Текст книги "Многоязычие в детском возрасте"

Почти невозможно регулировать восприятие и память ребенка. Родители изо всех сил стараются снабдить его на всю жизнь какими-то важными впечатлениями, а он забывает все через неделю, а какие-то пустяки остаются в памяти на всю жизнь. Дети забывают иностранный язык быстрее, чем запоминают, а запоминают порой совсем не то, что велят взрослые. Например, стихи Байрона забываются, а навечно остаются макаронические вирши вроде: В белом домике вайт хаус жила серая мышка грей маус, около синего озера блу лейк жила зеленая змея грин снейк.

Говоря об изучении иностранного языка, мы должны решить, чему именно мы хотим научить ребенка:

– если обиходной речи в максимально полном ее объеме, нужно твердо осознавать, в состоянии ли мы говорить так, как носители языка;

– если познакомить с культурой – есть ли у нас все необходимые аутентичные материалы, т. е. достаточно ли песенок, стишков, игр, видеофильмов и т. п., разбираемся ли мы сами в обычаях страны изучаемого языка так, чтобы их воспроизводить на языке оригинала, или достаточно просто читать книжки в переводе на русский;

– если развить словарный запас и научить грамматике – препятствий нет никаких, это делается разными способами, даже с недостаточным знанием языка у взрослого, и здесь важна методичность, последовательность и регулярность;

– если научить учить иностранный язык, т. е. показать, какие способы изучения бывают, то лучше найти группу детей, в которой может происходить обучение, и хорошо подготовленного в методическом отношении преподавателя, который бы при помощи разных приемов развивал у ребенка эти способности;

– если стоит задача обучить иностранному языку в полном объеме, сравнимом со знанием родного языка, то лучше пригласить носителя языка, который будет не просто жить в семье, но именно преподавать язык в повседневных и разнообразных ситуациях действительности, в том числе и по учебным пособиям, принятым в стране изучаемого языка, и условием общения с таким преподавателем будет использование иностранного языка (многие пользуются услугами иностранных студентов, приезжающих в Россию по обмену).

Боится ли ребенок говорить на иностранном языке? Для него нет разницы между искусственными словами (такими, как имена покемонов или имена каких-то героев в книге) и словами иностранного языка. Известно, что некоторое количество близнецов придумывает свой собственный язык, а у каждого ребенка вообще встречаются слова, свойственные только его идиолекту (он придумывает полностью их сам или соединяет из частей имеющихся слов). Конечно, ребенок не воспринимает иностранный язык иначе, чем интересную игру, если игра действительно интересная. Все зависит от отношений с преподавателем, иногда от первой встречи с ним, а иногда и от первого месяца контактов. Если человек, с которым связан второй язык, – чужой и неприятный, все отношение к другой культуре может быть испорчено с самого начала раз и навсегда. Ребенок не будет преодолевать себя ради каких-то значительных, но отдаленных по времени целей; недоразумения возникают по самым странным поводам: например, «учительница» сказала, что на «уроки» нужно приносить медведя и куклу, а ребенок играет только с машинками. Но если человек, преподающий иностранный язык, приятен ребенку, то с ним устанавливается хороший контакт. Часто оказывается, что язык, изученный в детстве, становится судьбой, потому что он близкий, свой, домашний, почти, можно сказать, родной.

Первые занятия, преподавание первых трехсот слов, как правило, проходят абсолютно легко и безболезненно. В этом минимуме – названия цветов, счет, движения (которые можно имитировать), названия игрушек, частей тела, одежды, еды, времена года и время суток, названия транспорта, мебели, сказочных действий, слова и движения, сопровождающие ручной труд и другие занятия ребенка в течение дня, междометия, союзы и вопросительные слова. Остальное изучается скорее в устойчивых фразах (диалогах), игровых обстоятельствах, как подписи к картинкам, стишки, песенки и т. п.

