Текст книги "Глаза ее куклы"

Екатерина Александровна Неволина
Глаза ее куклы

© Неволина Е.А., 2019

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2019

Глава 1

2019 год, начало мая

Это очень тонкая работа. Осторожно, с помощью крохотной лопаточки с заостренным черенком, обозначаю нос. Выравниваю его, плотно соединяя с поверхностью лица. Поддеваю внизу, формируя ноздри. Теперь губы… Каждое движение вносит незначительные изменения, и тем не менее из бесформенного куска, подобного куску первоматерии, возникает лицо.

Чувствую себя богом, лепящим из глины первого человека. Интересно, что ощущал Создатель в этот момент? Предвидел ли, какими станут его творения? Он так же мял нас, как я до боли в руках разминаю непослушный вначале материал, делая его мягче и пластичнее? Нам много говорят про заложенную в нас свободу воли, но насколько мы свободны на самом деле? Свободна ли я?..

Отведя взгляд от почти законченной работы, я посмотрела на полоску света, лежащую на старом желтом паркете, исцарапанном и истертом за долгие годы эксплуатации. В этом луче царапин почти не разглядеть, зато видны повисшие в воздухе пылинки. Они медленно кружатся в хороводе, не в силах взлететь ввысь и вырваться из своего окружения. Та же проблема у большинства из нас.

Мир кукол понятней и светлее нашего.

Я вернулась к работе. Тщательно вытерев руки влажной салфеткой – мой материал очень восприимчив и не терпит никакой грязи, – бережно, словно лаская, коснулась новорожденного лица. Это далеко не первая моя кукла, однако каждый раз я чувствую волнение и, несмотря на эскизы, не знаю до конца, что выйдет в итоге. Самое главное – глаза. Когда у куклы появляются глаза, она оживает. С этого момента я вижу ее характер, привычки, особенности. Я тоже Создатель, однако у моих кукол – своя воля.

В этот миг я вдруг почувствовала чей-то тяжелый, напряженный взгляд, направленный мне в затылок. По шее пробежали мурашки. В квартире я одна, но тем не менее кто-то на меня смотрит.

Секунды капали, как вода из плохо закрытого крана, и каждая капля больно била по напряженным нервам. Медленно, как во сне, словно я сама подвешенная на ниточку, плохо управляемая кукла, оглядываюсь. Никого. Комната по-прежнему пуста. Вот старый диван, небрежно накрытый красным клетчатым пледом. Вот шкаф. За стеклом стоят книги, а на открытых полках разместились куклы – те, которые не захотели покинуть мой дом. И среди них одна, не созданная моими руками, но та, которая более всего способствовала возникновению своих сестер. На какое-то сумасшедшее мгновение мне показалось, что на меня смотрели именно ее ярко-сапфировые глаза. Наверное, я сумасшедшая?.. Я провела рукой по лицу, прогоняя наваждение, стряхивая страх, как налипшую паутину. Затем решительно встала и подошла к шкафу.

Ярко-синие глаза Гретхен, как всегда, бессмысленно глядели перед собой.

Я перевела дыхание, стало легче, будто меня разморозили. А по спине и вправду скатилась капля.

– Глупости! – произнесла я вслух, нарушая напряженную тишину квартиры. – Мама была права – с этими куклами я совершенно сойду с ума. Мне нужно больше общаться с людьми, жить реальной жизнью.

Ярко-красные губки на бледном фарфоровом личике Гретхен привычно усмехались, чуть обнажая мелкие-мелкие белые зубки. Кукла казалась бы очень хорошенькой… если бы не уродливая царапина, тянущаяся наискосок через ее румяную щечку. Я поспешно отвернулась и отошла от шкафа. Смотреть на царапину было больно. Давняя вина поднялась из глубин памяти и подступила к горлу. Я зажала ладонью рот, словно пыталась удержать внутри мутную горечь, а второй рукой зашарила по столу в поисках стакана с водой, но вместо него наткнулась на подставку, которая опрокинулась, издав неприятный, похожий на всхлип, звук. Только что сделанная кукольная голова упала. Тщательно вылепленное лицо сплющилось. Теперь уже не поправить. Я с досадой сжала тугой комок пластика, слыша, как внутри него, словно настоящий череп, захрустел слепленный из фольги шарик.

