Текст книги "Кругосветная география русской поэзии"

 
Зульфикаров Тимур Касымович
 
 
АФГАНСКИЙ МАЛЬЧИК И АМЕРИКАНСКИЙ ПРЕЗИДЕНТ
Поэма (фрагменты)
 
 
…Когда умрет последний человек
И Время прекратит свое всевластное всесмертное теченье
Останется во всей Вселенной только одинокий Бог навек
Да куст миндальный у родной моей у обездвиженной реки Варзобдарьи
Замрет навек оцепенеет в ледяном неслыханном неопадающем
неосыпном цветеньи…
 

Дервиш сказал:

– Американцы носят бросают разносят по миру горящие уголья и поджигают народы…

Это костры в камышах… В народах-камышах…

Это костры гражданских и иных войн в народах-камышах…

Федаины-смертники сорвали с Америки шля¬пу… сорвут и голову слепую хмельную от собственной силы…

Дервиш сказал:

– Воины которые убивают другие народы, которые не в состоянии им равноценно ответить – это не воины, а палачи-расстрелыцики…

Это не рыцари – а воры убийцы…

Европа была страной рыцарей а стала пристанищем палачей…

А американцы относятся ко всем людям земли как к покоренным индейцам…

Дервиш сказал:

– Всегда в тяжкие рухнувшие времена Истории, когда гибнет святая Пирамида Иерархии и лев становится стриженой льстивой собакой, а собака – лживым львом, на свет как скорпион из-под майского камня является вечнопагубная вечнособлазнительная Идея Мирового Господства.

Да!.. Айх!.. И являются тираны и кровавые цари!..

И Завоеватели Мира!..

Да! Тираны проливают моря неповинной крови

Да!..

Но!.. Слабые тщедушные властители предатели служители Идеи Мирового Владычества проливают океаны неповинной крови!..

И нынче времена слабых тщедушных предателей властителей… времена океанов неповинной крови…

И вот Идея Мирового Владычества вновь обольстительно язвительно иску-сительно вышла на свет как майский скорпион из-под мшистого камня…

О Аллах!.. Но несметные овцы и бараны вольно и сладко едят скорпионов на необъятных пастбищах…

О Аллах!.. Но несметные народы-овцы опять съедят Идею Мирового Вла¬дычества и слепых правителей предателей как бараны едят скорпионов…

Но много будет неповинной пролитой крови… Много!.. Ойхххо!..

Айхххххх!..

А я Мухаммед Кандиль Халиль Науфаль тринадцатилетний мальчик… Из дальнего горного кишлака афганского Баракат в провинции Кандагар.

А ночь уже многозвездная многоплеядная растеклась распростерлась раскидалась неоглядно… Над нашим кишлаком в дальних дальних святых лазоревых горах бездонных кандагарских…

Но ночь осенняя пресветлая а я с поющим кекликом-куропаткой Хуршиком моим всевечным другом пернатым поднялся по тропе сыпучей на вершину родной моей осыпчивой дремучей горы Чарохх…

Отсюда с вершины нагой горы моей ближе и страшней американские самолеты авиаматки которые уже много дней висят чадят над бедным многажды уже убиенным кишлаком моим.

Мечут они сотни ядовитых сатанинских слепых бомб как дурные сонные рыбы обдаются густой больной икрой не дойдя до места нереста.

Мой кишлак давно уже мертвый… Весь насквозь мертвый…

Моя мать Зайнаб-оя и отец Одиль-бек и четыре сестры Муниффа Муборак Муфизза Майрам и три брата Курбон Камил Кахрамон давно уже убитые лежат внизу в глиняных истерзанных кибитках а я поднялся на вершину горы чтоб не видеть их и не чуять утлый промозглый дух убитых…

И раньше в кишлаке вечно пахло дивным теплоструйным духом дымом горячих младых лепешек из алых глиняных печей-тануров а теперь пряно душераздирающе несло пахло мертвыми мертвыми мертвыми…

И еще там внизу лежат убитые застывшие оцепенелые оледенелые мои соседи и коровы и собаки и кибитки глиняные и арыки разбитые размытые.