Если вы занимаетесь с ребенком один на один, вы можете уделить много времени изучению разных конструкций и форм, следя за тем, чтобы ему не было скучно. Вы можете варьировать время занятий: тогда, когда есть настроение, когда сложилась благоприятная ситуация. Вы можете один раз поиграть часа три подряд на иностранном языке, а потом сделать перерыв на неделю, что может иногда оказаться очень полезным. Вы можете называть на иностранном языке те же предметы, что и на родном языке, исходя из актуальных интересов ребенка, а не из заранее заданной программы. Таким образом, у родителя – учителя иностранного языка есть несомненные преимущества перед тем, кто приходит преподавать строго по расписанию и не владеет той информацией о ребенке, которая собирается внутри семьи. Но это же и минус: ребенок ведет себя с родным человеком более развязно, не так ждет занятий, отказывается от некоторых видов деятельности. Не все родители настолько строги, аккуратны и подчинены режиму, что способны справиться и со своими проблемами, и с организацией мотивированного обучения ребенка. Трудно изменить свой образ, быть искусственно веселым и радостным на уроке, что требуется для создания особой мотивации. Если же иностранный язык хочет преподавать ребенку сестра, то это может оказаться лишним поводом для разногласий: сестра как учительница, как взрослый, руководящий жизнью младшего, отдающий распоряжения, требующий подчинения, – не всегда приемлема.

Одно время существовало представление о том, что, если человек богатый, образованный, он обязательно знает иностранные языки, это как бы предполагается само собой. С дореволюционных времен иностранные языки (включая латынь и греческий) занимают в российских представлениях о хорошем образовании гораздо более важное и почетное место, чем физика и математика, тем более столярное дело или кулинария. В 1960–70-е годы считалось, что выучить языки может каждый, лишь бы были условия, причем наилучший способ – вначале выучить учебник, а затем погрузиться в среду носителей языка (или даже только второе). Исследования 1980–90-х годов, связанные в первую очередь с детьми мигрантов, показали, что до определенного уровня второй язык выучивают все (народный билингвизм, позволяющий не попасть впросак на бытовом уровне, не связанный с академической культурой), но до высокого – только единицы (то, что называется элитарным билингвизмом). К сожалению, большинство исследований проводилось в виде срезов, ретроспектив или прослеживания за речевым развитием ребенка в течение короткого периода времени. Однако в последнее время все чаще стали поступать свидетельства того, что высокий материальный уровень семьи и образования родителей не гарантирует успехов в области двуязычия. Наоборот, если ребенка заставляют учить слишком много языков, перевозят из страны в страну, не создают ему нормальных условий для общего развития и поступательного прогресса в одном языке (предполагается, что это должен быть язык родителей и страны происхождения), отставание в развитии происходит точно так же, как и у ребенка из неблагополучной семьи. Каждое пособие должно быть пройдено и обсуждено, каждая игра разыграна, каждый фильм просмотрен и понят. Без этого ни один язык не формируется, тем более в двуязычной ситуации. Картина была бы неполной, если бы не было упомянуто еще одно явление на противоположном конце этой шкалы: отдельные маргинальные представители большинства дружат с представителями мигрантов, часто будучи их единственными партнерами по общению в новой среде, и прекрасно овладевают языком пришельцев.

Стремясь максимально объективно охарактеризовать способы использования каждого из языков билингвом, ученые пытаются проследить особенности коммуникации с ним в лонгитудинальных и кроссекционных исследованиях, причем при этом сопоставляется речевое развитие как отдельных людей друг с другом, так и целых групп индивидуумов в приблизительно одинаковых условиях по таким критериям, как возраст, способ изучения языков, тип языка и т. д. Выясняется, что при двуязычии языки могут:

– взаимно обогащаться или взаимно обедняться;

– иметь разную функциональную направленность, разные сферы употребления;

– быть развитыми примерно одинаково или очень по-разному;

– иметь или не иметь письменного варианта, литературной нормы, постоянного употребления;

– быть по-разному эмоционально, политически, экономически, социально окрашенными для их носителей.

Эти и другие особенности языков рассматриваются в статике и в динамике, на протяжении разных отрезков времени использования или изучения.

Одно из направлений исследований билингвизма связано с попеременным использованием двуязычными индивидами двух или более языков в одном и том же разговоре. Интрасентенциальное переключение применимо по отношению к случаям внутри предложения; интерсентенциальное – к случаям внутри нескольких предложений, иногда употребляются также термины «тэг-свитчинг» («привешивание» вводного слова, междометия или частицы из одного языка к предложению из другого), «эмблематичное переключение» (говорящий вспоминает хотя бы какое-то одно слово из другого языка и вставляет его в свою речь, чтобы показать, что другой язык ему не совсем чужд) или «экстрасентенциальное переключение» (жесты, мимика, свойственные другой культуре, вводятся в речь, осуществляемую на первом языке).