Все насмарку! Трехдневная работа, а еще две предыдущие недели, когда я ходила, обдумывая нерожденный образ, тщательно подбирая, пропуская через себя каждую деталь.

Раздраженно бросив непригодный больше комок на стол, я решительно открыла ящик и вынула початую пачку сигарет. Вообще-то я не курю, сигареты забыл у меня кто-то из гостей, и теперь они служат спасением немногочисленным страдающим, жаждущим просмолить свои легкие… Но бывают дни, когда вроде ничего особенного не случается, однако без сигареты не обойтись.

Я вышла на балкон и неумело закурила, тут же закашлявшись от порции дыма. Руки еще дрожали, однако постепенно я успокаивалась. С балкона открывался вид на вполне себе мирный дворик, где гуляли мамаши с колясками, возились в песке громкоголосые малыши, а в ветвях густой, еще не распустившейся сирени гомонили и копошились юркие московские воробушки. День был довольно прохладным и ветреным, но вполне весенним. Полный суеты мир не предполагал ничего необъяснимого и сверхъестественного. Сама не знаю, с чего это нервы так расшалились.

В любом случае с работой на сегодня покончено.

Я заварила крепкий кофе и плеснула в него чуточку «Бейлиса» для вкуса. Стала просматривать на ноутбуке обычные ресурсы: инстаграм, ярмарку, контакт… В сообществе «ВКонтакте» под моим постом, посвященным куклам, появилось несколько комментариев. Один из них привлек мое внимание.

«Не поверю, что вы не художник, – писал некто под банальным ником Ник. – Глаза ваших кукол говорят об обратном. В Средние века вас, чего доброго, обвинили бы в колдовстве».

«И вам хочется бросить в костер свою вязанку?» – ответила я и открыла профиль Ника. На его аватарке был летящий орел с распростертыми крыльями. Сведений оказалось очень мало. Пол: мужской, возраст не указан. Интересы: музыка, история и… Надо же! Куклы! Видно, он не случайно забрел в специализированное сообщество. Тоже мастерит? Среди мастеров иногда попадались мужчины, но по большей части они были слегка чудаковатыми, как их куклы… Нет, вроде не мастер. Нет альбома с собственными изделиями. Зато есть фотографии старинных кукол и материалы по ним. Я с интересом пролистала и картинки, и статьи. В вопросе этот анонимный Ник вполне разбирался. Или перепостил хороший материал. Но зачем бы?

Тем временем на колокольчике – маркере новых уведомлений – в красном кружке появилась цифра «один».

«Если бы я расстался со своей вязанкой, то только ради того, чтобы бросить ее в печь для обжига одной из ваших кукол, – продолжил пикировку Ник. – Особенно если бы надеялся, что когда-нибудь она попадет в мою коллекцию, хотя обычно современные куклы меня не интересуют».

Я усмехнулась. Подумаешь, ценитель! Скорее всего, собирает что ни попадя, считая ценным антиквариатом. Я сама интересовалась историей кукол. Конечно, благодаря Гретхен, но надо признать, не нашла ни одной похожей на нее.

Однако неумело флиртующий тип уже стал меня раздражать. Я, кстати, ярко представила его себе: худой, уже не первой свежести, с длинными засаленными волосами и уже хорошо заметной сияющей, точно Вифлеемская звезда, лысиной. Недаром фото на аватарку постеснялся поставить. Впрочем, внешность ни при чем. Думаю, по ту сторону сетей инфантильный, так и не научившийся жить в реальности мужик. Наверняка он еще в детстве любил играть в куклы и тайком таскал их у девочек, а с течением жизни багаж комплексов и компенсаций вырос неисчислимо. Психологический портрет навскидку: одинокий, неуверенный, обидчивый нытик, думающий о себе как о сокровище нации.

«Думаю, попасть в вашу коллекцию слишком большая честь для меня», – ответила я и собиралась уйти из сети.

Но ответ пришел неожиданно быстро, и я не удержалась, взглянула.