Никто из нас никогда ничего не слышал о террористах и Бен Ладане и за что же убили нас и наших коров и наших собак?

А еще во множестве убитые размытые лежат стрекозы и мыши и птицы и травы и деревья…

.. А Мухаммед Кандиль чуткий отрок нежный часто взбирался на вершину родной горы Чарохх

И долго лежал медоточиво блаженно на горе утратив устремив бездонные очи в херувимские прикровенные богоблаженные кандагарские смарагдовые небеса небеса небеса

Где плавали снежные чистопородные грифы и ленные орлы бородачи и орлы ягнятники и орлы могильники

И еще Мухаммед Кандиль – птичья струящаяся летучая душа – любил струящиеся журчащие как хрустальные небесные арыки серебряные прохожие самолеты

Которые плыли рядом с орлами не мешая их струенью вечному биенью броженью небесному.

Но вот прилетели эти американские авиаматки и мальчик возненавидел самолеты.

А орлы его возлюбленные надмирные друзья ушли от горы Чарохх к горам Гиндукуша и Памира и Тянь-Шаня покинув тысячелетние свои сокровенные небесные дороги…

А один орел бросился на американский самолет, но пламя турбин смертельно дохнуло на него…

И он упал на гору.

Он долго падал биясъ виясь безвольными чужими уже сгоревшими крыльями.

И когда он упал черным обгорелым еще живым камнем с небес а орлы живучи как кошки как камышовые протяжные почти бессмертные коты

Мухаммед Кандиль впервые зарыдал и набрал горсть камней острых и стал швырять камни в небеса где стоял бродил рождая несметную икру бомб адов американский самолет.

И долго мальчик бессильно бессмысленно бросал в небеса камни…

А отец Мухаммеда Кандиля был кишлачный учитель Одиль-бек…

И учил он детей только Корану и Святым Книгам.

А сам он всю жизнь пешком ходил в Святую Мекку.

И говорил что человек мусульманин должен всю жизнь только идти пешком к Каабе и не задерживаться в утлых гнездах-кибитках.

А быть пешеходом странником Аллаха! Только!..

А еще он говорил:

– Иудеи захватили власть на земле…

Это они носят горящие сионские уголья ветхозаветных костров древнебиблейских Святых Пророков по странам и народам…

Это они не дают уснуть народам в сытых равнодушных снах и днях…

Это они гонят народы суетные бренные в Царствие Небесное Вечное…

Это они превращают земную жизнь в караван-сарай, в горький тлен, в пыль, в прах пред Вечным Царствием Небесным…

Это они не дают уснуть изойти бесследно народам в историческом плотском сне.

Это они движут Историю…

Ойххх!..

А мальчик иссыхающий лежит на вершине нагой горы Чарохх и глядит в небеса и шепчет бездонно в небеса ночные:

– О Великий Небесный Бог! Убей Скорпиона Зла! Убей убийцу! Убей американский самолет!..

А ночные небеса мечут бездонный звездопад!

А ночные небеса мечут метеорный необъятный опасный метеоритный ливень! метеоритный колодезный дождь!

А нынче на земле стоит плодоносный месяц-мурдад! Месяц-август! Месяц плодопадник звездопадник!..

А Мухаммед Кандиль безумными бессонными губами шепчет слова Древнего Заклятья.

Мальчик почти спит почти он бездыханный от голода от боли от одиночества которое пришло мертвым огнем охватило камышовую душу ребенка.

Но не может он уснуть умереть потому что надо ему тысячи раз произнести Слова Древнего Заклятья.

Да и слепой кеклик раздирающе вопиет кричит от рези глазной боли а не поет он от радости бытия птичьего травяного и не дает мальчику уснуть умереть уйти в смерть глухо

Айх!..

Да и Господь чутко щедро сыплет с небес метеорные ливни и полыхают они огненные и от них тепло мальчику в древней ночной согдийской рубахе…

Айх!..Айхххх!.. Ай!..

А каким еще теплом согреваться на земле бездонному сироте на дне Бездонной Вселенной?

Каким еще теплом согреваться безбожным беззащитным сиротам нам?

