дома ждут кошки, в любой момент легче дышится. Муж может прийти позже, чем я, а зверики встретят. Мой рецепт: 20 минут гладим кошек каждый вечер – и никаких нервных срывов. (Е. О.)

На рабочем месте – «мимолетности»[36]36
  Ремарки отражают некоторые аспекты наблюдаемого поведения, в частности, оформление собственной внешности.


[Закрыть]

* * *

Б. К. получила на дискете материал и не знает, как распечатать его на своем ноутбуке (являясь, заметим, руководителем компьютерной фирмы):