«Вы смеетесь, но среди немецких кукол 1900—1930-х годов попадаются удивительные экземпляры», – прочитала я, и сердце вдруг заколотилось.

«Интересно посмотреть на вашу коллекцию», – не удержавшись, написала я.

А спустя несколько секунд в личку пришло письмо: «Вот вам два экземпляра для затравки» – и ссылка.

Первой шла фотография очень редкой куклы с азиатскими чертами, темными волосами, собранными на затылке, одетой в расшитый костюм с двумя рядами круглых металлических пуговиц. В ушах у куклы посверкивали изумруды, оттеняющие зелень глаз. Наверняка драгоценные камни были настоящими.

На второй фотографии оказалась, напротив, типичная немецкая кукла начала двадцатого века – нордическая барышня с двумя косичками, ярко-алыми щеками, капризными губками. Наряд ее состоял из голубого шелкового платья, отделанного мехом, пелеринки и муфточки.

Ни одна не похожа на Гретхен. Зато, насколько я могла судить, обе являлись действительно ценными. А коллекция у этого Ника, вероятно, неплохая. К тому же неизвестно, что еще скрывается в ее недрах.

Вот тебе и тип с блестящей лысиной.

«А можно ли взглянуть на другие шедевры?» – спросила я небрежно и добавила ухмыляющийся смайлик – просто так, чтобы этот Ник не зазнавался.

Шли минуты, а он не отвечал. Черт, а ведь он ушел в офлайн.

Почему-то это меня огорчило. Выходит, он не заинтересован в общении? Или что-то его отвлекло? Но в этом случае мог бы хоть попрощаться. Конечно, «ВКонтакте» – это вам не светский салон девятнадцатого века, однако хотелось бы, чтобы соблюдались хоть какие нормы приличия.

Я с досадой захлопнула ноутбук. И вдруг подумала: а если это никакой не незнакомец по имени Ник, а одна из моих коллег-конкуренток решила меня провоцировать? Я сама не люблю конфликты, дележ пространства и прочих жизненных благ, мои куклы и без этого неплохо покупаются, однако в любом творческом деле без зависти не обойтись. Помню, сначала меня удивляли вдруг начавшие появляться негативные отзывы на мои работы, однако Галина, тоже мастер, с которой мы приятельствовали в сети, объяснила суть таких манипуляций. Думать, что кто-то из коллег-кукольников способен на подлость, мерзко, словно касаться рукой отвратительной желто-зеленой слизи. Казалось бы, творчество и зависть несовместимы, но, увы…

Так где же гарантия, что мне написал реальный человек? Чем дольше я думала об этом, тем больше находилось доказательств обратного. В кукольном сообществе знали мой интерес к куклам определенной эпохи. Это и послужило крючком, на который я с такой готовностью клюнула.

«Ну ничего, – подумала я, снова открыв ноут и разглядывая страницу этого самого подозрительного Ника. – Они неплохо подготовились. Надо сделать вид, будто повелась, а потом самой посмеяться над ними…»

Никакого блестящего хода пока что не придумывалось, однако спешить необязательно – оставим это на время, авось мои враги сами подскажут мне наилучший способ действий.

Эти мысли меня успокоили, и остаток дня я провела за незначительными хозяйственными делами, неизменно накапливающимися даже при идеальном ведении дома. А мой дом идеальной хозяйкой похвастаться не мог. Вечером я просмотрела сразу три фильма по Джейн Остин и легла спать уже в неплохом настроении.

Но едва закрыла глаза, как очутилась в комнате с уныло-желтыми обоями. Все предметы в ней были огромными или, вернее, выглядели такими, а я сама вдруг стала совсем маленькой.

В огромном кресле, напротив меня, сидела женщина. Ее лицо терялось где-то в вышине, видны были только серые тапки с круглыми меховыми помпонами и обтянутые фиолетовым фланелевым халатом колени. Тем не менее я отчего-то знала, что это прабабушка Ната, умершая еще до моего рождения.

Прабабушка наклонилась надо мной, и ее тень прихлопнула меня сверху, как прихлопывает муху сетчатая мухобойка.

– Ты обидела куклу! – произнесла прабабушка Ната. – Ты понимаешь, что ты сделала?!