При описании варианта языка, бытующего в иноязычном окружении, по сравнению с языком основных носителей языка, иногда представляется целесообразным использовать термин «аттриция». Аттриция, или потеря, порча, утрата, изменение одного языка под влиянием другого (иногда выученного в школе, чаще – используемого в естественном контексте) – явление, возникающее, когда родной язык индивида используется в иноязычной среде в условиях двуязычия. Аттриция изучается, прежде всего, на двух уровнях – индивидуальном и социальном. Так, то, что характерно для отдельного человека, может оказаться несуществующим в сколько-нибудь представительной группе людей. Изучаются причины искажений в первом языке. Ими могут быть:

– недостаточный объем памяти говорящих либо неразвитость порождающего речь устройства;

– особенности роли и функций первого и второго (по времени усвоения) языков в обществе, их социальный статус;

– степень цивилизации или аккультурации языков – т. е. объем постоянного использования современными средствами массовой информации, применимость в бизнесе и образовании, а также возможность извлекать из знания языка выгоду;

– оторванность говорящего от исходной языковой среды;

– культурный престиж или дефицит использования языка в интернациональном масштабе и т. д.

Изучается личность самого носителя языка: кто имеет право считаться полноценно владеющим родным языком, а кто еще/уже нет; с какого момента можно предположить, что индивид или группа людей перешли к новой речевой норме, и будет ли это считаться достаточным для признания существования нового языка; насколько сохраняется с возрастом языковая способность к порождению, восприятию, интерпретации речи, какие именно психолингвистические процессы характерны для забывания или смешения языков; какое значение имеет возраст носителей языка, длительность и характер их контактов со средой второго языка для поддержания первого. Среди признаков потери родного языка перечисляются:

– заимствования и кальки на всех уровнях (слова, словосочетания, выражения из второго языка могут вставляться в речь на русском языке, будучи произносимыми либо точно так же, как во втором языке, либо приспособленными к фонетической системе русского языка полностью или частично, либо с использованием вводных элементов, характеризующих их как цитирование, например: как здесь говорят…; у них это называется…; то, что по-английски…, либо с добавлением рассуждений металингвистического характера: не знаю, как сказать по-русски; это непереводимое выражение; что-то вроде русского…; заимствованные элементы могут изменяться по правилам русского языка, с сохранением рода, к которому относится русское слово, с заменой его на род, определяемый морфологически, с сохранением рода, присущего слову в языке – источнике заимствования, например, из английского заимствуется слово room («комната»): в моей руме – в моем руме; из немецкого – слово Brief («письмо»): это красивое бриф – красивый бриф; либо в речь на первом языке вставляются дословные переводы слов второго языка);

– лексические замены (слово первого языка заменяется другим, близким по звучанию или значению, например, вместо указанный – указательный и т. п.),

– расширения (например, слово деревья начинает означать и лес, и парк, и сад, поскольку говорящий знает только его и думает, что это женский род, единственное число, обозначающее всегда место, где много деревьев: У нас на даче красивая деревья, и там яблони; Мы гуляли в деревье и собирали грибы),

– сужения (говорящий думает, что подруга означает только женщину, сожительствующую без брака с мужчиной, и на предположение, что кто-то является ему подругой, отвечает, что это друг, а не подруга),

– переносы (если во втором языке слово лист означает «список», то оно принимает это значение и в русском языке),

– обобщения (например, выражение принадлежности типа у меня переносится на все посессивные конструкции, вроде У книги много страницы я читаю, Я знаю у девушки брат);

– морфологическое выравнивание (так, ребенок может считать, что суффикс – ка присоединим ко всем словам, после чего можно все склонять по первому склонению, например, стол – столька, на стольке; локоть – локотка, нет локотки),

– упрощение (из длинного выражения делается короткое: чем бы дитя ни плакало);

– схождение (вместо разнообразных элементов синонимического ряда используется ограниченное количество лексем: слово тарелка заменяет слова миска, плошка, блюдце, блюдо),

– ложный отказ от исключений (супплетивные формы заменяются какой-то одной: деть вм. ребенок, Я шела или Я идила вм. Я шла);

– перенос правил чужого языка в свой (например, использование запятых при написании числительных (5,000,000) или отсутствие кавычек в названиях);

– структурные перестановки (Это я, кто пришла первым; Я не знаю, если я права);

– создание единой синтаксической системы для обоих языков (Я есть очень фонд от торт);

