Текст книги "Религия бешеных"

И вдруг поняла, что в какой-то момент даже подзабыла о, собственно, причине разборок. Она отступила на второй план перед необходимостью отразить удар, необходимостью сиюсекундного яростного пресечения безобразного скандала. И это оказалось настоящей передышкой. А сейчас память о ребенке вернулась с удесятеренной силой.

Ребенок…

Наверное, это наваждение длилось не больше секунды. Когда я очень тихо, почти робко, немного настороженно, немного вопросительно вдруг перевела вкрадчивый и внимательный взгляд на мужчину рядом с собой. На своего мужчину… Казалось, я отстраненно изучаю его глубоко изнутри непроницаемого кокона светящегося теплого покоя…

Надо же… Ребенок… Такой маленький, такой хрупкий. Такой живой. Такой родной… Его ребенок… Такой же… Такой же, как его отец… Черноволосый мальчик… Золотой ребенок… Такая теплая жизнь… Пронзительные карие глаза. Слишком дерзкий. Красивый. Гордый. Самый гордый. Нестерпимо гордый. Самый живой. Быстрый подвижный малыш, неспособный усидеть на месте. Самый свободный человек. Человечек… Беги, малыш, беги, играй, смейся, открой свои глазки, смотри, вот эта жизнь – она вся твоя…

Мальчики мои… Мои мальчики… Мои самые любимые, самые единственные мужчины… Две упрямых головы, одинаковые черные волосы под моими губами. В намертво спаянном кольце рук – две пары горячих узких плеч. Только когда мы все трое вот так вместе – только тогда мы имеем смысл… Сережа… Сережа, солнышко… Беги, беги к отцу, скажи, что мы его очень лю…

Как я не зарыдала, не взвыла в голос, рухнув лицом на руки, как не размозжила себе череп об угол стола? Как не пустила ужас за пределы зрачков: «Этого не будет…»? Этого не будет, потому что этого не будет никогда…

Потому что это не для меня – чтобы было… Твою ма-ать… Я же запретила себе об этом думать. Не будет у меня детей… Наверное, таких, как я, легче всего научить танцевать танго со смертью… Человек здесь – чтобы давать жизнь, а если – «не в этой жизни», то не остается ничего, кроме как ее забирать. Ничего уже нигде не дрогнет. После этого – по х… все. Все их ничтожные жизни не стоят той одной настоящей, которой – единственной нужной мне – нет… Солнышко… И за эту несостоявшуюся жизнь я с наслаждением перережу все их поганые глотки. Хоть какое-то реальное дело. Кто сказал, что мертвые не могут убивать? Только это они и могут. Плодить себе подобных…

– Я думаю, нормально все будет… – сказала я устало. – Скорее всего, нет ничего. Просто подводит здоровье… У меня сейчас проблема только одна. У меня нет полиса, и дома я даже не могу сходить к врачу. Мне надо в платную клинику где-то здесь, на Большой земле…

– Денег? Денег я тебе дам. Но разбирайся сама, здесь ты не останешься… Потом приедешь, привезешь справку с диагнозом – и счет. Тогда я его оплачу…

Кто бы сомневался.

Меня это все вымотало смертельно. Мыслей в голове было уже мало… Сдохнуть – но сделать это достойно. Сдохнуть – но заставить этого человека… в паре со мной… остаться людьми. Подробно объяснить ему. Что, как бы ни было хреново, вести себя надо… правильно…

– Я тебя обидел… Ты меня теперь будешь ненавидеть… – по каким-то своим странным понятиям выстроив логическую цепочку, проговорил он.

Я осклабилась.

– НЕ ДОЖДЕШЬСЯ!

Ах, вот оно что! Вот чего он хочет. Чтобы меня тоже выбило из колеи. Чтобы меня пробило на эмоции. Чтобы я зеркально отобразила его истерику. Чтобы у нас тут клочья полетели. Чтобы я в какой-то гадкой пошлой низости разругалась с ним, хлебнув без меры унижений. Чтобы я потеряла лицо и полностью уподобилась ему самому. Рядом со мной, такой ничтожной, несправедливо обиженной, униженной и раздавленной, он бы не чувствовал себя так хреново! Он не мог выстроить – и разрушить – отношения с женщиной иначе, кроме как растоптав ее.