Я понимала, а поэтому сжималась от ужаса, становясь еще меньше, уткнувшись носом в собственные коленки, неосознанно принимая позу зародыша, желая раствориться совсем, превратившись в крохотную одинокую клеточку, текущую в венах мироздания.

И тут давящая тень вдруг исчезла, а вместо этого меня повлекло куда-то с невероятной силой, словно затягивало пылесосом.

Я очутилась в небольшой, очень скудно обставленной комнате с тускло-зелеными обоями, кажется, предшественниками и фактически близнецами желтых. В глаза бросились большой лакированный стол с грубыми ножками, железная кровать с изогнутыми спинками в ногах и у изголовья, свисающий с потолка матерчатый оранжевый абажур люстры и огромный, на ножках, ящик, о котором я откуда-то знала, что это приемник. Над ним висел бумажный портрет кудрявого мужчины с пронзительным, чуть высокомерным взглядом – это был Александр Блок.

А еще в комнате находилась худощавая девушка, одетая в старомодное простенькое платьице, скорее напоминавшее ситцевый халатик. Я словно наблюдала за ней со стороны, невидимо паря в воздухе.

Девушка сидела за столом и нервно перебирала исписанные, все в странных сгибах листочки бумаги. Вдруг дверь (о, оказывается, в комнате была дверь!) открылась, в помещение ворвался порыв свежего ветра и… вошел молодой симпатичный мужчина.

Бумаги, словно птицы, слетели со стола, но, не найдя в себе сил на дальнее странствие, бессильно опустились на пол неподалеку.

Девушка медленно встала.

С минуту они просто стояли друг напротив друга.

А потом она, издав странный гортанный звук, бросилась гостю на шею. Ее руки, словно у слепой, непрестанно двигались – ощупывали его плечи, зарывались в волосы.

– Ты вернулся! Я знала! Я знала! – повторяла она, словно желая убедить кого-то. Возможно, саму себя?..

– Не плачь, да не плачь же, все хорошо, маленькая! – Он тоже обнимал ее, суматошно гладил, целовал в растрепавшиеся волосы…

А я заглянула в брошенный прямо на пол грязный армейский холщовый мешок и отпрянула, наткнувшись на взгляд ярко-сапфировых незамутненных глаз.

– Ты узнаешь меня? – спросила Гретхен, и я проснулась.

1945 год, июль

Коленька вернулся, и теперь их ждала настоящая счастливая жизнь. Наташа точно знала это, когда упаковывала в большую коробку всю уцелевшую переписку (часть писем с фронта пропала при переезде, и это было хуже, чем исчезновение маминой, еще весьма неплохой, каракулевой шубы). Наташа боялась за мужа все это время. Боялась и ждала, ведь поэт Симонов писал «Жди меня, и я вернусь». Когда в далеком и страшном сорок втором она прочитала эти строки в «Правде», они мгновенно, словно раскаленным клеймом, легли на сердце. «Нужно ждать. Коленька обязательно вернется», – повторяла она.

Если бы можно было поехать и быть рядом с ним… Но нельзя – болела мама, да и Коленька, уходя, заставил ее поклясться, что она позаботится о себе и не наделает глупостей. Наделать глупостей Наташа умела, недаром и мама постоянно заглядывала ей в глаза, тревожно расспрашивала, но Наташа держалась.

«Береги себя, моя маленькая. Пока я знаю, что с тобой все хорошо, ты жива и здорова, на сердце у меня спокойно. Буду бить проклятых фашистов за тебя и за всех наших любимых, моя родная», – писал с фронта Коля. Он часто называл жену «маленькой» – и из-за роста, и из-за того, что она была на целых восемь лет младше его.

– Посмотри, за нами опять увязались эти малявки, – говорил когда-то Коля приятелю, оглядываясь на хихикающих девчонок.

Наташа с детства дружила с его сестрой Олей – крепкой, озорной девчонкой с удивительно густой шевелюрой. Часто бегала к ней в гости. Подружки были не разлей вода, а мама Коли и Оли, уже не делая между дочками разницы, кормила обеих вкусным супом и заплетала бантики.