– утрата ориентировки на стандарт речевого употребления (диалектные или бытовые слова могут подменить официальные наименования (или наоборот) – не потому, что говорящий использует прием стилевого снижения, а потому, что не различает функциональных стилей; так, в одной зарубежной русскоязычной семье называют ветошкой специальную тряпочку для вытирания со стола; по причине регулярных просмотров украинской рекламы входят в оборот украинизмы, например, кохана; потомки эмигрантов первой волны продолжают активно употреблять в речи выражение силач Бамбула (известный цирковой артист);

– увеличение частотности маргинальных образований и забвение регулярных парадигм;

– переключение грамматических категорий (выражение известных категорий перенесенными из другого языка средствами или заимствованными старыми, например, немецкие уменьшительные суффиксы – chen, – lein начинают присоединяться к русским корням: страшильхен, зюсочка – от слова sьЯ («сладкий») и т. д.

Во многих случаях разные процессы имеют сходный результат, или же результаты накладываются друг на друга. Такого рода подстановки и замены могут иметь характер маркированного контекста, нарочитой языковой игры, имеющей в качестве подоплеки такое же отношение к родному языку собеседников, т. е. понятное только тем, кто находится в аналогичной ситуации, кто понимает, на что намекает говорящий. Но это могут быть и оговорки, обмолвки. Нарушения могут быть временным сбоем, «затмением», которое пройдет через день. Однако со временем они могут становиться достаточно регулярными и образовывать особый вариант русского языка, особенно если все говорящие в данном социуме делают одни и те же ошибки или пользуются одними и теми же способами языковой игры.

Мотивация носителей языка, их сознательность и самоидентификация, личностная ориентация и претензии на определенное место в обществе, стратегии в изучении и поддержании языков формируют идиолекты, а в целом создают картину бытования разных языков в социумах. Для решения вопроса о направленности преподавания необходимо выяснить, как взаимодействуют изучаемый язык и язык окружения в ситуации двуязычия.

Русский язык за рубежом

Проблема изменения русского языка под влиянием контактирующих с ним иностранных осознается носителями языка и переживается как неприятное, но иногда неизбежное зло. Впрочем, это зависит и от установок говорящих. Примером может служить беседа нескольких эмигрантов в возрасте от 30 до 60 лет, проживших за границей от трех до пяти лет:

И.: Изменяется ли ваш русский язык?

А.: Это, я на самом деле уверен, что порча происходит, и я знаю это по себе, и по К., и п / там, по В., это все. Но, просто, я думаю, что если за этим следить / мы просто над этим смеемся вс / э / все время, потому что все время происходит всякая ерунда. Такие смешные ошибки, я не знаю. Ты находишь за собой, например?

Г.: Да, конечно.

Л.: Но я это все списываю не за счет Германии, а за счет того, что вот какой-то склероз, забываешь какие-то слова. Но очень часто получается так, вот я не знаю нормально немецкого, я, в общем-то, его понимаю, но говорю плохо, все-таки. Нет, ты понимаешь, я все время вставляю немецкие слова, что Е. как-то приводит, по-моему, в какое-то, так / он / ему страшно это не нравится. Это вроде бы как / понимаешь, кажется, что вроде своим этим немецким языком хочешь как-то его вы / выпячивать / Но на самом деле это не от этого, а оттого, что какие-то немецкие слова, они уже э / входят в речь, и когда начинаешь говорить по-русски, не можешь эквивалента найти, и вместо русского слова говоришь немецкое слово.

Г.: Это только какой-то этап как бы развития твоей языковой культуры. Потом ты начинаешь – мясо отдельно, мухи отдельно – делить, очень хорошо.

А.: Нет, а какой, понимаешь, мухи, если на многие немецкие, там, например, бюрократические какие-нибудь инстанции, ну как это, чему это соответствует по-русски, как это сказать?

Л.: Нет-нет, это есть, какие-то слова.

Г.: Да.

А.: Например, вот чиновник, должность, это кто, вот я иду к / он кто – предзамгорсовета, там? Это же все равно по-немецки назвать придется.

Л.: Да, тот же рехтс / рехтсанвальт, и вот что-то такое, начинаю / понимаешь, вот эти слова.

А.: Ну это, положим, адво / адвокат, это тут как бы рехтсанвальт – это просто адвокат, это можно перевести.

Е.: Нет, это не тот пример.