А вот хрен тебе. Обломись. Не дождешься. Я, во-первых, не позволю себя оскорбить. А еще я вытрясу из тебя душу – но я тебя заставлю остаться прекрасными друзьями! Прикинь, облом?! Вот такая у меня прихоть. И я тебя под себя обломаю!.. Я понимаю, он себя ни в грош не ставит. Но я, по-моему, ни разу не дала повода подумать обо мне как о ничтожной истеричке. Или он судит обо всех по себе?

– А вот теперь послушай меня… – проговорила я совершенно бесцветно.

И ему действительно придется меня слушать. Потому что он меня достал. Все, я взвилась на дыбы. Пусть даже и говорю с ледяным спокойствием, невидяще глядя куда-то в пол. И слова падают, как ледяные глыбы…

– Я ничего плохого не сделала тебе… Ты ничего плохого не сделал мне… Нам нечего друг другу предъявить… Поэтому мы – друзья. Хорошие друзья. И мы останемся – друзьями. И, встречаясь снова, мы будем радоваться друг другу, как радуются – друзья… И ты будешь радостно кидаться мне навстречу и расспрашивать, как дела. А я говорю – БУДЕШЬ! А я буду очень подробно рассказывать. Потому что мне всегда будет о чем рассказать. И так же подробно я буду расспрашивать тебя. Потому что отношения у нас с тобой – прекрасные. И общаться со мной как-то по-другому – я тебе не позволю!

Я наконец-то взглянула на него.

– Михалыч, я тебе благодарна… Я просила тебя позволить мне греться рядом с тобой. Ты позволил…

– Я понял. – Взгляд его прояснился, и он безнадежно уставился им в пространство перед собой. – Я понял. Ты сумасшедшая…

Я смотрела на него с нескрываемой скукой. Что и требовалось доказать. Вот и все его понимание. Вот и весь его спектр цветов. Он различает только оттенки коричневого. Его уровень понимания – уровень канализации… «…а кто скажет: «безумный», подлежит геенне огненной…»

– Ни хрена ты не понял… – Какая тоска – объясняться с таким человеком… – Я – единственная нормальная.

– Вот-вот. Что я и говорил… Не-е… – как-то сразу обессилев, протянул он. – Все, на фиг, хватит… Ни с одной ЖЕНЩИНОЙ я больше не свяжусь… НЕ ЖЕНЩИНЕ – ей заплатил, и точно знаешь, что в назначенный час она уйдет…

Меня передернуло от отвращения. О господи… Какая гадость!

– Я такая ужасная? – проговорила холодно.

– Хуже… Ты оказалась хорошей… – Для него это было невыносимо. Потом он еще долго ходил какой-то дерганый и нервный. И на мою вздернутую бровь только в сердцах отмахнулся.

– Да я не на тебя злюсь. Я на себя злюсь…

…Нет, в рамки его «понятий» меня никто никогда не загонит. Это надо придумать: «…ей заплатил… она уйдет…» Твою ма-ать… Ты что, думаешь, ты какая-то особенная куча добра? И можешь всех вокруг тоже вот этим вот замазать? Извини, друг: ко мне не липнет. Все свое – забирай-ка назад.

Во где действительно прокрустово ложе… Эта изысканная манера интеллигентного, культурного, образованного человека низводить общение с людьми до своего уровня понимания. До уровня канализации. Низводить до себя… Я не могла уйти, напоследок всю эту конструкцию не разломав. Я существую в других рамках…

У меня дурная привычка уважать людей. По крайней мере, никогда не думала, что придется учить человека старше себя вести себя правильно. Общаясь с ним, я не сразу поняла, чё за фигня. Я всю жизнь была человеком. И вдруг оказалась рядом с тем, для кого это – вовсе не аксиома. Мне стало по-настоящему любопытно, как он вообще может так. К людям невыгодно относиться так плохо…