– О Великий Небесный Бог! Убей скорпиона зла! Убей убийцу! Убей американский самолет…

Айххххххххххххххха!.. Айххххххххххх! Айххххххх! Ай!.. Айе!.. Айёхх!

Тогда мальчик взял в руки обгоревшую Книгу Огнепоклонников и стал шептать повторять Слова Нового Заклятья…

– О Великий Небесный Бог! Убей Змею Зла как Ты убил Скорпиона Зла! Убей американского Президента который послал этого скорпиона! Убей американского президента! Эту Змею Зла который послал самолет убийцу на мой кишлак!.. Который послал самолеты скорпионы ночные на мою лазоревую девичью нежную щедрую спящую колыбель люльку гахвару землю!..

И раньше мать афганская пела хрустальную песню над колыбелью а теперь бомбы американские свистят ревут кипят над люлькой святой Афганистаном моим! айхайх!

И мальчик вновь опрокинулся на костлявую спину сироты и упустил погрузил бездонные очи сироты в звездный колодезь Вселенной

– О Великий Небесный Бог! Убей Змею Зла! Убей Змею Зла! Убей! Убей! убей…

…Сколько дней и ночей, шептал мальчик страшные эти Слова как шепчут в тайных пещерах тибетские золотые ламы молитвы родниковые бездыханные буддийские неземные свои – никто не знает…

И зачем неземные молитвы звучат на земле?

Иль затем чтобы соединять вечное царствие Небесное и страшное своей сладостной текучестью Царство обольстительное Земное?

И чтобы Царствие Небесное не ушло от нас навек?..

А молитвы – это песни к Богу а если не будет песен этих – Бог покинет зем¬лю

Где никто не говорит с Ним и Он от одиночества уйдет на бескрайние ледяные стези Вселенной

Где нет дыханья человечьего и иного… Да!

Как досрочно уходит в могильное одиночество отец которого уже при жизни забыли дети чада его… Ойхххо!..

Уже слепой кеклик перестал верещать кричать страдать

Уже он уснул иль увял иль исчерпал земное дыханье свое и погрузился мертвый в вечно ледяную мертвую вселенную-мазар…

Но неисполненные Письмена недогоревшей Книги Заклятий влекли его еще больше чем сон чем смерть желанная уже уже уже

Ибо месть уже не жалила его а уже насытила его

Ибо на горе в ночном вселенском ветре он почуял что безнадежно до самых потаенных жил и костей голодных любит и жалеет всех людей на земле – и убийц и убиенных… и злых и добрых…

И еще он подумал что падучие звезды и метеориты – это далекие самолеты погибших во грехе нелюбви и насилия запредельных цивилизаций…

Ийхххххххх!..

Но Книга Заклятий обреченно влекла его

Тогда он взял Книгу покоробленную но еще живую! еще живучую! Еще чреватую неотвратимыми Пророчествами…

– О Великий Небесный Бог! Убей Зверя Зла! Убей Сатану Шайтана! Убей Эльджессаса с головой быка! с глазами поросенка! с ушами слона! с рогами оленя! с шеей страуса! с грудью льва! с хвостом барана! с ногами верблюда! с жезлом Моисея с печатью Соломона

О Великий Небесный Бог! Убей убийцу народов и стран и деревьев и камней и вод и птиц и рыб! Убей Америку!..

Пусть падут на нее все горящие самолеты!

И станут песком забвенья все ее хищные падучие небоскребы!..

Низведи на неё необъятные несметные падучие всесжигающие звездопады и метеоритные ливни.

Низведи ввергни в океаны мириады падучих звезд и метеоров

И от них океаны вспухнут восстанут поднимутся и уйдут из берегов и затопят неправедную кишащую злыми человеками землю страну народ

И это будет Встреча Огня и Воды! Пламени и Потопа!

Останутся только пастухи со стадами пахучими кормильными своими на высоких снежных горах…

Тут слепой кеклик очнулся в смертной сырой ивовой клетке и неожиданно свежо неповрежденно запел забился изошел хрустальными чистшими первозданными родниковыми переливчатыми гортанными трелями

И трели эти не давали мальчику уснуть или умереть…

 
Городницкий Александр Моисеевич
 
 
ВЬЕТНАМ
Вьетнам. Он снится мне во сне.
Весёлым шумным днём,
В ночной недолгой тишине
Я думаю о нём.
 