Л.: Да, ну вот идешь куда-то, ну я не знаю, в амт [контора. – Е.П.], или еще куда-то, ну вот эти слова, ну я не знаю… Можно, конечно, подумав, заменить их русским словом очень быстро, но тут уже это слово просто на слуху. И его легче просто говорить, потому что оно / вот тут вот вертится, под руками.

А.: Ну естественно, конечно.

Иллюстрацией того, как трудно справляться с новыми реалиями как на уровне идей, так и на уровне конкретных номинаций, может служить фрагмент разговора с российской немкой Н.Б., состоящей в браке с русским. У супругов высшее инженерное образование (возрастная группа 40–50 лет). Говорящая сообщает: У нас есть дипломы, но работы еще у нас нет. Мы пишем бевербунги [заявления на работу– Е.П.]. Далее она говорит, что тем, кто имеет высшее образование, предлагается посещать дополнительные курсы для лучшего овладения немецким:

«Также это для / курсы для академикер [человек с высшим образованием. – Е.П.], четырехмесячные, еще технического языка, то есть доучивание». Она переживает, что не может сразу начать работать по специальности: «Медсестра, очень нужны, пфлегерин [санитарка, ед. ч. – Е.П.], всякие вот эти кранкеншвестеры [медсестра, мн. ч. образовано при помощи русского окончания. – Е.П.] – эти профессии очень нужны». Ей труднее, потому что «здесь он призна / признается аналогичным, диплом, как ФХ, фаххохшуле [специальное высшее учебное заведение. – Е.П.], окончивший, но результаты, конечно, очень / шансов очень мало, потому что хоть и идентичный диплом, но он все равно ниже уровня диплома, потому что у нас в школе учатся 10 лет, в институте пять лет, всего, совместно, 15 лет, а здесь учатся 13 лет и, чтобы иметь высшее образование, еще четыре года. Это 17 лет. То есть это немножко получается ниже, чем наш / чем здесь, в Германии, учатся больше по времени, чем у нас в России, и они не признают уровень нашего диплома инженерского уровню здесь инженерского, это только признают как фаххохшуле, не как университет».

Из приведенного отрывка заметно, что Н.Б. испытывает трудности в выражении своих мыслей по-русски, потому что ей приходится говорить о реалиях, отсутствующих в русском обиходе и языке. Кроме того, она частично переводит с немецкого то, что ей самой уже удалось понять из слышанного и прочитанного на немецком. И хотя она аргументирует приводимые факты, все же остается впечатление, что суть немецкой системы образования для нее самой пока еще не вполне ясна.

Когда русскоязычные эмигранты начинают обсуждать особенности своей речи в интернет-форуме, у них нередко возникают дискуссии, подобные нижеследующей (www.7ya.ru):

К.: я живу в Израиле 10 лет, дома мы говорим на русском, но в наш русский проникают слова из иврита, это не очень красиво звучит, мы даже пытались первое время с этим бороться, но потом плюнули, потому что это слишком напрягает, некоторые слова проще произносить на иврите, некоторые понятия были здесь для нас совершенно новыми (все, что связано с банковскими делами, например), и мы усвоили их сразу на иврите, своей профессии я тоже училась здесь, и потому вся терминология на иврите или на английском. Подозреваю, что с русским языком в других странах происходит нечто подобное… Я знаю только английский, поэтому мой вопрос больше к американцам и канадцам, какие слова «загрязняют» ваш русский? Слышала такие выражения: «я живу в трехбедрумной квартире».

И.: Я, например, всегда говорю, если разговор о времени на дорогу и т. п., что это берет меня 5 минут быть там-то… И еще я постоянно говорю, что я есть дома… Это то, на что мои друзья мне указывают больше всего.

Э.: Борюсь. Но загрязняют. Ивритские уже меньше.

Р.: Я сознательно фильтрую. Или перевожу на английский. Например, когда планируем какой-то важный разговор, мне удобнее проговаривать детали на том языке, на котором впоследствии этот разговор буду вести. До тех пор, пока я этого не поняла, – страдала. Теперь, если говорим с друзьями о новой квартире, то обсуждаю комнату, если едем на встречу с агентом по недвижимости – беседуем по-английски.

Н.: Я стараюсь фильтровать мой русский от иностранных слов. Пусть у меня даже уйдет времени на «как это по-русски». Также не позволяю английским словам проникать во французский и наоборот. Я ненавижу, когда смешивают языки.