…Это вот он-то, прославившийся своей борьбой за человеческое достоинство! А, ну да, женщина для него – не человек… Любители пугать фашизмом. Вот вам настоящий расизм-шовинизм. И он повсюду. На самом деле все просто. У каждого в этом мире – свой персональный фашизм…

Я видела: мы живем в каких-то разных плоскостях, говорим на разных языках. Я могу, конечно, некоторое время потерпеть «чужие уставы». Но потом реально задолбает отдача. Потому что своего я все равно ни крошки не отдам. Он слишком опрометчиво общался с женщиной так, как ему было удобно и понятно. Не учитывая тот факт, что общается, вообще-то, с человеком, с посторонним человеком. С близким человеком…

Я некоторое время смотрела на это с недоумением. Потом пришлось устроить ему «ускоренные курсы человеческого языка». На халяву со мной ни один его номер не прошел. Я не ждала от него ничего, а оказалось, что требовала слишком много. Просто до конца во всем быть человеком и по-человечески обращаться с людьми – это было выше его сил. Он не знал, что существует уровень, ниже которого человек вполне может себе позволить не опускаться…

Да, господа большевики, что-то мы с вами совсем общего языка не находим…

Я вдруг поняла, что знаю, с каким поганым ощущением на губах выталкивается наружу фраза: «Отойдите от Меня все, делающие беззаконие…»

Потом вскоре я посмотрела русский фильм «24». Или «24 часа»? Там киллер – актер Максим Суханов – печально, почти безнадежно ходил по жизни. И перед тем, как застрелить очередного неправильно поступающего человека, печально, почти безнадежно произносил одну и ту же фразу: «Веди себя… правильно…».

Какой жизненный фильм…

Он позвонил мне через неделю. И просто спросил, как дела. – Михалыч, нормально все. Все ровно, Михалыч… – Я уже очень прочно усвоила этот его лексикон.

И только договорив, поняла, что же сейчас на самом деле произошло.

– МИХАЛЫЧ… – Я вжалась губами в мембрану, схватив трубку двумя руками. Мне было крайне необходимо, чтобы он меня услышал. – МИХАЛЫЧ… СПАСИБО… СПАСИБО, ЧТО ПОЗВОНИЛ, МИХАЛЫЧ…

Он позвонил. Он не бросил меня. Не оставил одну разгребать проблемы…

Весь тот лед, задавивший меня, – он вдруг разом с меня свалился. Слава богу, все опять встало на свои места. Это была невероятная легкость…

Он справился. Человек повел себя правильно. Я не думала, что для меня это так важно…

Глава 7
Реальная тема

Измаявшись в режиме ожидания, он разом взорвался. Взрывной волной его смело с места, в нем мгновенно вскрылось то, из чего – я-то знала! – он на самом деле состоит. Неистовость с побелевшими скулами. Пуле, чтобы жить, нужна живая мишень… Не осталось и следа от рыбы об лед, в его зависшей судьбе наконец-то появилась «реальная тема».

Я считаю, мне повезло: я видела его в действии, при совсем других раскладах…

Вернемся на месяц назад.

– Дайте Соловью дом – и он его построит… – вполголоса проговорила я Тишину, расставляя на его кухне вымытую посуду.

– Ага… – отозвался Соловей. – Надо только побольше бабла на мобильник…

Он опять принялся тыкать пальцем в кнопки и, наклонив голову, прижимать к уху телефон. При этом он, весь уйдя в себя, сосредоточенно расхаживал по кухне. То есть он делал шаг вперед, разворачивался, шаг назад, и вот так вот возле холодильника и вращался…

…Еще немного, и этот черный ворон войдет в штопор. Я не знала, какую еще сковородку кинуться драить, чтобы – совершенно неуместно – не захохотать. Все та же его зоновская манера перемещаться – только ускоренная до комичности. И ситуация была – под стать. Обхохочешься…

Бог весть, откуда ему вдруг пришел этот «цинк». 2 июля раздался звонок, Соловей долго шептался с кем-то на балконе по мобильнику, потом молча с диким видом понесся по квартире, вираже на третьем бросил мне:

– Собирайся…

Черта с два заставишь меня первой задавать этим «реальным пацанам» какие-то – хоть какие-нибудь! – вопросы. В гробовом молчании я выметнулась следом за ним из квартиры, воздух и так уже звенел от его напряжения. Только в лифте он раскололся:

– Тольяттинский БУР взбунтовался…

Надо было видеть в этот момент Соловья. В мгновение ока вся жизнь его перевернулась – и вдруг резко обрела смысл.