 
Там солнце душное встаёт
В дыму, в крови, в золе,
Но бьётся маленький народ
На маленькой земле.
 
 
Крадутся в джунглях наугад,
Неслышные, как тень,
Отряды худеньких солдат,
Похожих на детей.
 
 
А в городах, где гром и темь
Зенитных канонад,
Ведут в укрытие детей,
Похожих на солдат…
 
 
Ползёт с газетной полосы
Пожара едкий чад,
Несет игрушки в школу сын —
Посылка для ребят.
 
 
И песню вспоминаю я,
Что в детстве пели мне:
Трансвааль, Трансвааль, страна моя,
Ты вся горишь в огне.
 

 
Есенин Сергей Александрович
 
 
БАТУМ
Корабли плывут в Константинополь.
Поезда уходят на Москву.
От людского шума ль иль от скопа ль
Каждый день я чувствую тоску.
Далеко я, далеко заброшен,
Даже ближе кажется луна.
Пригоршнями водяных горошин
Плещет черноморская волна.
Каждый день я прихожу на пристань,
Провожаю всех, кого не жаль,
И гляжу все тягостней и пристальней
В очарованную даль.
Может быть, из Гавра иль Марселя
Приплывет Луиза иль Жаннет,
О которых помню я доселе,
Но которых вовсе – нет.
Запах моря в привкус дымно-горький,
Может быть, мисс Митчел или Клод
Обо мне вспомянут в Нью-Йорке,
Прочитав сей вещи перевод.
Все мы ищем в этом мире буром
Нас зовущие незримые следы.
Не с того ль, как лампы с абажуром,
Светятся медузы из воды?
Оттого при встрече иностранки
Я под скрипы шхун и кораблей
Слышу голос плачущей шарманки
Иль далекий окрик журавлей.
Не она ли это? Не она ли?
Ну да разве в жизни разберешь?
Если вот сейчас ее догнали
И умчали брюки клеш.
Каждый день я прихожу на пристань,
Провожаю всех, кого не жаль,
И гляжу все тягостней и пристальней
В очарованную даль.
А другие здесь живут иначе.
И недаром ночью слышен свист, —
Это значит, с ловкостью собачьей
Пробирается контрабандист.
Пограничник не боится быстри.
Не уйдет подмеченный им враг,
Оттого так часто слышен выстрел
На морских, соленых берегах.
Но живуч враг, как ни вздынь его,
Потому синеет весь Батум.
Даже море кажется мне индиго
Под бульварный смех и шум.
А смеяться есть чему причина.
Ведь не так уж много в мире див.
Ходит полоумный старичина,
Петуха на темень посадив.
Сам смеясь, я вновь иду на пристань,
Провожаю всех, кого не жаль,
И гляжу все тягостней и пристальней
В очарованную даль.
 

 
Мориц Юнна Петровна
 
 
БЕТАНИ
Памяти Георгия Леонидзе
 
 
В ту ночь взошло двенадцать лун
Над ослепительной Бетани,
И раздавалось пенье струн,
И ветра слышалось топтанье.
 
 
Горы немыслимый излом
Напоминал ограды ада,
Когда сидели за столом
Лицом в окно. Текла прохлада
 
 
С небес на ветви и с ветвей
На скулы, волосы и плечи,
Питая нежностью своей
И бег кровей, и рокот речи.
 
 
Шарманка завелась в саду,
В старинном каменном предместье.
Когда еще сюда приду
И что найду на этом месте?
 
 
Чудесна бытности длина,
Блаженна тяжкая корзина.
А над Бетани ночь темна,
Как рот поющего грузина.
 
 
Так в шестьдесят втором году
Виднелся мир однажды летом.
Когда еще сюда приду?
И что найду на месте этом?
 