Л.: Не, лучше так – «я живу в однобедренной квартире». В мой русский тоже немецкие слова проникают. Но я абсолютно сознательно с ними борюсь. Даже когда просто с подругами разговариваю. Мне очень не нравится смешение языков и приделывание, например, к немецким словам русских окончаний. А самое ужасное, что я недавно видела это в русской газете, выходящей довольно большим тиражом, написанные немецкие слова русскими буквами. И просклоняли их еще. Нда. Впечатление просто дикое.

К.: а вот что еще интересно… я обратила внимание, что дети не путают языки, им, конечно, легче говорить на иврите, но если они говорят на русском, то не вставляют ивритские слова. И знакомые подтверждают, что и их дети так же.

Л.: Потому что дети гораздо лучше говорят на новом языке (как правило), чем их родители. Поэтому языки и не мешают. Я заметила, что в основном сильно мешают языки как раз новоприбывшие.

Б.: Я прослеживаю связь незнания языка новой страны. Тогда появляется желание козырять знанием отдельных слов.

Д.: Ну вот меня перед мужем козырять знанием языка совершенно не привлекает, пожалуй, и его тоже – потому что на работе нам так и так приходится говорить по-немецки, и язык он знает ну почти свободно. Тем не менее дома, за обычным ужином, немецкие слова звучат – иногда откровенно в шутку, иногда – совершенно естественно мимоходом. Что мы стараемся действительно не допускать – это проспрягать, например, глаголы по-русски, или построить фразу с таким порядком слов, что сам удивишься. Но если мне приходится узнать какие-то новые слова на немецком, то я не бегу тут же узнавать их точный перевод, хотя может так и не совсем правильно. Но, например, те названия тех пяти видов салата, которые есть в ближайшем магазине, я знаю только по-немецки и произношу так, особенно не заморачиваясь с переводом.

Б.: Если приложить сознательноe усилие месяца три-четыре, русский абсолютно точно восстанавливается, ТЕМ БОЛЕЕ с русским мужем. Есть, конечно же, лексика, которая характерна только для этой культуры, и переводить ее не имеет смысла. Тогда эти слова просто-напросто используются на языке страны.

Д.: Собственно, я только хотела сказать, что связь между плохим знанием иностранного языка и его влиянием на русский не настолько уж и очевидна.

Б.: Ну, конечно, есть еще момент сознательности. У тех, кто хорошо знает язык страны, меньше подсознательного желания говорить на неродном языке. Это я лично такое наблюдаю. Не претендует на научность. Рабочий словарь тоже, кстати, трудно перевести.

Л.: Согласна с тобой. Я, кстати, тоже исключительно свои наблюдения высказывала. На объективность не претендую.

П.: У меня ребенок (3 года) смешивает языки довольно сильно, иногда русские слова с артиклями говорит.

Л.: Мелкий еще ребенок-то. Я больше про детей в более сознательном возрасте говорила.

П.: А-ааааа! Ну да, маленькие мы еще.

Участники форума вполне отдают себе отчет в том, что психолингвистические процессы, происходящие у тех, кто в естественной среде осваивает второй язык, по-разному протекают на разных стадиях адаптации к окружающей среде и в разном возрасте. Эти процессы отчасти неконтролируемые, но на какие-то их стороны можно влиять. Некоторые эмигранты, подобно тем, кто высказывался выше, выбирают какую-то установку, свод правил или принцип в отношении употребления слов второго языка. Например: в семье можно, с друзьями нельзя (или наоборот); с ребенком нельзя, со взрослыми можно (или наоборот); можно использовать только новые интересные слова и выражения; можно всегда говорить все, что приходит в голову; можно сказать все, что угодно, но только тут же перевести и т. п.

Опыт воспитания двуязычных детей за границей накоплен, в основном, в странах массовой эмиграции, имеющих развитую русскоязычную инфраструктуру: Германии, США, Канаде, Израиле, Франции, Финляндии, но также и в менее часто цитируемых: Греции, Италии, Испании, Великобритании, Нидерландах, Дании. Попытаюсь вкратце суммировать разнообразные наблюдения и соображения.