– БУР – это барак усиленного режима. Официальное название – ЕПКТ (единое помещение камерного типа) УР 65/29. Туда бросают самых неугодных, кого «хозяева» боятся. Формально там должны быть очень суровые порядки. А фактически заключенных обычно особо не прессуют: сидят и сидят. А Уваров, видимо, решил выслужиться, ну и устроил там гестапо. Избиения, шмоны, камеры заливают холодной водой из шланга, травят газом… 28 июня тюрьма объявила общую голодовку. В ответ начальник Самарского областного ГУИН Яковлев ввел карательный отряд. Первого июля заключенный Константин Селиванов вспорол себе живот гвоздем…

Эту тираду, мгновенно превратившуюся в заклинание, я слышала потом бесчисленное количество раз. Отвернувшись в сторону, к окну маршрутки, он очень долго и громко пытался протолкнуть ее в крошечный телефон. Теперь это заклинание впечаталось в мозг и всем пассажирам… Нет. Есть масса вещей, которые он делает не специально…

Сообщение о бунте разослали по Интернету кому только было можно, Соловью названивали какие-то журналисты, и я очень хорошо видела, насколько гнилой получался базар. Официальных подтверждений, естественно, никаких не было. Как такую информацию публиковать?

Жизнь вспомнила, что она – Тигр. Мы вспомнили, что оседлали Тигра. Обоюдное взвинченное состояние металось от нее к нам – и закипало до предела. Мир разлетелся вдребезги и отражался в собственных осколках. И оттуда теперь могло полезть все, что угодно.

Мы спустились в метро и, быстро и жестко врезаясь в толпу, прокладывали себе путь на платформе. В какой-то момент я внимательнее посмотрела вперед и поняла: ВСЕ, КРАНТЫ… Приплыли… Мы уже ничего не успеем сделать. Вот она, Бразилия…

– МИХАЛЫЧ…

Потревоженный Михалыч несколько вернулся в реальность, поднял голову и так и остался с открытым ртом. Потеряв челюсти, по «законам общежития» не позволяя себе таращиться в упор, мы наблюдали, как мимо нас проходили четыре черных как ночь негра в камуфляжной российской военной форме!

– Что это было?! – Соловей, опомнившись, завертел головой. – Я не рассмотрел, что это была за форма?! Спецназ, что ли?!

– Михалыч, это была БРАЗИЛИЯ. Бразилия ближе, чем ты думаешь, Михалыч…

Бразилия подступала уже вплотную…

А с Соловьем произошло то, что должно было произойти. Измаявшись в режиме ожидания, он разом взорвался. Взрывной волной его смело с места, в нем мгновенно вскрылось то, из чего – я-то знала! – он на самом деле состоит. Неистовость с побелевшими скулами. Здесь-то его зубы знали наверняка, в каком месте у жизни находится глотка. Его можно было только поздравить. Это был ему от жизни подарок…

Но и это все опять было не то. Что толку метаться в полном неведении с телефоном по Москве, когда все события, ВООБЩЕ ВСЕ там?! А его туда уже не пускали. Все РЕАЛЬНОЕ уплывало мимо совершенно неподконтрольно ему. ТАМ, среди бунтовщиков, было его настоящее место. ТАМ весь этот бунт он бы просто возглавил…

Полгода прошло после освобождения. Но человек еще и не думал возвращаться…

Соловей построил Государственное управление исполнения наказаний. Его совершенно левый цинк многие подхватили и разнесли. Общественный резонанс. Палево, в общем… А звоночек-то тогда, похоже, поступил ему прямо ОТТУДА. Ни хрена себе круг общения у директора благотворительного фонда. Ни хрена себе клиентура. Ни хрена себе фонд… Еще двое вспороли себе тем временем животы. Потом провели переговоры, требования заключенных – «да просто чтоб не били!» – выполнили, одиннадцатидневную голодовку прекратили.