 
Мориц Юнна Петровна
 
 
ВЕЧЕРНИЙ СВЕТ
Памяти Симона Чиковани
 
 
Ослик топал в Гантиади,
Рыжий, тощий, молодой.
Человечек топал сзади,
Рыжий, тощий, молодой.
Козьим сыром и водой
Торговали на развилках,
Соус огненный в бутылках
Ждал соития с едой.
Геральдический петух
Спал в подоле у старушки,
И языческой пирушки
Реял крупный, зрелый дух.
Этот день почти потух,
Своды светом обнищали,
Но дорогу освещали
Море, ослик и пастух.
Золотистые круги
Источали эти трое
И библейские торги
Освещали под горою
Незаметно для других,
Но любовно и упорно.
Ослик ел колючки терна,
Пастушок – фундучьи зерна.
Где-то рядышком, из рая,
Но совсем не свысока,
Пела нежная валторна,
К этой ночи собирая
Все разрозненное в мире,
Все разбросанное ветром
За последние века.
 
 
Вознесенский Андрей Андреевич
 
 
ГРУЗИНСКИЕ ДОРОГИ
Вас за плечи держали
Ручищи эполетов.
Вы рвались и дерзали, —
Гусары и поэты!
И уносились ментики
Меж склонов-черепах…
И полковые медики
Копались в черепах.
Но оставались песни.
Они, как звон подков,
Взвивались в поднебесье
До будущих веков.
Их горная дорога
Крутила, как праща.
И к нашему порогу
Добросила, свища.
И снова мёртвой петлею
Несутся до рассвета
Такие же отпетые —
Шоферы и поэты!
Их фары по спирали
Уходят в небосвод.
Вы совесть потеряли!
Куда вас занесет?!
Из горного озона
В даль будущих веков
Летят высоким зовом
Гудки грузовиков.
 
 
Тарковский Арсений Александрович
 
 
ДОЖДЬ В ТБИЛИСИ
Мне твой город нерусский
Все еще незнаком, —
Клен под мелким дождем,
Переулок твой узкий,
Под холодным дождем
Слишком яркие фары,
Бесприютные пары
В переулке твоем,
По крутым тротуарам
Бесконечный подъем.
Затерялся твой дом
В этом городе старом.
Бесконечный подъем,
Бесконечные спуски,
Разговор не по-русски
У меня за плечом.
Сеет дождь из тумана,
Капли падают с крыш.
Ты, наверное, спишь,
В белом спишь, Кетевана?
В переулке твоем
В этот час непогожий
Я – случайный прохожий
Под холодным дождем,
В этот час непогожий,
В час, покорный судьбе,
На тоску по тебе
Чем-то страшно похожий.
 
 
Мандельштам Осип Эмильевич
 
 
Мне Тифлис горбатый снится,
Сазандарей стон звенит,
На мосту народ толпится,
Вся ковровая столица,
А внизу Кура шумит.
Над Курою есть духаны,
Где вино и милый плов,
И духанщик там румяный
Подает гостям стаканы
И служить тебе готов.
Кахетинское густое
Хорошо в подвале пить, —
Там в прохладе, там в покое
Пейте вдоволь, пейте двое, —
Одному не надо пить!
В самом маленьком духане
Ты обманщика найдешь,
Если спросишь «Телиане» —
Поплывет Тифлис в тумане,
Ты в бутылке поплывешь.
Человек бывает старым,
А барашек молодым,
И под месяцем поджарым
С розоватым винным паром
Полетит шашлычный дым…
 