– Пойдем подглядывать за Колькой. Они опять курить тайком пошли, – шептала на ухо подруге Оля. – Давай распотрошим его папиросы, я знаю, где он их прячет. А внутрь сена набьем! Вот будет здорово!

– Вот бы достать что-то такое… чтобы Колька прикурил, а оно как бабахнет!.. Мигом отучился бы! – принималась фантазировать Наташа.

Все детство, сколько она себя помнила, Колька сердился на них, а порой даже отвешивал обеим звонкие затрещины… Так было до одного дня на речке, когда все вдруг изменилось, а Наташка поняла, что внезапно выросла. Но даже после этого Коля все равно звал ее маленькой. И вот теперь привез ей с фронта в подарок трофейную куклу.

– Это для моей маленькой! – сказал он, протягивая невероятную фарфоровую леди.

Эта кукла была самым красивым, что Наташа когда-либо видела в жизни. Белое румяное личико игрушечной барышни казалось утонченно-прекрасным. Что уж говорить о ярких сапфировых глазах, изящном носике и надутых ярких губках. У куклы были, кажется, настоящие, очень мягкие, светлые локоны, а ее платье стоило, наверное, столько, сколько весь гардероб самой Наташи. Впрочем, Наташа сомневалась, можно ли за весь ее гардероб купить одно такое кукольное платьице.

Если бы в их крохотной комнатке появился турецкий султан или сам товарищ Сталин, это не показалось бы Наташе более чудесным, чем появление красавицы-куклы.

Даже прикоснуться к фарфоровой барышне она решилась не сразу, а когда решилась, задержала дыхание, словно входила в холодную реку.

– Как ее зовут? – обмирая, спросила Наташа у Коли.

Он улыбнулся.

– Придумай ей какое-нибудь имя. Хочешь, будет Зоей?

Наташа даже рассмеялась. Ну почему мужчины такие недогадливые? Разве могут такую барышню звать Зоей или Наташей? С первого взгляда понятно же, что у нее должно быть совершенно особенное и прекрасное имя.

– Ее должны звать как барышню, – смутившись, проговорила Наташа, едва осмелившись провести пальцем по безупречной румяной щечке куклы. – Я… не знаю, я нигде не была…

Коля обнял ее за плечи и поцеловал в макушку.

– Маленькая моя… Какая же ты у меня маленькая!.. Ну хорошо, пусть ее будут звать… Гретхен.

– Гретхен… – нараспев повторила Наташа.

И с тех пор Гретхен торжественно сидела на коробке с письмами, снисходительно глядя на скудную обстановку комнаты, словно королева, по недоразумению попавшая в приют для нищих.

Глава 2

Наше время, начало мая

Умывшись, я пошла ставить кофе, но когда снова заглянула в ванную, едва не вскрикнула от испуга: на белом мягком полотенце с серебристой окантовкой и вышитым цветком уродливо бурели пятна крови. Сердце тревожно замерло в груди, а висевшее напротив двери зеркало отразило бледное лицо, окруженное густыми каштановыми волосами. В полутьме казалось, что под глазами залегли густые тени.

Кровь. Откуда здесь кровь? Я провела рукой по лицу, включила свет и с облегчением перевела дыхание. У меня с детства слабые сосуды, так что неожиданные кровотечения не редкость. Вот и сейчас у правой ноздри запеклась бурая корка. Кровь на полотенце получила объяснение самым естественным образом.

Я привела себя в порядок, выпила кофе и даже позволила себе очень калорийные, но невероятно вкусные гренки, люблю, когда хлебцы так хорошо пропитаны молоком, что аппетитно булькают на сковородке, поджариваясь на сливочном масле и приобретая медово-леденцовую корочку. В это время позвонил Пашка. Мы встречались с ним уже два года, но, кажется, без особой страсти с обеих сторон. Даже съехаться не решились, хотя моих родителей Пашкино присутствие в моей жизни успокаивало. Им казалось, что он не дает мне целиком погрузиться в мой кукольный мир, вытаскивая оттуда то в кино, то в поездку по ближайшим пригородам. Павел водил очень смешной зеленый «Матиз» и, к счастью, совершенно не комплексовал по данному поводу. Он был спокойный, надежный и… невыразимо скучный, как домашние тапочки.