– Говорят, у них теперь даже днем матрасы не отбирают, – рассказывал Соловей. – Хотя по правилам должны. Пацаны теперь лежат, отдыхают после всего, отъедаются…

Реальный пацан поэт Сергей Соловей, реальный, великий и ужасный… После всей этой истории я придумала ему новый псевдоним: Ле ГУИН.

– Я поняла, – с грустной улыбкой обронила я однажды. – Ты как Воланд. Ты – часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо…

Меня это уже не спасало. Меня уже ничего не спасало. И ничто не могло оставить рядом с ним. Я, может быть, догадалась, почему я так прочно встала ему поперек горла. Я упорно не замечала холодной стены, что он хотел бы выстроить между собой и людьми. Но я очень отчетливо различала человека, я видела его как на ладони. Такого обостренно, болезненно живого. Такого теплого, как кровь… Кровь, в которую хочется погрузить свои руки. Кровь, которая сама просится коснуться твоих губ…

И я любила его. Я его действительно любила. Ради него самого. Потому что правильно было – только так…

Я давно подозревала. Что в этой чертовой жизни, где все ежесекундно рушится в пропасть, мир висит на волоске и нам на все про все остаются те же считаные секунды… Что в этой чертовой жизни так хрупка, эфемерна и уже совершенно не к месту твоя наивная любовь…

И в то же время ее уже совершенно недостаточно – одной твоей любви. Просто любить – непростительно мало. Надо еще УСПЕТЬ ЛЮБИТЬ. С этими отчаянными людьми я это прочувствовала в полной мере…

Глава 8
Апокалипсис от экстремиста

Есть мечты. Есть реальность. Есть грубая реальность. Есть страшные сказки. А есть – национал-большевизм. Национал-большевики живут как в сказке: чем дальше – тем страшнее…

2 июля на подступах к заветному дому Тишина на Саянской автобус долго пробирался через роскошное месиво из автобуса же, Газели и трех бывших легковушек. «Останкинской колбасы» уже не было, Бразилия, исполнив танго со смертью, тоже вильнула хвостом и исчезла.

Соловей вломился к Тишину со своими ошеломляющими новостями про БУР, но у того с эсхатологией и у самого все было в порядке.

Он коршуном кружил над телефоном, но тот уже больше ничего не сообщал. Тишин «что знал – рассказал»:

– Сегодня в Госдуме начали первое чтение закона об отмене льгот. Наши прорвались на балкон для прессы, достали флаг, разбросали листовки. Говорят, сегодня весь день в новостях передавали…

Ну конечно, стоило нашему «сокамернику» Фомичу на один день утащить телевизор с кухни в свою нору – и на тебе, телевизор тут же начал показывать про нацболов… Гад, в одну харю жрал…

– Жириновский устроил нам чудовищный пиар, кричал в камеру, что нацболы – везде… Одновременно Громов, Манжос и Стреляй напротив Думы на гостинице «Москва» вывесили полотнище пятнадцать на шесть: «Отмена льгот – преступление перед народом!» Прикинулись рабочими, пока шли, Громов перед ментами демонстративно материл митинг коммунистов… Лыгин теперь сидит в моей «счастливой» рубашке…

Опять Лыгин! Женя, единственный друг, давно уже сбежавший из нашего благополучного Сарова на вольные хлеба заниматься экстремизмом, на кого ты меня пытаешься покинуть?! Именно Кирилл Ананьев и Женя сумели проникнуть на «самый охраняемый объект». «Штирлицев не выдавали ни листовки в папках для бумаг, ни флаги НБП под одеждой…» – писала в «Лимонке» Зигги. Возвращался Женя к себе в Нижний, буквально одной рукой ловя штаны: «бункерские бомжи» экспроприировали у него не только деньги и куртку, но даже сняли ремень…

Соловей устроил массовую голодовку. Что было правильно, потому что, когда начинает переть такая бешеная энергетика, гасить ее едой просто грешно. Заодно я уяснила, как в таких мероприятиях достигается массовость. Просто одна сволочь перестает жрать – и других не кормит. Массовость соловьиной голодовки была достигнута за счет меня. Это меня не кормили, пока Соловей носился, забыв о еде. И когда полночь, как боем курантов, обозначилась лукавым тишинским: «Чай? Кофе?», я только лязгнула зубами:

– Потанцуем!