 
Есенин Сергей Александрович
 
 
ПОЭТАМ ГРУЗИИ
Писали раньше
Ямбом и октавой.
Классическая форма
Умерла.
Но ныне, в век наш
Величавый,
Я вновь ей вздернул
Удила.
Земля далекая!
Чужая сторона!
Грузинские кремнистые дороги.
Вино янтарное
В глаза струит луна,
В глаза глубокие,
Как голубые роги.
Поэты Грузии!
Я ныне вспомнил вас.
Приятный вечер вам,
Хороший, добрый час!
Товарищи по чувствам,
По перу,
Словесных рек кипение
И шорох,
Я вас люблю,
Как шумную Куру,
Люблю в пирах и в разговорах.
Я – северный ваш друг
И брат!
Поэты – все единой крови.
И сам я тоже азиат
В поступках, в помыслах
И слове.
И потому в чужой
Стране
Вы близки
И приятны мне.
Века всё смелют,
Дни пройдут,
Людская речь
В один язык сольется.
Историк, сочиняя труд,
Над нашей рознью улыбнется.
Он скажет:
В пропасти времен
Есть изысканья и приметы…
Дралися сонмища племен,
Зато не ссорились поэты.
Свидетельствует
Вещий знак:
Поэт поэту
Есть кунак.
Самодержавный
Русский гнет
Сжимал все лучшее за горло,
Его мы кончили —
И вот
Свобода крылья распростерла.
И каждый в племени своем,
Своим мотивом и наречьем,
Мы всяк
По-своему поем,
Поддавшись чувствам
Человечьим…
Свершился дивный
Рок судьбы:
Уже мы больше
Не рабы.
Поэты Грузии,
Я ныне вспомнил вас,
Приятный вечер вам,
Хороший, добрый час!..
Товарищи по чувствам,
По перу,
Словесных рек кипение
И шорох, Я вас люблю,
Как шумную Куру,
Люблю в пирах и в разговорах.
 
 
Полонский Яков Петрович
 
 
Сатар! Сатар! Твой плач гортанный —
Рыдающий, глухой, молящий, дикий крик —
Под звуки чианур и трели барабанной
Мне сердце растерзал и в душу мне проник.
 
 
Не знаю, что поешь; я слов не понимаю;
Я с детства к музыке привык совсем иной;
Но ты поешь всю ночь на кровле земляной,
И весь Тифлис молчит – и я тебе внимаю,
Как будто издали, с востока, брат больной
Через тебя мне шлет упрек иль ропот свой.
 
 
Не знаю, что поешь – быть может, песнь Кярама,
Того певца любви, кого сожгла любовь;
Быть может, к мести ты взываешь – кровь за кровь, —
Быть может, славишь ты кровавый меч Ислама —
Те дни, когда пред ним дрожали тьмы рабов…
Не знаю, – слышу вопль – и мне не нужно слов!
 
 
Ахмадулина Белла Ахатовна
 
 
Сны о Грузии – вот радость!
И под утро так чиста
виноградовая сладость,
осенившая уста.
Ни о чем я не жалею,
ничего я не хочу —
в золотом Свети-Цховели
ставлю бедную свечу.
малым камушкам во Мцхета
воздаю хвалу и честь.
Господи, пусть будет это
вечно так, как ныне есть.
Пусть всегда мне будут в новость
и колдуют надо мной
родины родной суровость,
нежность родины чужой.
 

 
Полонский Яков Петрович
 
 
СТАРЫЙ САЗАНДАР
Земли, полуднем раскаленной,
Не освежила ночи мгла.
Заснул Тифлис многобалконный,
Гора темна, луна тепла…
 
 
Кура шумит, толкаясь в темный
Обрыв скалы живой волной…
На той скале есть домик скромный,
С крыльцом над самой крутизной.
 
 
Там, никого не потревожа,
Я разостлать могу ковер,
Там целый день, спокойно лежа,
Могу смотреть на цепи гор:
 
 
Гор не видать – вся даль одета
Лиловой мглой, лишь мост висит,
Чернеет башня минарета,
Да тополь в воздухе дрожит.
 
 
Хозяин мой хоть брови хмурит,
А, право, рад, что я в гостях…
Я все молчу, а он все курит,
На лоб надвинувши папах.
 
 
Усы седые, взгляд сердитый,
Суровый вид, но песен жар
Еще таит в груди разбитой
Мой престарелый сазандар.
 
 
Вот, медных струн перстом касаясь,
Поет он, словно песнь его
Способна, дико оживляясь,
Быть эхом сердца моего!
 
 
«Молись, кунак, чтоб дух твой крепнул,
Не плач, пока весь этот мир
И не оглох и не ослепнул,
Ты званый гость на божий пир.
 