– Привет, как ты? – начал он традиционно.

Забавно, но Пашка – один из редких людей, кто действительно слушает ответ на этот банальный вопрос.

– Не очень, – пожаловалась я, – вчера голову новой куклы уронила. Так жаль, представь! А потом всю ночь ерунда какая-то снилась.

– Ты куклу на заказ делала? – с беспокойством спросил он.

В этом как раз весь Павел. Практическая сторона дела для него важнее всего.

– Нет, для себя, но… Не важно, – мне внезапно захотелось пойти куда-нибудь. – Пригласишь девушку в ресторан?

– Когда? Сегодня?

Я едва не разозлилась. Ну вот как с таким тюфяком разговаривать? Нет, через три года, когда ты, наконец, соизволишь раскачаться!

– Ладно, не хочешь – не пойдем, – буркнула я. – У меня тоже нет настроения.

– Ну что ты сразу взрываешься? – посетовал Пашка. – Я еще работаю, а вечером давай сходим. Часов в семь. Нормально?

В голосе послышались просительные нотки.

Он на полгода младше меня, ему двадцать три с небольшим, но такое ощущение, что нас разделяет целая вечность. Я, конечно, слышала, что среди мужчин процветает инфантилизм, но не настолько же!.. И в то же время я прекрасно понимала, что других молодых людей вокруг меня не наблюдается. Расстанусь с Пашкой – и буду одна, а там, мама права, еще сильней погружусь в выдуманный мир. И вообще я ярко представила, какими обиженно-собачьими станут глаза Пашки, если я скажу, что мы расстаемся. Обидеть его почти то же самое, что обидеть милого щеночка.

– Нормально, – согласилась я и поспешила закончить разговор: – Иди работай. Я тоже делами займусь.

Я включила ноутбук, проверила почту. Надо же, «ВКонтакте» опять письмо. Отчего-то оно вызвало у меня смутное беспокойство.

Сообщение оказалось от Ника и содержало в себе одну-единственную фотографию – фарфоровая кукла в соломенной шляпке и зеленом платье с бантами и оборками. В ней чудилось что-то от Гретхен… Или мне это только померещилось?

Ник был онлайн, и я не удержалась.

«Это и вся коллекция?» – спросила я ехидно.

«Если бы! Я могу присылать по кукле каждый день. Но не просто так», – ответил таинственный собеседник.

«И какую же сумму вы ожидаете получить? Многие платят за перепост фоточек?»

«Это не перепост, – ответил он тут же. – Реальная коллекция, если вам интересно. А деньги мне не нужны. Зачем они? Гораздо интереснее узнавать что-то новое. Я вам буду показывать новую куклу, а вы – отвечать на мой вопрос».

Что за игра?! Я фыркнула. Нет, наверняка кто-то из конкуренток меня разводит.

«И вы уверены, что я отвечу правду?» – быстро набрала я.

«Надеюсь на вашу честность…» – и смайлик в виде ангелочка.

«И какого рода вопросы? Какие цифирки написаны на обороте моей банковской карты?»

«Примитивно мыслите! Вот, кстати, первый вопрос: ваши любимые цветы».

Я несколько растерялась. Вопрос не казался мне провокационным или содержащим подвох. И все же кто этот человек? Зачем он ко мне привязался? Что ему от меня надо?

«Вы кто? Мы знакомы?» – не выдержала я.

«Это не по правилам игры. Я задаю вопрос и жду на него ответ. Предвидя ваши сомнения, предупрежу сразу: не хотите – не отвечайте, на этом наша переписка прекратится, и я не стану больше вам докучать».

«Докучать»? Любопытное слово. Кто вообще сейчас так говорит? Нет, вряд ли это одна из моих конкуренток, они бы не додумались до подобного. Судя по лексике, это не молодой человек. Можно вернуться к моей первой версии о фрике, добавив определение: старый фрик.

Пока я думала, в окне появилась надпись: «Ник был в сети две минуты назад».