Позиция по отношению к изучению языков определяется установкой на будущее: сколько времени здесь жить, куда поехать потом, какой язык учить выгоднее, как адаптироваться к жизни в России, когда туда вернешься. Если родители находятся за границей на работе, они не уверены, что язык окружения пригодится ребенку в дальнейшем. Если это английский, тогда считается, что его надо учить и использовать для этого любую возможность. Если же родители переехали на постоянное место жительства, то они не всегда знают, до какого возраста сохранять только один язык в семье, стоит ли готовить дома ребенка к поступлению в местный детский сад и школу, что именно лучше для этого предпринять, на каком языке говорить с ребенком в присутствии других людей. Общее наблюдение: на иностранном языке слова спасибо, пожалуйста, да, нет, здравствуйте, до свидания, высказывания Меня зовут Тамара, Мне пять лет нужно выучить как можно раньше, всем и в обязательном порядке, потому что неприлично не отвечать на вопросы окружающих. По многим наблюдениям, отдельные английские слова и выражения, которыми пользуются родители при общении с окружающими, часто усваиваются детьми независимо от того, каков основной местный язык. Проблема языка обычно волнует тех, у кого первый ребенок или первый родившийся за границей ребенок. Те, у кого есть опыт двуязычия со старшими детьми, либо опираются на него при воспитании младших, либо не обращают вообще внимания на речевое развитие детей (первый вырос, значит, и второй как-нибудь вырастет), либо необоснованно считают, что речевое развитие всегда должно идти по одному и тому же пути, и приходят в ужас от того, что у второго ребенка речь развивается не так, как у первого.

Дома с ребенком говорят обычно по-русски – либо все, либо, как правило, только мамы. Папы, которые чаще находятся вне дома и быстрее осваивают язык окружения, могут переходить в общении с детьми на него. Старшие дети по мере интеграции в окружающую среду также все чаще заговаривают с ребенком на местном языке. Не всем детям нравится, что их мама начинает говорить так, как местные тети, потому что этот язык отдаляет их от нее. Если язык они уже немного усвоили, их раздражает мамин акцент, неправильное использование слов, интонация. Ошибки в произношении и употреблении ребенок начинает выявлять примерно в пять лет. Он может заметить, слыша другого человека, говорящего на местном языке с русским акцентом, что он говорит так же, как его мама, или отметить, что бабушка знает больше слов на французском, но он сам говорит лучше, или извиниться перед окружающими, что, мол, папа не знает языка, не может говорить. Ребенок может имитировать русский акцент во втором своем языке и наоборот. услышав на улице русскую речь, ребенок замечает с удивлением, что эти люди говорят, как мы с тобой. С одной стороны, это его радует, потому что он не одинок. С другой стороны, это его настораживает, потому что он перестает быть уникальным. Если семья смешанная, то трудно говорить одновременно на языке, понятном всем членам семьи. Не у всех детей хватает сил на изучение двух языков одновременно. Многие мамы замечают, что не могут говорить с ребенком не на родном языке, потому что языком, который идет от души, для них является русский. Даже если со всеми детьми окружения приходится говорить на их языке, все равно к своему ребенку обращаются по-русски, в крайнем случае, тут же переводят для всех. Хотя обстоятельства часто вынуждают отдать маленького ребенка в детский сад, большинство мам считает, что до 2–3 лет (меньшая часть – даже до 4–5 лет или до школы) ребенок должен быть дома, чтобы выучить родной язык, уметь четко излагать на нем свои мысли. Этот момент наступает у всех детей в разном возрасте. Некоторые дети уже к 2 годам вполне разумно пользуются родным языком, другие только к 4 годам начинают уверенно орудовать словами и конструкциями, у некоторых наблюдается отставание в речевом развитии (им страдает до 20 % детей), и в этом случае с общественным воспитанием лучше повременить. Как бы то ни было, родители видят свою задачу в том, чтобы не особенно сильно давить на детей, но в то же время поддерживать проявление любого интереса к русскому языку и культуре. Отношение ребенка к русскому языку и культуре в младшем возрасте воспроизводит отношение к ним родителей. Если приходят гости, то с ними говорят на понятном им языке, а к ребенку обращаются на родном языке или тоже на языке гостей, или на обоих языках. Если у ребенка бывают свои гости, говорящие на ином языке, то этот язык становится для него символом дружбы с ними. Большинство детей не путает, на каком языке с кем говорить, только сам момент выяснения, понимает или не понимает другой человек его родной язык, может поначалу быть трудным. Даже сам факт, что кто-то не понимает язык, оказывается для ребенка неважным, пока он мал, и такое отношение может сохраниться, если ребенок растет в многоязычной среде (такой, где много национальностей и языков, а общего языка может не быть вообще).