 
Пока у нас довольно хлеба
И есть еще кувшин вина,
Не раздражай слезами неба
И знай – тоска твоя грешна.
 
 
Гляди – еще цела над нами
Та сакля, где, тому назад
Полвека, жадными глазами
Ловил я сердцу милый взгляд.
 
 
Тогда мне мир казался тесен,
Я умирал, когда не мог
На празднике, во имя песен,
Переступить ее порог.
 
 
Вот с этой старою чингури
При ней бывало на дворе
Я пел, как птица после бури
Хвалебный гимн поет заре.
 
 
Теперь я стар, она – далеко!
И где? – не ведаю, но верь,
Что дальше той, о ком глубоко
Ты, может быть, грустишь теперь…
 
 
Твое мученье – за горами,
Твоя любовь – в родном краю,
Моя – над этими звездами
У бога ждет меня в раю!»
 
 
И вновь молчит старик угрюмый,
На край лохматого ковра
Склонясь, он внемлет с важной думой,
Как под скалой шумит Кура.
 
 
Ему былое время снится…
А мне?.. Я не скажу ему,
Что сердце гостя не стремится
За эти горы ни к кому,
 
 
Что мне в огромном этом мире
Невесело, что, может быть,
Я лишний гость на этом пире,
Где собралися есть и пить,
 
 
Что песен дар меня тревожит,
А песням некому внимать,
И что на старости, быть может,
Меня в раю не будут ждать!
 
 
Заболоцкий Николай Алексеевич
 
 
ТБИЛИССКИЕ НОЧИ
Отчего, как восточное диво,
Черноока, печальна, бледна,
Ты сегодня всю ночь молчаливо
До рассвета сидишь у окна?
Распластались во мраке платаны,
Ночь брильянтовой чашей горит,
Дремлют горы, темны и туманны,
Кипарис, как живой, говорит.
Хочешь, завтра под звуки пандури,
Сквозь вина золотую струю
Я умчу тебя в громе и буре
В ледяную отчизну мою?
Вскрикнут кони, разломится время,
И по руслу реки до зари
Полетим мы, забытые всеми,
Разрывая лучей янтари.
Я закутаю смуглые плечи
В снежный ворох сибирских полей,
Будут сосны гореть, словно свечи,
Над мерцаньем твоих соболей.
Там, в огромном безмолвном просторе,
Где поет, торжествуя, пурга,
Позабудешь ты южное море,
Золотые его берега.
Ты наутро поднимешь ресницы:
Пред тобой, как лесные царьки,
Золотые песцы и куницы
Запоют, прибежав из тайги.
Поднимая мохнатые лапки,
Чтоб тебя не обидел мороз,
Принесут они в лапках охапки
Перламутровых северных роз.
Гордый лось с голубыми рогами
На своей величавой трубе,
Окруженный седыми снегами,
Песню свадьбы сыграет тебе.
И багровое солнце, пылая
Всей громадой холодных огней,
Как живой великан, дорогая, —
Улыбнется печали твоей.
Что случилось сегодня в Тбилиси?
Льется воздух, как льется вино.
Спят стрижи на оконном карнизе,
Кипарисы глядятся в окно.
Сквозь туманную дымку вуали
Пробиваются брызги огня.
Посмотри на меня, генацвале,
Оглянись, посмотри на меня!
 
 
Заболоцкий Николай Алексеевич
 
 
Я ТРОГАЛ ЛИСТЫ ЭВКАЛИПТА
Я трогал листы эвкалипта
И твердые перья агавы,
Мне пели вечернюю песню
Аджарии сладкие травы.
Магнолия в белом уборе
Склоняла туманное тело,
И синее-синее море
У берега бешено пело.
Но в яростном блеске природы
Мне снились московские рощи,
Где синее небо бледнее,
Растенья скромнее и проще.
Где нежная иволга стонет
Над светлым видением луга,
Где взоры печальные клонит
Моя дорогая подруга.
И вздрогнуло сердце от боли,
И светлые слезы печали
Упали на чаши растений,
Где белые птицы кричали.
А в небе, седые от пыли,
Стояли камфарные лавры
И в бледные трубы трубили,
И в медные били литавры.