Опять ушел! Нет, какой же странный и подозрительный субъект. Тем не менее мне стало интересно.

Я не ответила на дурацкий вопрос, а села работать. Куклы вовсе не основное мое занятие – это дело скорее для души. Иногда я продаю кого-то из сделанного мной народа, иногда работаю на заказ, но продажи в нашем деле не такая уж частая вещь, тем более что труда вкладывается много, да и материалы стоят немало – взять хотя бы стоимость профессионального пластика, потом еще краски, кисточки, всевозможные приспособления. Да и коробка, в которую будет запакована кукла, должна в точности под нее подходить и соответствовать всем эстетическим требованиям. В общем, я знаю пару мастеров, которые этим и зарабатывают, но для раскрутки им требовалось время и финансовое обеспечение, позволяющее не думать о хлебе насущном.

Хлеб мне приносит дизайн и рисование – работаю с глянцевым изданием, создавая незатейливые рисуночки и коллажи, а еще иногда делаю обложки для пары крупных издательств. Все связано с моей основной сферой деятельности – рисованием, но только куклы позволяют действительно реализоваться и не забыть, за что я в свое время получила диплом. Сейчас, кстати, многие занимаются куклами, и бытует мнение, что для их изготовления не требуется являться художником. Неправда! Нужно быть и художником, и скульптором, и швеей… А ведь этот странный Ник угадал мою профессию… Случайность?

Поймав себя на том, что я опять скатилась к мыслям о таинственном незнакомце из сети, я достала графический планшет и на несколько часов погрузилась в работу. Очнулась только после Пашкиного звонка.

– Через час встречаемся в нашем ресторане, – гордо сообщил он. – Не возражаешь, Костя заскочит? Он должен мне кое-что отдать.

А я уже успела позабыть о договоренности. Вот интересно, Ник спросил меня про любимые цветы, а Павел дарит традиционные три розовые розы (ненавижу этот цвет!) только по праздникам. Разве трудно мужчине принести в дом девушки цветы просто так? Или хотя бы поинтересоваться, что она любит.

А вот против Кости я не возражала – лучший Пашкин друг иногда составлял нам компанию в походах по музеям или поездкам в пригороды. Он был спокойным, не болтливым, зато весьма неглупым и частенько рассказывал о разных местах что-то интересное и небанальное, такое в Интернете не найдешь. Кстати об Интернете…

Я заглянула на свою страничку. Сообщений от Ника не появилось, и, судя по всему, он больше не заходил на сайт. Рассердившись на то, что этот подозрительный и странный субъект стал слишком уж занимать мои мысли, я выключила компьютер и отправилась одеваться.

Особо мудрить не стала – надела джинсы, пригодные на все случаи жизни, может быть, за исключением свадьбы и похорон, но и это не факт, и объемный серо-белый полосатый свитшот. Затем подкрасила ресницы и губы, расчесала волосы, слава богу, у меня не какая-нибудь там сложная прическа, а обычные прямые волосы до плеч, и делать с ними что-нибудь замысловатое в ближайшее время уж точно не собираюсь.

Теперь взять сумку, обуть удобные скетчерсы – и можно идти.

Павел уже ждал меня в ресторане, на веранде. Перед ним стояли бутылка вина и два чистых бокала.

– Я заказал нам пиццу с ветчиной, моцареллой и рукколой, – радостно заявил он.

Я невольно скривилась. Вообще-то я люблю такую пиццу, и мы часто брали ее на двоих, однако непрошеная услужливость раздражала – он даже не поинтересовался, что я хочу.

– Хочу стейк. И картошку, – заявила я, садясь напротив.

Паша растерялся, а потом засуетился – позвал официанта, попросил поторопиться с моим заказом. Странно, это не принесло мне облегчения. Напротив, теперь я почувствовала себя капризной истеричкой. В этот вечер все вообще шло не так и отчего-то нервировало меня. В целом ничего необычного не было, хотя, вероятно, именно в этом и заключалась причина раздражения. Все протекало слишком уж обычно. Ресторан, пустой разговор про всякие мало интересующие меня дела, не особо впечатляющий секс после него… В общем, трясина. Как-то, когда я была маленькой, мама водила меня в художественную студию. Пообедать мы не успевали и всегда заходили в диетическое кафе. Так вот, до сих пор помню тарелку овсянки, куда попала муха и никак не могла выбраться. Отвратительное зрелище. И сейчас я напомнила себе эту самую муху в невкусной клейкой овсянке. Неужели ничего иного у меня не будет?