Невыносимая легкость бытия… Лето – это маленькая жизнь. Бери от жизни все. А завтра – все, что осталось. Если наступит завтра… Завтра не умрет никогда. За нас – я взглянула на Тишина, – я не ручаюсь…

Если бы можно было навсегда остановить эту полночь. Потому что скоро наступит завтра – и за нас уже никто не поручится…

Лето – это маленькая смерть. Ничто не танцуется так легко, как ТАНГО СО СМЕРТЬЮ. Пока танцуешь, кажется, что ты живешь. Пока не умер, ты танцуешь… Я смотрела в окно и думала о том, что нацболам нельзя быть такими предсказуемыми. В небе над Москвой неумолимо поднималась огромная полная луна. В черной листве, невидимые глазу, скользили стаи диких обезьян… Бразилия была уже повсюду.

А очень скоро наступило завтра.

Когда шарахнуло новое известие, на небе опять была полная луна. В начале августа по всем каналам передали: оппозиция митинговала против принятия закона об отмене льгот, а нацболы захватили Министерство здравоохранения…

Профессионализм национал-большевиков растет буквально на глазах изумленной публики…

2 августа Госдума во втором чтении принимала законопроект по льготам. В это время в здание Министерства здравоохранения и социального развития в Рахмановском переулке зашли два человека, одетые в форму МЧС. Пока они объясняли охранникам, что сейчас в здании состоятся внеплановые учения, химическая тревога, два десятка таких же «униформистов» просочились внутрь. А дальше «эмчеэсовцы» ходили по этажам, открывали двери кабинетов и объявляли об учениях. Служащие спешили на выход…

Для «учений» были выбраны три кабинета. Один, на втором этаже, – кабинет самого министра. Хозяина кабинета в тот день в здании не оказалось… Двери заблокировали с помощью металлических накладок и строительных пневмопистолетов.

Митинг внизу шел уже полным ходом. Массовость создавали работники министерства и случайные прохожие, остановившиеся поглазеть на это необычное зрелище. Сверху из заблокированных кабинетов на головы митингующим полетели листовки:

«Зурабов – в отставку! Так называемая «монетизация льгот» – преступление власти против народа. Министр Зурабов, один из главных инициаторов этого ограбления, – преступник. Призываем всех честных граждан России сплотиться против власти обнаглевшей чиновничьей банды, терроризирующей страну».

В распахнутых окнах захваченных кабинетов появились флаги НБП, зазвучали кричалки: «Даешь бесплатную медицину, министров – на гильотину!» Акустика великолепная, лозунги были четко слышны за сотни метров от здания. Из окна кабинета Зурабова вылетел парадный портрет…

В здание Минздрава хлынул поток омоновцев – числом до сотни. С интервалом в пять минут были выбиты двери двух кабинетов на третьем этаже. В окнах второго этажа нацболы продолжали скандировать лозунги. ОМОН проломил стену кабинета на втором этаже. В окне кабинета Зурабова дольше всех простоял Максим Громов.

Арестованы и отправлены в СИЗО:

Беспалов Олег Александрович (Санкт-Петербург), 26 лет Глоба-Михайленко Анатолий Игоревич (Москва), 18 лет

Громов Максим Александрович (Чебоксары), 31 год

Ежов Сергей Александрович (Рязань), 19 лет

Кленов Кирилл Игоревич (Брянск), 19 лет

Коршунский Анатолий Анатольевич (Санкт-Петербург), 22 года

Тишин Григорий Анатольевич (Московская обл.), 17 лет