Единственное оживление в вечер внес появившийся Костя. Он посидел с нами минут десять, повеселив нас сетевыми анекдотами, и поспешно сбежал, ссылаясь на неотложные дела. Не знаю, были ли у него и вправду дела, однако мне показалось, что он просто не хочет нам мешать.

– А у Кости девушка есть? – спросила я Пашу, когда его друг исчез за дверью.

Костя далеко не красавец – высокий, плечистый, с простым, даже топорно вылепленным лицом, так что, глядя на него, я всегда хотела взять в руки стик и немного подправить… Сделать бы поизящнее линию подбородка, вылепить скулы, удлинить коротковатый нос, чуть тронуть линию разреза глаз – пожалуй, вышло бы значительно лучше.

– У Костьки-то? Девушка? Если только виртуальная! – хохотнул Павел.

А жаль. Константин довольно милый и, похоже, надежный. Жаль, что девушки таких редко замечают.

На следующий день я снова заглянула на сайт. Ник ничего не написал. Зашла на его страницу. Возможно, все, что меня интересует, отыщется там или в Instagram. Но нет, ничего подобного. Еще раз пролистала его материалы, в которых и вправду было много о куклах начала двадцатого века. Впрочем, ничего принципиально нового я для себя не открыла. То, что фарфоровые куклы сначала изготавливались во Франции, а с конца восьмидесятых годов девятнадцатого века основное производство перешло в Германию, знала и без того. Как и об основном материале, из которого их делали, – бисквите – неглазированном фарфоре. Америку тут не откроешь.

И что же теперь? Этот Ник появился на горизонте, заинтересовал и исчез? У меня имелось два выхода: поступить по-умному, то есть забыть об этом, или начать совершать глупости. Думаю, нет нужды пояснять, как именно я поступила.

«Люблю ярко-желтые и зеленые хризантемы», – написала я и на миг замерла, прежде чем отправить сообщение. И все-таки, что я творю, и главное – зачем? Сама же не думала про этого Ника ничего хорошего, и тем не менее он оказался событием в моей овсяночной жизни.

– Может быть, я открою твою тайну, – сообщила я Гретхен и решительно нажала на ввод.

Гретхен, как водится, ничего не ответила и смотрела по-прежнему невозмутимо. Как-то от отчаяния я думала отнести эту куклу оценщику, но так и не решилась. Для моей семьи она всегда значила слишком много и, несмотря на нанесенное ей увечье, являлась, пожалуй, основным ценным предметом.

Десятки раз осторожно вылепляя очередное кукольное лицо, я пыталась искупить ту давнюю вину, но до сих пор не смогла, по крайней мере горечь не проходила, а взгляд Гретхен оставался таким же презрительно-укоризненным. Она реально изменилась в тот самый день. Я даже сличала фотографии – старые, сделанные до катастрофы, и новые – и готова спорить, что взгляд Гретхен стал другим. Она не готова простить мне обиду.

Как бы мне хотелось знать о ней больше…

1944 год, начало августа

Посмотрев в зеркало, Моника нахмурилась. В последнее время муж часто отлучался, а она переживала – и вот пожалуйста, под глазом наметилась явная морщинка, а лицо бледное, какое-то уставшее. Сегодня Стефан наконец будет дома, а значит, нужно оказаться на высоте!

Покачав головой, Моника принялась делать маску на основе бодяги, рецепт которой получила от матери. Затем с тревогой посмотрела на часы.

– Грета! – позвала она кухарку. – Все готово?

– Да, фрау Моника, – рыжая полноватая кухарка в присутствии хозяйки будто вытягивалась в струнку и явно робела, но это к лучшему, ведь строгость необходима в некоторых вопросах, панибратства с прислугой Моника, как и ее мать, не одобряла. – Все сделано, я достала фарфор и серебряные приборы.